How are you, Ангел?

За любовью следует ненависть. И шаги вперёд-назад тут совсем не при чём. Просто жизнь такая – неправильная. Непредсказуемая. А ты разбираешь отношения до основания, когда небо обрушивается на плечи. Когда не становится легче. Когда кажется, что вот-вот взлетишь, но вновь падаешь вниз. И уже совсем не больно. Странно привыкать к боли. Глупо жить с ней. Смешно быть ею. И всегда сохраняешь на лице безразличие. Показное и неинтересное. А маска трещит по швам от (не)искренних улыбок. И слёз – ночами в подушку. Ведь виновато сердце, обруганное. Разбитое вдребезги. И в лёгкую жизнь играть проще по вечерам, например. Когда даже безликому городу плевать на тебя. А он надеется, что отмоется небесной водой. Что серыми ручьями по довольной ухмылке стекут все его грехи. И твоя нормальная жизнь. Относительно – твоих или его представлений – нормальная. Потому что он привык. Привык ломать и избавляться от ненужного с подачки первых заморозков. И если он вместе с глупой жизнью опрокидывает тебя, то плакать стоит только из-за лопнувшего на запястье браслета. Или растаявшей в кармане любимой шоколадки. А та, которую ты никогда не встретишь, не должна видеть слёз. Которых она даже не стоит. Можно лишь кричать от боли. Так, чтобы никому не слышно. Но в слепых игрушках чтобы обязательно была выбрана ты. Да, опять. Нет – снова, но пора бы привыкнуть. Потому что ты выбираешь эту боль сама – взаимно. А когда город за окном срывает с деревьев листья и в памяти остаются только сотни серых и чёрных оттенков – можно плакать; пусть слёзы увидят все. Да, тогда не обязательно говорить себе о хорошем. Просто потому что не спасёт. Не утешит. Ведь время скользит песком сквозь пальцы, а день перестаёт быть днём – когда темнеет рано. Значит, на календаре осень. Просто зима в душе постоянно. А грешная жизнь вовсе в стороне топчется. Она только спешить любит всегда, не залечивая в голове воспоминания о городе-самоубийце. И о той, чьи глаза заменяют целый мир. А холод по коже – часто. Потому что повлиять на прогноз погоды или хотя бы на неё – не можешь. Не хочешь. Опоздала, если честно. И пусть лето ещё вернётся. Будет тепло и почти беззаботно. А ведь она ушла навсегда. Да, так бывает – все уходят. Все расстаются. И, наверное, только ты не можешь ничего забыть. Как бы ни старалась, не получается. И природа у тебя такая: делать больно не физически, а морально; думать больше, чем говорить; надеяться, что следующим утром не проснёшься. Или хотя бы отказаться от связи часов – в дни, дней – в недели, неделей – в бессмысленное существование. Ты любишь быть глупой и ненавидеть себя за то, что страдаешь. А не понимаешь только одно – почему склеенное не становится прежним? Как мамина ваза. Или экран телефона. Собираешь по крупицам, соединяешь кусочек к кусочку – а всё равно не то. Не бывшее, но и не новое. Наверное, с любовью так же: любовь-инвалид, любовь-калека. А слёзы почему-то становятся спасением. Выходом. И входом во что-то непостигнутое. Когда собираешь самое необходимое, садишься в автобус и едешь. Куда – неизвестно. Просто за стеклом мелькают пейзажи прошлой жизни, ты смотришь и не узнаёшь. Значит, что-то бывает лучше. Значит, за переменами есть смысл. И зона комфорта с болью и слезами становится нелёгким грузом, который оставляешь попутчикам. В тебе надламывается печаль, и ты переписываешь историю, стоя под дождём. Хочется рассказать всему миру, что начинается новая жизнь. Без трещин. Но рядом опять никого не оказывается. Ты встаёшь одна против целого города. И, наверное, даже побеждаешь. Потому что он больше не плюётся – твоя правда, а осень становится ну почти летом. И за ней следуют безлунные ночи с чашкой клубничного чая и мыслью, что нужно жить хотя бы ради фиалки на подоконнике. И на балконе валяется плед, который нельзя было принести из прошлой жизни. Но можно сделать частью новой. Как и запах её духов в нём и на нём. Теперь это просто цветочный букет в блестящей стекляшке. А все её слова – бисер под окном, и ни одного в голове. Ведь ты отвыкаешь. Приятно избавляться от привычек. И потом тебе кажется, что ты почти забываешь её. А она садится напротив тебя в сквере, и над головой в который раз раскалывается небо. Потому что теперь она – прошлое в настоящем. Вот чёрт!