— Ма, мы ушли! — крикнул из прихожей Дадли и, после донесшегося в ответ «Жду вас к ужину!», входная дверь с хлопком закрылась. Мальчики ушли на встречу с друзьями.
Петуния выключила конфорку, на которой варился суп, и, налив себе чашку чая, опустилась на стул. Настроение было замечательным. Вчера Гарри вернулся из Хогвартса, а за день до этого Северус принес ей совершенно потрясающую весть! Он лично навестил ее и, к тому же, в дополнение к своему рассказу принес колдофото. Выглядел Снейп крайне измученным, но явно довольным. Оно и понятно, думала Петуния, вспоминая свое состояние тринадцатилетней давности.
«Тринадцать лет… Неужели прошло столько времени?», — грустно задалась вопросом женщина, невольно посмотрев в окно, за которым ярко светило теплое июньское солнце.
От подобных раздумий в ее голове всплыл образ немного полного, но от того не менее милого и привлекательного мужчины, в которого она, будучи девчонкой, влюбилась без памяти.
Они с Верноном были одногодками. Встретив его как-то раз на работе, Петуния увидела в нем свой образец идеального мужчины. Он был деятельным, реалистичным и рядом с ним она чувствовала себя защищенной от всего мира. Он представлялся ей той самой «каменной стеной», за которой ей, хрупкой юной девушке, только окончившей курсы печати, были не страшны никакие невзгоды.
Вернон был по-настоящему мил. Он краснел, делая ей комплименты. Они были редки, так как мужчина просто не умел красиво говорить и опасался все испортить своей нелепостью. Дурсль делал ей подарки, вопреки своему рационализму, долго выбирая их в магазинах. Он пытался устроить для Петунии самые лучшие и достойные свидания, чтобы та оценила их как самые прекрасные дни в ее жизни. Пусть они и были весьма приземленны и не блистали великой оригинальностью. Однако во всё, что делал для Петунии Вернон Дурсль, он вкладывал всю свою душу.
Их свадьба в семьдесят седьмом, когда обоим было двадцать три года, была самым счастливым событием в жизни Петунии. Вернон чуть ли не носил ее на руках и их жизнь была полна семейного уюта и уверенности в завтрашнем дне. Уверенности в том, что так все будет и завтра, и через месяц, и через долгие-долгие годы, пока они оба не уйдут в мир иной.
Рождение Дадли стало для супругов еще одним счастливейшим событием. Жизнь была похожа на сказку. Петуния хлопотала по дому, занимаясь их гнездышком, а Вернон раздобрел*, как порой случается с оказавшимися в ласковых руках жены мужчинами. Единственным, что омрачало их идеальные отношения была семья сестры Петунии, Лили. Вернон был слишком приземленным человеком, слишком традиционным было его мышление, чтобы принять непонятные ему отношения в семье Поттеров, чтобы принять существование мира магии. Потому с семьей Лили чета Дурслей предпочитала контактировать нечасто. Да и обо всех хитросплетениях отношений в этой семье не вдавались в подробности.
Все шло просто прекрасно, однако, через две недели после рождения Дадли, все начало незримо меняться. Петуния сама это заметила довольно поздно, но именно тогда с Верноном стало происходить нечто непонятное. Он с каждым днем становился чуточку раздражительней, немного более агрессивно реагировал на слова о магии и семье Поттеров, пускай это тоже осталось без внимания Петунии, ибо говорила она о сестре с мужем довольно редко.
Когда настала та самая ночь и под дверью они обнаружили маленького Гарри, мужчина отнесся к этому весьма недоброжелательно, пускай изо всех сил пытался не показывать этого. И далее с каждым годом его неясная ненависть ко всему волшебному, словно снежный ком, становилась все больше и больше. Он срывал свое недовольство на маленьком Гарри, мог накричать на него и ударить, многого лишал, а Петуния просто замирала в ужасе, не в силах перешагнуть через себя и дать отпор мужу. Она все еще не могла поверить в то, что ее любимый мужчина, милый Вернон, что трепетно держал ее за руку, даря букет ее любимых цветов, мог быть так жесток с невинным ребенком, при этом подавая дурной пример собственному сыну. Наверное, в глубине души она уверяла себя, что все вернется на круги своя, что Дурсль станет таким же, каким был прежде… но чуда не произошло. И в последний год их совместной жизни ее надежды на счастье с этим мужчиной разорвались. Вернон стал еще более агрессивным, дерганным и словно пытался замкнуться в себе. Он стал чаще срываться на Гарри, и тогда, именно тогда, Петуния все же нашла в себе смелость, чтобы выступить против него и порвать эту связь, рвущую ей сердце и душу. Ее розовые очки спали, и Петуния наконец увидела то мерзкое существо, в которое превратился ее любимый муж.
Лишь через несколько месяцев после развода Петуния узнала причину такого поведения бывшего мужа. Измена. У него появилась другая. Нет, это не был долгий роман, не было признаний в любви и таких же подарков и свиданий, которыми Вернон осыпал ее, Петунию. Все было до смешного просто и вульгарно. Она была его секретаршей. В компании «Граннингс» был корпоратив. И этого хватило для того, чтобы произошла одна крупная ошибка. Эти двое переспали, и та женщина забеременела. По ряду причин, беременность не была прервана, а потому через положенный срок на свет родился малыш. Сейчас, насколько Петуния знала, услышав все от встреченной случайно в магазине бывшей соседки, Вернон обручился с той секретаршей, и они вместе растят маленького сына.
Сама Петуния не хотела этого видеть и зареклась посещать Тисовую улицу.
Главный и самый важный подарок, что смог подарить ей Вернон Дурсль, появился тринадцать лет назад. Этим подарком был их общий сын, Дадли.
И сейчас, смотря в чашку, из которой поднимался ароматный пар, она воспроизводила в памяти изображение с колдофото: маленький младенец с черными тонкими волосиками, практически пушком, на головке. Миниатюрный носик-пуговка, пухлые алые губки и такие умные, по-младенчески голубые, глазки. Девочка в своей бежевой нарядной пеленке была просто очаровательна. Это была ее, Петунии, племянница. Маленькая Снейп-Эванс.
—Туни, а как ты назовешь сына? — спросила Лили, облокотившись щекой на руку.
— Думаю, Дадли. Нам с Верноном нравится это имя, — улыбнулась Петуния. — А ты?
— Я? Ну-у, ношу я сейчас точно Гарри! В конце концов, не мне выбирать ему имя, хотя выбор Тома и Джеймса мне нравится. А вот своего… Если был бы сын, назвала бы Кристиан! А вот если девочка… Мне так нравится Мэрилин Монро! И она такая красавица! Думаю, назвала бы дочку в честь нее!
Маленькая Мэрилин.
***
Нарцисса не знает, насколько была права, говоря ему, что все это — его гриффиндорская безбашенность, думал Северус. В последний месяц преподавания, в мае, он стал часто брать отгулы у Дамблдора «по состоянию здоровья». Старый манипулятор только недоверчиво щурился, проглатывая тысяча и один вопрос, но разрешение на отлучку из Хогвартса из раза в раз давал.
Чары иллюзии успешно скрывали интересное положение Снейпа, но сам он не забывал о нем в последние месяцы буквально ни на минуту. Желание воздвигнуть по памятнику всем матерям мира росло у него с каждой прожитой неделей. Он уже сто раз проклял свою «гриффиндорскую безбашенность», внезапную тягу к экспериментам и все остальное, включая лысую макушку Локхарта. Одна радость — Люциус прекратил допрашивать его и напиваться до потери пульса, сгорая от ревности. Порой Северус просто прокручивал в голове события, окружающие его, и неутешающе думал, а, как, Мордред его задери, он докатился до жизни такой?
Ответа Снейп так и не нашел до сих пор. Однако его самого нашло время. Нашли подходящие к концу сроки. На самом деле, Северус сам не знал, какие сроки будут «подходящими», но рассчитывал на стандартные девять месяцев, плюс-минус неделя. Рассчеты, проводимые им прошлым летом, показывали примерно такие же результаты.
В общем, неотвратимое случилось, застав зельевара врасплох. Благо он находился в своих Хогвартских покоях и смог дойти до камина, чтобы вызвать Люциуса. Северус не был уверен, что ему можно перемещаться по каминной сети, но Нарцисса уверяла его, что это безопасно и отразиться может только на нем самом в виде тошноты или головокружения. Приказав ничего не понимающему, испуганному его состоянием Малфою переправить себя в Малфой-мэнор, Снейп практически отключился от накатывающей на него боли.
В мэноре Нарцисса быстро соорентировалась, что происходит, велела Люциусу вызвать колдомедика Смита, что помогал с беременностью Джеймса. Этот опытный, связанный непреложным обетом не с одной фамилией, доктор, мог считаться одним из лучших лекарей чистокровных семей.
Уже тогда Малфой начал догадываться, что случилось с зельеваром, но он упорно отгонял от себя эти мысли, чтобы не терять времени на свои самокопания. Сейчас он нужен был Северусу, и это — главное.
***
Через несколько часов ожидания, когда Люциус уже совсем извелся и чуть не скребся в дверь, за которой скрылись Северус, Нарцисса и колдомедик, все кончилось. Дверь отворилась, и в коридор вышла леди Малфой, слегка растрепанная и бледная, а с виска катилась вниз капелька пота.
— Все хорошо, Люциус. Можешь зайти, но только не буйствуй. Северус ослаб и совсем не в силах отвечать на твои вопросы. Я приведу себя в порядок, схожу к Касси и скоро вернусь. И отвечу на все твои вопросы, конечно же. И вызови, пожалуйста, эльфа. Доктору не мешало бы предложить воды, — тихо сказала Нарцисса, бледно улыбнулась и прошла мимо мужа, словно плывущий по воздуху призрак.
Малфой вошел в покои. Северус был бледен и кожа его блестела от пота. Он почти сливался с белоснежными простынями. Вокруг него сверкал редкими вспышками магии защитный купол, помогающий мужчине восстановиться. Более того, Люциусу это, конечно же, было неведомо, но сейчас, когда «миссия» была выполнена, тело зельевара приходило в норму, менялось и становилось таким, каким было до начала эксперимента. Кажется, Снейп спал.
Доктор Смит, явно вымотавшийся, сидел в кресле напротив постели и с помощью палочки собирал свои инструменты в кожаный пузатый чемоданчик. Малфой опомнился и вызвал Типпи, чтоб принес колдомедику стакан воды. И только сейчас Люциус заметил это: рядом с Северусом, на другой половине кровати, в плотном коконе одеял лежал младенец. Такой маленький и беззащитный.
В какой-то миг в голове Малфоя прошелестела мысль:
«Как легко его можно сломать.» Но мужчина тут же опомнился. Он не знал, что произошло, не знал, кто второй родитель этого ребенка, но решил, что, раз это дитя Северуса, то он, Люциус, смирится и примет его существование. Он очень надеялся, что Нарцисса найдет достойное объяснение происходящему и бездна, появившаяся у мужчины под ребрами, прекратит сжирать его изнутри.
Все же единственным человеком, которого Люциус и его сущность приняли, как «любовь» Северуса, была Лили Эванс.
***
Пока Малфой слушал рассказ своей жены, волосы на его голове вставали дыбом, вызывая мурашки. Северус истинно был тем еще по-гриффиндорски отважным безумцем. Решиться на такое… Люциус думал, что никогда не пошел бы на подобное сам. Подумаешь, женская блажь… Но, предположив, что бы он сделал в подобной ситуации, если бы Снейп был женщиной… Малфой сдался, осознав, что вейла в нем, пусть особо и не влияющая на повседневную жизнь аристократа, была бы всеми руками «за» претворение в жизнь идей любимого партнера и толкала бы Люциуса на рисковые поступки.
Объяснение несколько успокоило блондина, однако в сердце его поселилась
глупая, детская обида. Северус секретничал с Нарциссой, оставив его, Люциуса, за бортом. Его не посвятили в эту тайну. Осознание такого пренебрежения им кольнуло Малфоя в сердце, обвивая обливающийся кровью орган холодной цепью
сдерживаемой ядовитой ярости.
Он не собирался терять достоинство и, как бывало ранее, высказывать претензии в лицо Северусу. Люциус
пообещал не доставлять ему неудобств, и он
сдержит данное слово. Сдержит и будет надеяться, что со временем это
мерзкое чувство угаснет насовсем, не тревожа его и без того покалеченную душу.
