- - -
Вечером в студию приходит Хосок. Он борется с дверями в течение нескольких секунд, держа китайскую еду на вынос и три стакана с горячим кофе в руках. Снег по-прежнему идет, несколько его хлопьев таят у него на ресницах, когда он идет по коридору, и тепло растапливает их. Он не уверен, что студия Намджуна здесь. Много лет прошло с тех пор, как он последний раз был здесь, но он помнит, что Намджун любит нечетные числа, и поэтому решается попытать удачу. Студия 1 заблокирована. Через стеклянные двери студии 7, на противоположной стене, в слабом освещении, он может увидеть контуры записывающего оборудования. Ему везет со студией 3, и когда он толкает дверь, то натыкается на Юнги. - Прости, я виноват, - Хосок робко извиняется, когда заходит и захлопывает дверь после себя. В комнате записи Намджун заканчивает песню и снимает наушники. Хосок может услышать музыку, как бас совпадает с его сердцебиением, и высокий тон пронзает застоявшийся воздух, прежде, чем Юнги выключает его. - Я не помешал? - спрашивает Хосок, когда Намджун возвращается в студию. Губы Намджуна растягиваются в улыбку. - Нет, мы уже заканчивали, - отвечает он. - Почему ты здесь? - Я пропустил, - Хосок не допускает, - указатель где-то? - Хосок смеется, белыми зубами и губами в форме сердца. Челка падает ему на глаза, снежинки в капюшоне его худи растаяли, тепло ползет вверх через затекшие пальцы. - Нет, просто, - он останавливается, царапая шею, - ты никогда не приходишь сюда. - Я принес китайскую еду, - Хосок поднимает белую пластиковую сумку в руке, - и кофе. Без сахара и дополнительного крема для тебя и обычный для Юнги, потому что я не знаю, какой он любит, - у него уверенная улыбка, и неуверенность скользит между слогами, превращая его слова в вопросы. У Намджуна нет ответов на эти вопросы, недосказанностью оставшиеся у Хосока на кончике языка. Юнги встает, пересекая расстояние между ним и Хосоком, и берет контейнер с кофе у него, говоря: - Спасибо, я действительно нуждаюсь в этом больше, чем в чем-либо еще сейчас. - Твой с... - ...зеленым стикером? Хосок кивает. Первый глоток, сделанный Юнги, горячий и горький; он обжигает язык, прежде чем проглатывает его. Кофе крепкий, его запах наполняет воздух, когда парень поднимает крышку, чтобы добавить немного сахара. К счастью, Хосок принес его с собой из кафе. Намджун очищает журнальный столик перед диваном: выбрасывает прошлогодние журналы в мусорное ведро. Хосок хватает подушку и садится на пол. Он сбрасывает куртку и спрашивает: - Как кофе? Я действительно не знаю, что тебе нравится, Юнги, так что... - Все хорошо. Спасибо. - Добро пожаловать, - говорит он, отвлекая его внимание на Намджуна. Мало говорить неудобно. Вежливость искажает голос, напоминая ему о всех формальностях, форменной одежде, "что можно, а что нет", о школе и строгих учителях, которые были еще хуже родителей. Но молчание оглушительное, тяжелое, тянущее его вниз между трещинами в полу. - Что ты записывал? - спрашивает Хосок. Намджун поднимает взгляд от лапши, которую он медленно жует, прежде чем ответить. - Трек Юнги-хена. Это охватит HipHopPlaya огнем, как только мы выпустим его. Мы сотрем спесь с этих молодых репером, которые думают, что они следующая большая и особенная часть би-боев. Я похороню их всех глубоко-глубоко под землей. - Юнги-хен? - Хосок хихикает, и Намджун понимает, что не все его слова были услышаны. - Ты старше нас? Юнги тыкает своими палочками в Намджуна и говорит: - Я старше него. Хосок не задерживается надолго, когда они возвращаются к записи. Юнги фокусируется на треке, на каждом изменении ритма, в независимости от того, большое оно или нет. Намджун погружается в свою лирику, его голос заполняет студию, он поднимается и падает, трескается в нужных местах, глотается в некоторых других. Когда часы бьют шесть вечера, Хосок встает и берет свою куртку. Он собирает весь мусор в полиэтиленовый пакет, оставив недопитый кофе Намджуна и салфетку. На салфетке есть монохромный рисунок, сделанный оставшимся кофе, когда Намджун был у микрофона, а Юнги управлял им. Линии удивительно небрежные, но устанавливаются с естественной легкостью. Иногда Хосок забывает и оставляет вещи позади.- - -
Им было по тринадцать, когда они познакомились. Намджун был кем-то приближенным к местной знаменитости тогда. Молодой и амбициозный, лучший в своем классе, каждая мать хотела сына как он, каждый отец ругал своего сына, если он не был им - в лучшем одном проценте умнейших детей страны. Его родители отправили его в Сеул для учебы, когда он получил стипендию в престижной частной школе. Их мечты сбывались, их сын станет кем-то. Место, куда он переехал, - апартаменты с двумя спальнями - было всего в нескольких кварталах от того, где его тетя жила со своей семьей, и Намджуну никогда не было одиноко. У Хосока были проблемы с математикой тогда. Это было возмутительно, что сын основателя Корейского университета и любимейшей телеведущей нации имел уровень едва выше среднего. Правда была в том, что его мать улыбалась только с телевизионных экранов и обложек журналов, и что его отец заботился только о среднем балле тех учеников, которые должны были поступить в его университет. Это была чистая удача, что Намджун стал его наставником, а не та девушка, которая была большой фанаткой программ с его матерью. В первый раз, когда Намджун пришел к Хосоку домой, Корея играла против Японии, и это транслировали по телевизору. У маленького мальчика, который открыл дверь, был нарисован корейский флаг на щеках, а в руках был плакат с лозунгом о поддержке, и прежде, чем Намджун смог произнести хоть слово, мальчик закричал: - Хен, твой друг пришел. Он убежал обратно, оставив Намджуна на пороге. Тот подождал несколько минут, прежде чем появился Хосок. - Прости за Чимина, игра только началась, - сказал он с улыбкой. Он подождал, пока Намджун снимет обувь, прежде чем сказать: - Спасибо, что пришел, но я не думаю, что мы сможем позаниматься математикой сегодня. Но ты можешь остаться с нами и посмотреть игру, если хочешь. И Намджун остался. Для того, наверное, чтобы узнать мальчика, чье имя он продолжал слышать, пока шел в школу, и, возможно, потому что все его друзья были далеко. Им было по пятнадцать, когда они целовались в переулке, недалеко от железнодорожного вокзала, с сохнувшим граффити на стене позади них. Летняя ночь была влажной, тяжелым воздухом оседающей в легких. Звук грузовых поездов, прибывающих на станцию, эхом отдался в ночи. Безрукавка Хосока была покрыта пятнами от краски, на его щеках были пятна от зеленой и желтой, и озорство блестело в глазах. Намджун сидел на стене, говорил по поводу или просто тривиальные вещи, пока Хосок не решил, что этого достаточно. Это произошло во время одержимости Намджуна поэзией Буковски и всего того, что содержали разбитые слова. Несовершенство, как оно есть, звучало в его голове снова и снова. - Найди то, что ты любишь, и пусть оно убьет тебя, - говорил старик. - Пусть это лишит тебя всего. Пусть вцепится в спину и утянет тебя вниз, в конечное ничто. И Намджун поверил ему. Легче позволить тому, что ты любишь, убить тебя, чем найти свои мечты под беззвездным небом. И в течение этого времени, этих бурных годов, когда личность проскальзывает между тонкими пальцами, как песчинки в песочных часах, Хосок влюбился в типографию и уличное искусство, потому что это было негласным правилом, что каждый избалованный ребенок успешных родителей должен быть бунтарем, бороться против системы и делать все, что бывает против правил. Граффити был идеальным способом притвориться свободным в бетонной клетке. Первый поцелуй не был приятным, не заполненным наивным романтизмом прямо как в книгах Мэг Кэбот. Все было не так, как показывают в подростковых фильмах. Их носы столкнулись, их ладони вспотели. Губы Намджуна были потрескавшимися и сухими, и Хосок укусил его в нижнюю губу. А еще Хосок рассмеялся в середине поцелуя. - Заткнись, ты портишь момент, - прошипел Намджун, и Хосок рассмеялся еще больше. - Какой момент? - спросил он. - Этот! - Комариное питье моей крови? - пошутил Хосок, но Намджуну не было смешно. - Заткнись, Чон Хосок. - Никогда, Ким Намджун, - Хосок покачал головой, но не стал протестовать, когда Намджун притянул его ближе и заткнул его поцелуем. Их сладкие шестнадцать были не за горами, когда их поймали. Лифт в доме, где жил Намджун, не работал, и все подъезды были слабоосвещены. Они споткнулись, когда поднимались по лестнице; Намджун направлял Хосока в темноте. Прежде чем они достигают квартиры, Хосок притягивает его к себе и целует его под слабыми огнями. Его руки были горячими на коже Намджуна, его губы на вкус были как торт, который они ели на дне рождении у Донхека чуть раньше этим вечером - сладкие, с намеком на шоколад. Он толкнул Намджуна к стене, прежде чем тот успел открыть дверь квартиры, и поцеловал его без каких-либо следов раскаяния или вины. Намджун сдался. Он всегда сдавался, когда Хосок делал так. Хосок улыбнулся в поцелуй, прикусывая нижнюю губу Намджуна. Намджун попытался освободиться, попытался достичь своей квартиры. С Хосоком, который прижимался к нему всем телом, он споткнулся в темноте, почти потеряв равновесие, и тот не мог не засмеяться. Его смех эхом отразился в тишине, отскочив от стен, и прежде, чем они смогли убежать, ближайшая дверь открылась, и оттуда вышла пожилая женщина. Не было оправданий, которыми они смогли бы убедить ее в том, что то, что они бы не делали там, не было "аморальным". Одной ночи и одной оплошности было достаточно для того, чтобы слухи начали распространяться. Передаваясь от человека к человеку, они перемещались через окраины, пока не достигли матери Хосока. - Это потрясающе, что вы так нормально все восприняли, - сказала визажистка, накладывая госпоже Чон синие тени на глаза. Ее шоу должно было начаться менее чем через пять минут, происходили последние приготовления и проверки. Ее ум был затуманен миллионами вопросов, необходимыми ей для того, чтобы она задала их сегодняшнему гостю. - Спасибо, - ответила она из вежливости. - Если бы мой сын оказался геем, то я не знаю, как смогла бы принять это, - продолжала визажистка, ее голос зазвучал громче, перекрывая шум вокруг. Мать Хосока всхлестнула руками и открыла глаза. - Извините? - Ну, я слышала, что ваш сын гей, и я думаю, что вы очень... - Убирайся, - отрезала она, и визажистка исчезла из ее поля зрения. Через неделю Хосок вернулся в пустую квартиру. Было странно, что Чимин не встречал его у входа, без его высокого голоса и веселого смеха, которые Хосок обожал. Он скинул кроссовки, уронил школьную сумку рядом с обувной стойкой. Обычно никого, кроме Чимина, не было в это время дома, и поэтому мягкий шум голосов из гостиной удивил Хосока. Его отец сидел в кресле в узком темно-синем костюме и кипенно-белой рубашке, тонкие очки находились у него на переносице. Он наблюдал за своей женой, которая ходила вокруг, бормоча что-то себе под нос, морщины, которые образовывались каждый раз, когда она хмурилась, выдавали ее реальный возраст. Та телеведущая, которую все обожали, исчезла. Она слышала, что входная дверь открылась и что Хосок наконец-то дома. Злая улыбка исказила ее лицо, когда она подошла ближе к прихожей. Когда он вошел в гостиную, она ударила его. - Как ты смеешь? - прошипела она, с ядом в ее голосе и презрением в ее глазах. - Как ты посмел опозорить нас так? - Юна, пожалуйста, - его отец попытался заговорить, но был прерван. - Не называй меня 'Юной'. Ты позор семьи, Хосок, - она перешла на крик. - Мама, я не понимаю, - сказал Хосок. Щека горела; он чувствовал себя не так. Он видел гнев, ярость, но не разочарование в глазах матери - чтобы разочароваться в ком-то, нужно любить его. Она никогда не любила. Она любила его на обложках семейных журналов и в интервью о своей жизни, в то время, пока камеры были включены. - Ты не понимаешь? - спросила она. - Тогда почему бы тебе не показать нам своего милого маленького парня? - рявкнула она. - Неужели ты думал, что мы не узнаем, Хосок? Ты думал, что мы слепые? - Мама, я могу объяснить, - отчаянно сказал он, делая шаг ближе к ней, подняв руки. Его мать схватила вазу с журнального стола, но прежде, чем она смогла бросить ее, ее муж встал и перехватил ее руку. - Этого достаточно. Иди в свою комнату, Хосок, - приказала она, и Хосок подчинился. Даже с закрытой дверью своей комнаты, он мог слышать крики своей матери и слова о том, что ему нужно исчезнуть. Так он и сделал. Когда Хосок появился на пороге Намджуна тем вечером, с красными глазами и слезами, катящимися по его щекам, Намджун не стал задавать вопросов - он просто сгреб Хосока в свои объятия и закрыл дверь. Скандал Чон Юны никогда не случался. Визажистка получила крупную сумму денег, чтобы держать рот на замке; слух умер на кончиках языков простых домохозяек. Ее сын до сих пор учится в элитной частной школе, все его расходы покрываются деньгами с банковского счета, который был создан специально для него, чтобы Хосок больше никогда не встречался со своей матерью. Он живет со своими друзьями, пытаясь привыкнуть к жизни, которую он ведет в качестве студента университета, - это всегда было ее ответом на вопросы репортеров о ее сыне.