How are you, Ангел?

Самообладание отправляется ко всем чертям, когда сердце резко срывается, летит на дно и раскалывается. Маска летнего макияжа течёт по лицу вместе с солёными каплями, которые никто не должен видеть. Она понимает, что сейчас нужно больше воздуха. Не разбирает лиц и просто летит к выходу из душного помещения. Уверенная, что спасение найдёт среди стволов небольшой берёзовой аллеи, приподнимает подол платья и безразлично ступает каблуками по мокрой от дождя земле. Оставляет за спиной гвалт современной музыки и пьяных голосов, только бы не думать об этом хоть секунду. На плечах странный груз вины, а на безымянном пальце сверкает лишь мелкий реквизит грандиозного спектакля. Она припадает спиной к дереву и закрывает лицо руками, словно во спасение от всего мира. Слёз больше нет – всё осталось в бессонной ночи и белоснежной наволочке подушки. Дыхание рваное, с нотами истерики, и по обнажённым ногам хлещет мокрый ветер. Хочется забыть каждую лицемерную рожу, все лживые и тошнотворные слова, любые случайные, но неприятные и противные прикосновения чужих рук. Медленно оседая на холодную землю, она понимает, что назад дороги нет. - А я-то думал, Вы счастливая, Когда одна на склоне дня Вы шли такая горделивая И не взглянули на меня, – встаю спиной к ней по другую сторону дерева, изящно скрещиваю руки на груди и закусываю губу, чтобы не разреветься. Иначе весь план окажется пустышкой с кучей недочётов. Трудно сдерживаться, когда в нескольких шагах от меня она уже на грани истерики, но я пришла не успокаивать её. А дать всё вспомнить. Или в последний раз почувствовать её тепло совсем близко с моим. - А я-то думал, Вы счастливая. Я думал, Вы счастливей всех, Когда смотрел в глаза игривые, Когда весёлый слышал смех, – голос тихий, но ровный, кажется – она передумала плакать. Наверное, даже улыбается своей прежней улыбкой. И значит, рада мне, как всегда искренне. А меня душит от понимания, что я её теряю. Прямо сейчас – секунда за секундой. - Глаза то нежные, то строгие, Но в них тревога, в них беда. Наверно, Вас любили многие. Вы не любили никогда, – комкаю бумажку с напечатанными словами и бросаю в колючий куст. Потому что, вопреки всему, стихотворение помню отлично. Точнее – не могу не помнить. С ним много связано, и от него больно. Очень больно. Где-то там, где раньше было сердце. Откуда выскоблили душу. Куда безбожно плюнули и свалили весь хлам человеческого существа. - На Вас глядят глаза влюблённые. Им не понять издалека, Что в Вас тоска неутолённая, Святая женская тоска, – усмехается с каким-то лишним сожалением. И мне оно понятно. Я бы могла обнять её, но моя гордость не позволяет сдвинуться с места. И она уже молча глотает слёзы, потому что держаться нет резона – мне ли не знать. Ей кажется, будто весь мир разом упал на неё одну, и только я уверена – рухнул он на меня, а она лишь помогает удерживать обломки на невесомой поверхности. - И мысль одна неодолимая Вам не дает ни спать, ни жить: Что это мало — быть любимою, Что надо любящею быть, – по телу проходит мелкая дрожь: от холода летних ночей – не иначе, и мне становится легче, потому что этим я сказала всё. Выплеснула чуть ли не в лицо ей всю гадость, что скопилась во мне за те долгие месяцы. Что сжирала меня ночами и не давала нормально жить днями. Что она сама запустила по моим венам, а потом спокойно ушла, не забрав обратно ядовитые пары. Я мысленно ликую, и ком в горле сглатывается моментально – даже воздуха становится в избытке. И нет сомнений, что когда-нибудь я захлебнусь кислородом. Пауза висит слишком долго, а стихотворение не дочитано до логической точки. Шумно выдыхаю, прикладываю ладони к пылающим от чего-то щекам и медленно, с глупой мечтательностью продолжаю: - Святая, гордая, красивая... Я слышу ваш весёлый смех. А я-то думал, Вы счастливая, Я думал, Вы счастливей всех, – отрываю спину от ствола, стряхиваю с белой куртки мокрые листы и хочу бежать отсюда. Больше мне нечего здесь делать, потому что эта нить перерезана осколками рухнувших надежд, и я теперь свободна. Странно: мне всегда казалось, что я не смогу выдержать момента расставания – вскрою вены или буду рыдать до посинения. И ведь правда: сегодня такой чудесный день, когда хочется кофе и чуть-чуть сдохнуть, но я полна сил к жизни. Кто кого отпустил – не имеет значения. Важен тот факт, что это финал. Финальная точка в моих разочарованиях. В моих смешных мечтах. Во всём, что связано с прекрасным зеленоглазым Ангелом. И я уже не чувствую ничего. Смешно, да? - Прости меня, – сквозь слёзы и в судорожном выкрике, который поднимается к берёзовым верхушкам и обрушивается на меня холодной лавиной. – Прости, если сможешь, – уже тише добавляет она, роняя тяжёлую голову на колени, прикрытые только лёгкой тканью платья. Но я не прощу. Жалость и покорность больше не в моём стиле, и сил моих теперь никогда на это не хватит. Она уже сказала своё «да», которое решило всё за всех. Сказала не мне. Отныне я веду: один-ноль – ранена и убита.