Воздух

За окном - серость. Уже конец марта, а весной так и не пахнет: снег лежит крупными ледяными горками, асфальт наполовину покрыт синеватой коркой, а в воздухе все еще свежо. У Аллена мерзнут руки. Он кутает их в выступающие из-под пальто рукава вязаного свитера - серого, почти черного цвета, как все вокруг - и зарывается носом в теплый шарф на шее. Шарф старый, тоже вязаный, вычурного цвета и крупной вязки, с блеклыми голубыми цветами; он кажется ему ярким пятном в этой серой действительности, неким маяком, и каждый раз касаясь его, Аллен ощущает тягучую, лишающую воздуха, боль. Он не помнит, кто подарил его - это и не важно вовсе; шарф не позволяет забыть. Аллену сорок шесть. У него за плечами не то чтобы трудная жизнь - совсем обычная, как у всех: с первой любовью, необъятной и неукротимой, с разводом, о котором он не хочет вспоминать, и не из-за того, что больно - нет, ему больно до сих пор, просто эта боль немного иная, более горькая, жгучая; у него за плечами крохотный Ад и Рай одновременно, и что из этого выбрать, Уолкер не знает. Он вдыхает полной грудью, сжимает крепче укутанными в рукава свитера папку с важными документами и, наконец, дожидается своего автобуса. Тот будто бы и не торопится вовсе, едет медленно и тарахтит, подъезжая. Аллен занимает место у окна, кладет на колени папку и достает телефон, автоматически нажимая на сенсор. * «Буду на месте через тридцать минут». «Ты уже и так опоздал два раза по тридцать минут. Отработаешь». * Аллен недовольно поджимает губы. Ну да, опаздывает. С кем не бывает, правда? Не его вина, что водитель отказался его подвозить. Да, Аллену, в принципе, все равно, он и так опоздал на час, и срочность его визита уже не так актуальна; начальство красочно описало его опоздание еще в первые десять минут задержки транспорта, так что... Хотя он и не виноват вовсе. Но болеющему директору, у которого и так дерьмовый характер, не доказать обратное, хотя Уолкер бы мог, красочно и с эпитетами поведать генеральному директору все, что он думает о нем, о его персонале, о его «срочно привезите мне документы по строительству Грампа, Уолкер. Да поживее!» Но он этого не делает. Аллен устал кому-либо что-то доказывать. В сорок шесть это уже не так радужно, как может казаться изначально. * Ему восемнадцать, и свадьба в таком возрасте на любимой девушке, как поговаривают злые языки, слишком серьезный поступок, но ему все равно. Он счастлив, он окрылен, и это чувство невероятно сладкое, немного с примесью горечи в самом конце, как его любимый сливочный ликер; у Аллена на глазах слезы, когда она произносит своим тихим голосом простое «да», и это, считает он, самое счастливое, что с ним когда-нибудь случалось или же произойдет потом. Он целует ее нежно, осторожно, боясь навредить, едва касаясь ее плеч огрубевшими от работы на стройке пальцами. В груди жжет, жжет настолько сильно, что Уолкер почти сгорел в водовороте этой сладкой муки; он дышит, дышит, глотает кислород, словно спасительную влагу, ощущая под пальцами нежность кожи и видя в ее глазах все сокровища мира. В восемнадцать Аллену кажется все идеальным. * А в сорок все рушится. Жена уходит прочь, разбивая привычный мир на осколки, растаптывает до мелкой крошки; Аллен все также глотает кислород, но он уже не поступает. Она смеется ему в лицо, бьет наотмашь словами, а он только принимает все как данность. Потому что считает, что виноват. Их сыну на стоящей на его рабочем столе фотографии всегда восемнадцать, жена не снимает черное, а он - погряз в работе с головой. Их не отпускает, боль рвет на части, режет ножом на лоскуты; зверь внутри Уолкера истошно воет, грызет себя, думая, что все еще может обойтись. Аллен знает, что все впустую. При разводе жена забирает все: дом, фирму, оставляет ему счет в банке с крохотным балансом. Его едва хватает на приличное жилье, а в поисках работы он сбился с ног. Ему хочется лишь одного - покоя, но пока только его настигают одни бури. * - Ты опоздал. Аллен отводит взгляд, стараясь не смотреть на начальника. Он обводит взглядом прихожую: в светлых тонах, что никак не вяжется с образом этого темного человека, стоящий совсем рядом комод и зеркало, что висит во всю стену. Аллен видит в нем себя. Ссутулившегося, посеревшего, в потрепанном пальто из прошлой жизни и с огромным шарфом, на котором старательно вывязаны синие цветы. Такого... одинокого. У него в душе абсолютно аналогичные глыбы льда-снега, как на улице, лютый мороз и одновременно непрекращающийся ливень. Аллен мерзнет из-за этого постоянно - отсюда и чуть посиневшие руки, и бледные губы, и затравленный взгляд; ледяные статуи будто бы куклы, живые и холодные. Уолкер прекрасно понимает свое состояние. А боль в груди - так это от того, что скоро весна. * - Я могу идти, мистер Канда? Аллену хочется уйти из этого светлого дома поскорее. Мистер Канда молчит, держит в руках привезенные документы, смотрит. Смотрит. Будто бы знает все. Читает между строк, погружается глубже в него, выжимает из него все соки, достает давно позабытое. У него красивые глаза, замечает Аллен. Васильковые, чистые и... такие старые. В его-то двадцать три. - Подождите пять минут, - произносит мистер Канда хриплым голосом. Он уходит в гостиную, а у Аллена перед глазами все еще стоит его лицо: бледное до синевы, с впалыми щеками и ярко-синими глазами. Уолкер прикрывает глаза, прислоняется к дверному проему и выдыхает, ослабляя шарф на шее. Ему душно находится здесь. Паника накрывает с головой, он потеет, и, кажется, дрожат руки. Почему? - Вот возьмите, - он не замечает, как возвращается мистер Канда. Аллен недоуменно смотрит на протянутый сверток, на отводящего взгляд мистера Канду и его накрывает. Внутри разрывается снаряд; выживших нет. Уолкер открывает рот, но вместо слов лишь хрипы: надрывные, с подступающей истерикой, с облегчением. В его возрасте так себя вести уже стыдно. * Через полчаса в автобусе он, наконец, прикрывает глаза от выступившего из серых облаков солнца, прижимая к себе сверток в алой бумаге. «Весна на дворе. Улыбнитесь, мистер Уолкер. » Да, весна действительно пришла. Только что.