Холодные камни Арнора (13) Мертвый против мертвецов

«За сколько доберешься?» – буднично спросил Келегорм. – Три дня. Быстрее никак. «Не задерживайся». Хэлгон коротко кивнул. – Удачи, мой лорд. Келегорм ответил таким же легким кивком и исчез. Он шел тропами Незримого мира по огненно-жгучему пути, оставленному Кольцом. Словно поток лавы, след которого ¬– раскаленные камни, прошлось оно, заставив мелкую нелюдь разбежаться и затаиться. Никого… ни потерявших память мертвых эльдар, ни убитых орков, алчущих нового тела, ни варгов, приглядывающих волка покрупнее, ни окаменевших в живом мире троллей, засыпающих здесь поистине мертвым сном… ни тех духов, изначальный облик которых забыли все и они сами, кто в мире живых предстает или деревьями, странно живыми подчас, или горными скалами, невовремя сбрасывающими оковы сна. Пустота. Серая равнина небытия в вечных клочьях тумана, медленно гаснущий след Кольца, совсем уже слабо различимые следы назгулов, Глорфиндэля, Гэндальфа. И ни души – ни живой, ни мертвой. Келегорм невольно передернул плечами: таким он видел Незримый мир впервые. Лорд нолдор почувствовал, что ему страшно. Но времени на страх не было. На запад! По багровому следу, мимо перепаханной и перекрученной всеми Силами Заверти, быстрее вздоха и легче мысли, туда, где жгучий след Кольца сливается со склизлым зеленоватым светом могил Тирн-Гортада. И кажется – не может свет быть склизлым, а вот… Келегорм рванул с плеча лук. …конечно, лука у него не было (как не было и плеча), была только воля, напряженная и яростная, она была и луком, и стрелами, и руками, и нолдор стрелял в эти высокие фигуры тварей, источавшие смертный холод, он стрелял по рукам и ногам – только ранить, а еще больше – напугать, пусть поймут, что с незваным гостем шутки плохи, а серебряные стрелы прочерчивают темноту одна за другой, и похоронный вой умертвий прерывается визгом и сменяется плачем, вот пусть и поплачут, ишь, как жалобно, обидели их, бедных, пришел злой сын Феанора и давай мучить ни в чем не повинных бедняжек, а они всего-то и хотели парочку… ну трех, ну ладно – полдюжины человек каждое съесть, разве ж это много? Волны сырого холода отступили. Умертвия со стоном пытались вырвать стрелы из своих тел, а стрелы жглись белым огнем ненависти, и твари больше мучились от попыток освободиться, чем от причины боли. Враги на время стали совершенно безопасны, и Келегорм отправился осматривать местность. Для начала – в мире живых. Золотое октябрьское солнце на миг ослепило его. Свиристела какая-то пичуга. Ящерка, которой уже давно пора в спячку, выскочила погреться в последних теплых лучах. Изумрудная мягкая трава под ногами. На западе в зелено-рыжем великолепии высился древний лес. Безмятежность мира живых оглушала. Сознание никак не желало связывать этот ясный день, золотистую листву, прозрачный бодрящий воздух – не со схваткой, нет: Келегорм помнил бои и в более погожие дни, – не желало связывать с той душной сыростью, с могильным смрадом, с омерзительной прожорливостью тварей, которые сейчас корчились под этими потеплевшими на солнце камнями, под этими холмами, покрытыми такой мягкой, такой зеленой травой. Однако к делу. Вдоль всех холмов – дорога с юга на север. Вероятно, к той самой деревне, в которой, как изволил сообщить Гэндальф, находится «лучший в Средиземье трактир», подлежащий охране отборного отряда нолдор. Вдалеке на севере – еще одна дорога, шире ближайшей. Совсем далеко на юге – третья, отсюда едва видно, но запомним, что она есть. Три дороги, и одна у самого подножия холмов. Плохо. Очень плохо. Это значит, что у тварей, когда они придут в себя от первых ран, не будет недостатка в путниках, которых можно заманить. Это значит, что скучать, как обещал Гэндальф, нолдорам придется вряд ли. «Перекрыть бы эту дорогу», – мрачно думал Келегорм, присев на развалины древней крепостной стены и глядя на восток. Там в тени синели невысокие холмы, дорога шла между ними и Могильными. При мысли о том, что ему снова досталось сторожить ущелье, лорд Аглона невесело усмехнулся. Осматривать руины кардоланских крепостей он не стал – в войне они ему бесполезны, полтора нолдора не удержат ни полуразрушенную стену, ни лучшую из башен – и соскользнул в Незримый мир. Здесь эти стены были укреплены гораздо лучше. Укреплены ненавистью, отчаяньем, страхом. …беженцы Кардолана, спасающиеся то от шаек Рудаура, то от войск Ангмара, то от своих же разбойников, облюбовавших пещеры Южного Всхолмья. …последний рубеж обороны в войне с Королем-Чародеем, когда уже пала Амон-Сул, и надеяться было не на что, и оставалось лишь умереть – воинам на стенах, а женщинам и детям в пещерах, и неоткуда ждать помощи… …но помощь пришла! Камни помнили, как содрогнулись своды пещер от мерной песни эльдар-фалмари, когда Кирдан прислал войско. Камни вспомнили это под пальцами нолдора, и память о победе, о мощно-спокойной песни мореходов, отбросивших ангмарские войска тогда, – эта память отбросила чары умертвий теперь. Дышать стало легче. «Что ж, надо будет велеть Хэлгону подробно рассказать об этой битве. И о других победах, если они тут были». Стоны тварей стали громче. Келегорм удовлетворенно кивнул и продолжил обход руин. В отличие от Явного мира, здесь нужно было запомнить многое. Скоро лорд Аглона уже знал с дюжину очень-холодных-камней. О чем хорошем ни вспоминай рядом с ними – не поможет. Будить их память – гм, в лучшем случае бесполезно. В худшем – опасно. У каждого такого камня нолдор выходил в Явный мир, запоминая место, расстояние от дороги и прочее. Новости были плохими: большинство камней было совсем, совсем недалеко от тракта: захочется путнику отдохнуть в тени такого – и всё. На одном из северных холмов он обнаружил нечто странное: ворота, которых в Явном мире не нашлось. Приглашение? Для кого? Для потерявшей память нелюди из соседнего леса? Вряд ли. След Кольца проходил сквозь них, и это совсем не радовало. Нолдор вышел в мир живых. Хорошая погода больше не баловала. И то, самый конец октября, дождям пора уже быть. Сколько дней прошло – Келегорм не знал: за это время он пересекал границу Яви и днем, и ночью, совершенно не думая об этом. Хэлгон обещал дойти за три дня – значит, так и будет. А лорду надо решать, как им выполнять поручение Гэндальфа. Идей было до обидного мало: ни одной новой. С другой стороны, твари до сих пор мучительно стонут от первых стрел. Может, не надо придумывать решение там, где оно уже найдено? Хэлгон появился на следующий день к вечеру – усталый, голодный, но бодрый. Вместо приветствия лишь спросил: – Как? «Сидят, – Келегорм обвел холмы взглядом. – Скулят. Наша встреча их не обрадовала». Понял, о чем молчит следопыт, и ответил на невысказанное: «Можешь обживаться. Время есть». К удивлению лорда, Хэлгон предпочел устроиться не в какой-нибудь из уцелевших башен (две с половиной стены и что-то над головой), а сделать шалаш в распадке холмов. Едва перекусив, он ушел искать место, закрытое от ветров, но достаточно высокое, чтобы не залило дождями. Потом стал носить хворост. «Почему не у стен?» – спросил Келегорм. Следопыт покачал головой: – Только не у этих. Слишком много памяти и слишком много беды. «Вот как? А я рассчитывал, что ты расскажешь мне о победах, которые здесь одержали. Мне это было бы интересно, а нашим, гм, друзьям снизу не понравилось бы». Хэлгон снова покачал головой. Молча. «Но хотя бы одна победа здесь была, я знаю». – Да, и она на пять веков отсрочила падение Северного Княжества. «Чем же это плохо?» – Мой лорд, я не хочу рассказывать тебе о том, как и почему погибла страна, ставшая мне новым домом. Келегорм нахмурился: «Хэлгон, ты не заметил, что за последние дни сказал мне больше «нет», чем за всю предыдущую жизнь?» – Возможно, мой лорд. За эти века я много говорил с правителями, большинство ждали от меня совета и ни один не ждал подчинения. Я привык решать сам. «Теперь осталось привыкнуть мне?» – против воли в голосе Келегорма прозвучал сарказм. – Ты предпочел бы, чтобы на моем месте был Дирнаур, – отвечал следопыт. Келегорм побледнел и очень тихо проговорил: «Ни-ког-да, слышишь, никогда не произноси при мне его имени». – Понимаю, – начал было Хэлгон. Он хотел сказать, что знает, что Дирнаур был для лорда больше чем дружинником: он был его правой рукой, его вернейшим помощником, тем, кому Келегорм мог доверять больше, чем самому себе. «Не понимаешь, – внезапным холодом обдал следопыта тон Неистового. – Ты не можешь понять! Но тебе придется узнать, раз ты заговорил о нем». Таким Хэлгон видел Келегорма в Лосгаре – сведенное напряжением лицо и мрачная решимость в глазах. Даже отсветы пламени – и те сейчас совпали, хотя сейчас это был всего лишь небольшой костер, разложенный следопытом. «Что ты знаешь о смерти Дирнаура?» – требовательно спросил лорд. – Что он погиб в Менегроте. Сгорел в пожаре. «И скорее всего – живым, – резко кивнул Неистовый. – А что с ним было потом?» – Не знаю. Но почти уверен: в Мандос он не ушел. «И?» – Когда я узнал, что ты… – Хэлгон чуть не сказал «жив», но вовремя поправился: – следишь за миром живых, я подумал, что он с тобой… Келегорм покачал головой: «Я был один». – А твои братья?! «Один, Хэлгон. Всегда один. В мире Скорби нет ни братьев, ни друзей. Я ни разу не встречал того, кто обрел бы их». – Но ты же видел других обитателей Незримого мира! «Видел. Тех, кто отверг призыв Намо и кого медленно поглощает черное беспамятство. Мыслями они всё глубже уходят в свое прошлое, забываясь в нем. Что с ними происходит потом – я не знаю». Хэлгон нахмурился: – В Мандос приходят лишь по собственной воле. «Значит, их удел – сон без сновидений до Дагор Дагорат. И если я когда-нибудь узнаю, что черное беспамятство поглотило Дирнаура… – он вздохнул, посмотрел на костер и неожиданно закончил: – это будет счастливейший день в моей жизни. Что той, которая до смерти, что после нее». – Почему?! «Потому что беспамятство настигает не всех!» – Мой лорд… – Хэлгону стало страшно. «Слушай. Ты сам заговорил о нем – так узнай то, что терзает меня. Будем вдвоем жить с этой ношей. Ты помнишь наш первый разговор после смерти. Нет, это не вопрос, я тоже помню его как сегодня. Ты помнишь, чего я боялся. Но я тогда не сказал тебе всей правды. Хэлгон, я всю Вторую эпоху думал – попробовать или нет. Меня спасло… чутьё охотника, наверное: я решил сначала посмотреть, как это происходит с другими. И я стал подстерегать свежепогибших. Яростных, как мы. Мечтающих отомстить за свою смерть, добить врага… примерно о том, о чем мечтал и я. Обычно это были орки, иногда – варги. Что с того, что враги у нас разные? Страсть к жизни была одинаковой. Тенью я скользил за ними в мире Яви, видел захват первого тела, радость возвращения к жизни, свершения мести и прочее… и первые искры безумия в глазах. Новая смерть всегда наступала очень быстро, а алчность до тела только возрастала. Шел захват второго тела… третьего… десятого… то, ради чего надо было возвращаться в жизнь, – забывалось, жизнь становилась самоцелью, а дух, как ни мало сознавал теперь, понимал главное: его новое тело очень скоро умрет. Он бежал прочь от войн, туда, где его драгоценное тело никто не повредит, он оберегал его как мог…» – Умертвия… – прошептал Хэлгон. Келегорм кивнул и продолжал: «Иногда бывало не так страшно: тело выбиралось поспокойнее. Дерево или даже камень. Нам ли не знать, что камень – живой. Чтобы насмотреться на это, у меня были века. Я тенью был на полях сражений, выбирал вожаков, следил за орками с самой сильной волей, думая: ну этот-то сможет удержаться в сознании!» – И? «Жизни три-четыре, не больше. Потом безумие, голод и в наилучшем конце – какое-нибудь неприятное дерево в лесу». Следопыт невольно улыбнулся. Неистовый оставался серьезен. «Ну а теперь, Хэлгон, приготовься к самому страшному. Я наблюдал не только за воинами Врага». – Нет… «Я наблюдал и за эльдарами». – Нет!! «Да. Начальный порыв благороднее, в сознании тоже дольше. Но ненамного». – А если эльдар хотел вернуться не ради битвы..? «Но я хотел вернуться ради нее. А впрочем, и на твой вопрос у меня есть ответ: век-полтора. Без промежуточных смертей». Хэлгон молчал, бездумно подбрасывая веточки в костер. «К концу Второй Эпохи я понял, что шансов нет. Смирился. Даже медленно стал уходить в полусон. Ну а потом приплываешь ты». Следопыт кинул в огонь очередную ветку, взбив сноп золотистых искр. «Ты приплываешь, и я, будто и не было веков, убедивших меня в безнадежности, начинаю думать: сколько?» – И сколько бы? – равнодушно спросил Хэлгон. «Трудно сказать. Ни одному из тех, кого я видел, не отдавали тело добровольно. А ты бы сделал именно так. Мы бы с тобой ужились – два духа в одном теле. Лет пятьсот, не меньше. Если бы не погибли». – А если бы погибли, тогда что? «Для меня – захват нового тела. Ну и дальше тебе известно, скрипучей елью в густой чаще я бы вряд ли стал. А для тебя – не знаю». – Наверное, снова Мандос. Только много-много дольше, чем первый раз. «Почему? За что тебя карать, ты пустил бы духа, а не захватил тело». Хэлгон покачал головой: – Мой лорд, Мандос – место не мучений, а освобождения от груза прожитого. Он снова принялся молча кормить костер. Келегорм молчал тоже. Думать о том, что среди тварей внизу – кто-то из эльдар, прошедший по дороге, вымощенной самыми благими намерениями, было невыносимо. Молчание давило как каменный свод. «Да, Хэлгон, хотел тебе сказать…» Тот поднял голову. «Хватит уже называть меня ‘мой лорд’. Дружинник лорду не возражает, а у тебя ‘нет’ через слово. Это непривычно, но… наверное, правильно. Оставь прошлое имя – прошлому. Зови меня Келегормом». Хэлгон встал. На лице нолдора отразилась мучительная борьба, губы явственно сопротивлялись разуму, пытавшемуся вытолкнуть из них короткое «Хорошо, Келегорм». Следопыт опустил голову и выдохнул: – Не могу, мой лорд. Прости. «‘Нет, мой лорд’, – хмыкнул Келегорм. – Понимаешь ли ты всё безумие этой фразы?» – Да. Но я столько тысяч лет звал тебя так. Я не могу заставить себя переучиться. «Ладно, называй как хочешь, не в имени дело. И как вожди Арнора терпели тебя, такого упрямца?» Хэлгон нашел в себе силы улыбнуться в ответ. Несколько дней прошло в тени этого разговора. Умертвия совсем стихли, но легче от этого не стало. Однообразие пасмурных дней давило на душу, развалины кардоланских крепостей казались гнилыми зубами древности – и ты попал в пасть этому монстру, слишком слабому, чтобы он съел тебя, но – не выбраться. Пусть бы непогода, буря, ветер, пусть бы любой враг – но не это… …а прошлое щерится на тебя кривым ртом с каменными зубами и твердит, что твой друг, возможно, стал одним из тех, кто вызывает не ненависть, но омерзение. «Так. – Келегорм резко встал перед следопытом, его кольчуга блеснула. Ни костра, ни луча солнца сквозь свинцовые тучи, но разве нужен призраку иной свет, кроме ясного духа? – Мы попались в ловушку, как щенки. Рассказывай!» – Рассказывать, мой лорд? Что? «Проклятье, да что угодно! Я бы послушал про битву, которую здесь выиграли, но если ты не хочешь – говори про другое. Только хватит молчать и подкармливать наших хозяев мрачными мыслями!» – Так вот в чем дело! Я должен был сам понять... «Ты должен рассказывать. Давай. За эти века у тебя было много того, о чем приятно вспомнить». Хэлгон помолчал, перебирая в памяти прошлое, как драгоценные жемчужины на нити: – Если ты не против, я бы рассказал о том, как женился мой сын… Келегорм пожал плечами, усаживаясь на обрушенную стену. – Мой лорд, ты помнишь Мегвен? «Ты спрашиваешь, помню ли я ее?!» Следопыт совершенно человеческим жестом хлопнул себя по коленке: – Прости. Когда столько живешь с людьми, то поневоле привыкаешь к их краткой памяти. «Итак, Хэлгон, я помню Мегвен. И что же с ней стало после того, как она ушла из Аглона?» То ли добрые воспоминания были тому причиной, то ли погода решила разъясниться, а только вслед за тоской отступили и тучи. Первые дни ноября, конечно, не могли быть солнечными, но моросящий неподолгу дождик вызывал скорее улыбку, чем досаду, светло-серые облака стояли высоко, по ночам иногда расходясь и показывая края полнеющей луны. Хэлгон с удивлением обнаружил, что воспоминания об Арагорне приносят не боль, а странное чувство легкой печали, которая не тяготит душу, а ведет ее куда-то ввысь. Это чувство было приятно удерживать, и следопыт говорил, говорил, говорил… заново возвращаясь в те годы. Да и нынешнее сидение на Холмах Мертвых слишком сильно напоминало о том, как в жару сторожили троллей. Только и разницы, что тогда был с человеком и рассказывал об эльфах, а теперь – наоборот. Келегорм был не лучшим из слушателей – в нем не было ни открытости Глорфиндэля, ни внимательности Кирдана, но Хэлгон не обижался: нынешний рассказ – это хитрый боевой прием и нечего жаловаться, что ведение военных действий приносит меньше удовольствия, чем болтовня на отдых. Приближение гостя они почувствовали оба. «Эльф», – сказал Келегорм. «Похоже», – отвечал Хэлгон, боясь спугнуть ощущение, кто именно едет к ним. Тучи разошлись вовсе, и стала хорошо видна светлая точка, то появляющаяся, то исчезающая меж вершин Южного Всхолмья, – ближе, ближе, ближе. Следопыт с трудом сдерживал желание бегом помчаться навстречу. Белоснежный конь легко взлетел по склону. – Глорфиндэль! Ваниар приветливо кивнул, спешился, поискал взглядом призрак. – Лорд Келегорм. «Лорд Глорфиндэль». – Тихо? – он обвел глазами окрестности. – Тихо, – улыбнулся Хэлгон раньше, чем ответил Неистовый. – А ты как здесь? – Отчасти по делу, – ответной улыбкой. – Отчасти по просьбе Гэндальфа. – Что за дело? – Назгулы. «И как?» – на этот раз Келегорму удалось опередить следопыта. – Ничего. Как сквозь землю провалились. «Те, кто проваливается сквозь землю, – он показал взглядом на холмы, – потом нередко становятся причиной больших бед». – Знаю. Но пока – ни следа. К добру, к беде ли – но другой вести о назгулах у меня нет. – А Гэндальф тебя о чем просил? Златокудрый не ответил, молча подошел к коню, достал сверток из седельной сумки. – Возьми. Вам обоим может пригодиться, хоть кормить надо одного. – Лембас?! Но мы… – Да, вы никуда не идете на этот раз. Но, как ты рассказывал, и в прошлый раз ты его ел не в пути. Сейчас всё слишком тихо. «Затишье перед бурей?» – приподнял бровь Келегорм. – Уверен, – спокойно отвечал ваниар. «Так его ты зовешь просто Глорфиндэлем», – с горечью проговорил Келегорм, когда белый всадник умчался на восток. – Мой лорд, я знаю его не первый век… «А меня ты сколько знаешь?» Следопыт опустил голову, не находя ответа. «Значит, меня ты называть по имени не можешь. Но можешь быть другом этому… гондолинцу!» Как выплюнул последнее слово. – Мой лорд, – отчеканил Хэлгон, – я напомню тебе, что у меня сын – гондолинец. И здесь не Белерианд, чтобы возрождать прежнюю неприязнь, основанную на гордости и ошибках. Неистовый побледнел – от гнева? от изумления? Несколько мгновений двое нолдор молча стояли друг против друга, сжав губы и сверкая гневным взглядом. Потом Келегорм расхохотался: «‘Мой лорд’ в этой фразе звучит прекрасно!» Хэлгон потупился: – Прости, я был… «Ну, договаривай. Ты был – что? Дерзок? Непочтителен?» – Проклятье, я был прав! Неистовый усмехнулся, что сейчас означало одобрение. Следопыт проговорил примирительно: – Мой лорд, позволь, я расскажу тебе о гондолинцах. И ты поймешь, почему… «Он рассказывал?» – Да. И ведь ты сам хотел, чтобы я рассказал о победе. «Постой. О чем именно ты хочешь рассказать?» – О падении Гондолина. О великой победе нолдор.