Game over

Я не могла уснуть целую ночь. Просто лежала на кровати, плевала в потолок и периодически ворочалась с бока на бок. И дело было вовсе не в том, что не хотелось. Не было инсомнии, не было никаких видимых факторов. Был Стужев. Никита, который каждый раз оказывался перед моим лицом, вне зависимости от того, как я лежала. Оказывался перед лицом и улыбался. Нежно, с любовью оглаживал мое лицо, забирался руками под майку, а я не могла ему отказать. Просто. Не могла. Как откажешь самой себе? Своему разуму? Как откажешь своим желаниям? И лишь идя в туалет я просила его остаться в кухне. Он недоуменно приподнимал бровь и плечи, мол, «что я там не видел, да и я вообще твоя шиза, че стесняешься?» Но только там, за закрытой дверью, я могла остаться одна. Да и то не факт, я уверена, он наблюдает. Смотрит, чтобы я ничего с собой не сделала. А я пыталась. Господи-боже, я пыталась! Я пыталась спрыгнуть с окна, но он поймал поперек живота, втащил в комнату и наорал. Довел до слез. Потом долго извинялся, целовал, умолял простить. Я простила. Простила, но не забыла. И продолжала бояться. Я пыталась наглотаться таблеток, когда его не было дома, но он как-то оказывался рядом моментально, заставлял выблёвывать таблетки, поил марганцовкой, укладывал спать. А с утра снова орал. И я даже не знаю, как это работает! По сути, я понимаю, что он — лишь моя шиза. Что его нет рядом. Но еда, которую он готовил, была вполне реальной, иначе за месяц затворничества, что я провела в своей квартире, я бы отъехала. И единственным реальным существом рядом был горностай. Бедный Зефир, который по большей части спал, который был неимоверно стар и уже очень слаб. И, господи-боже, я осознавала, что он следующий, что мой малыш, прошедший со мной огонь, воду и медные трубы следующий. Что следующим я потеряю его. И в эти моменты я сворачивалась вокруг спящего Зефира эмбрионом, подтягивала колени к подбородку, окутывая собой моего самого родного, тихо рыдала, чтоб не дай боже его не разбудить. И такая тоска накатывала в эти моменты, что хоть в петлю лезь. А потом в голову пришла гениальная мысль: просто свозить горностая к ветеринару! В мае не грела даже Кирова толстовка, хотя странно, учитывая, что солнце слегка припекало, а толстовка утепленная. Но знобило все равно дико. И глаза болели, поэтому очки солнцезащитные были на пол-лица. — Кирилл! — Аж вздрагиваю от знакомого имени, потому что. ну… я привыкла к нахождению Киры в своей квартире, — хотя давно его что-то не было видно. Ну или я просто не замечала, — что теперь любой Кирилл — мой. — Кирюш, подожди! — Меня хватают за руку, вытаскивая её из кармана и сдергивая капюшон. — Ой, извините! — пролепетало это маленькие нечто. — Я вас с парнем перепутала! У него такая же толстовка! –и она, растерянно улыбнувшись, бежит вперед, оставляя за собой шлейф из слишком сладких духов, легкого плаща и длинной черной косы, за которую я девчонку и ухватила, наматывая ее на кулак и дергая на себя. — Как тебя зовут? — девочка сидит на асфальте, растерянно хлопает глазами и держится за голову. — Саша. — Молодец, Саша, — мило произношу я, не отпуская ее волос. — Фамилия твоего Кирилла Быков? — Д-да! — громко восклицает она, тут же переключая внимание на меня. — Откуда ты знаешь? — Не знаю, — улыбаюсь я, отпуская черные волосы, направляясь дальше по своим делам, оставляя растерянную девочку Сашу сидеть посреди тротуара. Ну, хотя бы когда-то Кот не ошибся, говоря, что Кира к бывшей вернулся. Непонятно только, какого он все ещё со мной делает. По привычке или комфортнее со мной? Тогда чего с ней шароебится? И кстати, где это чудо последнюю неделю шаркается? — Кира? — трубку сняли буквально после третьего гудка. — Таки добрейшего вечерочка, Кира! Где пропадаешь, любимый? — Ярослава… — Растерянно говорит он, и на заднем плане я слышу уже знакомый звонкий голосок. О как. Даже так. Ну-ну. — Я тут немного занят. — Да я слышу, Кира, чем ты занят. — Отзываюсь с холодной усмешкой, заворачивая по направлению к дому знакомого ветеринара. — Яр, это не то, о чем ты подумала… — Ого, правда, Кир? — Удивилась я, вызывая лифт. –Ты лежал такой, связанный-беззащитный, а бывшая твоя шла-шла и вдруг тебе на член упала? Страсть-то какая, Кира! Бедный ты мой мальчик! — двери лифта расходятся, и я заворачиваю в знакомую квартиру. Была всего-то один раз и то по пьяни, а ноги помнят! — Завтра приедешь за вещами. Если нет — выкину нахуй все с балкона. Даже не утружусь на улицу выйти. И сбросила вызов, не слушая его оправданий, тут же рукой нажимая на звонок. — Таки что здрасте! — радостно улыбаюсь растерянному и испуганному Игнату, который тут же начинает пятиться назад в квартиру. — Милый, кто там? О, приветик, че как оно? — Эви, вытирая руки от муки о фартук, в домашних тапках-зайцах выплывает в коридор. — Первый раз вижу тебя такой домашней! — Улыбаюсь я уже ей, проходя в квартиру, сразу на кухню, мимо испуганного Игната. — Обычно ж ты как проститутка на параде! — Имидж, хули. — Она снова улыбается, мимоходом заглядывая в духовку, а потом снова принимается месить тесто. — А ты чего заглянула? Просто так или конкретное что-то. — Просто так ради кое-чего конкретного. — Девушка ухмыляется на мои слова, и смеется, смотря на Игната, который был белее мела. — То есть ты не просто так неделю бухала неизвестно где? Ты была с этой недобитой? — Это вот так меня теперь в старых кругах называют? — смеюсь я, отщипывая от теста кусочек и отправляя его в рот. — Очень мило. Но я не поэтому. Игнат, можешь посмотреть, что у меня с Зефой? — Я аккуратно достала спящего горностая из капюшона, где он болтался все это время. Игнат забрал у меня зверька, бросив на меня неодобрительный взгляд, и скрылся в дальних комнатах. — Милый интерьерчик. — Посмотрела в окно, словила ехидный взгляд девушки, и, вздохнув, сказал: — А мне Кира изменяет. — Все-таки изменяет? — на мой недоуменный взгляд она смеется: — Я помню, как ты мне пьянищая рассказывала, как тебе рассказывали, что он к бывшей вернулся. — Я только хохотнула, потому что пьяная я — это целый набор неадекватности. — Ну, собственно, кобель он и в Африке кобель! — припечатала она, заворачивая в тесто грибы с картофелем. — Реально так непривычно видеть тебя заботливой женой. — Девушка лишь хохотнула. — Я помню тебя той еще сукой-стервой, которая мне жизнь портила. — А уж как ты мне жизнь попортила, когда мне рассказали, что тебя Игнат к себе забрал. Ух я тогда злилась. Думала, убью суку. А потом перетёрла с Лерой, поговорила с другими людьми, с самим Игнатом и пошла закапывать топор войны. — Да-да, это было весело. О, а помнишь наше то фееричное выступление? — Да! — она снова смеется, доставая из верхних шкафов фужеры. — Кстати, как там Лисса? — Да не знаю. Сбежала, по-моему, и Майки тоже. Оставила Руслану дочь, Ретану, и свинтила. Мне сок, если можно. Я на таблетках. — Она усмехается, доставая из холодильника большую коробку сока. Полки валятся от детского питания. Неожиданно. — А как там Росс? — Никак. — Вздохнула, хватая в руки кусочек колбаски. — Блядит. Конкретно так. А я шизю. Конкретно так. — У вас вся семья такая: один блядит, вторая шизит. Иногда меняетесь. — Недовольно бурчит Игнат, появляясь в кухне и передавая моего пушистика мне в руки. — Здоров он. И хорошо все с ним. Только кормить его надо чаще, чем раз в неделю. Захотелось сдохнуть. Просто сдохнуть. Потому что зарываясь в себя и уходя в шизу с таблетками, я абсолютно забыла про моего самого родного, который сейчас, уже явно сытый, преданно заглядывал мне в глаза, опираясь на грудь лапками. — Прости, родненький. — Прохожусь пальчиками между ушек и вниз, по позвоночнику, до хвоста. — Больше такого не повторится. — Уж надеюсь. А то сдохните в один день, вот потеха-то будет. — Игнат, прекрати! — Она бьет его по голове полотенцем и уходит из кухни, прося меня нарезать салат. — Цок-цок, у него появилась она! — Громко хохочу я, ловко орудуя ножом и почти не смотря нарезая тонкие ломти огурца. — Как тебе живется под Линкиным каблуком, Игнат? — Как тебе живется в вечной тени брата и проблемах с головой из-за Стужева, Ярослава? — В тон мне спрашивает он, и я, не удержав ножа из-за мигом затрясшихся рук срезаю себе небольшой кусочек кожи, тут же заливая, слава богу, пустую доску кровью. — Черт, извини! — Тут же подрывается он и уже на выходе бросает: — Я за аптечкой.  — Давай убьем его? — спрашивает Стужев, опираясь подбородком о сцепленные в замок ладони. — Убирайся. — Шиплю я на него, промывая рану в холодной воде, вообще не ощущая укола боли. — За что ты так со мной? — Он поднимается и, обойдя стол, обнимает меня со спины, крепко прижимая к себе. — Не прикасайся ко мне! — Нож отточенным движением разрезает воздух, а я, резко развернувшись, смотрю в глаза испуганному Игнату с баночками в руках. Благо парень стоял слишком далеко, и достать его я не могла. — Извини. Показалось. — Виновато улыбаюсь, собирая волосы в хвост, пачкая их кровью. Блядь. — Слав, познакомься, у нас гости. — Эви ровняется с Игнатом, но на меня совсем не смотрит. Все ее внимание приковано к малышу, что держал её за руку и сонно потирал кулачком глазки. — Господи-Иисусе! — Я подавилась воздухом, смотря на черноволосого мальчишку, который был просто точной копией Игната. Просто. Точной. Тут вообще без вариантов, кто отец маленького Славы, потому что… Боже, да я пару секунд неверяще смотрела сначала на мальчишку лет четырех, потом на парня, и обратно, и глазам своим поверить не могла! — Очень приятно с вами познакомиться. — Он подходит ко мне, протягивает свою маленькую ручку и серьезно хмурит брови. Просто. Атас. — Мне тоже очень приятно. — Благоговейно опускаюсь перед ним на колени, пожимая ладонь маленького мужчины. — Я Яра. — А я Мирослав! Не выдержала, расхохоталась, хлопая себя по лицу. — Ну сразу видна рука Эвелинки, которая ничего никогда нормально сделать не может! — Эй, вообще-то, имя выбирал он! — она обвинительно тыкает локтем в бок Игната, улыбаясь сыну, и проходит в кухню. — В честь деда или чего-то там. — Вообще не скажешь, что рожала, — хохотнула я, легко поднимая мальчишку на руки и сажая его себе на предплечье — его вес для меня — ничто. — Ну, а чего ты хочешь? — Она тянет руку и вкладывает в маленькие ручки кругляш огурца с колбасой, но все внимание малыша приковано к лежащему на обогретом солнце подоконнике сытому горностаю. — Я даже в академ не уходила, только на неделю взяла отгулы чисто родить и побыть с Миром немного. А потом учеба, зал, ребенок. Вообще времени не было, — она достает из духовки поднос с пирожками и, разорвав один, засовывает обратно, кивая самой себе. — Врут мамаши, когда говорят, что только на ребенка время и есть. Я вот успевала все. — Да дай тебе возможность, ты бы и мир захватила. — Захохотала я, припоминая деятельную Эвелину, которая по молодости мало того, что старостой класса и представителем учеников была, так еще и на короткой ноге с директрисой ходила и все праздники-утренники устраивала. — Мир потерял такого тамаду! — Мама, а кто такой «тамада»? — спрашивает парень, начёсывая хвост довольному Зефе, который то и дело щекотал мальчишку кончиком по носу. — Человек, который свадьбы ведет. Что с Киром будешь делать? — Она выставляет на стол четыре пустые тарелки и большую с запеченными в сыре макаронами. — Выкину все шмотье из окна, если завтра за ним не явится. Он с дороги оставил сумку с вещами. Чего не забрал к своей… — Мимоходом взглянула на Мира, вызвав улыбку у девушки, — …зазнобе — ума не приложу. — Мам, а?.. — Это другое название девушки. — Даже не дослушав ответила она, мимоходом подмигнув мне. — И все так и оставишь? — Ну потом хребет при возможности сломаю… — Мам?.. — Это шея, милый. — Она вручает ему в руки кусочек мяса, который тут же скармливается моей животине. — Тяжко же тут у вас. Эви на мои слова только довольно хохочет.