Оковы для принцессы

...которая является чем-то вроде продолжения первой зарисовки. Анна поднимает руку вверх, прикрывая растопыренными пальцами заледеневший обруч солнечного круга, зависшего в обездвиженном небе, точно клякса на холсте; от солнца там, правда, лишь соскобленный с оригинала потускневший свет, словно застывший в промёрзшем воздухе каскадом лениво падающих снежинок, сияющих серо-белёсой пылью. Анна медленно крутит бледной ладонью, позволяя ледяному ветру тонкими нитями просачиваться в синеватые узоры вен, примерзших к мышцам под кожей; Анне кажется, что кровь в них давно застыла и сейчас лишь тянет онемевшие конечности вниз, закупоривая кровообращение алыми кубиками, застрявшими внутри. — Тебе холодно? — Белоснежные ладони ледяной хваткой смыкаются на девичьих плечах, а неестественно холодное дыхание обжигает шею, мурашками спускаясь по резко вытяновшемуся позвоночнику; обескровленные губы сестры невесомо касаются выпирающего позвонка, игриво выдыхая промёрзший воздух на чувствительную кожу. — Нет, — голос предательски рваный, а дыхание соблазнительно хриплое; Анна чувствует, как тугой узел собственной лжи скручивает рёбра, отдаваясь внутри грудины гулким звоном. Тело Анны лихорадочно горячее, — настолько, что принцессе кажется, что сестра просто растает, лишь прикоснувшись к ней, — но лёгкие присыпаны ледяной крошкой, а сердце давит на стенки хрупкой груди одним комом смятого рёбрами снега, увеличивающегося с каждым прикосновением королевы Эренделла. Анна врёт, говоря правду — ей холодно в груди. — Я волнуюсь о тебе, моя милая, — ласково шепчет Эльза, обнимая принцессу со спины; Анна чувствует, как грудь сестры упирается ей в лопатки, и дрожь смущения пробегает по телу, а румянец брызгами расплёскивается по щекам. — Ты совсем не улыбаешься. Анна не пытается потакать скрытому намёку; Анна знает, что улыбка на её губах пойдёт трещинами, точно прогнившая влажностью глиняная маска, стоит ей только попытаться — её улыбка даже хрупче сестринского льда. — Оно замерзло. Как ты и сказала. — Почти укор в отстранённом голосе. Почти боль в резко потускневшем взгляде, застывшем на вмёрзшем в мутный небосвод обруче. — Ты последняя, моё солнце, — шёпот Эльзы сладок, тягуч до дрожи; перекатывается в воздухе ледяными шариками, ударяясь о барабанные перепонки. Анна не хочет слушать и верить тоже не хочет, но вместо крика, готового сорваться с приоткрывшихся губ, в воздух вылетает лишь сиплое дыхание, клубном пара мгновенно заледеневшее в кислороде; Анна покорно расслабляет мякиш атрофированных мышц, безвольной куклой опираясь на грудь сестры. Добровольно отдаваясь в руки холодного сердца. Эльза невесомо касается губами нежной шеи сестры, довольно прижимая принцессу к себе и ладонью скользя по впалому животу и выпирающим из-под тонкой кожи рёбрам, целомудренно целуя Анну в рыжий затылок; руки же щекочат чувствительную кожу на солнечном сплетении, обводя контуры изящных ключиц. — Эльза... — Анна задыхается — Анну душит воздух. Королева молчит, улыбаясь в обнажившееся от лёгких прикосновений плечо сестры; едва ощутимо пробегает языком по россыпи обворожительных веснушек, резко разворачивая принцессу к себе и с силой впиваясь чёрными ногтями в дрогнувшие от напряжения бёдра, властно прижимая Анну в сотканную изо льда стену. Глухой треск иглой впивается в висок, и Анна вздрагивает, не понимая, её ли кости трещат от болезненного удара, или же лёд ломается под слабым телом, подчинённо повисшим на руках сестры; Эльза нежна лишь снаружи — внутри прогнившей водой стекает талый снег. — Но здесь же... Эльза! — Лицо принцессы бледнеет, и веснушки кляксами вспыхивают на полотне (не)девственно белого полотна нежной кожи; королева победно ухмыляется, плавно махая ладонью; и стена расплавленным силиконом проглатывает спиной упирающуюся в неё Анну, нарочито ласковыми оковами сжимая часть стройного тела. —...никого не осталось, — заканчивает Эльза, отбрасывая за спину толстую косу. Тонкие пальцы излюбленно медленно рисуют узоры на скованной фигуре, легко царапая — полосы красные исчезают мгновенно; с предвкушающей улыбкой наблюдая за тающим на дрожащем теле нарядом, Эльза резко прижимается губами к мокрой от снежинок щеке, обжигая ледяным дыханием до боли горячую кожу. Вырвать солнце из вен сестры — сделать её своей окончательно. — Эльза, не надо... — слабый протест дрожащим голосом разбивается о воздух, не дойдя до цели; Анна сопротивляется лишь словами — тело давно подчинено холодным рукам. Сестра не ответит; лишь раздражение тонкой лентой обвяжет узкий круг зрачка, вспыхнувшей искрой разъедая сгоревшую тёмным пеплом радужку — давно сгоревшее небо, заключённое в глазах. В Анне гордость блюёт кровью в предсмертных конвульсиях, а желание острыми клыками выгрызает её жалкие остатки, проглатывая куски искалеченного сердца; в Анне боль клокочет наперерез грязи, что Эльза так соблазнительно называет страстью, втаптывающей в землю мораль. И эти чувства так отчаянно похожи тем, что одинаково болезненно давят на внутренние составляющие её, Анны, хрупкого мира; он рушится кусками блестящего льда, по которому так отчаянно хочется провести ладонью — Анна скребет его ногтями, боясь слизывать кровь с израненных рук. Эльза резко разводит ноги сестры, приникая губами к обнажённой груди и мучительно невесомо пробегая пальцами по рыжеватой полоске на лобке, едва царапая ногтями чувствительную кожу; Анна не скрывает разочарования в тихом полустоне, невольно извиваясь в ледяных оковах. Анна обнажена, Эльза же безупречна в своём одеянии; лишь невесомо прозрачная накидка блестящей змеёй струится у королевских ног, небрежно скинутая с гордо расплавленных плеч. Принцесса с усилием сжимает онемевшие пальцы и, едва дотянувшись, старательно дёргает ледяную ткань вниз, тихо моля не слушавшимися губами; мольба тонет в собственном судорожное выдохе, паром вырвавшимся в промёрзший воздух. Эльза целует жадно, словно желая выпить сестру до дна, осушить дрожащее тело; ласки её рук, таких бледных и холодных, слишком обжигают, не давая дышать — Анна плавится, словно восковая кукла. Пальцы сестры внутри неё, губы целуют веки, а волосы щекочат шею; Анна проклинает каждым миллиметром — себя и свою же слабость, потому как стоны, рождающиеся в глубине её глотки и вырывающиеся наружу рваными всхлипами, отнюдь не фальшивы; в них искренности больше, чем в ней самой. — Эльза! Принцесса Анна! — радостный голос близко-близко, ищет по замку. Анна замирает вместе с собственным сердцем и холодеет так сильно, что немеют пальцы, а перед глазами, кажется, маячит иней; страх липкими клыками выгрызаются в позвоночник, медленно сдавливая позвонки. Эльзе хватает мгновенья; взмах рукой, осколок во взгляде, и Анна, красная и тяжело дышащая, опирается на вновь заледеневшую стену — одетая и растрёпанная. Олаф врывается на балкон в тот самый момент, когда румянец Анны перетёк в ошеломляющую бледность, а отчаянная дрожь в ладонях перешла в критическую стадию; Олаф обнял её, и ком в горле плитой сдавил лёгкие, не давая дышать. — Как твои дела, Олаф? — голос Эльзы ласков и нежен, а улыбка почти что искренна; словно на мгновенье в чёрные волосы вернулся свет, а в глазах мелькнуло дневное небо. — Отлично! Я сегодня видел снегиря, он... — Эльза подтолкнула снеговика к дверям, уводя Олафа во дворец; обернувшись, королева бросила предупреждающий взгляд на сестру — в груди тяжело бухнула глыба льда. Двери закрылись, и Анна смогла вздохнуть; упав на колени, ногтями впилась в ледяные полы, глотая слёзы и сдерживая дрожь. А плита, не дающая дышать, стала тяжелей; под ней трещат кости, под ней иссыхает сердце. Анна позволила себе лишь одинокий всхлип.