How are you, Ангел?

… где теперь, сейчас тебя искать? Куда бежать, куда звонить, кричать?

С последним поворотом ключа в скважине ворвалась в квартиру, ошпаренная городским летом, и хлопнула дверью до сотрясения стен. Чтобы не терять времени и не включать пафосность, не воскликнула «Эврика» и двинулась в первую комнату, откуда тянулась пустота – не было ни мокрых шагов на паркете, ни розовых облачков цветочных духов, ни волнительного дыхания с сигаретным дымом. Первый раз сердце рухнуло ниже линии пят при виде распахнутых створок шкафа и опустевших полок, где предполагалось пристанище дня немногочисленных женских вещей. В гостиной кристаллическая чистота, намеревавшаяся обрадовать, треснула тяжёлым обухом по голове и толкнула в сторону кухни. И тогда катастрофически не хватило киношных штучек, вроде замедленной съёмки, чёрно-белой картинки и напряжённой музыки, потому что в одно мгновение взгляд сконцентрировался в одной точке, ровно поделившей стеклянный стол. Хотя свой фильм уже крутился непрерывной плёнкой в моём воображении через допотопный аппарат, выгоняя из тела душу и не подпуская её к грани дичайшей истерики. Я сама сделала последний рывок перед бездной – поцелуй, лёгкий, словно просящий разрешения на большее, с приторным вкусом корицы и совсем незаметным яблок в карамели. На секунду столкнулась со смятением в глазах, но отмела наваждение и вылетела из квартиры, помня, что находилась в десяти минутах от опоздания. Глухой стук двери врезался в память страхом, успевшим с надменным и ироничным смешком протиснуться в закрывающиеся створки лифта. Этим спазмом сдавило сердце, но он быстро прогнался глубоким вдохом и первым солнечным лучом, отразившимся от тёмного стекла очков. Город – впервые за долгое время – с гордостью и без сомнений окунул меня в себя и выпустил в поезд каким-то другим человеком: всё таким же рассудительным и счастливым, но слегка потрёпанным по голове и чуть ниже. К телефону – «Ангел, пять пропущенных вызовов» – я кинулась уже внутри купе, когда он неосторожно вывалился из кармана экраном вверх и просигнализировал начало не беды, но и не великой радости. Почему не стала звонить? Боялась её разбудить? Часы тогда отмерили половину второго ночи в нашем поясе, и коленки мои предательски дрогнули от ощущения, что ей пришлось засыпать одной в квартире пустоты и гробовой тишины. Подумала об утре, которое вечера мудренее, и отложила сотовый в сторону, откуда полёт его мог бы не набрать масштабов катастрофы при неудачном торможении, невесомом толчке локтя или просто врождённой криворукости. Ложилась под клетчатое покрывало я с непривычно тяжёлыми мыслями и во снах видела давно забытые кошмары, что не дали сомкнуть глаз даже при мерной дроби колёс поезда и холодном дребезжании ложки в стакане, которые, по заверениям подруги, навевали умиротворение. «Умер от варенья», – отгрызнулась я в мыслях, когда сунула голову в сдвинутое в сторону исцарапанное и замаранное стекло. Всю ночь дышала чужим воздухом и пыталась возвратить на свои плечи тепло мягких ладоней, а утро, которое должно было дать возможность услышать любимый голос, вдруг показало неприличный жест и под аккомпанемент хмурой погоды переросло в полдень – время прибытия в нужную точку на карте страны. Я сходила с ума и добивала бедное взъерошенное сознание нескончаемым потоком монотонных гудков, какие, казалось, уже просто поселились в динамике моего телефона. Два дня – длиннее вечности, невыносимее болезни – прошли под густой пеленой неизвестности, словно мир изначально и был так устроен. Посмеялась: «просто не работает телефон, истеричка»; поревела: «с ней случилась беда, а ты отдыхаешь»; построила равнодушие: «время, помедленнее, я ещё не отдохнула»; в итоге, сдалась – с вокзала бежала на такси самая первая. Своим логическим завершением внеплановые каникулы будто отряхнули мои крылья, приподняли над землёй, и всю дорогу до дома я предвкушала разговор с Ангелом. А сейчас на столе пестрела записка – «Это финал. Прости меня» – чёрным по розовому мелким, аккуратным почерком. И меня разорвало от мысли её ухода: такого мелочного, трусливого побега от меня, от отношений, от – растоптанного, униженного – будущего. Я отчётливо слышала её уходящие шаги, скрип двери и видела на бледных щеках большими каплями слёзы. Какого чёрта плачу не я? Нашла замену в лице картавого, в удобное для себя время ушла – не объяснила этого, да и не надо: сама поняла, не такая уж я маленькая и глупенькая. Есть ли толк теперь искать, возвращать-возрождать, терзаться? Нет, наверное. Пусть её же мысли её осудят за несостоявшиеся причины ухода, а мне осталось только умереть.