***
Как только на следующее утро Луи просыпается, то сразу же тянется к телефону и обнаруживает в нем уведомление. Пропущенный от Гарри, звонившего в 4:03 утра. И это беспокоит, потому что прошлой ночью Луи неоднократно писал Гарри, но тот ни разу не ответил. Хотя вряд ли бы Луи заметил, он был занят другим - большую часть времени лежал на постели Найла и разражался тирадами о любви и осознании. Найл хотел его убить. - И куда это ты собрался? - чуть не крикнул Луи, когда Найл соскользнул с кровати, на его ногах все еще были найки, он так и не снял их, намереваясь как можно быстрее поехать на вечеринку. Найл вздохнул, громко и страдающе, и потер руками лицо, Луи же с силой потянул его обратно на кровать. - Я хочу на вечеринку. - Я не закончил. - Такими темпами ты никогда не закончишь. Уже почти три утра! - Именно! Куда ты в такое время пойдешь, уже слишком поздно! Так что сядь смирно и дай мне выразить свои чувства. - Но, блять, у тебя их так много, - простонал Найл, перевернулся и уткнулся лицом в подушку. - Ты влюблен в парня - вот же беда, пиздец просто! Мы все знали, что так и будет. Вы ж, блять, и так трахались, какая раз—ау! - Найл потер руку, со злостью посмотрев на Луи. Который не менее злостно смотрел в ответ. - Хватит, - вздохнул Луи, ложась на спину и уставляясь взглядом в потолок. - Для меня это сложно, скотина ты бессердечная. Ты не поймешь, конечно же, но это просто ахуеть как ужасно. Быть влюбленным в кого-то и прочая фигня. Это... это очень странная бесшумная штука. Ну, она так сильно ощущается внутри, но в то же время ее словно нет. И еще, мне кажется, что я всегда знал, как и что я чувствую, поэтому не могу сказать, что это было дохуя шокирующей, взрывающей мозг новостью, но. Не знаю. Я никогда не, э, никогда не позволял себя действительно прочувствовать. А теперь, когда я признал это, я не могу перестать о нем думать, Найл. И мне хочется обнять его, поговорить с ним, быть уверенным, что с ним все хорошо, я хочу решить все его проблемы и его—проблемы его отца! Как он, кстати? Найл пожал плечами. - Да хреновенько. Они отменили хуеву тучу выступлений на передачах, потому что он тупо не в состоянии выступать в прямом эфире. Лично я думаю, что он просто закрылся в своем доме. Конченый псих. Луи закрыл глаза, ощущая тишину, колко отдающуюся в сердце. Потому что Гарри. Дес заперт в доме Гарри. Заперт в холодном темном изысканном особняке, который Луи когда-то посетил... - Вот поэтому я и хочу знать, Найл. Я беспокоюсь, очень, очень сильно беспокоюсь. Больше, чем мне хотелось бы. И мало того, что я не могу заглушить это чувство, есть еще и другая проблема: я должен сказать ему хоть что-то? Нужно мне говорить, что я в него влюблен? Или это его напугает, я его напугаю? Просто, мне кажется, что он... мне кажется, что я ему нравлюсь. По крайней мере, немного. - Конечно нравишься. - Я имею в виду действительно нравлюсь, - Луи закусил губу, все еще пялясь в кремовый потолок, разглядывая как по гладкой поверхности бегают темные тени. - То, что он сказал Чарльзу утром... Мне кажется, он волнуется обо мне. - Окей. Так скажи ему, что ты его любишь. Мы живем один раз. - Да,но— - Скажи. - Найл, я не думаю— - Скажи. - Най— - Скажи. - Н— - Скажи. - Блять, хватит перебивать меня, придурок! - раздраженно крикнул Луи и стукнул его по голове. - Это не просто! Мы говорим о пугливой белке, к которой я должен осторожно подобраться. - Заманишь его своими орешками? И когда Луи посмотрел в сторону Найла, тот начал истерически хохотать, вдавившись румяным лицом в подушку. - Ирландец, ты понимаешь, что ты полный кретин? - но губы все равно дернулись, едва не растянувшись в улыбке. - Не такой кретин как ты, - засмеялся Найл, тыльной стороной руки вытерев слезы, мягкие щеки покрылись розоватым румянцем. - Ты наконец-таки понял, что влюблен в Гарри, но говорить ему об этом не хочешь, потому что боишься. Как ебаный подросток, серьезно. - Я не боюсь. - Тогда скажи ему. - Он — белка, Найл! - Можно я пойду? Луи озлобленно на него посмотрел, скрестил руки и слегка пнул ногой голень Найла. - Нет. Ты будешь со мной всю ночь, мне нужно разгрести много дерьма и поговорить о многой хуйне. Выпей водички и усядься поудобнее, потому что сейчас я буду решать, говорить Гарри Стайлсу о том, что я в него влюблен и хочу ли я сталкиваться с пиздецом, который к этому всему прилагается. - Типа статуэток кошек? - Типа статуэток кошек, - согласился Луи, вздохнул и положил голову на его плечо. Они разговаривали два часа или даже больше, а потом Найл уснул, выдав себя храпом, уснул прямо на середине монолога Луи, обсуждающего тонкое различие между улыбкой Гарри, когда его что-то забавляет, и улыбкой, когда он слегка стесняется. Так что. Луи практически не спал. И просыпаться, осознавая, что Гарри звонил прошлой ночью - скорее всего, именно тогда, когда Луи настаивал на том, что губы Гарри способны раскрыть секреты мира - то ли неприятно, то ли страшно, то ли ни то, ни другое, а вовсе последствия давления на и так расшатанные нервы. Но он старается успокоиться, заглушая приливную волну нервозности (или чувств, или бабочек, или что там за херотня плавает в его животе), сосредотачивается на том, что ему нужно сделать - проснуться, одеться и пойти на лекции, потому что даже если он закончит этот семестр и уедет домой в виде мертвой рыбехи, распотрошенной неразделенной любовью, он хочет закончить его хорошо. Справиться со всем, что требуется и сделать все как нужно. Связано ли это с Чарльзом? Нет. Он каким-то образом, в душе, пытается доказать себе, что на самом деле умный и все у него в будущем будет хорошо? Нет. Правда ли, что их встреча разожгла внутренний огонь неповиновения и гордыни, который способен развести только его собственный отец? Нет. Нет. Луи в полном порядке, на него никто не может повлиять, и он ни от кого не зависит. Он просто хочет хорошие оценки. А в голове все равно крутятся лишь мысли о Гарри... И ему кажется, что все, решение он, наконец-то, принял. - Ты на лекции? - спрашивает Найл, насыпая почти всю коробку хлопьев в большую чашу. Откуда она вообще взялась? Луи кивает, заправляя концы шарфа под жакет. - Сегодня короткий день. Всего две лекции. - Прикольно, - Найл заливает хлопья почти целым литром соевого молока. Луи устало наблюдает за ним, засовывая ноги в вансы, одной рукой держась за стену. - Я, эм, расскажу Гарри сегодня. О, ну, ты знаешь. Чувствах. Коробка молока с глухим звуком ударяется о гранитную поверхность кухонного столика, глаза Найла широко открываются. - Правда? Ты решил отрастить себе яйца? - Я бы перефразировал и сказал по-другому, но да, - Луи пытается улыбнуться, в желудке переворачиваются органы, щеки болят от морозного ужаса. Как он признается, если только мысль об этом пугает? Найл тепло улыбается, вскакивает, подбегает к Луи, быстро поправляет кремовый мягкий джемпер и обвивает своими руками его тело, сильно прижимая к груди. Его улыбка широкая и честная, сверкает как солнце на снегу, его запах - дорогой, уютный, и желудок Луи снова что-то творит, но на этот раз из-за нежного к себе внимания, он улыбается в плечо Найлу и обхватывает руками его за талию. - Поздравляю, - Найл дышит в ухо. - Я горжусь тобой! Честно, горжусь. Я знал, что ты сможешь достать голову из своей задницы. Улыбающиеся губы Луи царапаются об хлопковую ткань джемпера Найла. - Спасибо, лепрекон. - Ага. И Луи улыбается сильнее, выпутывается из объятий и в последний раз нервно вздыхает, выходя за порог. - Люблю тебя, Найлер. - Люблю тебя сильнее, Томмо. Из Луи вылетает смешок, который заглушается хлопком закрывшейся двери. Разумом и сердцем он уже в комнате Гарри, готовый опустошить всего себя. Сегодня будет охуительно жуткий день.***
Сидеть на лекциях - словно подвергаться средневековым пыткам. Или даже хуже. Пыткам Древнего Египта. Египетские пытки были ужасными? Или Скандинавским пыткам? Или, может, пыткам англосаксов. Или спартанским. Спартанские пытки были тем еще пиздецом. В общем, Луи жутко страдал. Потому что он пообещал себе, что не будет смотреть на телефон все гребаное время, не будет предупреждать Гарри о том, что придет сразу после конца второй лекции, не будет отправлять ему смайлики, выражающие его одновременно пушистые и колючие чувства, накрывающие с головой. Он пытается сосредоточиться на профессоре и его многословных предложениях, на звуке, который издает маркер, когда им рисуют на доске, объясняя основные сюжетные линии пьесы "Сон в летнюю ночь" и смысл цитат. Но как бы он ни старался сосредоточиться, его разум не покидают мысли о телефоне. Находящемся в левом кармане сумки. В пределах досягаемости. Который он не тронет. Не тронет.***
И наконец-то он может избавиться от внутренней паники и суматохи. Он свободен, и первое, что делает, как только выходит из аудитории на яркий свет зимнего дня, это снимает телефон с блокировки и— и здесь, в почтовом ящике, его дожидается сообщение от Гарри. 'Я должен поговорить с тобой.' Луи останавливается посередине холла, перечитывая сообщение. Должен? Он должен поговорить с Луи? 'Должен' как 'я не могу быть вдали от тебя, я скучаю по твоему голосу' или 'должен' как 'я не очень хочу, но нам необходимо кое-что обсудить'? Луи просто обязан знать. И пока в голове бурлит внутренняя борьба, ему приходят еще больше сообщений, телефон вибрирует и вышвыривает его из зоны отрешения. Первое от Найла: 'Удачи, чувак! Не ударь в грязь лицом!' И другое от Гарри: 'Луи' И больше ничего. Просто... Луи. Там всего лишь написано Луи. А ему по каким-то непонятным причинам до жути хочется прижать телефон к груди, словно он реально какой-то подросток, увидевший фотографию своего предмета обожания. И это ужасно хотя бы потому, что он в публичном месте, окружен студентами, спешащими на свои лекции, громко смеющимися и курящими сигареты. Отказавшись разбираться, что творится с мыслями в его голове, он запихивает телефон в карман и практически бежит вперед, из-за нервов то словно подогреваясь на медленном огне, то кипя до образования пузырей, бежит к квартире Гарри, пытаясь придумать, каким нахуй образом он сможет справиться с выливающейся из краев бессмертной, нескончаемой любовью. И, может быть, но это не точно, еще одним вопросом - планирует ли Гарри сделать то же самое.***
Он заходит без стука, сердце бешено колотится в горле, не давая ни сглотнуть, ни вдохнуть. - Гарри? - рьяно кричит он, задыхаясь, влетает внутрь, кидает сумку на кресло и обыскивает глазами комнату, а потом натыкается на— Гарри. За столом. В атласном костюме, с галстуком-бабочкой в горошек, и голубым цветком, приколотым к лацкану пиджака. Рядом с ним стоит бутылка вина. Он подпер голову руками. И выглядит так, словно... вычеркнул все воспоминания из своего разума и сейчас сидит, полностью от всего опустошенный. Свет в глазах Луи моментально гаснет. Оу. Значит, вот какой у них разговор будет. - Гарри? - повторяет он, на этот раз более уверенно, и Гарри поднимает голову, запутанный, в слезах, поникший и... очень пьяный. Луи морщится. - Ох, Гарри, - с сожалением говорит он и идет вперед. - Луи, - хрипит Гарри, зажмуривает глаза, закрывает лицо руками. - Луи, Луи, Луи. Он неимоверно пьян. - Давай мы уберем это, да? - с нежностью говорит Луи, ставит бутылку вина на безопасном расстоянии от Гарри, господи, он выглядит таким помятым и маленьким. Луи приседает, хватается за место чуть выше локтя Гарри, их колени стукаются друг об друга. - Что случилось? - сглатывает. Гарри трясет головой и молчит, потом убирает руки, не открывая глаз. И снова трясет головой, сильно сжимает губы, зажмуривает глаза сильнее, кривит все лицо. И почему-то это разрушает Луи, разбивает вдребезги. - Гарри, - выдыхает Луи, чувствуя, как осколки разбитого сердца впиваются в него изнутри, пока он рассматривает мальчишеское лицо. А потом он чувствует этот прилив, называемый 'влюбленностью', блять, для него это так ново. Он чувствует, как волна растекается по телу, словно он напился и не в состоянии контролировать свои действия, делает лишь то, что кажется правильным. Он пододвигается ближе, с желанием прикоснуться, пробежаться подушечками пальцев по его коже, успокоить, одной рукой нежно обхватывает лицо Гарри, притягивает его к себе, другой гладит руку, колено, ткань жакета. Гарри не реагирует, только кусает губы, продолжая держать глаза закрытыми. Одна за другой идут секунды, Луи умоляет, Гарри морщится, их окружают тишина, настороженность и туман. И как назло именно в этот момент Луи кажется, что он не справится, кажется, будто он держит в руках ветхую бумагу, от одного лишь дрожания руки способную рассыпаться и превратиться в прах. Он не понимает. Не понимает, что Гарри чувствует, что нужно делать, как заставить его почувствовать себя лучше. - Ты чувствуешь боль, которую я никогда не пойму, - бормочет Луи вслух, сам того не ожидая, и больше, наверное, пытается убедить в этом себя, прикасается пальцами к лицу Гарри, пытаясь разгладить морщинки стресса с глаз и губ. - Но я всегда здесь, - уже громче говорит он. - Помнишь? Ты не сможешь от меня избавиться? Уже слишком поздно? Вновь тишина. Но потом, медленно, Гарри кивает, и Луи остро чувствует, как его рука находит ткань джемпера и вцепляется в нее. И может быть это всего лишь его воображение, но Луи кажется, словно Гарри притягивает его ближе к себе. Луи не знает, что реально, а что нет, адреналин скачет, а Гарри льнет к нему с разрушением в глазах, с внутренним демоном триумфа, заставляя его сердце одновременно разбухать и разрываться на части, а руки - скользнуть в запутанные кудри и слегка потянуть. Потому что он хочет быть ближе. Потому что он хочет обернуть Гарри в кокон, защитить его, укрыть, проглотить живьем со всеми его проблемами. А он лишь способен нежно цепляться пальцами за кудри. - Все нормально, - шепчет Луи, и он понятия не имеет, что там должно быть нормально, понятия не имеет, что вообще случилось с Гарри, и опять же, скорее говорит это себе, потому что на него давит чувство страха, словно он отправляется в ебанутое опасное путешествие без компаса, карты, да даже без знания, на каком он континенте. Он слегка напуган и слишком сильно переполнен эмоциями, ведь поначалу его намерения были совершенно другими, он собирался прийти сюда и излить Гарри заветные желания своего сердца, но Гарри пьян и почти плачет, а Луи почти удается вытащить его из кресла и усадить на пол, здесь лучше и удобнее его обнимать, удерживать и... Почему любить-то, блять, так сложно? Еще двух дней даже не прошло. Ну серьезно? С губ Гарри соскальзывает непонятное слово, он кладет свою голову на плечо Луи, бубнит слова в его шею. А у Луи мурашки превращаются в копья, попадающие прямиком в сердце. - Что? - мягко спрашивает он, пытаясь поднять голову Гарри, пальцами все еще путаясь в кудрях. Сердце стучит как бешеное. Гарри сползает с кресла, прижимается к Луи, их колени вновь стукаются, пока он садится на пол, а Луи мертвой хваткой держится за него, внимательно следит, чтобы тот не ударился об стол и не упал в другую сторону. Кулаки Гарри до сих пор сжимают джемпер Луи. Места соприкосновения оставляют ожоги. Гарри повторяет слово, и опять невнятно, вот только на тот раз он позволяет Луи поднять свою голову, и тот сближает их лица, большим пальцем выводит холодные полосы на его веках, безмолвно пытается уговорить открыть глаза. Словно все ответы и неуслышанные слова станут ясными в его взгляде. На самом деле, он просто хочет видеть Гарри. Он просто хочет посмотреть ему в глаза, чтобы знать, чтобы хоть как-то понять, что происходит и что случилось, и в чем причина, и что он чувствует. - Гарри, - вновь говорит он, и Гарри слабо скулит. А Луи словно оглушают тяжелым ударом. Гарри влюблен в него? Он пытается сказать, что влюблен в него? Господи, Луи так этого хочет, так желает, буквально тает от подобной возможности. Его тело сводит судорогой, хочется блевать, но нечем. И он ослеплен, ослеплен ебаным чувством близости с Гарри, его запахом (его настоящим запахом, а не виной и отчаянием), а потом его окончательно добивают. Потому что Гарри прислоняется лбом к Луи. Он, блять, прислоняется своим ебаным лбом к ебаному лбу Луи, а где-то там, сверху, снизу, сбоку, везде, коллапсируют вселенные, сталкиваются звезды и разрываются галактики. Его глаза все еще закрыты, и Луи очень, очень, очень за это благодарен - он бы не выдержал, будь они открыты. Просто... опять всего слишком много. Слишком много и слишком неожиданно. Слишком быстро. Но лоб Гарри прижимается ко лбу Луи, а Луи продолжает роптать имя Гарри - умоляюще, вопрошающе, успокаивающе - их лица будто сливаются вместе. Они лишь медленно наклоняются друг к другу, все ближе и ближе, пока теплое дыхание не сбивается теплым дыханием, нос к носу, и блять блять блять, именно сейчас Луи хочется кашлянуть, или засмеяться, или икнуть, потому что все, что происходит - слишком хрупко, и неожиданно, и пугающе, и что происходит?? Глаза Гарри до сих пор закрыты, но напряженные мышцы лица постепенно расслабляются. Они больше не натянуты до предела, черты лица разглаживаются, когда нос Луи тычется в щеку Гарри, и Луи не уверен, но они ласкаются и прижимаются друг к другу? Как детеныши медведей? Это же так называется? Он раньше никогда ни об кого не терся вот так вот - вообще никогда, представить только - но сейчас, видимо, происходит именно это, и ему снова становится плохо от вихрей в животе; как совершенно случайное, такое простое действие может быть настолько поэтичным и колоссальным? И затем, без всякого предупреждения или специального намерения, их губы задевают друг друга, мимолетно и нежно, и, скорее всего, по чистой случайности, потому что Гарри слишком погружен в себя и слишком пьян, а Луи пытается сидеть вертикально (не таким образом, он думал, все пойдет ко дну, под откос), и проходит лишь одна секунда. Одна секунда касания их теплых сухих губ, руки Луи на затылке Гарри, зарытые в волосы, руки Гарри, сжимающие ткань джемпера Луи возле живота, и все вокруг замирает. Они оба замирают, и блокированный шоком разум Луи кричит на него, вздрагивает и паникует, потому что Гарри пьян и, по сути, все его действия контролирует затуманенный мозг, а не он сам. Но Луи не паникует и не отталкивает Гарри, потому что Гарри отстраняется так резко, словно его ударила молния, а потом открывает глаза - красные, стеклянные, грустные. Бешеный ритм сердца стучит в горле Луи, пока он пытается вдохнуть и зацепиться за реальность. Он выпутывается рукой из волос Гарри, Гарри выпутывается из джемпера Луи. Смотрит на него, покачивается, в глазах засели невыплаканные слезы. Луи смотрит в ответ, тело словно наэлектризовано. - Он так злится, - бормочет Гарри. Луи молчит. Что? - Кто злится? - с удивлением, осторожно спрашивает Луи, Гарри опускает голову, прячет руками лицо. - Мой отец, - глотает слова, едва не падает назад, когда пытается сесть по-другому. Луи ловит его. Блять. - Почему он на тебя зол? - единственное, что приходит на ум. - Ему не становится лучше. Почему ему не становится лучше? - спрашивает Гарри, наверное, даже не слыша Луи. Он просто потерянный, отчаянный, беспомощный. И очень пьяный. - Песня. Я думал, песня поможет ему. Развеселит его. Иногда это помогает, поэтому я продолжаю их писать. Они для него. Все для него. Луи не может ни сглотнуть, ни рот открыть. Просто смотрит на Гарри, даже не моргает. 'Продолжаю их писать.' Поэтому Гарри продолжает их писать? Что, блять, о чем он? - Продолжаешь писать что? - шокировано спрашивает Луи, напрочь забывает о своем желании, любви, панике, чувствуя лишь одно. Шок. - Песни. Все песни. - ’Certain Things’?- шепчет Луи низким голосом. Его не иначе как ударили чем-то тяжелым, поэтому гудит голова. - Поэтому ты написал ’Certain Things’? - Ты же был там. Был, когда я писал эту песню, и ты сказал, что она хороша—ты сказал, что песня очень красивая, - тихо говорит Гарри, морщится, смотрит в одну точку, он выглядит как сонный совенок. Потерянный сонный совенок. - Я—дело не в песне. Она действительно красивая, но это не—Я не— - Ему не понравилось, - бормочет он, и теперь в его взгляде все больше незнакомого, он снова переживает момент, о котором Луи ничего не знает и вообще не относится. - Он был так зол. И я написал еще одну, она ему понравилась. И он ее спел, и все были так за него счастливы. А он любит, когда люди счастливы за него. - Гарри качается из стороны в сторону, а руки Луи как якоря держат его, мягко вцепившись в оба локтя. - Но ему это не помогло. Ему не стало лучше. Раньше песни помогали, но теперь — нет. И я все испортил. - Нет, ты ничего не портил, - настаивает Луи, в ушах все еще эхом отдается все, что Гарри ему сказал. Опять его накрывает информационной волной, опять происходит слишком много всего сразу. - Джемма рассказала ему, - отчаянным голосом говорит он. - Блять, она ему рассказала. - Рассказала что? - О моей маме. Внутренности Луи сжимаются, его переполняет жалость. - Он не знал, что она... - Умерла, хочет спросить Луи. Но проглатывает последнее слово, он не может сказать это вслух. Гарри поднимает голову, рассматривает его, и его взгляд такой... странный, чужой. - Он знает, что я ее ищу. Луи подавляет желание открыть рот. - Ищешь...? - Он знает, что я ее ищу, - повторяет Гарри, сердито, грустно, хмуро, убирая кудрявую прядь с лица тыльной стороной гладкой бледной руки. Его кожа выглядит как отшлифованная кость. Луи трезв, до очертения трезв, но внезапно комната начинает кружиться, сверху вниз, справа налево, и он продолжает смотреть на Гарри, пытаясь понять, что тот только что ему сказал. Гарри ищет свою маму? Маму, которая умерла, когда ему было девять, от передозировки? Лиам посвятил его в детали на каком-то обеде давным-давно, еще тогда, когда они с Гарри друг друга ненавидели. - Почему он такой? - спросил Луи с отвращением, наблюдая, как Гарри нежно прижимает свои губы ко ртам гостей, пихает бокалы с золотой каймой, наполненные до краев мартини, всем в руки, и улыбается криво, вероломно невинно, оценивая каждого взглядом. - Потому что он всегда был таким, - спокойно ответил Лиам, в руке бокал, жакет застегнут на все пуговицы. Он прижался ближе к Луи, с восхищением посмотрел на него и, понизив голос, прошептал: - Даже когда умерла его мама. - Найл говорил, - пробормотал Луи, делая глоток напитка, взглядом не теряя Гарри из виду. Глаза Лиама заблестели, он улыбнулся. Наклонил голову ближе к голове Луи. - Передозировка героином. Гарри был в школе. Я слышал, когда ему сказали об этом, он ответил лишь, что ему нужно пойти в магазин и выбрать достойный костюм. Луи с отвращением потряс головой. - Это ужасно. - Это Гарри, - сказал Лиам и широко улыбнулся, когда Луи повернулся и недоверчиво на него посмотрел. Но сейчас. Сейчас Гарри здесь, на полу, оплакивает и говорит о своей маме, а в мозгу Луи все щелкает, трещит и крутится, история, которую он однажды собрал по кускам воедино, всеми теми отрывками и битами информации, которой его кормили, а он послушно глотал, теперь смешались и взорвались, разлетевшись по разным сторонам. Луи не знает, кому верить. Луи не знает, что думать. - Гарри... - говорит он, лишенный слов и кислорода. - Джемма сказала, что я ее нашел, - продолжает Гарри, кривит лицо, но слезы не льются. Он смотрит на руки, вяло лежащие на его бедрах. - Потому что она разозлилась. Она хочет разобраться во всем, добраться до меня, потому что я никогда ей не помогал—но она не разрешала мне помогать ей, Луи! Поэтому сказала отцу, что я ее нашел. Слова не имеют смысла. Опять много вопросов и никаких ответов. Опять биение сердца отдается в горле. - Но она облажалась, теперь моя очередь смеяться, - продолжает Гарри со смехом, тихим, равнодушным, грустным, но все же смехом. - Потому что она не хочет меня видеть. Блять, моя мама не хочет меня! - Гарри— - Он так злится, Луи, - шепчет Гарри, сильно сжимает локоть Луи. - Он не хотел, чтобы я ее искал. Поэтому он заставил ее уйти после того, как я узнал, кто она. Голова Луи кружится. Что? Что? - Гарри, о чем ты говоришь? - чуть ли не молит Луи, подавленный и потрясенный, пытается заглянуть в пьяные сумасшедшие глаза. Он не этого ожидал. Он не этого ожидал. Но Гарри не отвечает, он и не планирует, лишь опускает голову и цепкой хваткой держится за локти Луи. А потом дверь распахивается. - Гарольд! - радостно кричит Лиам, заходя в комнату, Зейн входит за ним, зажав сигарету между двумя пальцами. Блять. Гарри широко открывает глаза, и прежде чем Луи успевает сказать, ответить или даже подумать, Гарри вскакивает с пола, натягивая неуверенную улыбку. - Вы так рано! - замечает он, голос едва дрожит. - Ужин только через пару часов. Луи смотрит на него, сидя на земле, сердце колотится. - Нам стало скучно, - говорит Лиам, обхватывает Зейна сзади, кладет свою ладонь ему на руку, прижимает ближе. - Поэтому мы решили помочь тебе подготовиться и все такое. Если наша помощь нужна, разумеется. Следует короткая пауза, Луи слышит свой пульс, отдающийся в уши, и определенно чувствует, как Гарри думает - буквально видит шестеренки вращающиеся в голове - и сжимает руку в кулак. А потом все исчезает. - Конечно, - улыбается Гарри, разводит руки в знак приветствия. На лбу пот выступает бисером. - Заходите, парни. Хотите выпить? И то, что происходит сейчас, тотально странно, и полностью расходится с тем, что было каких-то пару минут назад, Луи до сих пор не отошел - мама Гарри? Возможно жива?- но он отталкивает мысли прочь, отталкивает прочь вообще все и встает. Лиам и Зейн тут же на него смотрят, удивление освещает их лица. - Луи! - восторженно говорит Лиам. - Я тебя не заметил! Ты тоже помогаешь Гарри? Но взгляд Зейна режет насквозь и прочитывает все, что крутится в голове Луи, потом он смотрит на Гарри. - Эм, Ли? Мы, наверное, должны уйти. Вернемся чуть позже, - спокойно говорит Зейн, а глаза перерабатывают увиденное, впитывают происходящее. - Что? Почему? - Лиам хмурит брови. - Я хочу остаться. - Милый— - Пожалуйста, можно мы останемся? - умоляет Лиам, надувая губы, а Луи способен лишь смотреть, стоять рядом с Гарри, которого ведет в сторону, чье тело штурмует жаром тело Луи. Все, чего ему сейчас хочется - это держать его, собрать его, разбитого, по новой, не оставив ни шрама. Расцеловать его слезы, и массажем расслабить мысли, и дать ему рассказать, выпустить все из себя. (Когда он стал таким сопливым?) Но теперь пришли Лиам и Зейн, и они никуда не собираются уходить, Зейн не может противостоять огромным умоляющим глазам Лиама. - Ладно, окей, - смягчается Зейн, бросает взгляд в сторону Гарри. - Но только если мы действительно... не мешаем. Лиам поворачивается и смотрит своими огромными глазами на Луи с Гарри. И опять короткое затишье. - Ох, нет, нисколько, - улыбается Гарри. - Ни капли, - неубедительно соглашается Луи, взгляд Зейна его допрашивает. - Замечательно! - восклицает Лиам, с хлопком сцепляя руки вместе. - Может, послушаем пианино? Зейн? Ты споешь? Вот и все. Хаотичный исповедальный разговор отметается в сторону, и Луи понимает, что попался, невъебически сильно встрял. Все, что он чувствует - это Гарри.***
Примерно в то время, когда привозят ужин, появляется Найл, как возбужденный шквал эмоций и порыв сильного ветра, он заходит, улыбаясь и занося холод с улицы, с огромной бутылкой Джеймсона в руках. - Ходит слух, что ‘Certain Things’ номинировали на Brit! - взахлеб докладывает информацию с широкой улыбкой на лице. - Охуенно! И Луи смотрит на Гарри, не контролируя себя. Гарри не улыбается, лишь смотрит в сторону. Луи нужно поговорить с ним. Нужно поговорить. Ему столько всего хочется сказать. Столько обсудить. - Прекрасно, - улыбается Лиам, помешивая чай. - Ты, небось, очень рад. Пойдешь на церемонию награждения? - Конечно, блять, ты еще спрашиваешь! - Мы тоже тогда пойдем, - говорит Зейн, поднимая бокал вина. - За тебя. Лиам весь светится. Так все обыденно и нормально. И единственное, что кажется странным — это вопросительный взгляд Найла, который пытается незаметно написать Луи из-под стола. 'Ну?' Луи закатывает глаза. 'Что ну?' 'Ты его трахнул?' 'Не будь ублюдком.' В ответ Луи получает подмигивающий смайлик. 'А если честно. Че случилось? Все норм?' И прежде чем Луи успевает ответить, ему приходит: 'Ты кажешься каким-то отстраненным. Гарри тоже. Если хочешь, я могу всех нас вытащить куда-нить в город. Пойдешь?' Луи вздыхает, пытается скрыть улыбку. 'Не. Мне просто надо поговорить с ним. Можешь сделать так чтобы вы все свалили как можно раньше?' 'Конечно' И спустя примерно полчаса, после того, как все доели ужин и сложили пустые тарелки в середине стола, виски разлили по бокалам, а сигары раскурили, Найл получает сообщение и громко укает. - У Эндрю Бельмонта намечается охуенная туса. - Бельмонта? - оживляется Лиам. - О, они хорошая семья. - Пойдемте тогда к нему. Прямо сейчас, - беззастенчиво говорит Найл, и подмигивает Луи, пока никто не смотрит. Вот и все, Найлу всегда все дается легко. Или не всегда. - Мы хотели сегодня заниматься, - говорит Зейн Лиаму - который уже с восторгом смотрит на Найла и кивает. - Мы хотели сегодня никуда не ходить и заниматься, забыл? - Ох. Точно, - поникает Лиам. Он молчит лишь секунду. - Может, завтра? Позанимаемся завтра? Я успею наверстать. После такой недели мне можно слегка повеселиться. Я все дни только и делал, что работал - было бы неплохо немного расслабиться, выпустить пар. Зейн смотрит на него, поджав губы, и, в конце концов, кивает. - Ладно, - смягчается он, но не звучит ни радостно, ни мягко. Луи вопросительно на него смотрит, но он отворачивается, сильнее сжимая руку Лиама. - Пойдем. - Прямо сейчас? Выпьем в моей квартире? Нас потом Нельсон отвезет. - Изумительно! - сияет Лиам и вскакивает с места. Зейн вздыхает, тоже поднимаясь со стула. И Луи немного совестно от того, что он чувствует облегчение. Как глоток свободы. - Лады, было весело, - улыбается он, мурлыкая в предвкушении. - Напишите, как доедете. И каждый раз, когда Найл обнимает незнакомца, отправляйте мне фотографию. - Ты не идешь? - спрашивает Лиам, мгновенно поникая. - Не, - говорит он, борясь с желанием посмотреть на Гарри. Тот стоит у окна и разглядывает улицы. Гребаный герой паршивой трагедии. - Я сегодня пораньше лягу. - А, ну тогда ладно, - довольно говорит Зейн, а потом тянет его в сторону. Глаза сосредоточены на нем, полные беспокойства и насыщенного цвета шоколада. - Все нормально? - спрашивает он тихим голосом. Внимательно всматривается. - Да. Да, нам просто... Нам просто надо поговорить. Зейн кивает, разглядывая его лицо. - С Гарри все хорошо? - Наверное? Не знаю, я—Я поэтому и хочу поговорить. - Ладно. Позаботься о нем, окей? Прости, что мы так рано пришли... Луи трясет головой, прижимает палец к губам Зейна и шикает на него, улыбаясь. - Тише, тише. Не беспокойся. Просто иди и веселись вместе со своим парнем и лепреконом. На губах Зейна мелькает улыбка, взгляд смягчается на мгновение, а потом снова темнеет. - Не хочу, чтобы Лиам ходил по вечеринкам, - отворачивает взгляд. Луи, удивленный, наклоняет голову. - Почему? Зейн ничего не отвечает, словно ищет правильные слова, а потом трясет головой. - Да нет особой причины. Я просто... - Он поворачивается лицом обратно к Луи, спокойный и собранный, как и всегда. - Ему нравится опережать график сдачи. Мне кажется, что потом он будет жалеть, что пошел на вечеринку. Ага. Луи кивает, но... он знает. Он знает настоящую причину. - Я присмотрю за ним, - тихо отвечает он, успокаивающе сжимая руку Зейна. И видит в его глазах облегчение, а на лице появляется красивая светлая улыбка. Он сжимает руку Луи в ответ. - Спасибо, - искренне говорит он. - Ну и что, блять, ты идешь или нет? - кричит Найл нетерпеливым тоном и подмигивает Луи, когда встречается с ним взглядом. Найл невероятный мудак единственного экземпляра. - Да, да, - бормочет Зейн и закатывает глаза. Переплетает свои пальцы с пальцами Лиама, они выходят за дверь, кричат прощания и улыбаются многообещающей ночи. - Еще раз удачи. На этот раз по-настоящему, мудачина, - шепчет Найл, чтобы его смог услышать только Луи, проходя мимо него на выход. - Спасибо, - безэмоционально отвечает Луи и закрывает дверь прямо перед хохочущим лицом Найла. Остались Луи и Гарри. Всегда просто Луи и Гарри. И тишина. - Итак, - начинает Луи, неуверенный, как начать с того же момента, где они остановились. Он смотрит на Гарри, стоящего у окна, смотрит на то, как опущена его голова, а фонари в саду освещают его лицо мягким светом. Его ресницы выглядят хрупкими и яркими, волосы вьются волнами, увековеченные руками скульптора, покрытые и сверкающие бронзой. Гарри так красив. Луи так влюблен. И все еще до охерения странно думать об этом. И знать это. И в то же время, абсолютно обыденно. - Хороший был ужин, - зачем-то говорит он, просто ради нарушения тишины. Гарри кивает, не моргая смотрит в окно. - Я рад, что парни хорошо повеселятся. - Ты должен был пойти с ними, - тихо говорит Гарри, смотря в одну точку. Луи поднимает брови. - И зачем же? А если я не хочу? - он подходит и встает рядом с ним, в открытую рассматривает его профиль. Ему хочется взять Гарри за руку. Но вместо этого он держит за руку себя. - Сейчас я хочу быть не с ними, - он не договаривает то, что хочется сказать. Но Гарри, кажется, улавливает не слетевшие с языка слова, наконец-то моргает и поворачивает голову, улыбаясь Луи. - Я рад, что ты остался. Луи хочет жить в этих словах, хочет жить в губах, откуда они соскользнули, в улыбке, что их приукрасила. Его окутывает чрезмерная сентиментальность, нестабильность, нервозность, он тянется и потирает большим пальцем руку Гарри, больше не намеревающийся противиться тому, что так хочется. - Я устал, - говорит Гарри, поворачивается обратно к окну. Луи бормочет, соглашаясь, и не может отвернуться. - Я хочу прилечь. Мы можем прилечь? - спрашивает Гарри. Мы. Земля трясется под ногами. - Конечно, - выдыхает Луи последний воздух, и Гарри вновь улыбается, слегка. Гарри кивает в сторону своей спальни и мягко смотрит на Луи. - Я приду через секунду. Ты иди, - просит он этой своей маленькой улыбкой и разворачивается, исчезая в соседней комнате. Внутренности Луи делают странные вещи. Кульбиты, сальто, танцуют лимбо. Странные, странные вещи. Шатаясь, он доходит до спальни, доходит до кровати, падает коленями на кровать. Заползает на нее, ощущая мягкую черную ткань под кожей рук, и аккуратно ложится, укладывая голову на подушку, чувствуя в ушах тарабанящий неровный пульс. Он лежит, дышит и ждет, пока придет Гарри. Он не знает, что происходит. Он не хочет знать, что происходит. И вдруг у него снова рождается желание, выползает из глубины, оттуда, где он его зарыл—желание признать свою любовь, признать бессмертное увлечение, свои чувства, что вытрахивали из него все живое и ебали ему мозг с тех пор, как он пришел в этот проклятый университет. И он обещает себе: сегодня — та самая ночь. Он сделает это. Он скажет Гарри Стайлсу, что влюблен в него. И в этот же момент в комнату заходит Гарри, пошатывается, нежными медленными движениями расстегивает галстук-бабочку и снимает жакет, показывая рубашку, закатанную до локтей. Подходит к кровати — желудок Луи искрится внутри, а может и вовсе сжигается пламенем — и неторопливо ложится. Но. Но далеко от Луи, даже не касаясь его, словно вообще не замечает, он не смотрит, не поворачивается — ничего, лишь возлагает на живот руки и молча уставляется в потолок. Сглатывает, Луи наблюдает за движением его адамова яблока. - Я не видел свою маму с шестнадцати лет, - говорит Гарри, разрезая тишину. Он продолжает смотреть в потолок, далек от Луи и мыслями, и телом. Луи не говорит. Только слушает. - Она была со мной всю жизнь. Она была моей няней, - с нежностью в голосе говорит он, а глаза Луи непроизвольно от удивления выпучиваются. Что? Что он сказал?? Все мысли о любви вылетели в окно, просто мигом, за секунду. Потому что Луи опять трахают мозг, и что, что, что вообще происходит? Он пытается вспомнить, перекрутить как пленку их разговор с Зейном—тот, который у них был миллион лет назад—пытается вспомнить, что он там говорил про няню. Она ушла, да? Спустя месяц после Джеммы? И с тех пор Гарри изменился? Блять. Теперь все сходится. - Она мне всегда нравилась—она больше всего обо мне заботилась, больше, чем кто-либо другой в моей жизни, - продолжает Гарри, не замечая внутренний ураган, крутящийся в Луи. - Она была единственной, кто обращала на меня внимание, пока я рос. Иногда она была единственной, кто называла меня по имени. Называла меня 'Гарольд', - улыбается он, мягко, нежно, и так отдаленно, словно не в этой реальности, словно окутан тьмой. Луи чувствует завязывающиеся в животе узлы. - Я не знал, что она была моей мамой. Мне просто казалось, что я ей нравлюсь. И она просто так обо мне заботилась. И видела во мне что-то особенное, - Гарри прерывается всего на мгновение и продолжает. - Она исчезла в тот же день, когда я узнал, кем она мне является. Мой отец заплатил ей, - сухо смеется он. - Она взяла деньги. Луи просто обязан что-то сказать. - Мне так жаль, Гарри, так жаль, - вылетает у него изо рта, руки дрожат. Но Гарри продолжает, будто и не слышал вовсе. - Кроме нее, я не... У меня больше никого не было, кроме нее. Я вырос с отцом, сестрой и... той, кто на тот момент была моей мамой. - Луи съеживается. - Меня воспитывала Джемма, в основном потому что отец не мог. Просто не мог. - Луи смотрит, как Гарри кусает губы, как его пальцы начинают дергаться. - Иногда он забывал, кто я. - Он говорит эти слова безэмоционально, словно выдавливает их из себя. - Я заходил в комнату, и он пугался и становился злым, потому что думал, что я какой-то незнакомец. Когда я был маленьким, меня это пугало. Потому что я не понимал. Я не знал, что с ним происходит, - он вздыхает. - Казалось, что он болеет всеми расстройствами, которые существуют в списке болезней. И еще хуже то, что он не всегда был таким. Не всегда ему было настолько плохо, - и снова молчание. - Наркотики сделали все хуже — особенно лсд, которое он раньше принимал. Он поджарил свои мозги и испортил все только сильнее. Сейчас он бы, наверное, был бы относительно здоров, был бы, если бы не принимал всю ту хуйню каждый ебаный раз. Наркотики все сделали быстрее и гораздо, гораздо хуже. Луи кусает губы и слушает, всматриваясь в темноту комнаты. - И пока я был ребенком, мне было сложно. Он всегда пытался бороться с тем, кем являлся — и боролся сильно. Громко. Жестоко. Он мог полностью забыть обо мне. Смотреть сквозь меня. Игнорировать, пока я разговаривал, когда я в чем-то нуждался. Он всегда играл на гитаре или пианино, всегда в студии, или в туре, или делал промо, или работал над новым альбомом. Иногда ходил на вечеринки, если у него случался рецидив... - снова молчание, Луи успевает глубоко вдохнуть и выдохнуть. - А иногда он был просто одержим мной. Фокусировал на мне все свое внимание. Обычно это бывало тогда, когда рядом с ним больше никого не было. Он мог разбудить меня посередине ночи, ну, начать меня сильно трясти, чтобы просто проверить, не мертв ли я еще. Иногда просто, чтобы сказать: "привет". Иногда я просыпался от того, что он меня избивал. В его действиях не было никакой систематизации, он просто делал и все. Но я помню кое-что хорошее. Он брал меня в студию и разрешал мне петь в микрофоны. Разрешал петь любую песню и играть на любых инструментах. Потом мы прослушивали то, что я создал, и... было весело. Было очень весело. И он мне улыбался. Улыбался, будто был за меня очень счастлив. Я помню, как он держал меня, чтобы я мог петь в микрофон вместе с ним, и я помню, как он улыбался, - Гарри говорит эти слова, и его губы растягиваются в широкой улыбке, Луи не может противиться и тоже улыбается, разве что слегка неуверенно. - А потом он женился на Барбаре. На модели, - Гарри останавливается, наступает тишина, и Луи уже собирается задать вопрос, подтолкнуть к дальнейшему монологу, когда Гарри неожиданно продолжает. - Мне было шесть или семь. Она презирала меня. Я ее раздражал. Меня все любили, и поэтому было странно. Все любили. Весь наш персонал, вся семья. Друзья. Мой отец, когда он мог. А она — ненавидела. Иногда мне казалось, что она завидует. Потому что ей нравилось внимание—она была омерзительным павлином—и мне обычно доставалось гораздо больше, чем ей. Потому что я был самым маленьким, и Джемма всегда меня баловала, - слегка пожимает плечами. - Не знаю. Но после ее прихода все стало хуже. Отец был относительно чист, когда они поженились. Я нес кольца, - Луи улыбается, представляя. - Но она прочно сидела на коксе—очень прочно—и спустя время он снова начал принимать. И тогда все стало... просто ужасно. Они всю ночь гуляли и ходили по вечеринкам, а потом в предрассветные часы приходили домой и трахались на кухне, или в гостиной, или...- Гарри морщится. - Я был слишком маленький для такого. Я не... Так нельзя поступать, они не должны были так делать, но—мне кажется—она делала это нарочно. Я помню, как когда-то, когда я был очень маленьким, пошел в ванную комнату ночью, и там были они. Маленького меня это выбило из равновесия и шокировало. Она увидела меня. Увидела, как я захожу туда в ебаной пижаме с человеком-пауком, и засмеялась. В Луи зажегся слабый огонь гнева и раздражения. Это... тяжело слушать. Тяжело представлять маленького Гарри. Крошечное кукольное личико у крошечного фарфорового мальчика, одетого в теплую пижаму с человеком-пауком, с огромными глазами, полными страха и слез... Тяжело. - Она запрещала мне разговаривать, - продолжает Гарри, голос хриплый от эмоционального выгорания, слишком сильное давление. - Она никогда не обращалась ко мне напрямую. Она всегда говорила моей няне—моей маме—и чтобы та передала мне. Для нее я просто не существовал. И она говорила обо мне с моим отцом. Всякую хуйню, постоянно лгала ему. А он верил, потому что всегда был параноиком. Потому что забывал меня, кто я для него, и не мог с этим ничего поделать. Я никогда не был уверен, как много он обо мне помнит и насколько хорошо меня знает. До сих пор не уверен. Но потом я просто к этому привык. И я получал внимание в школе, так что нельзя было сказать, что меня полностью игнорировали. Я получал награды и бесконечные похвалы, и меня обожали учителя, относились ко мне как к сыну, и у меня была куча друзей, ни одного врага, и... В школе все было хорошо. В школе у меня было имя, дома — нет. Все было не так уж и плохо; не ужасно, по крайней мере. Сердце Луи ноет. - И все стало гораздо сложнее, когда мне исполнилось девять. Девять. Как сказали Зейн и Найл, это возраст, когда умерла его мама. - Умерла Барбара, - отрешенным голосом говорит Гарри. Ах, совпал последний кусочек пазла. - Передозировка? - выскакивает из Луи, мысли слишком далеко от того, чтобы осторожничать в словах—да даже думать о чем-то другом невозможно—а сердце словно попало под работающий блендер. Комнату наполняет оглушительная тишина, Гарри поворачивается к Луи, на лице, скрытом темной тенью, написан чистейший шок. - Передозировка? - повторяет он, ошеломленный. - Нет. Она себя убила. Ком в желудке ебашит изнутри. - Я ее нашел. Ебашит изнутри еще сильнее, выбивая кислород и тепло. - Мне было девять, я пришел из школы домой и нашел ее. Мне пришлось позвонить отцу, - говорит отрешенный голос Гарри, сдавленный, придушенный, медленный как текущая черная патока. Тихий. - Мне пришлось ждать там его, ждать, пока он приедет. Первыми приехали врачи, потом уже он. Мне пришлось ему сказать. И мне было только девять, Луи, - голос Гарри такой слабый. Такой глубокий, взрослый, и такой слабый. Луи застыл в ужасе. Что? - Он был очень расстроен. Он так долго плакал. И я сидел с ним всю ночь, а он просто плакал и обнимал меня. Я не привык к объятиям, к его объятиям, так что это, наверное, было даже мило. - Гарри съеживается. - Нельзя так говорить, это ужасно. - Это не ужасно, - шепотом уверяет Луи, голос пропал, глотка забилась камнями. Ему тоже хочется реветь. Потому что опять все сложно, и опять всего слишком много, и это уже как наказание, идущее по кругу. Гарри опускает голову, утыкается подбородком в грудь. - Я не знал, как со всем этим справиться. Поэтому я не делал ничего. Было так странно. Я как будто... мог забыть об этом, не знаю, понимаешь ли ты. Они заставляли меня ходить по социальным педагогам и психологам, пытались подсадить меня на лекарства... Но мне ничего из этого было не нужно, потому что я ничего не чувствовал. По каким-то причинам я просто мог отрешиться от всего. Когда я пришел обратно в школу, никто не знал деталей, никто не знал, насколько сильно я был вовлечен в то, что случилось—они подумали, она просто умерла. И я ничего не отвечал, мне не пришлось разговаривать об этом, и я просто ничего не чувствовал. Словно этого никогда не случалось. Джемма пыталась вытянуть из меня хоть что-нибудь. Она сидела по ночам в моей комнате, держала меня за руку и задавала вопросы. Но я никогда ей не отвечал. Не мог. И, наверное, в конце концов она поняла. После этого моему отцу стало очень плохо. Он постоянно говорил, что хочет тоже покончить с собой. И я начал сильно беспокоиться. Он не здоров. И не знает, почему какие-то мысли приходят ему в голову, почему он вообще о них думает. И он пытался слегка приблизиться ко мне. Ну, у него была куча девушек, на некоторых из них он женился—ничего существенного, они все ушли, большинство из них притворялись, что меня не существует, что мне было на руку—он не был один, но, мне кажется, он был напуган. Поэтому он сидел у моей кровати, пока я не засыпал и каждый день просил меня возить его в студию. Он был зол, непредсказуем, но... Я — все, что у него осталось. Джемма отвергла его, поэтому он отверг ее. Ей не нравилось, как он к нам относился, и она всегда пыталась держать его подальше от меня. И ей никогда не нравилась Барбара или любая другая женщина, хотя обычно они были к ней добрее. Чаще всего. Иногда ее люто ненавидели. Но ей всегда было похуй, она никогда не придавала этому значение. И изредка она плакала. Я находил ее в ее комнате плачущей, а она пыталась скрыть свое лицо, она не хотела, чтобы я это видел. Она пыталась скрыть меня от всего, даже от отца. Но она не могла этого сделать, и в итоге скрылась сама. Единственный раз, когда Джемма начала ладить с отцом, был в то время, когда он помогал ей раскрутить ее имя—она хотела быть моделью—а потом они начали вместе ходить по вечеринкам. Но недолго, потому что она ушла. Луи хреново. Как будто все, что он узнал, сейчас по пищеводу выйдет наружу. - И тогда он женился на Мире. Тогда с нами начал жить Зейн, - голос Гарри мгновенно смягчился, затуманился. - Когда они пришли, я словно заново начал дышать. Она была бы замечательной мамой. Но... Меня не волновало ничего из этого. Я и не любил ее толком. Зачем, если все они были так мимолетны, так быстротечны. Я не видел смысла в том, чтобы тратить на них время. Зачем любить кого-то, кто все равно уйдет? Я наслаждался ее компанией и ее присутствием в моей жизни, но никогда не хотел ее как маму. У меня была моя няня, которая изо всех сил старалась и заботилась обо мне и Джемме, которая называла меня по имени, спрашивала, что я хочу на завтрак. Которая укладывала меня спать, когда папа приходил домой наебенившимся, когда переворачивал столы и устраивал вечеринки, приглашал наркоманов. Мне не нужна была мама... Но мне нужен был Зейн. Легкий предательский кнут ревности полоснул Луи по коже груди. Но он проигнорировал его, затолкал все лишние чувства под кожу, потому что нет. Сейчас не время. - Мне нужен был друг. Настоящий друг. Зейн им и стал. Он был самым лучшим другом, который у меня когда-либо был. Мы ни к чему не относились серьезно, ничто не являлось серьезным, мы веселились, и он всегда был таким милым и добрым, и тогда я... тогда я впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым. Мой отец был женат на замечательной леди, и у меня был лучший друг, и сестра, и Энн—моя мама—и я был... счастлив. А потом все снова пошло под откос. Луи наблюдает—завороженный и зацепленный— за тем, как Гарри закрывает глаза. - Джемма ушла даже не попрощавшись. Она заключила контракт и просто ушла, потому что больше не хотела быть рядом с моим отцом. И, наверное, со мной она тоже быть не хотела, потому что с тех пор я едва слышу от нее хоть что-то. Теперь она пристрастилась к наркотикам. Как и мой отец, - горечь впитывается в его слова. Луи хочется ослабить концентрацию, высосать весь яд из укуса. - И спустя месяц, какой-то, блять, месяц, ушла Энн. Просто забрала деньги и ушла посреди ночи. Не попрощалась. Просто исчезла. А потом Зейн сказал мне, что влюблен в меня. И я не смог... Мне нужен был друг, Луи. Я не хотел этого. Я хотел друга. Но Зейн хотел больше, нуждался в большем, и... я помню, как засмеялся. Засмеялся, потому что не хотел, чтобы это превратилось во что-то серьезное. Не хотел, чтобы хоть что-то было серьезным. Я всегда хотел веселиться с ним, заботиться о нем, но я не хотел, чтобы он все так разрушил... И после этого уже ничто не стало как раньше, я потерял свою сестру, маму, и своего лучшего друга. И все равно—прямо как когда умерла Барбара—я ничего не чувствовал. Словно все это происходило не в моей жизни, а в чьей-то другой. Я никак с этим не справлялся, потому что мне и не нужно было. Я просто продолжал жить, веселился сам по себе и забывал обо всем. Я никогда не позволял ничему стать слишком обременительным, слишком серьезным. И, знаешь, все было прекрасно. Следующие два года жизни, после того, как Мира ушла от отца, я пошел учиться в пансион, потом моему отцу стало хуже. И я вернулся, чтобы за ним присматривать. Спустя какое-то время приехал сюда. Когда я вернулся, он был в ужасном состоянии, отвратительном, и пропадал на целые месяца. Спустя какое-то время мы все решили, что он где-то покончил с жизнью—он всегда говорил, что хочет этого—и мы начали его искать. Первые месяцы здесь я провел в поисках, каждый раз, когда была возможность, я уходил искать его, мне звонили следователи и друзья семьи, мы все продолжали искать и не сдавались. Пытались уберечь слитие новостей в желтую прессу. Платили репортерам, чтобы они затыкались. И прочее, и прочее. Мозг Луи как будто сам по себе вращается в черепной коробке, картинки сменяются с мимолетной скоростью. - Вот что ты искал в своем доме? - спрашивает он, голос сухой, в голове все складывается, выстраиваясь в общую картину. - Когда—когда пришла моя мама, и ты забрал меня с собой. Ты искал своего отца? Гарри кивает, кусает губу. - Я думал, он может прийти туда... ну. Я искал его тело, не надеялся ни на что большее. Не знаю, насколько странно и ужасно это звучит. Поэтому я не хотел, чтобы ты ходил за мной. - Гарри снова зажимает зубами губу, как будто пытается со всей яростью выгрызть нервозность. - Я не должен был тебя приводить. Прости. Я просто... - Не извиняйся, - говорит Луи, не в состоянии даже моргнуть, изнывая от желания прикоснуться, взяться, схватиться. - Я бы не хотел, чтобы ты... проходил через это один. Если бы все было именно так, как ты ожидал. По комнате разрастается молчание, впиваясь в стены корнями. - Мы потом нашли его. Живым, - говорит Гарри, медленно и неуверенно. - Друг семьи нашел. И с тех пор я пристально за ним следил, но... Он... ну. Ему сейчас не особо хорошо. Несмотря на песню, несмотря на славу, несмотря на пытающегося помочь Ника... Особенно, потому что он знает, что я ищу Энн. Особенно, потому что он знает, что я нашел ее. - Гарри зажмуривает глаза. Луи кажется, что Гарри сейчас начнет плакать. Он и сам-то чувствует, как внутри разражается буря. - Но он не знает, что она отказалась видеться со мной. Я наконец-то ее нашел, Луи. После стольких лет. И она отказывается со мной видеться, - он открывает глаза, поворачивает голову в сторону Луи. Взгляд полон боли. - Поэтому я той ночью показался на пороге твоей квартиры. Я не знал, куда идти. Я не хотел... - снова отворачивается. - Ты приехал ко мне от мамы? - как будто запыхавшись, спрашивает Луи. Так много информации. Так много. Она сильно перегружает. Гарри кивает, сглатывает. - Я не хотел быть один. Там, где раньше было сердце Луи, теперь кровавый раздробленный кусок мяса. - Ты больше никогда не будешь один, - уверяет он со всей честностью, которую только может выразить. Он садится, руки и ноги трясутся. - Ты не можешь этого обещать. - Могу, - уверенно говорит Луи. - Я могу говорить за себя. Я всегда буду здесь, - он выдавливает слабую улыбку. - Знай это, помни. Мы и так уже дерьма наглотались, с нас хватит. Гарри хмурит брови, отворачивается в сторону, сильно зажмуривает глаза. Мимо тащатся секунды. - Вот куда ты уехал? - тихо спрашивает Луи. Каждый запиханный внутрь вопрос вылезает на поверхность. Каждый кусок начинает собираться во что-то массивное и понятное. - Когда ты... исчез на много дней? Найти свою маму? Гарри кивает. - В основном. Иногда я пытался увидеться с Джеммой. Иногда были проблемы с отцом. Это все потому что Гарри пытается не разорвать контакты, пытается достучаться. Снова, и снова, и снова. Он исчезает и пропадает, потому что ищет. Ищет и отвергается единственными нужными ему людьми в этой гребаной жизни. Луи хочется блевать. Луи хочется плакать. Луи хочется все исправить. Луи слишком многого хочется. - Прости, что... выгрузил все это на тебя, - внезапно говорит Гарри. - Но я видел тебя с твоим отцом и слышал то, что ты говорил ему, и... - он снова смотрит на Луи, искренне, лишь в глазах отблески темных теней. - Я хочу знать тебя, Луи. Я хочу, чтобы ты знал меня. И помимо всех эмоций, что Луи сейчас чувствует (тревога, жалость, отчаяние, беспомощность—список бесконечный) одно превалирующее, доминирующее ощущается особо резко: любовь. Любовь к Гарри, потому что вот он, мальчик перед ним. Мальчик, который был оставлен всеми, кого он любит, который рос одновременно в центре внимания и в полной обезличенности, который был всеми яро обожаем, и в то же время никому не нужен, который закрывал себя от мира, не в состоянии понести на себе эту ношу, и который только что вскрыл себя ради Луи. Мальчик, который говорит Луи, что хочет знать его. Что он, кто никогда не позволял себя любить, кто никогда не открывал себя для уязвимостей этого гребаного мира, кто смеялся над влюбленностью Зейна, потому что это было слишком серьезно, теперь говорит, что хочет, чтобы Луи его знал. Знал его. Знал все его секреты, все темные места. Открыл все запертые на замки двери и прошелся по темным пыльным коридорам, где еще не был ни один человек. И тот факт, что из Луи сейчас просто льется поэзия, служит прямым и самым лучшим доказательством того, что он пойдет на все. Он скажет Гарри, что любит его, что влюблен в него, что соберет его заново своими руками, что будет целовать каждого темного монстра, пока они все не исчезнут, что будет прижимать свои губы к каждой ране и вливать свою душу— - Мне сейчас... очень нужен друг, - говорит Гарри, прерывая мысли Луи. - То, что у меня было с Зейном... Я скучаю по этому. И пуф! Мечта рассеялась. Из Луи выкачали все до последней капли. ... Друг? - С тобой все по-другому, Луи, - говорит Гарри, тихо и искренне, глаза такие большие, разрывают напополам пыльным зеленым мерцанием. - Я никогда никого не хотел в своей жизни после того. Никогда не хотел ни единого человека. Потому что... Я—Я не могу чувствовать. Не так, как нормальные люди. Не так, как все остальные. Я, наверное, я просто... - он сжимает губы, не может подобрать нужные слова. Подобрать слова, которые сдавят остатки Луи, уничтожат их с неимоверной легкостью. - Я не могу привязываться к теням. Они уходят так же быстро, как и приходят, и я просто не могу этого чувствовать. Наверное, мне просто на все плевать. Но. Ты заставляешь меня чувствовать, Луи. Ты просто как-то это делаешь. Я не привык к такому, и... я не знаю, поступаю ли я правильно. Но ты все переворачиваешь. Ты заставляешь меня хотеть того, чего я не хотел никогда и ни с кем. Хочу друга, снова. Настоящего друга. - Друга, - без эмоций повторяет Луи, и он пытается, он изо всех сил пытается дать Гарри то, что ему так нужно. Он только что прекрасно слышал все, абсолютно весь пиздец, что разъебашил Гарри всю его чертову жизнь, и абсолютно логично, что Гарри нуждается в друге гораздо, гораздо больше, чем в каких-то там любовных связях, но все равно это ранит. Ранит до омерзения сильно и до слез в глазах больно. Гарри кивает, слегка улыбается. - Да. Ты другой. Ты этого стоишь, Луи. Удар удар удар, нож проходит через грудную клетку. А за окном мерцает луна. Своим сиянием проходит через плотные бархатные шторы. Танцует на клавишах пианино, стелется на половицы, замораживает кончики одеял на кровати. Как во сне. Все так же ярко, и мутно, и темно. Одновременно. - Я буду тем, кем ты захочешь, Гарри, - вылетает у него непроизвольно. И почему-то это не ранит так, как он думал, может, потому что он пуст. Или может потому что он действительно любит Гарри настолько, что будет любить его любой любовью, даже если она бескорыстная; ха, а раньше он думал, что такой не существует. Просто, блять, замечательно. Добро пожаловаться в жизнь самоотверженных страданий и кошек. Ура. - Я буду тем, кем ты захочешь, - шепчет он снова, цепляется за слова, которые сказал Гарри, игнорирует муки, что вызывает слово 'друг'. Почему это слово кажется таким ядовитым? Это ведь хорошее слово. Слово, которое он понимает. Слово, которое не причинит Гарри вреда. Слово, которое может быть лишь началом, в самом то деле. Но. Сейчас ему сложно думать по-другому, у его эмоций короткое замыкание. Он тянется и кладет руку на плечо Гарри, потому что ему нужно почувствовать его уверенность и надежность. Нужно. Мышцы Гарри расслабляются, выражение лица становится теплым, он рассматривает Луи при лунном свете. - Я хочу спать, - тихо говорит он. - Останься, ладно? Останься. Останься и поспи со мной в одной чертовой кровати. Останься, будь моим другом и поспи вместе со мной. Окей. Ура. Луи пытается. Он ведет себя как эгостичный мудак, но он пытается исправиться. - Конечно, - он соскребает слова со своего горла, и Гарри улыбается. И больше ничего не сказав, Гарри прижимается к Луи, аккуратно кладет свою голову между его шеей и плечом, оборачивает тонкие руки вокруг его тела. - Я не хочу больше разговаривать, - бормочет он, губами проходится по горящей ключице. - Больше ни слова до утра, - обещает Луи, а голова кружится. Тело перегружается отчаянием. Всего так много. - Мы поиграем в молчанку. Победитель сможет замотать рот Найла скотчем. Он чувствует смех Гарри, чувствует, как тот сильнее прижимается к Луи, чувствует его улыбку сквозь тонкую ткань футболки. - Спокойной ночи, Луи, - говорит Гарри, слова мешаются с сонной улыбкой. Его тело расслабляется, выпускает весь накопившийся стресс. Луи думает, говорил ли Гарри кому-нибудь хоть что-нибудь из того, что он сегодня открыл ему. Или Луи самый первый, кто услышал это. Кто узнал. - Спокойной ночи, Гарри, - выдыхает Луи, закрывая глаза и вдыхая запах Гарри, душу Гарри, всего Гарри. Гарри наполняет его всего, он им полон. И Луи обнимает, проглатывает все разочарование и все остальные чувства, что блокируют кислород в легкие. Обнимает его, защищает, Луи здесь. Он здесь и никуда не уйдет. Даже если Гарри хочет быть просто друзьями. Даже если Гарри никогда, никогда его не полюбит. Даже если Гарри найдет кого-то, выйдет за них замуж или женится, и у него будет много детишек с такими же кудрявыми волосами. Даже если это убьет Луи. Он не отпустит Гарри. Он засыпает с этой мыслью, слыша, как Гарри выдыхает во сне его имя. И усиливает хватку, прижимает его еще ближе, обнимает еще сильнее.