***
На исходе второй семестр первого года Луи в университете, на исходе и его душевное равновесие. Не потому что он плохо проводит время — с этим-то как раз все совершенно наоборот, и даже несмотря на то, что он презирает отца, его эгоистичность и грубость, нельзя отрицать, что ему была дана невероятная возможность. Нет, дело в том, что, кажется, словно все изменилось, причем кардинально и непоправимо... но в то же время остается точно таким же, как и всегда. Найл все так же смеется днем, ходит на вечеринки по ночам, оставляет после себя крошки и странные запахи, след сигаретного дыма, эхо недавно задействованных клавиш пианино; и иногда оставляет Рори, к большому счастью Луи — ведь это же Рори, который способен утешить одним лишь присутствием, особенно когда в Луи просыпается острая необходимость хоть еще одной души в огромной изысканной квартире темными ночами. И он готовит очень хороший чай, а к таким умениям Луи всегда относится с наибольшим уважением. Но Найл — не Найл, если не заполняет собой дневную тишину и не оставляет после себя хаос. И как-то, в особенно холодное утро, он врывается в комнату Луи—который только-только разлепляет глаза и еще не успевает привыкнуть к слепящему солнцу— прыгает на кровать и обнимает его. - Нас номинировали на Брит, Гримшоу хочет поговорить со мной о возможном мини-туре! 'Certain Things' все еще держится на первой строчке в семи странах! Я сделал это, Томмо! А мне ведь только 20! - буквально пропевает он, мягкие щеки розовые, волосы мокрые, пропахшие мылом и постельным бельем. Луи стонет, пытается оттолкнуть его, изо всех сил цепляется за обрывки уплывающего сна, гораздо более приятного, чем ожидающая его реальность. А Найл только сильнее обнимает его, прижимается всем телом, буквально лицом к лицу, блаженно закрыв глаз. Ник Гримшоу? Во-первых, нет, спасибо. Во-вторых, тур? С Десом? Бомбой замедленного действия в костюме человека? Абсолютно нет. В-третьих, Брит? Окей. Это не так уж и плохо. - А Гарри об этом знает? - хрипит Луи, ощущая неприятный утренний запах изо рта. Найл пожимает плечами. - Наверное. По крайней мере, Гримми вроде бы сказал. - 'Гримми'? - спрашивает Луи, сморщивая лицо — он может быть еще толком и не проснулся, но очевидное отвращение не нужно даже строить, лицо само по себе кривится. - Ты теперь клички придумываешь? Серьезно? - Да его все так называют, - уверяет его Найл, подмигивая. - Лучше захлопнись и обними меня. Сегодняшнее утро просто ахуительное. - Мое утро еще даже не началось, - ворчит Луи, но—может быть—ближе пододвигается к Найлу, впитывая тепло его ирландского тела. - А ночь будет еще лучше, - кричит в ухо Найл. - Знаешь как много людей меня пригласило на свои вечеринки? До опиздения много. - Они любят тебя только из-за твоей славы, ты же знаешь об этом. - А я люблю их за бесплатную выпивку. - Типа сам ты ее купить себе не можешь? - Тише, Томмо. Шшш, - Найл кладет руку ему на лицо. - Не порти момент. И спустя некоторое время: - Ирландец, сука, ты что, перданул? Да-а, Найл ни капли не изменился. Но не изменились и Зейн с Лиамом, самая могущественная пара Англии двадцать первого века. Ну, как не изменились. Практически. Все же есть некое... напряжение, как Луи заметил позже. А именно — по отношению к Лиаму. - Брит? Круто! - широко улыбаясь, радостно произносит Лиам, наполняя бокал Зейна вином. Время ланча, они все в квартире Зейна, пахнущей сигаретным дымом, масляными красками и наполненной ярко-золотым полуденным светом, прорезающимся сквозь стекла и рисующими на стене мерцающие радужные блики. Элла Фицджеральд тихо играет в стереосистеме в углу, погода достаточно теплая, поэтому они открыли окно, впуская с улицы запах листьев и обрывки болтовни студентов внизу. Зейн хмурится, обхватывает губами тонкую сигарету, умудряясь ни на миллиметр не сдвинуть фетровую шляпу, аккуратно надетую и не портящую безупречную челку. (Этот парень крутой засранец. Даже возмутительно, насколько. ) - Я думал, ты давно знал об этом. - Не, - говорит Найл, размазывая джем на булке, чуть не уронив щедрую порцию на свою белоснежную рубашку. - Я не был уверен. Только предполагал, - откусывает и улыбается с набитым ртом. - И, конечно же, был прав. - Мы так и думали! - восторженно говорит Лиам, сверкая зубами. - Будет весело! Афтепати всегда крутые! Не успевает Луи согласиться, как его непроизнесенное вслух согласие перебивается: - Примерно в это же время будут экзамены, - мгновенно встревает Зейн, голос обеспокоенный и холодный одновременно, глаза впиваются в светящийся от радости профиль Лиама. Луи поднимает брови, обмениваясь взглядами с Гарри, сидящим рядом с ним и помешивающим чай крохотной золотой шпагой (Луи даже спрашивать не стал) (Но он на 92% уверен, что это инструмент для открывания писем.) Лиам хмурится и смотрит на Зейна, восторг мгновенно сменяется непониманием. - Я знаю. И как это связано? Зейн смотрит на него, слегка дольше, чем нужно, сильно нахмурившись. А потом отрывает от него взгляд и достает сигарету, в глазах вновь непринужденное равнодушие, как и всегда. - Никак, конечно, никак. Но Луи замечает, как дернулась его губа, и сам он будто потемнел. Такое поведение казалось ему необычным, хоть и случалось такое не сказать чтобы редко, все равно... будто изменилось все совсем недавно. А так все было сравнительно обыденным—они смотрели друг другу в глаза, никогда не отрывались друг от друга, везде и всегда вместе, устраивали бесконечные обеды и детально продуманные вечеринки, шептались на своем собственном языке, не замечая никого и ничего вокруг. Они все такие же Зейн и Лиам, и, необъяснимым образом, понимание этого оседает на сердце Луи молчаливым утешением. На самом деле, единственное изменение в жизни Луи, единственный разительный контраст, атакующий его спокойный мир, беззаботность и уверенность в себе, пришло в виде человека. Пришло в виде Гарри Стайлса. Потому что Гарри... Счастлив. Наверное, это самое лучшее слово для описания его состояния. Гарри счастлив. Он никогда не думал, что сможет приписать это слово к Гарри. Но нет, вот он сидит —горящие глаза, цветущая улыбка — а рядом с ним Луи, разваливающийся на части. И нет, видеть такого Гарри — замечательно, прекрасно, удивительно, но еще и до охуения больно, потому что каждая улыбка, каждый смешок и хриплое сиропообразное слово, произнесенное его ртом — крошечный кинжал, втыкающийся в нежное мясо сердца Луи. А учитывая, сколько раз Гарри делал это с того вечера в его квартире, сердце Луи выглядит как ебаная подушечка для иголок. И с каждым днем только хуже. Потому что с каждым днем Гарри все сильнее доверяет Луи. Он улыбается гораздо шире. Он смеется гораздо дольше. Он смотрит на него гораздо нежнее, и все это, блять, просто какой-то гребаный сюрреализм и тотальное предательство, потому что Луи для Гарри — лучший друг, а Гарри для Луи — любовь всей, мать ее, жизни. Постоянная борьба, отбирающая все силы, началась с той ночи, когда Гарри выложил все карты на стол, когда разорвал грудную клетку Луи и поставил на нем клеймо 'Луи-Друг'. Ебаное эмоциональное противостояние началось и не закончилось, а ведь тогда Луи казалось, что та ночь — воплощение всех человеческих страданий, но нет же, на следующий день стало еще хуже. Он проснулся в пустой кровати—а как иначе—и обнаружил записку, оставленную Гарри."Я верю в Вилли Хьюджеса."
И на другой стороне:"Спасибо"
Он положил ее в карман, спрятал, притащив слабое, убитое горем тело в свою квартиру (Найла там не было, наверное, как ушел на вечеринку, так еще и не вернулся), написал Гарри, спросив о его местонахождении, и каждое касание экрана подушечкой пальца с силой рикошетило в грудь, потому что он не хотел видеть Гарри, но нужно было—это было больше похоже на выбор самого удобного и живописного маршрута в пасть к смерти: великолепная кончина. В ответ ему пришло лишь несколько слов—название места—поэтому он сразу же пошел туда—он все время куда-то идет один— и в ближайшем парке нашел Гарри, окруженного черным деревом и серебром, чья улыбка была настолько сладкой и теплой, что согревала белое холодное утреннее небо. - Я хочу провести день вдали от школы. Моя единственная цель — не ступить ни шагу на ее земельную собственность до заката Солнца, - сказал он, пуская слова крученным паром с покрасневших от холода ярких губ. Щурясь, посмотрел на Солнце, такое далекое, слишком яркое, освещающее кудри, время от времени колыхающиеся из-за колючего ветра. - Еще даже полудня нет, - ответил Луи, до сих пор опустошенный, до сих пор истощенный, до сих пор влюбленный в недоступный алмаз перед ним. До сих пор до отвращения жалкий, потому что взял с собой эту гребаную утреннюю записку, спрятал ее в кармане джинсов. (Никто не должен знать.) - Значит у нас есть достаточно времени, чтобы повидать прекрасные вещи, - усмехнулся он. Луи выдавил улыбку, треснувшую одновременно со льдом в его теле и сердце. - Достаточно времени для приключений, - наклонил голову, заслонил ладонями солнце, затеняя глаза Гарри. - А я — вполне себе сносный искатель приключений. Мне даже не нужна карта сокровищ, чтобы найти сокровища. Круто, да? - сказал он, размахивая руками перед солнечными лучами, тени от рук затанцевали на лице Гарри. - Посмотри, здесь же одно золото. Гарри улыбнулся шире, Луи тоже не смог противиться, и они словно прочувствовали друг друга, одновременно сделали шаг, ни капли не сомневаясь в правильности направления и действа. Они провели весь день, прочесывая книжные полки магазинов (Гарри купил все книги Оскара Уайльда, на какие наткнулся. "У тебя с мозгами все нормально?" - посмеялся Луи, указывая на два огромнейших пакета в руках Гарри, наполненных по большинству одной и той же книгой в разных обложках; "Книги — пища для мозгов. Мои мозги нормальнее некуда", - ответил он, фыркнув) и попивая пинты пива в теплых пабах, пока Гарри сидел и записывал их "приключения" в новый блокнот, и улыбался, пододвигая его к Луи, чтобы он тоже мог "добавить свою точку зрения—многокрасочное всегда выглядит лучше". Они издевались над миром, игнорировали мир, обожали мир, и Гарри цитировал Китса, Байрона, Уайльда и иногда По, и Луи выцарапывал их имена там, где было не разрешено, фотографировал и фотографировал, чтобы когда-нибудь, когда у него пропадет память и появится много лишнего времени, он всегда, всегда сможет вспомнить то, как выглядел Гарри, когда принадлежал Луи целый день. То, как он улыбался, держал пакеты, соскальзывающие с рук в варежках, то, как контрастировал его серебряно-серый шарф с бледной кожей, то, как ветер подхватывал его смех и бархатный голос, крутился в волосах, и то, как его профиль, обрамленный светящимся солнцем, горел черным на фоне светящейся фонарями и фарами панорамы города. Солнце путешествовало по небу, пока не начало спускаться, а они все шли, и шли, и шли, отхлебывая дымящееся какао, вдоль реки, прятали подбородки в шарфах и пробовали жгучую сладкую жидкость из стаканов друг друга, и обсуждали, бывает ли у рек жажда. - Думаю, ей понравится какао, - сказал Луи, наклоняя стакан и выливая немного шоколадной, на вид шелковой, жидкости в речную воду. - Грязная вода наверняка быстро надоедает, пускай попробует что-нибудь вкусное. Гарри засмеялся, повторяя его действие. - Мне кажется, она сказала спасибо, - улыбнулся он, слушая как шипит вода, ударяясь о камень, а когда Луи посмотрел вверх, глаза Гарри отразили свет, окрашивая мир в зеленый. - Давай найдем место, где мы никогда не были, - выдохнул Луи. Гарри встретился с его взглядом, весь такой спокойный и довольный, с розоватыми от ветра щеками. - Но после сегодняшнего дня, мы больше никогда туда не вернемся. - Чтобы мы всегда помнили его и только нас двоих? - счастливо спросил Гарри, уже разворачиваясь в другую сторону. Луи кивнул, а сердце дрогнуло. Потому что все, чего он хотел, было так близко, так ощутимо. Так далеко и недосягаемо. - Чтобы оно было нашим. Гарри кивнул, а потом сорвался с места, оставляя за собой детский смех, и Луи, не задумываясь, схватил его за руку. В глазах Гарри промелькнуло удивление и превратилось в радость мгновением позже, и они, вцепившись друг другу в руки, чуть позже нашли крохотное место под мостом, увитое плющом и захламленное гладкими, ограненными речным течением, камушками. Место было маленьким, немного зловещим, слегка обрушенным, оно было их, только их.. Позже, когда взошла луна, когда начали просыпаться звезды, они вернулись обратно на университетскую территорию со слабостью и болью в ногах, с горящей от морозного ветра кожей. Луи замешкался, когда Гарри начал взбираться по ступенькам, ведущим в сад, где была его квартира. - Хорошенько прогрейся, Кудряшка. Выпей чай, надень какие-нибудь отвратительные тапочки и наслаждайся остатком ночи, - сказал он, сердце громко колотилось в груди, едва ли не перебивая его самого. С чего бы это? Даже при голубоватой темноте Луи увидел, как выражение лица Гарри изменилось. - Ты со мной не пойдешь? Тук, тук. - Да у меня своя квартира есть, вроде как. - Ох. Да, да, конечно, - сказал Гарри, нахмурившись, начав бить землю носком ботинка. - Тебя, наверное, ждет Найл. Тук. Луи хватало лишь на шутки. - Да, он хочет обниматься почаще. - Обниматься? - повторил Гарри, нахмурившись еще сильнее, чуть ли не до сердитости. Тук, тук, тук. - Он требующий внимания ирландский мальчуган. Только и делает, что обнимается. Но неважно. Как бы заманчиво не звучало оказаться в ловушке под его бледным тяжелым телом, я думаю, что лучше проведу вечер, слушая, как ты играешь для меня на пианино. Любую песню, которую я захочу. Даже если это Spice Girls, - развязно улыбнулся он. И в мгновение Гарри оживился, засветился как луна на небе. - Только если ты будешь подпевать. - Я о другом варианте и не думал. Они поднялись по лестнице; вот и все, что с ними постоянно случалось, вот и все, чем они всегда были. Вместе, но раздельно. Счастливы, но не влюблены. Близко, но... так, блять, далеко, что Луи было сложно дышать, думая об этом. И с того самого дня все так и осталось. Все то же самое. Но все так по-другому. Мирно, спокойно, радостно и тепло. Но неизбежно, жалко, ядовито и больно. Потому что с каждым нежным взглядом, которым Гарри одаряет Луи, Луи может практически представить, каково это, когда тебя любит Гарри. Действительно любит, в правильном смысле. Он практически мог представить, что они — нечто большее, чем условились, нечто большее, чем они есть на самом деле. И это сильно, сильно ранит. И со временем становится только хуже, потому что каждый барьер Гарри открывается, разрешая Луи—и только Луи—войти. Конечно же, Луи не может отказаться, не может уйти от всего этого подальше. И каждый день, в обязательном порядке, он появляется на пороге Гарри после лекций, с сердцем в руках и мозгом где-то в луже на полу. - Ты здесь! - обычно говорит Гарри, когда Луи заходит, улыбаясь, и красуется каким-нибудь галстуком-бабочкой, что он выбрал на этот день, предлагает кусочек экзотического сыра, которым он одержим в этот раз, проигрывает любую нелепую песню, которая не надоедает. - Я здесь, - усмехается Луи в ответ, стараясь казаться расслабленным, но терпит крах где-то между 'влюбленный и сломанный', снимает обувь, не сводя с Гарри глаз, и идет к нему, всегда находя оправдание, чтобы задеть его плечом, столкнуться с его локтем и коснуться пальцев. - Как день прошел, мой кудрявый друг? - спрашивает Луи, обнимая Гарри за плечи одной рукой и подводя его к окну. Каждое прикосновение теплое, каждое произнесенное слово кажется чем-то большим. - Я пообедал с добрым профессором в ярком месте, пахнущем гардениями, и обсудил с однокурсниками, как недооценен желтый цвет, - отвечает Гарри, улыбаясь Луи, довольно прижимаясь к нему в привычной манере, словно Луи нечто важное для Гарри, нечто великолепное, нужное и незабываемое. - Мой день прошел совершенно замечательно. - Я рад, - улыбается Луи, не в состоянии отойти от Гарри. Он не может его отпустить. - Значит, никаких драм? - и в этих беззаботных словах заключается настоящий вопрос, лежит под словами. - Никаких драм. Он снова начал принимать лекарства. Какое-то время все должно быть более-менее спокойно. Луи кивает, улыбаясь. Улыбается, потому что может себе это позволить. Потому что они теперь часто разговаривают о важном. Теперь, когда Луи знает все, абсолютно все, они могут говорить о темах, которых раньше избегали и в свете дня обсуждать проблемы. И им даже не нужно становиться серьезными, отяжелять себя информацией и окатывать ледяной массой сочувствия. Они могут позволить себе улыбаться между словами и смотреть друг другу в глаза, и это многого стоит. Но бывают и темные дни. Луи знает, что без них никак, распознает бессонные ночи во взгляде и замедленных движениях губ. Но даже эти темные дни сейчас кажутся другими. Потому что однажды случается то, чего никогда не было раньше. Они тогда сидели в квартире Гарри, развалившись на креслах и лениво делая домашние задания, позже собираясь встретиться с парнями и пойти на ужин в их любимый ресторан. Между беззаботной веселой болтовней, игрой на пианино и большим количеством выпитых чашек чая, Гарри позвонили, что заставило его брови нахмуриться, крепко сжать глаза—смахнуть усталость—и поджать губы. Это было обычным явлением—встревоженные звонки от Деса, на которые Гарри отвечал тихим бормотанием в трубку и удалялся из комнаты, продолжая разговор достаточно тихо, чтобы Луи не мог слышать ни слова. И только после длительного времени, договорив, он возвращался в комнату, представая со спокойным выражением лица, добитым почти до безразличия. И в этот день, как и обычно, голос Гарри утратил былую энергичность и легкость, когда он ответил на звонок, низкий тон бормотания пронесся через комнату, от чего Луи нахмурился и сразу же попытался занять себя чем-то. Он сел на стол Гарри, пытаясь не вслушиваться в тембр его голоса, игнорируя беспокойство, неровным стуком отбивающее в голове, отчаянно пытаясь не подслушивать разговор. Взял перо Гарри, обмакнул в жидкие чернила и начал рисовать бессмысленные черные линии на бумаге, лежащей на столе, наблюдая как чернильные пятна расползаются по ней как кровь. Линии непрерывные. Ущерб непоправим. Чернила скоро засохнут и затвердеют, навечно впитываясь в белые листы. А потом случается то, чего он ожидал меньше всего. Гарри зашел в комнату, лицо смялось эмоциями, брови сильно нахмурились, буквально сходились на переносице, телефон все еще был прижат к уху. Он не посмотрел на Луи, не посмотрел даже в его сторону. Просто пошел вперед, молча, маленькими шагами, пока не уперся в стол. Луи посмотрел на него, внутри друг с другом в опасную игру играли удивление и беспокойство, старался заглянуть Гарри в лицо, но тот лишь примостился на краю поверхности стола, и только потом взглянул на Луи, прижавшись к его правому колену своим левым. Продолжил говорить низким-низким голосом. - Не делай так, - сказал он, его голос захлебывался отчаянием. Он сильно сожмурил глаза. Луи сглотнул, смотрел на него и не мог понять, что только что было, что только что произошло. Раньше ему никогда не было позволено слушать. - Я не могу поехать домой. Мне нужно учиться, - после небольшого молчания сказал Гарри, и теперь в его голосе была сильная боль, которую он тут же проглотил и напряг плечи, пытаясь успокоиться. - Нет, пап. Сердце Луи кольнуло. Бездумно и неосознанно он взял руку Гарри в свою. Гарри не дернулся и не отпустил. - Да. Да, обещаю. Не делай так больше. Так нельзя. Пауза. - Знаю. Еще одна пауза. - Хорошо. И еще одна. - Я не могу. Но—окей. Я попытаюсь. Правда. Если появится возможность, я приеду. Мне нужно учиться... - Гарри закусил губу. - Папа, я должен ходить в университет. Луи сжал его руку. Его сердце остановилось, когда Гарри тоже сжал ее. - Хорошо, ладно, договорились. Я не—нет, пап, нет—ладно, да. Хорошо, окей. Я пос—алло? Алло? - Гарри отодвинул телефон от уха, посмотрел на экран и швырнул на стол. - Все хорошо? - тихо спросил Луи, понимая, что не хочет отпускать руку. Гарри уставился на место, куда упал телефон и перестал двигаться, потом повернул голову, рассматривая Луи, в глазах чуть ли не слезы. - Нет. Он хочет, чтобы я вернулся. Он злится, потому что не понимает, что мир не крутится вокруг него, - вздохнул и наклонил голову, рассматривая татуированные руки, положенные на колени. Сердце Луи кольнуло слегка сильнее. (Окей. Тотальный пиздеж. Сердце Луи заколотилось, а не просто кольнуло. Кольнуло - это иголкой, его же сердце словно искромсали.) - Я не знаю, что делать, когда он вот такой, - продолжил он тихо, сжимая руку Луи. Голосом маленького ребенка, ни больше, ни меньше. Луи молча смотрел, не в силах даже моргнуть. В первый раз в жизни Гарри пытался найти в Луи утешение. Не сомневаясь в своих действиях. Не пытаясь скрыть явную нужду в помощи. Он искал в нем честное, открытое утешение. И на секунду, на мимолетную секунду, такую же прекрасную, насколько и болезненную, Луи позволил себе представить, что происходящее — то, что у них всегда было и будет. Позволил себе представить, что они вместе, единый крепкий союз, молодая и прекрасная пара со всем миром у ног и проблемами, с которыми никогда не придется справляться в одиночестве. - Перестань постоянно об этом думать, - сказал Луи, вглядываясь в лицо Гарри. - Делай лишь то, что в твоих силах, Гарольд. И тогда все будет сделано правильно. По губам Гарри пробежала ухмылка, в глазах, казалось, отразился Луи, теплой ладонью держащий ладонь Гарри. - Это твое кредо? Луи улыбнулся в ответ, ощущая вокруг себя тепло Вселенной. - Да, видимо, - он замолчал, глаза Гарри будто реально искрили, и блять, больно обжигали. - Но вообще, я и без своей философии ничего неправильного никогда не сделаю, ты меня вообще видел? Из Гарри вылетел смешок, мгновенно исчезнувший, забрав с собой все напряжение и тьму, что сгущалась и нависала над ними густым облаком. Все исчезло. И вот такие крохотные детали, мелкие продвижения по лестнице взаимоотношений придавали большую... значимость. Казалось, что между ними нечто большее. Потому что Гарри начал впускать Луи, даже не осознавая этого. Потому что он начал искать в Луи утешение, покой и счастье. Он начал искать Луи вербально, морально и физически. В один из дней Гарри в буквальном смысле слова искал Луи. - Сегодня я постараюсь держаться как можно дальше от него, - пообещал Луи, опустив голову на руки, сидя за кухонным столом, пока Найл бренчал на гитаре, опершись о столешницу. - Хотя бы один день... Чтобы забыть, почему я влюблен в него. Только на один день. Брови Найла поднялись вверх. - Ты серьезно думаешь, что это тебе поможет? - Нет конечно, - пробубнил Луи, губы потерлись о тыльную сторону рук, пальцы впились в кожу век. - Но я могу представить, что все получилось. Дай хотя бы представить, Ирландец. Не рушь все. Оставь хотя бы что-то для лелеяния надежд. - Ладно, ладно, - сказал он, подняв руки в знак защиты, зажав медиатор между большим и указательным пальцами. - Только не залезай ко мне ночью в кровать поныть о том, что ты, видите ли, не видел его целые двадцать четыре часа и скучаешь. Блять. Он ненавидит Найла за его предсказательные способности. - Ненавижу тебя, - проворчал он. - Знаю. А потом постучались в дверь, пиздец, они будто на каком-то ебаном скетч-шоу. - Кто бы там ни был, скажи им уйти, - сразу же запротестовал Луи. - Я жалок и едва держу себя в руках. Меня отвергли, я одинок и неразговорчив, без исключения— - Луи, блять, - вздохнул Найл, раздраженно вскочил с места и пошел к двери. - Хватит выебываться и строить из себя королеву драмы. Луи поднял голову и злостно посмотрел на него, глаза красные, на голове хер пойми что. - Тебе не понять горя, глупец. Найл закатил глаза и открыл дверь. И там стоял Гарри. Держал в руках чайник. Яркий, искрящийся, дестабилизирующе красивый Гарри с ветром в волосах. В розовой рубашке, с веточкой гвоздики, прикрепленной к карману, и светло-серых штанах, иллюзорно удлиняющих его ноги на бесконечность. Пошло все нахуй. Луи хотел разозлиться. Правда. Хотел сказать, чтобы Гарри ушел, потому что у него слишком много домашней работы на завтра, или потому что он решил пойти на вечеринку с Найлом (ха!), или помочь Лиаму с новым проектом для газеты (дважды ха!), или просто потому что они слишком много времени проводят вместе, никогда не разлучаются, но он не смог. Он всесовершенно, абсо-блять-лютно не смог. Потому что как бы сильно когти не впивались в сердце и разум Луи, когда он рядом с Гарри, находиться порознь — что-то сродни невозможному, а отказываться от его компании — еще хуже. - Гарри, - на выдохе произнес он, как будто только что вышел из комы. - Луи! Вот ты где! - просиял Гарри, заходя внутрь и целуя Найла в лоб. - Ты не пришел ко мне. Я тебя везде искал. Я принес чай! Хочешь? Он заказан из Японии и стоит 1000 фунтов, - радостно пробормотал он, ставя все на стойку. - Возможно, это мой новый фетиш. - Круто, - сухо сказал Луи, но почувствовал, как улыбка натянула щеки, он, наверное, смотрел на Гарри как на творение из хрусталя и кристаллов. - У тебя всегда такие разумные, практичные и экономически незатратные фетиши. - Ох, Луи. Разве я когда-то говорил, что хочу быть практичным? - Наверное, и в голову никогда такой мысли не приходило. - Конечно не приходило! - он криво улыбнулся. - Быть практичным очень скучно. Они улыбнулись друг другу, и желудок Луи прокрутился волчком по горизонтальной оси; Гарри пришел в его квартиру, а значит Гарри хотел быть рядом с Луи. Потому что Луи — друг Гарри. Пиздец нахуй, почему все, блять, так неебически хуево. Жизнь — ебануться какая сложная штука. - Лады, ребят. Я пойду на практику. Скоро будут большие гонки, - ухмыльнулся Найл, поглядывая то на одного, то на другого, ставя гитару на место. - Развлекайтесь, детки. Напишите, если захотите пойти на вечеринку с нами. - С нами? - спросил Гарри. Луи продолжал смотреть на него, чужие голоса доносились через какую-то плотную дымовую завесу, он едва осознавал, что Найл вообще что-то говорит. Упс. - Зейн, Лиам и я, - сказал Найл. - Мы идем на банкет. Или что-то подобное. Неважно, посмотрим, главное, что намечается хорошая вечеринка. Гарри кивнул, и эта гребаная тупая ямочка появилась на его щеке и начала издеваться над Луи. - Мы, наверное, сегодня никуда не пойдем. Луи? Луи кивнул, желудок сделал гимнастический прыжок и ударил по другим органам. - Мх-м. - Но спасибо за предложение, Найл. Ты очень гостеприимный хозяин, - нагло улыбнулся Гарри и неосознанно выставил одно бедро вперед, тонкими бледными руками по-прежнему держась за чайник. - К вашим услугам, - сказал Найл, приподнимая невидимую шляпу, спустя пять секунд его в квартире уже не было. А сердце Луи упало в пятки, потому что Гарри посмотрел на него своим нежным взглядом зеленых глаз. - Так что, - низким тягучим голосом сказал он. - Готов испробовать чай? Луи, наверное, кивнул бы так же энергично, даже если бы Гарри предложил ему мышьяк. Во что превратилась его жизнь. Быть наполненным равным количеством боли и удовольствия. Выделяться в учебе и поддерживать отличные отношения с замечательными друзьями, влюбиться в единственного человека в мире, который не способен любить. Жизнь и правда неебически сложная штука.***
Всю неделю без исключений Найл капал Луи на мозги. - Это будет самым лучшим и охуенным днем за всю историю, - восклицает он в 7,023 раз, блуждая по квартире и собирая одежду, которая понадобится на тренировке. - Мы выиграем гребаную гонку, -большой матч по гребле между представителями конкурирующих университетов должен был наступить чуть меньше чем через неделю, - и как только вытрем победный пот со лба, мы оторвемся на Брите, выигрывая каждую ебаную категорию, на которую были номинированы, а потом поедем в клубы и будем веселиться, пока не начнем ссать кровью! Брови Луи взмывают вверх, когда он читает сообщение от Гарри—он идет к ним в квартиру и несет шоколадную пасту и миндальное вино, ко всему прочему, видимо, одетый в костюм соответствующих оттенков—и он бормочет: - Ничего менее привлекательного в своей жизни не слышал. - Лучше бы подготовился, Томмо. Отдыхай, пока есть возможность, потому что потом будет самый лучший день в твоей жизни. - Сильно сомневаюсь, - говорит он, набирая ответ. - Вот увидишь, - улыбается Найл, закидывает полотенце через голову и идет к двери, подбирает спортивную сумку, и именно в этот момент в дверь стучат. Луи тут же озаряется улыбкой, зная, что пришел Гарри. - Вот увидишь.***
День, который Найл окрестил "Самый Охуительно Великолепный День За Все Существование", начался довольно мирно. Прошлой ночью они все, слегка подуставшие, пошли в квартиру Зейна, открыли несколько бутылок шампанского и сквозь неимоверное количество тостов желали Лиаму и Найлу удачи и победы в долгожданном матче. - Не проебись! - радостно пел Луи, поднимая бокал в воздух, пенистая жидкость лилась по его руке, и Гарри смеялся, с его губ слетал не смех, а музыка. Они глушили бокал за бокалом, улыбаясь и смеясь, Зейн прижимался к шее Лиама губами, целуя и осыпая улыбками, Найл громыхал на пианино, а Гарри шептал Луи на ухо о том, что на торжество они должны одеться в сочетающиеся костюмы. - Ну Луи, - скулил он, держась за руку Луи, на лице играли обида и упрямство. - Это же главный матч года! Они не смогут соревноваться, если будут чувствовать, что мы не оделись в самое лучшее. - Кудряшка, я не надену это подобие комбинезона, - повторил Луи, вздыхая и убирая челку со лба, пытаясь стереть с лица широкую улыбку, потому что с каждой секундой оставалось все меньше сил на то, чтобы ее скрывать. - Ничего не понимаю. Почему подобие? Почему ты не наденешь? - он надул и без того пухлые губы. И в Луи все сжалось и рассыпалось. Но изнутри, только изнутри, внешне он оставался прежним. - Потому что я не хочу быть похожим на девятимесячного младенца. Я надену сочетающуюся одежду, надену, но уж точно не спальный мешок с ногами. - Здесь еще руки. - Ты меня понял. - Ну давай хотя бы наденем что-нибудь желтое? Весна же. Желтый — самый лучший весенний цвет. - Зеленый тоже хорош. - У тебя нет вкуса, Луи. Мы наденем желтое. - Я на такое не соглашался. - Луи! - снова заскулил он, и Луи засмеялся, когда Гарри потянул его за джемпер. - Окей, окей, нытик. Наденем твой желтый. Но я согласился лишь потому что знаю — желтый подчеркивает тон моей кожи. Гарри улыбнулся, Луи задержался взглядом на ярких глазах и мягких темных ресницах. - Конечно подчеркивает. Ты был рожден для желтого. Сядь сюда со мной, хочу послушать, как поет Зейн. Позже, ближе к глубокой ночи, когда остальные легли спать, а Гарри, бодрый и энергичный, буквально прыгал и кружился, не в состоянии усидеть на месте, они пошли прогуляться. Просто вокруг кампуса. Ненадолго. - Мой папа, скорее всего, не пойдет на награждение, - сказал Гарри, под его серыми отполированными ботинками, светящимися при лунном свете, хрустнула замерзшая трава. - Ему сейчас плохо. Он не выходит из дома. Едва ест. Ломает много мебели, - на его губах появилась сухая улыбка. - Не может контролировать свое поведение за столом. - Разве ему нужно? Я думал, он уже давно выступил, - Луи нахмурился, внимательно изучая лицо Гарри. Тот потряс головой. - Они отменили выступление. Разве можно полагаться на Деса Стайлса? Луи закусил щеку от тона, которым говорил Гарри—слегка резким, слегка разочарованным. - А к тебе он как относится? Ничего не делал? Теперь наступила очередь Гарри закусывать щеку. - Когда я приезжаю к нему, он пытается меня избить, - медленно сказал он после длительной паузы. - Он пугается, потому что не знает, кто я. Не признает меня. Он... он настолько ушел в себя, что просто... всех остальных забывает. Потворствует своим демонам. Я не знаю, - мягким голосом, с легкой неуверенностью. Зубы впились в губу. - Что будешь делать, когда закончится семестр? - осторожно спросил Луи, не сводя с Гарри взгляда. - Поеду домой. - Гарри. - Я его не оставлю, Луи. - Ты сам сказал, что с ним тебе сложно. - Я — все, что у него есть. - Будь его 'всем' сколько угодно, можно же быть осторожнее! Найми ему кого-нибудь на дом. Сиделку или еще кого. Пускай он сидит дома с кем-то, кто специально обучался, как обращаться с такими, как он, а сам живи своей собственной жизнью, Гарольд. Хватит уже разгребать его ошибки. - Мне надоело говорить об этом, - нахмурился Гарри. - Давай что-нибудь поделаем. Хочешь испробовать вино под звездами? Вино весной всегда лучше. - Гарри... - вздохнул Луи, тряся головой. Гарри должен выслушать. И должен перестать фальшиво заигрывать, фальшиво флиртовать, устраивать фальшивые свидания с вином, звездами и прочей заманчивой хуйней. - Я просто хочу повеселиться, - вздохнул Гарри в ответ, как будто все было так просто, как будто в уголках глаз не было морщин от недосыпа и прочего причиняющего неприятности груза. Он нахмурился и посмотрел на небо, засунул руки поглубже в карманы жакета, золотые пуговицы сверкнули в темноте. - Знаешь, чувствовать — это абсолютно нормально, робот. Чувствовать эмоции, - подразнил Луи, но получилось слишком нежно. - Грусть — это абсолютно нормально. И радость тоже, - он продолжал тыкать пальцем в ребра Гарри с улыбкой на лице, пока Гарри не посмотрел на него, став менее мрачным, на его губах даже заиграла небольшая ухмылка. - Я могу быть счастливым, - сказал он, слова будто окунули в деготь. Темные кудри контрастировали с бледной кожей, а взгляд стал теплым и довольным, в глазах появилась усталость. - Я счастлив, когда я с тобой. Улыбка Луи дрогнула, кровь в жилах застыла. Блять. Блять, это больно. И красиво. Блять. - Ты тоже делаешь меня счастливым, - в тот же миг ответил Луи, на одном дыхании, резко и ломко, голос отравился ядом, ядом по имени Гарри Стайлс. Гарри посмотрел на него, слишком близко и слишком пристально, как будто не знал, верить или нет его словам, но потом, внезапно, его губы расплылись в улыбке, и, так же внезапно, в душу Луи влилось солнце. - Хорошо, - сказал он, прежде чем наклониться и сорвать проростки цветков с холодной земли. Выпрямился и протянул их Луи, слабо улыбаясь. - Вот. Держи кусочек весны. И Луи засиял, просто, блять, засиял, принимая небольшой букет, разжимая плотно сжатый кулак. Он извлек оттуда один цветок и с широкой улыбкой, широкой настолько, что буквально разрывала кожу вокруг губ, передал оставшиеся цветы Гарри. - С тобой поделиться? Из-за ответной улыбки Гарри Луи бы задержал дыхание, если бы вовремя не опомнился. Они пошли назад, Луи проводил Гарри до двери, сжимая в руках весну и ответно улыбаясь, и сам отправился домой. Он заснул, водя кончиками пальцев по цветку, лежащему на прикроватном столике, а другой рукой прижимал к груди телефон, где мигало пожелание спокойной ночи от Гарри. Теперь они все одеты и готовы—Луи надел слаксы и желтый кардиган с белым поло, Гарри — желтую вышитую блузу и классические брюки, прицепил цветок нарцисса на кудри, которым Луи посвящал любовные сонеты у себя в голове—стоят на одной из сторон берега реки, пытаются найти остальных парней среди скопления студентов, журналистов и работников съемочной группы. - Пиздец, ну здесь и людно, - кричит Луи, и Зейн гордо улыбается. - Будет еще хуже, - говорит он, не повышая голоса, но его, каким-то образом, все равно слышно, он машет Лиаму, садящемуся в лодку, и Найлу, следующему за ним и посылающему воздушные поцелуи в толпу. Люди сталкиваются друг с другом, кричат и ободряют, машут банками пива и бутылками воды. Луи поворачивается к Гарри, чтобы показать ему парня, стоящего чуть дальше них и пьющего что-то из, кажется, свечки, и буквально забывает все, что хотел сказать, когда видит Гарри, спокойно наблюдающего за зрелищем, прищурив глаза, сжимая зонтик, который возник из ниоткуда. Ебаный зонтик. Пиздануться. - Что это за херня? - оправившись от небольшого шока, спрашивает Луи. - Зонтик. Солнце слишком яркое, - моментально отвечает Гарри, не отрывая взгляда от спектакля, творящегося перед ним, с равнодушием наблюдая. Луи вздыхает и трясет головой. - Зонтик так зонтик. Спустя несколько минут, под шум студентов, голоса дикторов и зажигающего сигарету за сигаретой Зейна, под давление сгущающейся толпы, абсолютно внезапно—потому что Луи был слишком занят, восхищаясь гребаными солнечными зайчиками, отражающимися от зонта и танцующими на нежных щеках Гарри—начинается гонка. - ДАВАЙ, ЛИАМ! - кричит Зейн, сложив руки вокруг рта, и это, наверное, самый первый раз, когда Луи слышит его кричащим. - ДАВАЙТЕ, РЕБЯТА! ПОКАЖИ, КТО ТУТ БОСС! - орет Луи, вскидывая кулак в воздух и изо всех сил стараясь звучать восторженно. Просто ему никогда не была интересна гребля. Оказывается, Гарри тоже не особо заинтересован в этом спорте, и Луи хоть как-то пытается притвориться, что взволнован, Гарри же просто отправляется бродить без цели вдоль реки, крутя зонтик и широко улыбаясь каждому, кто к нему подходит. А Луи пытается не смотреть, потому что, в самом-то деле, он не имеет на Гарри никаких прав, и уж тем более не может ревновать его, но все равно, все то время, пока Зейн пытается пробраться через толпу для лучшего вида, Гарри оказывается в периферии его зрения. Тело за телом, и все подходят к нему, визжат, смеются, флиртуют и... блять, пиздец как раздражают Луи. Ну а Гарри, ожившая картина Рембрандта, лишь каждому улыбается, грациозно кланяется и идет, и идет вперед, не убирая с лица улыбку. И Луи это успокаивает, пускает по телу теплые мурашки, потому что Гарри счастлив. Просто счастлив. Без каких-либо причин. - Мне кажется, ты здесь не ради гонки на лодках, - говорит голос позади Луи, заставляя его дернуться и повернуться, увидеть смутно знакомые черты лица. - Ну, - говорит Луи, рассматривая парня: серые глаза, растрепанные ветром каштановые волосы и красивые плечи, - допустим, что из всех вещей, хоть отдалённо относящихся к водному спорту, с ним меня больше всего связывает просмотр Титаника. Но даже он заинтересовал меня на минимальном уровне. Парень засмеялся, таким ярким, слегка отрывистым смехом. Знакомым. - Ты из тех, кто начинает реветь, как только Джека начинает тянуть под воду? - Да, я один из тех, кто потакает изобилию эмоций, окружающих сцену, когда Джека трагически проглатывает бездна моря, да, - фыркает Луи, и парень снова смеется. - Луи, правильно? - спрашивает он, засовывая руки в карманы джинсов. Окей. Значит, они знакомы гораздо больше, чем предполагает Луи. - Абсолютно, - отвечает он, напрягает память и пытается вспомнить, кто это вообще такой. - Судя по твоему взгляду, ты меня не помнишь, - ухмыляется парень. Верно. - Эм— - Да ладно, все нормально, - смеется он, высовывая руки. - Мы были не в самом, так скажем, лучшем состоянии, когда познакомились. Я могу простить тебя за то, что ты забыл парочку вещей. Ну или совершенно все, как я понимаю, - он слегка улыбается, у него выраженная линия челюсти, слегка тронутая щетиной. В Луи как будто натягиваются струны. Крадущееся подозрение. - Ты с той... вечеринки? - спрашивает Луи со страхом, что уже прекрасно знает ответ. Каковы вообще шансы? Он же знает, какое место в его жизни занимает ортодоксальность. Ебаная вереница совпадений. - С той вечеринки в доме? Парень улыбается, зажимая зубами нижнюю губу. К горлу подкатывает тошнота. - Ты—Мы...? Улыбка парня становится шире, о да, вот оно—смех судьбы, играющей злую шутку. - Ох. Ну. Привет, - неловко говорит Луи, а сам думает —куда, блять, делся Зейн, и почему он не стоит под боком у Луи. Или Гарри. Где, блять, вообще Гарри? У него такие друзья дерьмовые. Парень снова смеется—он слишком много смеется—и жмурится, отворачивается от солнца, вглядываясь в лодки вдалеке. - Ладно. Меня зовут Ромео. Я учусь на инженера...? - говорит он, пытаясь расшевелить память Луи, но нет, Луи даже не помнит, что разговаривал с парнем, который отсасывал ему в темном углу незнакомого дома, что уж говорить об имени. Может, это было сказано после коитуса. Все, что творится после него, Луи обычно не запоминает. - Прости, приятель. Если дело касается умения рассчитывать дозу алкоголя и вообще пить, то я в этом чуть больше, чем ноль, - виновато улыбается Луи, атмосфера накаляется неловкостью, и у него сейчас нет особого желания притворяться, что он симпатизирует каким-то там незнакомцам, и неважно, связывает ли их случившийся секс или нет. Ромео кивает (что это вообще за имя такое? Луи бы запомнил его), проводя рукой по задней части шеи, и поднимает взгляд на Луи, смотрит на него сквозь ресницы. И, если честно, он очень симпатичный. Жаль, что Луи уже давно разрушен для каких-либо связей с другими людьми. - Ладно, не буду задерживать, - дружелюбно говорит он, но в его голосе чувствуется намек на сожаление. - Просто хотел поздороваться, - пожимает плечами. И теперь Луи чувствует себя колоссальным мудаком. Ну блять. Только сэр Ромео поворачивается, собираясь уйти, Луи успевает вытянуть руку и слегка схватить его за предплечье. -Хей, подожди. Не уходи. Я просто... стою здесь и притворяюсь, что мне интересно смотреть за восьмеркой парней, засовывающих весла в реку. Мне понравится любое предложенное мне развлечение, - улыбается он, и, окей, он сделает это. Он будет подыгрывать, мило болтая, и в конце дня получит золотую звездочку. Ура. Лицо Ромео озаряет широкая улыбка, он сразу же поворачивается, становится к Луи ближе. - Ты правда думаешь, что нашелся бы человек, который отказался бы от твоей компании после такого высказывания? Луи по-настоящему смеется. - Вау. Моя компания интересна только потому что я умею находить подход к людям с помощью слов? Флирт. Упс. - Ты находишь подход не только с помощью слов, если я все правильно помню, - ухмыляется Ромео, взглядом пробегая по Луи. -Не думаю, тебе было не до запоминания, - отвечает Луи, ничуть не тронутый его ответным кокетством. Ромео снова смеется, приближается еще ближе, с новоприобретенной уверенностью кладет руку Луи на спину. - Посмотрите, кто шутит! - говорит он никому конкретному, улыбаясь слишком... азартно. Ярко. Слегка раздражающе. Не так прекрасно, как некоторые. Луи кивает, а в голове возникает лишь один вопрос — сколько времени еще будет длиться гонка. - У меня очень огромный список качеств, которыми можно восхищаться. Пройдемся по всем? - Разумеется, - отвечает Ромео, голос становится ниже, и Луи поворачивает к нему голову, как только чувствует его тело, прижимающееся к нему, взгляд парня чересчур намекающий и откровенный, досконально выедающий, Луи не чувствует ничего похожего. Он только собирается сделать шаг назад, отстраниться, придумать какое-нибудь оправдание, и вдруг: - Луи? И Луи поворачивается на этот голос как молния, и видит Гарри, слабо сжимающего зонт, черты лица застыли в... окей. Ужасе, даже гадать не нужно. Лицо искажено, брови нахмурены, рот приоткрыт, будто вот-вот искривится. В волосах все еще держится нарцисс, издевательски яркий и нежный. - Гарри, - с облегчением произносит он. И не может понять. Гарри все еще смотрит на него вот так, и у него есть вполне сносная теория, почему, но... быть такого не может. Его взгляд мечется между Луи и Ромео и останавливается на Луи; выражение лица становится детским, несерьезным и непреклонным. - Мне надо поговорить с тобой, - говорит он, смотря только на Луи. Дыхание становится интенсивнее, грудь резко вздымается и опускается. - Пойдем, - говорит он, берет Луи за руку и тянет. - Ну же. Луи, шокированный происходящим, без возражений идет за ним, вяло прощаясь взмахом руки с Ромео через плечо. - Куда мы? - испуганно спрашивает Луи. - Гонка же не закончилась. - Это обычная гонка на лодках, - огрызается Гарри, хмурится и быстрым шагом идет в сторону садов. - Я не хочу—Я хочу уйти. Пожалуйста, давай уйдем. - Ладно, конечно, давай уйдем, - говорит Луи, окончательно путаясь, пытаясь заглянуть Гарри в лицо. Что происходит? Что только что произошло? Возможно ли то, что Гарри ревнует? Конечно же, он не ревнует. Сам же сказал, что желает Луи в качестве друга и только. Он хочет успеть собраться к Бритсу? Ему надо помочь выбрать наряд? Блять. Гарри серьезно ревнует. Да или нет? В голове Луи штормовой волной находит вопрос за вопросом, пока Гарри тащит Луи по лестнице, к двери своей квартиры, настежь открывает ее как только они доходят (Луи мысленно делает заметку — чуть позже отругать Гарри за то, что опять не закрыл дверь) и влетает внутрь, отпуская руку Луи сразу же, как захлопывается дверь. - Что случилось? - спрашивает Луи, рассматривая блуждающего по комнате Гарри, который, резко выкинув зонт, сразу же начинает расстегивать костюм. Угнетенность и разочарование пытаются протолкнуться сквозь зубы. - Гарри, - настойчиво и резко говорит он. И Гарри замирает, руки опускаются, бросая нарцисс на мантию. Он глубоко вздыхает —плечи опускаются, глаза закрываются, ресницы дрожат. Стоит в середине комнаты, подносит руки к лицу и прижимает ладони к глазам. - Прости, - после молчания говорит он странным голосом, продолжая закрывать глаза руками. - Я не знаю, почему—Я не знаю, что случилось, - вздыхает снова и опускает руки, кожа вокруг глаз стала розовой от сильно прижимающихся ладоней. Луи успокаивается. Гарри явно вне зоны своего комфорта и осознания. Луи способен понять и отнестись к этому благосклонно. Он молча подходит к Гарри и кладет руку на спину, рисуя большим пальцем успокаивающие круги. - С тобой все хорошо? - спрашивает он, наклоняет голову ближе к его лицу. Гарри смотрит не на него — в пол. - Да. Да, все хорошо. Проходит мгновение, рука Луи помогает Гарри успокоиться, веки перестают дрожать. - Я хочу... - мягкий надломанный голос прорезается сквозь тишину. - Я хочу тебе кое-что сказать. Я много об этом думал. Прошлой ночью и сегодняшним утром. Рука Луи замирает. О боже. Правильно ли он понимает? Гарри влюблен в него? Наконец-таки это случилось? Боги сжалились над Луи, увидев его плачевное эмоциональное состояние, и даровали ему величайший подарок, о котором он только мог попросить? Гарри скажет ему? Пожалуйста, блять, пожалуйста. (Вот прямо сейчас божественное вмешательство было бы как нельзя кстати.) - Мм? - выдает Луи, стараясь сохранять спокойствие. Гарри кивает и трет глаза, прежде чем отойти от Луи и его успокаивающих прикосновений. Он подходит к окну, бросает взгляд на сады и садится в мягкое кресло, переплетает пальцы, оперевшись локтями о колени. Смотрит в пол. - Я решил переехать, - тихо говорит он, моргая темными ресницами, выделяющимися черной смолью на кремовой коже. - От отца. Я сделаю так, как ты сказал—найму кого-нибудь, кто знает, что делать. Я проведу подробное собеседование и найду кого-нибудь, с кем он может нормально контактировать. Так будет лучше, - он поднимает голову, одновременно грустный и обнадеживающий взгляд широко открытых глаз врезается в Луи. - Так будет лучше, да? Луи молчит, руки безвольно висят вдоль тела. Ох. Ладно. Это не... не то, что он ожидал, но... Но это здорово! Шестеренки снова начинают работать, обрабатывая только что сказанное Гарри, он тут же подходит к нему и садится на диван рядом, его переполняет облегчение. - Конечно, будет, - мягко говорит он, успокаивая Гарри взглядом, он не знает, стоит ли сейчас прикасаться. - Так будет лучше. Я об этом позабочусь, - неуверенно улыбается. Гарри смотрит на него, изгибая губы в слабой улыбке. Он блуждает взглядом по лицу Луи, останавливается на глазах, будто ищет ответа. - Почему ты ко мне так добр? - внезапно спрашивает он ласковым низким голосом, а в глазах словно мелькает восхищение. - Почему ты стал моим другом? В грудь Луи ударяют с такой же силой, с какой бьют в гонг. Ему перечислить весь список? У них есть лишняя неделя? Он ищет в закромах разума ответ, а потом отвечает самым честным и простым: - Потому что ты — это ты. Гарри широко улыбается и смягчается еще сильнее, если это вообще возможно. Внутри Луи начинается мировая война. Эйфория против Отчаяния. - Никто не относится ко мне так, как ты, - тихо говорит Гарри спустя какое-то время. - Никто не смотрит на меня так, как ты. И. Пиздец. Луи кажется, что шатается весь его мир и сильно ударяют в висок, внутренности мигом иссушиваются. Неужели это так очевидно. Его жалкая, чувствительная, слащавая, высасывающая все силы любовь к Гарри написана на лице, Луи — посмешище, и Гарри видит это. Видит каждую эмоцию, что чувствует Луи, он знает. Знает, что Луи больше нечего скрывать, и ему плевать на это, он не чувствует того же, потому что не может, потому что его растили в ебанутом обществе, и у него была самая ебанутая, самая херовая жизнь, и... Луи чувствует себя идиотом. Идиотом, который хочет скрыться от всего, что сейчас происходит. Какого хуя на него всегда сваливается все и сразу, слишком много и слишком резко. Он откидывается на спинку дивана, увеличивая дистанцию между ним и Гарри, заставляя того нахмуриться и насторожиться, рассматривая каждый миллиметр лица Луи. - Луи? - спрашивает он, не понимая происходящего. Ох, господи, блять. Луи вынужден отвернуться. Он не может вынести столько всего одновременно. Гарри слишком много видит. Слишком много видит и относится к этому с равнодушием. Ему плевать на все, что Луи так отчаянно желает. Между ними пролегает тишина, Луи изнутри режут опустошение и паника, он точно знает, что не уйдет, но так же точно знает, что не хочет открываться Гарри и дальше—Гарри, который продолжает рассматривать его, как будто пытается разгадать шифр Розеттского камня. Луи все равно продолжает молчать. - В последнее время ты был таким грустным, - бормочет Гарри, скорбные слова нарушают покой, глаза впиваются в Луи слишком интенсивно, и в то же время недостаточно. - И я не могу понять, почему. Луи напрягается. Пиздец пиздец пиздец. - Из-за меня? Слишком много? Меня слишком много? - как отдаленный гром рокочет голос Гарри, тихо, и грустно, и блять... - Нет, - моментально отвечает Луи, поворачиваясь к Гарри—к черту все, он лучше свое тело раскромсает живьем, чем заставит Гарри хоть на секунду в чем-то обвинять себя. - Абсолютно нет. Тебя никогда не будет слишком много, Гарри. Никогда. Неважно, что—что бы со мной не происходило, как бы далеко к хуям все не пошло, я всегда... - он срывается, сглатывает. Руки трясутся, сжатые в кулаки, лежащие на коленях. Блять. Ему... трудно. Охуенно трудно. И он толком не уверен, почему. Гарри сглатывает, смотрит на него со страхом во взгляде. Как ребенок, который вот-вот заплачет, наблюдая, как один из родителей навсегда уходит из его жизни. Луи закрывает глаза, проталкиваясь сквозь тяжесть, нависающую и перекрывающую каждый воздушный канал. - Гарри, - говорит он спокойным голосом, выруливая разговор к тому, что действительно важно. - Я очень, очень горд тобой за принятие решения съехать от отца. Очень горд. И я буду с тобой в течение всего пути. Если тебе нужно будет где-то переночевать или остаться, если тебе нужно будет что-то найти или просто... если тебе просто нужен кто-то, кто сделает охуительно вкусный чай и съест все печенье, - Гарри издает смешок, расслабляясь и успокаиваясь, - я буду здесь. Рядом с тобой. На этом диване. Или там, где я тебе нужен. Больше тебе не придется ничего делать в одиночку, понятно? Потому что какая бы проблема перед тобой не стояла, даже при том, что ты достаточно сильный, чтобы решить ее, даже гораздо сильнее, я всегда буду рядом, чтобы помочь и дать все, в чем ты нуждаешься, взгромоздить на свои плечи то, что ты не сможешь держать, блять, я восполню все твои утраты и заполню любую трещину. Запомни, ладно? Возможно, он говорит это не только Гарри, но и себе. Больше он вообще ни в чем не уверен. Гарри слушает, не двигается, не произносит ни слова, глаза смотрят в пол, голова склонена. Их окружает густая тишина, прерываемая только отдаленными криками людей с матча, Луи кажется, что он видит одинокую слезу, прокладывающую мокрую дорожку вниз по щеке Гарри, но тот сразу же закрывает лицо руками, склоняет голову ниже и не издает ни звука. Мимо ползет время, Луи рвано дышит, сердце неровно бьется, он смотрит на смиренно сидящего Гарри, скрывающего лицо руками, и думает, плачет ли он, и если да, то почему скрывает свои слезы от мира, от Луи. Он теряется во времени и, смотря на прекрасно-трагедийного Гарри, забывается сам. Бездумно и слепо осторожно тянется рукой к шее Гарри. Рука встречается с прохладной кожей, и даже не успевая осознать, что делает, ведет большим пальцем по мягкой коже, не моргая и не дыша. Он чувствует, как под его пальцами расслабляются мышцы Гарри, как все его тело сбрасывает с себя напряжение. А потом, настолько медленно и осторожно, что едва можно понять происходящее, он смотрит, как Гарри убирает одну руку от лица и запускает ее в волосы. Пальцы скользят, начиная с макушки склоненной головы, сквозь волны кудрей, медленно, медленно, а затем трутся подушечками о палец Луи, замораживая его движение. И Луи прекращает дышать. Луи застывает, не решаясь нарушить хрупкость момента, пальцы Гарри касаются большого пальца Луи, мягко, почти невесомо. Только там. Луи не видит его лица—другая рука все еще его скрывает—но это, блять, и неважно, потому что рука Гарри вновь двигается, болезненно медленно, скользит дальше вниз, пальцы цепляются за ладонь Луи, пальцы переплетаются и нежно сжимают, и... И это чувствуется уже по-иному. И Луи по-прежнему не дышит. А потом Гарри вскакивает. Луи испуганно моргает, его рука падает на подушки, Гарри отстраняется и идет к окну, не издав ни единого звука. На лице буря, черты лица напряженны и сжаты, и Луи может описать это лишь как олицетворение внутреннего конфликта. Под покровом кожи—внутри Гарри—что-то происходит. Что-то непомерное, колоссальное и важное. Что-то... что может быть схоже с тем, что происходит с Луи. И может Гарри так же перегружен и переполнен, как и Луи, и даже больше, потому что он не понимает этого. И может... может Гарри нуждается в направлении, в том, кто укажет правильный путь. Может Гарри просто нужно. Знать. Может ему просто нужно знать то, что уже знает, что так давно понял Луи. Блять. Шатаясь, Луи встает, сердце готово выбить дыру в грудной клетке и пролететь через всю комнату, забрызгивая стены. Колени дрожат, ладони потеют, а дыхание исчезает, исчезает вообще все, но он все равно идет к Гарри, стоящему к нему спиной напряженно и тихо. - Гарри, - шепчет он, приближаясь к нему, позволяя себе повременить одну секунду. Всего секунду. Чтобы посмотреть. Чтобы понять, что Гарри не знает. Чтобы понять, что Гарри нужно знать, что Гарри хочет знать. Гарри не реагирует на Луи, ни отодвигаясь, ни приближаясь, в глазах тьма, дыхание резкое. Пальцы слегка трясутся, оцепенение в шее выделяется пульсирующей веной. Взгляд прикован к окну, к миру снаружи, но он смотрит сквозь, пульс колотится, поджигая Луи сильнее. Потому что Гарри тоже чувствует. Теперь Луи уверен. - Гарри, - шепчет он, и, вытягивая руку, кладет ее на талию Гарри, слегка сминая рубашку, ощущая вес, переносящийся на руку. У Гарри перехватывает дыхание. Блять, перехватывает дыхание. А Луи видит ебаные звезды из-за нервов, из-за страха, из-за трепета. Заверяя себя в корректности действий, он кладет другую руку Гарри на щеку, встает перед Гарри, блокируя вид из окна, блокируя все остальное. Гарри хмурит брови, Луи осторожно поворачивает его лицо к себе, чтобы посмотреть в глаза. Гарри сопротивляется, перепуганный взгляд уставляется в плечо Луи. - Пожалуйста, посмотри на меня, - шепчет Луи тихим выдохом. - Гарри. Пожалуйста, посмотри на меня. В ушах Луи шумит и бурлит кровь, пока он ждет. Пока Гарри не шевелится и не дышит, смотря в одну точку истощенным испуганным взглядом, готовым вскипеть от эмоций. Он балансирует на краю пропасти, и Луи не знает, в какую сторону он упадет, но терпеливо ждет, пока Гарри на него посмотрит, ждет, и ждет, и ждет. И все. Эти глаза, глаза, что начали все то, что с ними творится, скользят по лицу Луи, смотрят в глаза, и щелк! Щелк. Все сходится вместе как нужный кусок пазла. Потому что в то же мгновение Луи больше не боится, он воспламеняется. Один взгляд в глаза Гарри—ставшие такими родными, утешительными и настоящими—заполняет Луи уверенностью, упованием и надежностью, переполняющим чувством, что все, на данный момент, идеально во всей вселенной, все абсолютно правильно. Так все и должно быть, к этому все шло. И он целует его, не думая ни секунды более. Не давая себе времени передумать, облажаться и превратить все в пыль, он наклоняет голову Гарри и сам подается вперед, сердце подступает к горлу, и Гарри рвано вздыхает— о да, этот ублюдок задыхается—открывает рот и взрывает внутри Луи все лампы. Ровно пять секунд сплошного Луи. Луи, вливающего свои чувства в застывший открытый рот Гарри, и кажется, что он воскрешает его, вдыхает жизнь в его пресные легкие, отдает Гарри все свое без остатка, потому что у него есть только воздух, которым он дышит, и даже его он дарует Гарри, все до последнего вздоха. А потом внезапно Гарри возвращается к жизни, как поражающая молния, ломающая кости. Сразу, без предупреждения, без сигнала, он хватается за рубашку Луи, руки впиваются в ткань и притягивают его ближе, ближе, ближе, мягким сладким возрождающим к существованию ртом (еще бы, восьмое чудо света). Луи не видит, не думает, не чувствует, не дышит, ошеломленный тотально, на поражение, ошеломленный всем и сразу, ошеломленный Гарри, его мягкостью, его запахом, его касанием, Гарри, потому что Гарри целует его в ответ, а он целует Гарри, и все ужасное, что когда-либо происходило с Луи, становится абсолютно неважным, вот оно, блять, вот оно решение всех проблем. Ощущение и вкус Гарри, двигающегося как кровавая поэзия, непринужденно, по-настоящему, как будто так и нужно, тепло, и гладко, и неебически великолепно, руки тянут ткань его кардигана, ступни ударяются друг об друга, волосы щекочут щеку. Луи теряется в ощущениях и перестает следить за своими руками, он теряет их и не может найти, не может их даже чувствовать, но они больше не на лице Гарри, и, где бы они не были, Гарри разрешает, потому что не останавливается, и Луи не хочет, чтобы хоть что-то из этого когда-нибудь прекращалось. Голова кружится, его дурманит, высушивает, шатает, он задыхается, но все равно крепко сжимает, забирает и отдает свое дыхание, они перемещаются к окну вплотную, спина Гарри прижимается к холодному стеклу, запотевающему от их горячего дыхания, и Луи наконец-то отыскал, где его руки. Они пытаются справиться с пуговицами на рубашке Гарри. Хорошая работа, руки. Хорошие руки. Они аккуратно расстегивают каждую пуговицу, и Луи даже не чувствует, что это делает он, все сон, все просто сон, но рот все еще ощущает вдохи и выдохи, солнечный свет, запах дома, и уши слышат слабые сладкие звуки, что издает Гарри, позволенные слышать только Луи, и он почти закончил с этой гребаной желтой пуговицей—спасибо, господи, спасибо—и чувствует горячие руки, давление пальцев вниз по своему животу, к пуговице брюк— И вдруг во рту Луи становится холодно, а руки сжимают пустое пространство. Он моргает, пытаясь понять, что случилось, и видит перед собой запотевшее стекло окна. Испуганно поворачивается. Гарри тяжело дышит, глаза стеклянные, дикие, губы красные и мокрые, как свежая лава, одежда мятая, благодаря Луи. Он вытирает свой рот, лицо белое, белее, чем должно быть, белее, чем обычно, он опасливо шагает назад и трясет головой. ... Что? Что происходит? - Гарри? - хрипит Луи, ошеломленный, ничего не понимающий, все еще тонущий в адреналине и Гарри. - Нет, - шепчет Гарри, грубо и разбито, судорожно трясет головой. - Нет. Не с тобой, Луи. Не с тобой, - бормочет он. Что? Луи не может вздохнуть. Не может и Гарри. Почему здесь нет воздуха? Должно быть, Гарри забрал его с собой. - Не с тобой, - резко говорит он и бросается за дверь, вышвыривает самого себя, громко хлопая ею и оставляя Луи одного, обрамленного рамкой окна. Задыхающегося.