How are you, Ангел?

В это утро даже погода ведёт себя чересчур развязно: то швыряет в лицо ветром, пропитавшимся городской жизнью и никотином; то моросит по голове снегом с дождём и развозит по дорогам непролазную грязь; то, тихо притаившись где-то между деревьев в скверах, бессовестно слепит бликами от солнечных лучей, играющих крышами многоэтажек и отражениями в лужах. Вкус растворимого кофе комом стоит в горле, и эту горечь уже не может спасти ни плитка молочного шоколада, ни бутылка газированной воды. Ночь, так незаметно и нежеланно сменившаяся безликим рассветом, выдалась бессонной, отчего где-то на подсознательном уровне я испытываю глубокую нужду в бодрящем напитке и лёгком глотке свежего воздуха, который надрывно стучится в запотевшее стекло. С горячей кружкой, ставшей в этот момент единственным доступным источником тепла, и конспектом по философии, завалившимся по известным только ему причинам за кухонную стойку, я устраиваюсь на широком подоконнике, включаю на полную громкость что-то тягучее и с притворным умиротворением прикрываю глаза. Смакуя в мыслях события последних дней, я всё больше ёжусь от накатывающего негодования и стараюсь успокоиться посредством выстраивания вереницы действ, что могут быть в сто раз хуже прежде пережитых. Но это не помогает – разум, который в одночасье возомнил себя вершителем судеб, обманывать получается плохо, а сердце, мгновениями веря мне, всё-таки возвращается на сторону здравого смысла и возмущённо трепещет под прикосновениями ледяных пальцев. Усмирить этих двоих не удаётся никакими способами, потому что они так яро сопротивляются мне, создавая вместе силу, вдвое превосходящую мою, и любые возражения грубо затыкают ощутимыми толчками боли по всему телу. Терпеть издевательства собственных мыслей я могу до того момента, пока воздух в помещении не накаляется до высшей отметки и стены не пытаются поймать меня в крепкие тиски. Я бреду под набирающим масштабы дождём в полном непонимании того, куда идти и что делать. В голове будто прогрызли дырку на том месте, где когда-то ровно покоились воспоминания, и я невольно возвращаюсь к единственному переломному моменту жизни, вывернувшему меня наизнанку, поглотившему и отключившему все чувства, бесстыдно сверкнувшему своей победой перед потухшим взглядом. Я ощущаю себя не то просто оплёванной, не то по-настоящему размазанной по асфальту, хранящему приятный сознанию запах свежести. Я чувствую свою вину перед всем миром, что вот так просто опускаю протянутые к небу руки, что позволяю подчинить себя сторонним силам, что оказываюсь слабой при восстании против дурацких эмоций, о которых пишут романы и слагают стихи. Хочется спрятаться в самый дальний уголок и больше не высовываться из него, чтобы не причинять боль родному городу и не получать её же от его завистников. И, смахивая с губ прозрачные осенние капли, а со щёк – солёные дорожки, я взглядом скольжу по стройным многоэтажкам, ища в них уединения, и думаю о том, что самое большое упущение природы – отсутствие в перекачивающем кровь органе смелости на миллиметровый шаг с моста. Вниз. На самое дно. Иногда, наверное, было бы даже очень необходимо пропустить через себя незабываемое ощущение полёта, чтобы в последнее мгновение, перед столкновением с финальным аккордом, внезапно найти свой смысл жизни, а потом чудесным образом оказаться в тёплой кровати с подушкой в обнимку, бережно храня эту истину до лучших времён. Если бы у меня была возможность примерить на себя роль Создателя, то, определённо, я бы таким способом облегчила людям судьбу. И ещё стёрла бы с лица земли каждый ведьминский зелёный взгляд, который магнитом тянет глупых девчонок на неминуемую гибель. И, наверное, отменила бы у всех людей функцию «любить», чтобы потом в ход не пошли «обидеть», «предать» и «бросить». Мои ноги, которые часто любят без повода подкашиваться и отказываются меня удерживать в вертикальном положении, сейчас за самый короткий отрезок времени самостоятельно приносят безвольное тело в место, что хлёстким воспоминанием соседствует в разуме с проеденной им дырой. Плечи всё ещё крепко сжимает город, который медленно, но верно отдаётся во власть пунктуальной и до жути педантичной осени, а внутренний голос сквозь плотно облегающий его туман невесомо тащит меня прочь отсюда. Я заливаюсь истеричным хохотом и скатываюсь вниз по стене, так кстати оказывающей поддержку моему позвоночнику. Меня буквально парализует на толики секунд и почти выбрасывает из реальности, когда над головой яркой вспышкой молнии и злобным раскатом грома раскалывается небо, смахивая остатки холодных капель с серых облаков. Я сжимаюсь от надвигающегося ужаса и скриплю на зубах неприятным чувством одиночества, которое быстро проникает в кровь, сводя на тормоза её бег по венам, и равномерно разливается по кончикам пальцев и низу живота. Во всём мире внезапно гасят любые источники света и оставляют над моей головой лишь два ярких зелёных огонька, и они, подобно вампиру, опять пытаются поглотить меня в себя всю имеющуюся энергию, за которую я цепляюсь любыми попытками – в этот момент я хочу всего, что угодно, но только не этого. * Если бы я чётко не ощущала под своей спиной мягкую поверхность дивана и не ловила заложенным носом тонкие нотки жасминового чая, то решила бы, что горю на костре святой инквизиции, потому что такое пекло не найти ни в одной точке планеты. Спустя долгие минуты среди постоянно преследующих меня кошмаров с монстрами и ручьями крови я распахиваю глаза в надежде, что всё произошедшее окажется неудачной игрой воображения. Но плохо знакомая обстановка квартиры и растекающийся по телу жар самые настоящие, так что я лишь шиплю от злости и вскакиваю с нагретой обивки дивана. Внезапная боль решает сыграть со мной злую шутку, и, как только я принимаю твёрдое стоячее положение, мир вокруг начинает кружиться со скоростью, не подвластной законам физики и пониманию расплавленного сознания. Родное тепло усаживает меня обратно и вручает в трясущиеся руки кружку, наполненную странно пахнущей и не менее странно окрашенной жидкостью. Направляя мои действия тонкими пальцами, она заставляет меня опустошить посуду и дотрагивается до лба – сейчас её ладони кажутся живительным глотком холодной воды в засушливой пустыне, которую хочется немедленно поглотить и потребовать повторения. Зрение фокусируется постепенно, выкладывая моему мозгу некоторые очертания, что составляют определённые картинки, а по ушам ударяет звенящая тишина, почему я желаю скривить лицо в ненастоящей усмешке. Я чувствую её дыхание на своей коже, и холод ладоней ещё не покидает пострадавшее тело, но я должна это прекратить. - Я понимаю, что после всего ты не захочешь со мной разговаривать, – она успевает расслабленно озвучить мысль, которая только обязана была через секунды сорваться с моих уст, и накрывает вздрагивающие в ознобе плечи тёплым пледом. – Но, может быть, ты дашь мне объясниться? – она заглядывает в мои глаза, из последних сил сдерживающие слёзы, и надеется встретить там некое разрешение. - Нет! – я резко вскакиваю, скидывая с плеч плед с ромашковым полем, но она успевает перехватить меня за запястье и вернуть в изначальное положение. Я недовольно хмурюсь, чем вызываю лёгкую улыбку на её губах, что сейчас должна свалить меня без сил на диван с мученическим стоном, потому что такое издевательство над моим сознанием не вписывается ни в одни рамки приличия. - Не представляю, что ты себе нафантазировала, но мои с ним отношения ничего не значат, – выдыхает она, и я знаю, о ком она говорит, поэтому меня ещё больше выворачивает скрытыми рвотными позывами. Я театрально закатываю глаза и повторяю попытку вырвать запястье из мягкого плена, иначе этот диалог может затянуться настолько, насколько не хватит внутри меня самообладания. Знаю, что она не заслуживает такого отношения к себе, но, чёрт возьми, должна же быть у меня хотя бы капля чувства собственного достоинства. И могу же теперь и я поиграть кубиками гордости, ловко переставляя их для своей выгоды – не всё ей издеваться надо мной напрасными надеждами. - Даже фантазировать ничего не пришлось: глаза сами всё увидели и подали мозгу нужный сигнал, – усмехаюсь не с горечью, а с желанием хоть чуть-чуть задеть её за живое. – Если ты пыталась таким образом сделать мне больно, то спасибо за это забытое чувство. Впредь буду осторожнее, – хочется выдавить из себя ещё пару затёртых до дыр фраз расставаний, но голова отказывается соображать, выдавая лишь план дальнейших действий: встала – оделась – ушла. Последняя попытка на пути к долгожданной свободе мгновенно пресекается, и я падаю в её объятия, окутывающие моё тело родным теплом – хочется прижаться к ней со всей возможной силой и никогда не отпускать, полностью забыть себя в её руках и раствориться эмоциями. Она держит настолько крепко, насколько позволяет наше положение, и касается сухими губами макушки моей головы, отчего сердце делает ощутимый кувырок в сладком предвкушении. Я, кажется, забываю, что должна злиться на неё за то свидание с картавеньким, что где-то внутри меня гуляет гордость, что ещё недавно обещала себе не поддаваться на её провокации, но сейчас всё это летит к чертям. Я прижимаюсь головой в её груди и зажмуриваю глаза, потому что боязнь потерять её никак не отступает, а она тем временем с удовольствием перебирает спутанные локоны и вычерчивает ногтями на мне непонятные узоры. - И ты должна помнить одно: мне никто другой не нужен, – ровный шелест голоса обжигает ухо, и я от наслаждения уже не знаю, куда себя деть, прерывисто выдыхая и слегка покачиваясь на неустойчивых ногах. Меня разрывает изнутри от понимания, что мне одновременно и катастрофически мало всего этого, и чересчур много, но я отбрасываю всё, надеясь, что она ещё не успела узнать моих мыслей, разъединяю тесный контакт тел и душ и заглядываю в зелёный омут глаз моего прекрасного Ангела. Только моего. И больше ничьего. Здесь и сейчас она со мной – и значит, весь мир вокруг лишний.