**
Когда он приезжает домой, то делает то, что не делал вечность. Луи обнимает маму, как только открывается дверь. - Луи? - проговаривает она, застигнутая врасплох, не зная, что делать с руками, держит их на весу, а потом сильно обнимает его тело. - Что ты здесь делаешь? Что произошло? И он снова бросается в слезы (или он так всю дорогу и плакал?), сжимает ее крепче, пытается восстановить дыхание и способность говорить. - Мне просто нужно было уехать оттуда, - выдавливает он заглушенным тканью ее футболки голосом, жмурит глаза сильнее, и по ебаным щекам текут ебаные слезы. В нем сейчас столько горечи и слез, что, кажется, кожа должна сморщиться, как кончики пальцев, долго находящиеся в воде, щипаться как посоленная открытая рана. Он чувствует, как она кивает, кладет одну руку на спину и начинает гладить, ничего не говоря—прямо как настоящая мама—Луи сейчас только это и требуется. Только это. Дом. Уют. И, может быть, мама. - Приятно видеть тебя, - говорит она, проводя пальцами по спине. - Даже в таком состоянии. Луи шмыгает. В "таком состоянии". Хах. Она и половины не знает. - Хорошо быть дома, - говорит он, и голос срывается на последнем слове. И это правда. Да, она может и бесит его, может и эгоистичная, может и сумасшедшая, и может между ними целая пропасть непонимания и гора проблем, но она все еще его мама... И прямо сейчас ему необходимо это как никому другому. - Давай, Бу, - мягко уговаривает она и, не ослабляя хватку, ведет его внутрь квартиры. - Я сделаю чай. Ты мне обо всем расскажешь. Когда Луи хочет запротестовать, она тихо шипит и слегка улыбается. - На этот раз я послушаю тебя, обещаю, - говорит она. И он верит. Они идут на кухню, и Луи осознает, что снова может нормально вдохнуть.**
Это случилось. Они поговорили. И довольно-таки продуктивно. Она слушала, как и пообещала, кивала, где это было необходимо, в нужное время смотрела на него с сочувствием, смеялась над его сухими шутками, которые иногда выдавал, выпихивал сквозь щели его опустошенный и разрушенный разум. Это было мило. В новинку. Еще лучше ему становится, когда домой возвращаются сестренки и визжат от удивления и восторга, видя его, уставшего и опухшего, сидящего за кухонным столом в потрепанном джемпере и с шестой чашкой чая в руках. - Луи! Ты дома! - радостно кричит Шарлотта и чуть не опрокидывает его со стула, когда запрыгивает на колени. Он неосознанно смеется, дует на тонкие прядки волос, что выпадают из высокого хвоста. Мех на капюшоне толстовки щекочет нос и периодически больно тыкается в левый глаз. - Я тоже рад тебя видеть, мелкая, - улыбается. Он чувствует, что мама смотрит на них, и, повернувшись в ее сторону, видит, что она улыбается, стоит возле плиты и ждет, пока закипит чайник. Есть в ее взгляде нечто странное и нервное, нечто отчужденное, как будто она читает книгу или увлеченно смотрит фильм и не до конца осознает, по крайней мере, не в деталях, что творится, но на ее лице добрая улыбка, нежная, и Луи достаточно даже этого. И он опять чувствует подступающие слезы. Блять, просто прекрасно. Он превращается в нытика. Великолепно. Из раздумий его вытаскивает тихий топот маленьких ног, девочки тянут Шарлотту в сторону и пытаются забраться к нему на руки. - Луи! - одновременно визжат они, смотрят своими яркими, светлыми, еще не знающими никакого горя глазами. - Привет, - улыбается он, ерошит косички, целует розовые холодные щеки, похожие на кожу персиков. - Как мои девочки себя чувствуют? И они смотрят на него, улыбаются с бескрайним обожанием, с отсутствующими молочными зубами, они — сочетание розово-голубого оттенка и липучек на ботиночках, ему сейчас психологически только это и нужно, только этого он и хочет. - Хорошо, что ты дома, - вновь говорит его мама, смотрит на него, и, оу, она расчувствовалась, наблюдая за ними, и теперь даже не замечает сильного пара, стремительно выходящего из носа чайника, не слышит свиста, что постепенно начинает набирать обороты. Он не кивает ей в сторону чайника, осведомляя, что вода вскипела, не раздражается от легкого свиста. Лишь улыбается в ответ и опять, блять, опять чувствует прилив эмоций и благодарности за свою маму, благодарности, которую он не ощущал уже очень давно, вдобавок ко всему сестренки тычут маленькими пальчиками ему в ребра и— Да. Больше ему ничего не нужно. Вообще. Ничего.**
Когда Луи поднимается в свою комнату, чтобы закинуть сумку и написать Найлу, он отмечает, с горьким привкусом во рту, что Гарри не позвонил и не написал. Скорее всего даже не знает, что он уехал домой. Да и откуда? Он сглатывает ком, больно стоящий в горле, и набирает сообщение, проникновенность которого оставляет желать лучшего. 'Удачи на Бритсе. Не смогу прийти. Расскажу позже.' Найл реагирует секунд через одиннадцать, не больше. 'ты че блять серьезно??! где ты?? я приеду за тобой' 'дома' 'Томмо что за хуйня? Это же блять самый охуенный день за всю историю существования планеты, мудила!' И потом: 'что случилось' Луи не хочет отвечать правдой, не сейчас, он еще не готов принять и переварить все случившееся, поэтому вместо этого он пишет: 'Повеселись, Ирландец. Отправь фотки' и кидает телефон на прикроватный столик, выходит из комнаты, оставляя все проблемы позади, возвращаясь вниз к семье.**
На ужин приходит Стэн. Все проходит мило и весело, они смеются, девочки все время норовят забраться к нему на колени, хихикают, стоят возле его стула с соусом на щеках. И он не ругает их за неряшливость или невоспитанность—потому что всегда их балует—и Луи улыбается на пару с мамой, наблюдает за их действиями и смеется. Они едят десерт, пока играют в видеоигры, мама Луи, по ее же настойчивому утверждению, моет посуду, а девочки бегают туда-сюда, показывают им свои игрушки и всячески пытаются привлечь внимание. Стэн улыбается, щипая Луи за щеку. - Тебе надо чаще приезжать домой, - говорит он, и Луи смеется, успевая укусить его за руку. - Может я и останусь здесь, - он хочет сказать это в шутку, но его голос слегка дрожит, и Стэн моментально понимает, потому что его улыбка становится не такой широкой, а взгляд — более настойчивым. - Может, - повторяет за ним Стэн, и когда Луи отворачивается и сглатывает, он все равно чувствует на себе взгляд Стэна.**
Периодически, пока они идут, обувь трется о землю, издавая характерный шум. - И ты просто уехал? - спрашивает Стэн, хмуря брови и пристально смотря на Луи. - Даже позвонить не пытался? Солнце садится, небо становится мрачным, таким же как и Луи, руки которого засунуты глубоко в карманы. Только что он вылил на Стэна всю свою историю, вообще всю, до единого слова, рассказал ему все о Гарри, все о Гарри-и-Луи, обо всех тупиках, обо всех 'почти', и уже так устал от всего, что ему пришлось вспомнить, что высасывает из него все силы на протяжении многих месяцев, что хочет как можно быстрее завершить разговор и перестать думать о нем, но диалог об этом еще только начался. - Он тоже не пытался мне позвонить, - его слова уносятся дуновением ветра, им же скручиваются и ломаются. - Ты даже не проверял. Он смотрит вниз, изучает каждую трещинку под ногами и каждый жалкий пучок травы, пытающийся прорасти здесь. Луи тщательно выбирает, куда шагнуть, чтобы не наступить на них. - А зачем? Он не позвонит. - Откуда ты знаешь? - Не позвонит. Стэн замолкает, вздыхает и тычет локтем в бок Луи. - Он вернется, всегда возвращается, судя по тому, что ты мне сказал. Луи сильно кусает внутреннюю сторону щеки, просто так. Он никогда так не делал, вообще никогда, но сейчас ему просто ничего другого не приходит в голову. Острая боль от зубов как-то успокаивает. - Знаешь, мне кажется, он тебя правда любит, - добавляет Стэн немного мягче, из-за чего Луи приходится закрыть глаза. - Нет, Стэн, - говорит он, когда открывает их, глаза жжет от влаги. - Он не умеет любить. - Почему его голос так звучит? Почему он звучит так слабо, тихо и хрупко, если Луи вовсе не такой? - Я ему не нужен. Простые слова. Финальный ответ. Точка. Луи пожимает плечами, Стэн вздыхает, и до конца обратной дороги до дома они больше не разговаривают.**
Как Луи и думал: Гарри ему не написал. Он ложится в кровать, когда на небо еще даже не восходит луна—уже успел почитать близняшкам сказки на ночь, посидеть и поговорить с другими сестрами и поцеловать маму в щеку—и ненависть к телефону возрастает с каждой секундой, с каждым разом, когда он, как одержимый, проверяет, не высвечивается ли на экране имя Гарри. Он видит целый поток сообщений от Найла, но не читает их, большинство из них с восклицательными знаками, а значит, с ними все хорошо, они веселятся, определенно празднуют победу, он услышит обо всем в подробностях чуть позже, обязательно услышит, но сейчас ему нужно побыть наедине с собой, нужна тишина и осознание чего-то, чего он не хочет понимать. Он кладет телефон на столик, сминает подушку в холодный удобный ком и вырубается. Сон. Он выспится, и завтра утром придут свежие мысли.**
Его будит резкая вибрация. И явно не утром. Монотонное жужжание телефона наполняет комнату, грохочет на столе, свет экрана ярко освещает комнату. Луи испуганно просыпается, телефон замолкает, и все снова погружается в темноту, тишину и покой. Он готов поспорить — звонил Найл. Наверное, пьяный. Бухущий. Звонит Луи, чтобы спеть ему победную песню. Луи трет сухие, болящие от резкого пробуждения, глаза, тянется к телефону, проверяет уведомления и— Двадцать три пропущенных звонка. От Рори. Двадцать три. В него словно вбивают ледяной кол. Он читает все пришедшие сообщения—Найл радуется:'ДА БЛЯТЬ! МЫ ВЫИГРАЛИ' примерно в восемь вечера. 'МЫ ОПЯТЬ ВЫИГРАЛИ' пятнадцать минут спустя. 'Почему ты не с нами?? :(' от Лиама примерно в то же время. И еще одна от Лиама: 'Ты позже поедешь с нами праздновать? :(' и 'Все хорошо?' от Зейна через семь минут после. Примерно в половине десятого — фотография, где они, поразительно красивые, стоят все вместе и обнимаются. Гарри тоже на ней есть. Он выдавливает фальшивую улыбку —видно слишком много зубов, так не улыбаются—взгляд отстранен и затуманен. Луи он так ничего и не написал. На этом сообщения заканчиваются. Все. И потом вот это в три часа утра. Двадцать три пропущенных звонка от Рори. Не от кого-то из них, а от Рори. Что-то случилось. Все, что приходит Луи на ум — Найл, и сердце начинает биться болезненно, мучительно быстро, тело моментально напрягается, замораживается, взволнованно колет, пока он пытается сесть в кровати. В горле щиплет, будто его сейчас вырвет. Найл. Что-то случилось с Найлом? Рори бы знал. Рори бы позвонил Луи, если бы что-то случилось с Найлом. И вдруг его телефон снова начинает вибрировать — Рори звонит в двадцать четвертый раз. Его имя светится на экране ярко, сильно и пугающе, слишком ослепляюще для уставших глаз. Тело накрывает очередная ледяная волна паники, он пялится в экран, снимает его с блокировки и прикладывает телефон к уху, чувствуя покалывание в пальцах и громкий шум в ушах от биения сердца. Из другой комнаты слышится мирное посапывание его сестер. Скорее всего, ничего не случилось. Он просто гребаный параноик и заранее все накручивает. С Найлом все хорошо. - Алло? - отвечает он, голос поражен волнением, слишком напряжен для спокойного разговора. - Луи, - тон Рори ровный и нерешительный. Звучит одновременно тревожно и облегченно, наверное, из-за того, что наконец-то смог связаться с ним. - Что? - тут же спрашивает Луи, и может получается слегка грубо, но ему похуй. Руки сминают под собой простыни, прикрывающие ноги и живот. Он толком не видит ничего, все вокруг черное и бесформенное. Так тихо, слышен и чужой храп, и его сердцебиение. - Возвращайся, Луи. Сердце прыгает к горлу от слов. Он пытается сглотнуть, снова и снова, пытается хотя бы вздохнуть. - Зачем? - выдавливает он. Страх. Он чувствует самый настоящий страх. Что-то случилось. - Возвращайся, - повторяет Рори, и Луи хочется завыть дикой собакой. - Мы в госпитале Святого Франциска. - Госпитале? - выговаривает Луи онемевшим ртом. - Что произошло? Найл? Что случилось с Найлом? Как он? Блять, что происходит, Рори? - Мы не знаем, где Найл. Что?? - В каком смысле? Луи слышит сдавленный вздох на другом конце провода, скидывает простыни и пытается проморгаться, скинуть жгучую усталость, сделать хоть что-то, лишь бы не слышать давящую тишину ночи и темноты. - Вернись. Я лучше... - Луи прекращает дышать и двигаться, вслушивается в каждый шорох. - Я лучше расскажу, как приедешь. Вокруг все замерзает, а в глазах начинают плясать яркие кислотные белые пятна. - Скажи сейчас, - говорит он не своим голосом, тотально чужим, Луи не чувствует связи со своим телом. Тишина. Затем. - Лиам. И по венам пускают парализующую жидкость вместо горячей крови. - Чт-Что с ним? - спрашивает он, паника накрывает с головой, шатает мир вокруг, кружит голову. - Он здесь. В госпитале. - Что с ним?! - огрызается Луи, напрягая тело. Он оглушен. Ему нужен глоток воды. Тело трясет. На другом конце мелькают едва уловимые звуки голосов и гомона. - Передозировка. Тишина. Луи не может шевельнуть языком. - Они стабилизируют его, Луи, - говорит он, напряжение в его голосе до ужаса чуждое, и незнакомое, и пугающее, и неискреннее. Луи не может даже моргнуть. Из пальцев отливает кровь куда-то вглубь организма. - Возвращайся. Зейн просит. Зейн. - Сейчас приеду, - слабо отвечает он, глаза слезятся из-за того, что он ни разу не моргнул, примороженный, смотрящий в одну точку. Никакого воздуха, никаких мыслей, никакого движения. Луи наполнен литрами сплошного ничего. - Хорошо. Тишина. Длинная, долгая, давящая тишина. - С ним все будет хорошо, Луи. - Врачи так сказали? Молчание. - С ним все будет хорошо. Это последнее, что слышит Луи, прежде чем сбросить звонок.**
- Мне тебя подождать? - спрашивает его мама, укутываясь посильнее в толстую куртку, все еще сонная, лицо помятое и припухшее. В ее длинных волосах крутится ветер, она стоит рядом с машиной, луна освещает парковочную стоянку госпиталя холодным светом. Добрались они быстро, и Луи, хоть ему и не хочется признавать, чрезвычайно благодарен маме за ее перманентное состояние спокойствия. Даже когда он разбудил ее, тряся за плечо, с шумом в голове и сердцебиением во рту, слишком грубо, слишком резко, она лишь включила свет, села, выслушала и кивнула. Накинула куртку на пижаму, взяла ключи с тумбочки и ждала у двери, пока Луи будил Шарлотту, чтобы сказать ей следить за девочками и в случае чего позвонить Стэну. Луи не хотелось уезжать вот так, но другого выбора не было. Ему нужно было уехать, и все, что он мог — это обнять свою младшую сестру без всяких объяснений и выбежать из дома; и теперь они здесь после длительной молчаливой поездки, с раздражающей луной в небе, с дрожащей от холода мамой, с сумкой, перекинутой через плечо, с помятым незастегнутым жакетом. Он не хочет заходить внутрь. - Нет, все нормально, - наконец-то отвечает он скрипучим голосом. Произносит как клятву, молитву, обещание самому себе. Ему страшно. Он кусает изнутри губы и избегает взгляда мамы. Ветер хлещет в лицо и обдает со всех сторон, пока они стоят в неловком молчании. - И они не могут найти Найла? - спрашивает она спустя какое-то время, обнимая себя двумя руками. - Видимо, - пожимает плечами он, повторяя ее жест. - По крайней мере, так сказал Рори. Ему нужно подобрать сопли и зайти внутрь. - Я точно не нужна тебе? - неуверенно спрашивает она в последний раз. Луи чертовски благодарен. Найл и правда каким-то чудесным образом улучшил ее характер. Найл. Желудок скручивает. - Да, да. Я не думаю, что Зейну... - он не договаривает, не вовремя сглатывая подкатившую желчь. Все настолько до маразма абсурдно. Она молча кивает, некомфортно сжимается. - Позвони нам, когда все будет хорошо. Не забывай о нас, - добавляет она со слабой улыбкой. Внутри него оседает колючее раздражение, но тут же испаряется, он отвечает ей улыбкой. - Вас-то забудешь, - пытается пошутить. Она лишь пристально на него смотрит, на лице мелькает волнение. Ветер пробирает едва ли не до костей. - Удачи, - наконец говорит она, поколебавшись, подходит и обнимает. Он чувствует ее губы, прижимающиеся к его волосам, чувствует, как вокруг него сжимаются ее руки. Никто из них не отпускает. Луи не хочет отпускать. - Я должен идти, - все равно говорит он и выпутывается из объятий, нацепляет на лицо улыбку. - Дам знать, если что-то случится. Она кивает. - Увидимся, милый. Кивает. В глазах колет. Ну пиздец. - Люблю тебя, Бу, - добавляет она. Он снова кивает и отворачивается, потому что в глазах встают слезы. Вяло машет на прощание, смотрит, как она садится обратно в машину и уезжает, оставляя его в спортивных штанах, старой куртке и с голыми лодыжками стоять на морозном воздухе при ярком свете, трущего глаза тыльной стороной руки. Не плакать. Не плакать. Он разворачивается и идет внутрь.**
- Луи. Ты здесь, - с облегчением выдыхает Рори, как только Луи выходит из лифта. Осознание того, что он специально ждал его, вызывает рецидив дрожи в теле. - Прости, моей маме пришлось везти меня сюда. Я был дома, - говорит он, бегает взглядом по коридору, пустым креслам, ищет знакомое лицо. В госпитале практически ни души. - Ничего бы не изменилось, если бы ты приехал раньше, - грубовато отвечает Рори и хлопает его по спине. - Он обрадуется тому, что ты приехал. - Кто? - Зейн. Луи делает глубокий вздох. Кажется, будто все происходит не по-настоящему. Он кивает, еще раз обводя глазами комнату. - Где он? - на выдохе спрашивает он, подготавливая себя. - С Лиамом. Резким движением поворачивает голову к Рори, ощущая теплый комок надежды, скребущий затылок. - Он очнулся? - Нет. Комок исчезает. - Но с ним все будет хорошо. Комок превращается в шар. - Да? - спрашивает Луи, ощущая, как в глазах встает влага. - Так врачи сказали? Рори кивает, усталые глаза оживляются легкой улыбкой, рука нежно касается спины Луи. И резко исчезает. - Пойдем. Он хочет тебя видеть.**
Луи не позволено видеть Лиама, в принципе, это неудивительно, таковы законы госпиталей. И внутри Луи вздыхает с облегчением. Он очень херово переносит подобное, не знает, как потом забыть все, что увидит, и глазеть на Лиама, подключенного проводами, тянущимися из его тела, ко всяким устройствам, белого, без сознания... Да. Все-таки хорошо, что ему нельзя к Лиаму. Но вся радость, хоть и совестная, вдребезги разбивается, когда он видит Зейна, снующего взад и вперед в зале ожидания, он в черном матовом пиджаке и брюках—видимо, с прошлой ночи—и развязанном галстуке, начищенных ботинках, блистающих под флуоресцентными лампами, стук каблуков которых гулко отдается о серый пол в пустых коридорах. Он бледен, как призрак, глаза черные, движения хаотичные и нервные, он как умирающая звезда, дошедшая до коллапса. Луи примерзает к месту. Он никогда не видел Зейна таким. Только спокойного, выдыхающего дым Зейна, понимающего с полуслова, с преданным взглядом и едва уловимыми касаниями, посылающими по телу мурашки и молнии, только Зейна с полуприкрытыми веками и легкой улыбкой. А теперь он дерганный, румяный, и бледный, и красный—у висков—и серый, нервный, мельтешащий, швыряется молниями, создает ураганы. - Зейн? - осторожно спрашивает Луи, приближаясь. Он слышит уходящего Рори, оставляющего их наедине. Зейн мгновенно поворачивается, напрягается, стеклянные глаза смотрят прямо на Луи. Сквозь безумие пробивается облегчение. Он ничего не говорит, лишь подлетает к Луи и заключает его в сильные, лишающие возможности двигаться, объятия. Луи еще никогда не обнимал Зейна. По крайней мере, в трезвом состоянии. Такое странное и новое чувство — ощущение прижимающегося крепкого худого тела, дорогой сладковатый запах приглаженных гелем волос, теплая, слегка пахнущая дымом, кожа. Он стоит поначалу, не понимая происходящего, а потом понимает, что руки сами обнимают Зейна, сами вцепляются в него, и он даже вопросов никаких задать не в состоянии — как будто все тело и разум мгновенно опустошились. Зейн разжимает свои руки, слегка отходит, красные глаза буравят Луи яростью, поднимающей волоски на руках, пачкают физическим и моральным истощением. - С ним все будет хорошо, - безэмоционально говорит он. Его голос дрожит, слова едва собираются в предложение, каждый сантиметр его кожи лихорадит гневом. - С ним все будет хорошо. И именно поэтому я жду здесь, а не убиваю его. Луи хмурится. Он такого не ожидал. - Слушай, Зейн. Я знаю, что Лиам многое натворил— - Лиам не виноват, - перебивает его Зейн бешеным голосом, делает шаг назад, он словно прямо сейчас готов кинуться и растерзать, но в то же время и ужасно напуган. Как загнанный в угол хищник. Что происходит? - Я думал... - осторожно начинает Луи, и Зейн яростно трясет головой, проходит мимо него, задевая плечом так сильно, что Луи оступается назад, чуть не теряя равновесие от неожиданности. - Он виноват. Всегда, блять, всегда виноват он, - выплевывает Зейн. Господи, Луи никогда—никогда—еще не видел Зейна таким. Он на грани истерики. - Кто виноват? - спрашивает Луи, нихуя не понимая. - Что— - Он будто, блять, с катушек сорвался, всю ебаную ночь творил какую-то хуйню—такой же шизик, как и его отец—и ввязал в это Лиама—он даже не знал, что именно ему дали! Он просто всунул ему это в руки, потому что не хотел страдать, блять, один, - кричит Зейн, слова резкие, громкие, выстреливают автоматной дробью. Луи не понимает, о чем он. Не может же... - Он дал ему какие-то некачественные наркотики, - продолжает Зейн. Глаза блестят гневом. Из правого глаза вытекает слеза, режет мокрым следом скулу напополам, теряется в щетине и презрительной усмешке. - Всунул какую-то пиздецовую незнакомую хуйню. Ты думаешь, он их сам принял? Нет. Он, блять, купил их и отдал Лиаму, и этот конченный эгоист знал—он знал, что Лиам примет их, не задумываясь, и он просто, блять, смотрел. Луи реально нихера не понимает. Не может же быть... - Кто дал ему наркотики? - тихо спрашивает он. Не... Лицо Зейна скручивает от отвращения и бешенства, вытекает еще одна слеза. Он напуган и от ужаса сейчас либо закричит, либо заплачет, Луи делает шаг назад, в жилах застывает кровь, сворачивается как при открытой ране. - Гарри. Исчезает воздух. Луи моргает, делает шаг назад. - Га-Гарри дал— - Я оставил Лиама на какие-то ебаные две минуты, Луи. Две ебаные минуты, чтобы сходить ему за выпивкой, потому что он был не в состоянии. И когда я вернулся—, - Зейн останавливается, по лицу начинают течь слезы. Становится так тихо. Его злостная, гневная маска разваливается на куски, и под ней беспомощный, хрупкий— тот, кем Зейн никогда себя не показывал. Луи не может дышать. У него сюрреалистичный сдвиг по фазе. - Я не знал, что это он, пока мы не приехали сюда. Гарри привез нас сюда на своей машине, - говорит Зейн, горькая печаль берет власть над яростью. - Он сказал мне о том, что сделал, когда мы сидели и ждали новостей от врачей, ждали, пока они придут и скажут, жив ли... - Сглатывает, смотрит в сторону. - Он сказал мне, пока мы ждали. Сердце Луи не бьется. По крайней мере, он не чувствует своего пульса. - У него хватило наглости заявить мне об этом здесь, пока Лиам был там, с людьми, которых он не знает... - И теперь Зейн плачет, по-настоящему навзрыд рыдает — это самое душераздирающее, что Луи когда-либо видел. Хуже, чем "Лис и Пес", хуже, чем "Черный Красавец". Луи подходит, у самого в голове ни единой мысли, в легких ни капли воздуха, кладет руку на его талию и притягивает к себе. Зейн неохотно поддается, прижимается лбом к плечу Луи, пытается стоять прямо, в глазах водяной блеск, сырое отчаяние и злоба. - Когда он сказал мне, я чуть не убил его, - шмыгая носом говорит он хриплым голосом. Вытирает тыльной стороной руки слезы, ресницы слипаются вместе, становятся похожими на черные копья. - В жизни его больше видеть не хочу. Или, клянусь жизнью, я убью его. Луи не знает, как отвечать на такое, желудок до боли сжимается. Гарри. Гарри, Гарри, Гарри. Что за хуйня, Гарри. Зачем? - Где Найл? - спрашивает он единственное, что приходит в голову. Свет яркий и режущий, глаза Зейна уставшие и красные, а Луи хочется тьмы. Вздымающейся волнами бесконечной бархатной тьмы. И услышать дыхание Гарри. Но потом Луи думает о Лиаме—улыбающемся, ярком, идеальном Лиаме—он не знает, чего он хочет, не знает, о чем думать, не знает, должен ли винить хоть кого-то, не знает, что должен чувствовать—злость, разочарование, сожаление или... ничего. Потому что сейчас он не чувствует ничего. - Не знаю, - еще раз шмыгает Зейн, засовывает руки в карманы. Взгляд уставший, плечи поникшие. Он истощен. - За всю ночь я его почти не видел. - Но он бы обязательно пришел, если бы знал, - шокированно говорит Луи. Это же Найл. Найл, который запрыгивает на других людей ради того, чтобы обняться, Найл, который смачно и мокро целует в щеку, Найл, который улыбается ярче Солнца и смеется мягче, чем первый летний месяц, и оставляет жирные следы от засаленных чипсами пальцев на дверных ручках. Зейн пожимает плечами. Усталость обрушивается как лавина—моментально и неожиданно. - Слушай, Зейн. Я могу остаться здесь на ночь. А ты иди поспи, хорошо? - Он прекрасно знает, что Зейн охотнее кинется в эту снежную бурю, в смертоносную лавину, чем примет его предложение, но надежда — единственное, что всегда остается до последнего, поэтому все равно предлагает. Зейн трясет головой, прежде чем произнести окончательные слова. - Я останусь. Жду, пока приедут его родители. - Тогда я останусь с тобой, - сразу же говорит Луи. На его губах появляется вымученная улыбка, под холодными флуоресцентными лучами она выглядит еще хуже. - Спасибо, Луи, - искренне говорит Зейн. - Но лучше езжай и поспи. Завтра приедешь. Мне нужно разобраться со своими мыслями. - Побыть наедине? Он кивает. - Да. Наедине. Спасибо. Правда, спасибо. Луи кивает и нервно сжимает руки в кулаки. И что, ему просто вот так уйти? Оставить разбитого Зейна здесь, на жестких деревянных стульях, обитых пластиком? Одного? - Здесь будет Рори, - говорит он, словно читает мысли Луи. Он снова кивает. - Тебе точно не нужен кто-нибудь рядом? Я знаю, что я не Рори, но все же, - улыбается Луи. Зейн дергает губами, создавая подобие улыбки. - Спокойной ночи, Луи, - говорит он, и Луи кивает. - Спокойной ночи, Зейн. Он нажимает на кнопку лифта, и дверь моментально открывается. Прежде чем зайти внутрь, он оборачивается. - Скажи Лиаму, что я передавал привет, - говорит он, и это так непредсказуемо, совершенно нормально и банально, так резко контрастирует с реальностью, что Зейн тут же улыбается, и в глазах опять встают слезы. В его словах уверенность, осознание происходящего, понимание того, что все обойдется. - Скажу. Как только этот мудак проснется, скажу, - мягко говорит Зейн, успокаивается, разжимает кулаки, перестает сновать взад-вперед. Луи улыбается и заходит в лифт.**
Найла в квартире нет. Он не отвечает на звонки, не отвечает на сообщения, он просто... блять. Он пропал. И уже все, с Луи хватит, он эмоционально истощен и уничтожен изнутри, он не чувствует ничего и одновременно все сразу, исчезновение Найла—это просто очередной пункт в списке того, что пробуждает в Луи чувство беспомощного страха; он кидает сумку на пол своей комнаты и идет осматривать квартиру в поисках хоть каких-то свидетельств того, что здесь недавно были. Но нет, все на своих местах, холодное, нетронутое; ответов не найти, вопросов не задать. Он стоит посередине комнаты, смотрит на всю окружающую его роскошь: на канделябры, на бархат, шелк, отполированные полы и до смехотворного огромный телевизор, который Найл именовал 'домом'. Смотрит на пианино—гладкое, невзыскательное, до отвращения раздражающее—и ухмыляется, с легкостью представляя сидящего на скамье Найла в спортивных штанах и кепке, с пальцами, воняющими травой, со ртом, полным сыра, со смехом, который громче и звонче трясущейся связки ключей. Он внимательно рассматривает низко расположенные окна, в которые так давно наблевал Зейн (блять, Луи бы в жизни не подумал, что будет кому-то вечно благодарен за рвоту на собственной обуви, но все бывает в первый раз), он трясет головой и восхищается всем, что видит, потому что сейчас все кажется абсолютно другим. То, что раньше казалось ему показушным, невыносимым и нелепым, теперь привычно, знакомо, комфортно. Стало домом. То, что он раньше высмеивал, теперь дико обожает. То, что он раньше считал пустым, бессердечным, возмутительным, теперь кажется ему теплым, открытым и красивым. Фееричным. Детским. Сильным. Кажется домом. Он закрывает глаза, пытаясь укрыться от мыслей, шепчущих имя, это имя, под корой мозга бурлят противоречивые чувства. Неистовое обожание, отчаяние, стыд, беспокойство, привязанность, злость, разочарование, любовь.... Не с тобой. Сердце сжимается от фантомного касания его губ, от его взгляда, когда он ушел от Луи. Но. Он не может постоянно думать об этом. Нельзя. Но потом он слышит голос Зейна. В жизни его больше видеть не хочу. Или, клянусь жизнью, я убью его. В жизни больше не видеть. Мысль бьет Луи под дых с такой же силой, с какой таран бьет во вражеские ворота, иглой пронзает сердце с резкой болью. Еще один раз. Он увидит его еще один раз. Да, все скатилось к ебеням, до полного пиздеца, да, он может оттолкнуть Луи, отвергнуть его, но дело вообще не в этом. Дело в безответной любви, Луи нужно увидеть его еще один раз. Он открывает глаза, хватает ключи и выходит.**
Он стоит возле двери Гарри — в этот раз зайти внутрь гораздо сложнее. Он конечно же хочет, хочет больше всего на свете, потому что ему нужно увидеть его. Нужно до отчаяния. Нужно понять, что произошло ночью, нужно знать, в порядке ли он. Но каждый раз, когда он закрывает глаза, он видит дикий взгляд отступающего от него Гарри, слышит его тихий слабый голос, выплевывающий: "Не с тобой, Луи", и воспоминания еще такие свежие. Какого-то хуя такие мучительные и унизительные. Он напрягает челюсть. И открывает дверь. Комната тускло освещена газовыми лампами и свечами—солнце еще не взошло—темные тени на стенах подрагивают. Огонь рябит от холодного ветра, гуляющего по комнате, проходящего внутрь через настежь открытые окна—словно здесь недостаточно воздуха—шторы характерно шуршат, как будто рвут невидимый плотный воздух. В комнате лежат наполовину упакованные чемоданы, на полу повсюду валяется яро скомканная одежда, неаккуратные стопки бумаг, чьи уголки шелестят от ветра, и старые книги в кожаных переплетах. На полках нет кошачьих фигурок. На столах лежат мертвые цветы, их лепестки отрываются ветром и летят на пол. И посреди всего этого находится Гарри. Гарри со спутанными кудрями и... Луи сглатывает. Гарри. Со слезами, блестящими на мягких бледных щеках, рыданиями, сотрясающими его тело, и руками, которые нечем занять, он бродит кругами, сжимая дневник в одной руке и сиреневый джемпер в другой. Как и Зейн, он тоже еще одет во вчерашний костюм с Бритса, галстук развязан, верхние пуговицы рубашки расстегнуты, содраны—словно он задыхался—обнажают тонкую белую шею с отчетливыми венами. От него исходят тихие звуки—едва слышное икание и шаткие вздохи—а он все ходит и ходит, словно потерял рассудок, явно ослепленный слезами, без цели и ориентира, спотыкается о ковер, спотыкается о себя. Он не видит Луи. Поэтому Луи разрешает себе посмотреть чуть подольше, потому что он поражен, потому что его сердце разбито, потому что он чертовски, блядски напуган, и вообще не знает, можно ли ему здесь находиться. Но сколько бы раз от него не отворачивались, Луи всегда возвращается. Всегда возвращается. Он сглатывает. Еще один раз. - Куда ты собираешься? - хрипло спрашивает он. Прочищает горло, чтобы задать вопрос еще раз, но Гарри разворачивается, таращится большими глазами, коченеет всем телом и— И как только он видит Луи, из него вырывается рваный всхлип. Истерический, вызывающий, искренний, как будто самообладание окончательно рушится, и Луи тоже чувствует это, чувствует облегчение, страх, истощение этого всхлипа, видит беспомощность в его слезах, этого достаточно. Достаточно, чтобы убедиться — да, ему можно здесь находиться. - Гарри, - говорит он ломающимся голосом, рвется к нему вслепую, инстинктивно. И когда подходит, не думая, касается, обхватывает двумя ладонями голову Гарри, вытирает свежий прилив слез, заставляющий его только сильнее рыдать, дневник и джемпер выпадают из ослабленных рук, с грохотом рушатся на пол. Глаза Луи жжет, горло жжет, грудь жжет, голова Гарри склоняется под весом слез, и он чувствует, как Гарри кладет ладони на его предплечья, сначала почти невесомо, потом сильно хватая, словно хочет оставить там синяки, рыдания не прекращаются, всхлипы не утихают, Луи не может сглотнуть и моргнуть. Он вытирает слезу за слезой подушечками больших пальцев, пальцы касаются гладкой кожи, исчезают где-то в кудрях, он держит Гарри, собирает воедино все кусочки, вот-вот норовящие треснуть и раскрошиться. Он не хочет говорить 'все хорошо' и не хочет его успокаивать, вообще ничего не хочет говорить ему, потому что Гарри это нужно — выплакаться, а Луи хочет, чтобы ему стало легче, чтобы он не стыдился своих слез и не чувствовал себя слабым. Мимо текут минуты и вечность, Луи не отпускает Гарри, и Гарри не отпускает Луи. Луи не может. Просто, блять, не может оторвать руки. И взгляда. - С ним все хорошо? Луи вздрагивает от тихого шепота Гарри, сердце вновь разбивается, Гарри опускает голову ниже, ему стыдно, он такой тихий и маленький. - С ним будет все хорошо, да, - шепчет Луи, пальцы проходят по тонкой коже под глазами—от этого могут остаться впадины? Гарри кивает, рыдания стихают. Они стоят дольше, стоят вместе, и Луи все время смотрит. - Мне нужно собираться, - говорит Гарри, голова опущена, голос несчастен. Его хватка ослабевает, кончик носа розовый, ресницы мокрые и цепляются, лепятся к коже. - Я уезжаю. Сегодня вечером. Луи замирает, его тело медленно насаживают на кол. Что? - Я больше сюда не вернусь, - продолжает он. - Я не могу. Луи смотрит на него недоверчиво и совсем немного к хуям разбито, двигает рукой, чтобы пройтись большим пальцем по губам Гарри, вдавить слова обратно внутрь, никогда больше не слышать их. Он слышит, как ускоряется сердцебиение, смотрит, как веки Гарри дрожат от прикосновения, губы в тот же момент касаются ладони Луи; он смотрит на бледные закрытые веки с синими венками, смотрит, как Гарри вдыхает запах его кожи. Он вдыхает запах кожи Луи. Он дышит им. Расслабляется, освобождается, его клетки растворяются в клетках Луи, глаза закрыты, и он вдыхает запах его кожи, трется лицом о его пальцы, да еще так нежно, так благоговейно. Ебаный блядский пиздец. Луи умрет, умрет, Луи сейчас— Но потом он отстраняется. Он всегда отстраняется. И открывает глаза, обнажает пустой взгляд, отпетый и отстраненный, выскальзывает из рук Луи и отворачивается. - Нет, - глухо отзывается Луи, делает вдох, потому что это единственное, что он может выдавить из себя. Он трясет головой, наблюдает, как Гарри поднимает дневник, джемпер, другую книгу. - Ты не можешь уехать. Ты не можешь просто взять и уехать. Ты учишься в университете, в конце-то концов. Это не ебаный роман какого-то припизднутного автора, Гарри, ты не можешь просто убежать. - Мне не нужен университет. И ты это знаешь. Со мной все будет отлично, - голос хриплый, низкий. Тихий. Луи не знает, что отвечать. - Ты не можешь уехать. Гарри продолжает блуждать по комнате, класть вещи в чемодан, изредка тишина и безумие нарушаются резким порывом ветра, мерцанием свечи и развевающейся занавеской. Паническое отчаяние скребет затылок Луи. - Гарри—блять—ты не можешь—пиздец, ты не можешь уехать, так не делается! Та самая гребаная рубашка с белыми сердечками летит в чемодан следующей, небрежно мнется, остается лежать полускомканной тряпкой. Луи следит взглядом за его движениями, ладони морозит. Наступают очередные мучительные минуты тишины, Луи беспомощно наблюдает за Гарри, пакующим вещи, с каждой скиданной в чемодан вещью в сердце появляется очередная брешь, а потом его пульс учащается. Сердце бьется сильнее, каждый удар жестоко вбивается в хрупкие кости и дрожащую кожу. Вот-вот разобьет наполовину. - Возьми меня с собой, - выпаливает Луи от отчаяния. Он сходит с ума. Говорит, прежде чем думает, но как только слова озвучиваются, он понимает, что ни капли о них не жалеет, что именно это и хотел сказать больше всего, что это самая важная сказанная на эмоциях чушь за все его двадцать и один год существования в этом бренном мире, он стоит, бросив вызов, и не собирается брать свои слова назад. И Гарри замирает. - Возьми меня с собой, - повторяет он, шагает вперед, затаив дыхание. - Я хочу поехать вместе с тобой. Он паникует, он слепнет. Гарри медленно поворачивается, глаза широко открыты, взгляд яркий и осторожный. - Луи, - на выдохе говорит он, вырисовывает его имя в песню, - я не могу так с тобой поступить. - Возьми меня с собой, - снова говорит Луи, подходит к нему и смотрит в глаза, Гарри отводит взгляд, заманенный в ловушку, раненый и испуганный. Он хочет потрясти головой, но взгляд прикован к глазам Луи, внедряется в нутро, брови хмурятся. - В этом нет смысла, - шепчет он. - Ты вызываешь у меня желание делать все без смысла, - шепчет Луи в ответ и улыбается, в глазах Гарри что-то меняется. Может это, в своем роде, ответная улыбка. Гарри сглатывает, смотрит загнанно, поймано. Ошеломленно. - Это тоже не имеет никакого смысла. Луи находит в себе смелость улыбнуться шире. - Прекрасно. Я бы не хотел, чтобы хоть что-то звучало со смыслом. - 'Быть великим — значит быть непонятым' - бездумно цитирует Гарри, смотрит в одну точку отстраненным взглядом. Ребра Луи трещат. Он улыбается. - Значит, все решено? - спрашивает он, о чем он вообще говорит? О чем он просит? Что он делает? Что насчет отвержения? Что насчет Лиама? Насчет того, что он сделал? Что насчет Найла и Зейна и что насчет, что насчет, что насчет?? Он выходит из-под самоконтроля. Но ни о чем другом думать непозволительно, потому что он тонет в настоящем времени, пожизненно заключен в глазах Гарри. Из-за слов Луи с лица Гарри исчезают следы улыбки, остается только тьма. - Я не могу так с тобой поступить, - тихо говорит он. - Я не могу взять тебя с собой. Ты этого не заслуживаешь. Ты заслуживаешь гораздо... - его голос ломается, он останавливается, по лицу пробегает тень, гримаса. Луи смотрит на вены его горла, на то, как он сглатывает. - Тогда останься, - настаивает Луи, сжимая руку. - Я не—Я больше не буду тебя целовать, хорошо? Я больше—Я все-таки в первую очередь твой друг. Я не буду—парни вернутся, Зейн вернется. Он просто расстроен. Он... Он умолкает, когда Гарри начинает качать головой, глаза смотрят на губы Луи. Он резко выдыхает носом. Его тело не совершает ни малейшего движения, только лицо напряжено и грудь сильно вздымается. Досадные секунды текут и текут, взгляд Гарри прикован к его рту, разум Луи гудит, они стоят вместе как единое целое, окруженные открытыми чемоданами, ветром, мерцающим пламенем свечей и луной, опускающейся на горизонте. Разум Луи гудит болезненно быстро. - Зачем ты это сделал, Гарри? - спрашивает он—просто обязан—после затянувшейся тишины, шепотом. Настроение моментально меняется. - Что ты ему дал? Зачем? Что случилось этой ночью? Лицо Гарри вновь кривится в гримасе, но он молчит, взгляд движется с губ Луи вверх, к его глазам. Глаза стеклянные, но слез нет. - Зейн — мой лучший друг, - дрожащим голосом говорит он. На вопрос, конечно же, не отвечает. - Они — мои единственные друзья. Я не хочу, чтобы они смотрели на меня вот так. Только не снова. Я не могу здесь остаться, не тогда, когда Зейн так на меня смотрит. - Как? Голос Гарри становится еще тише и слабее, грозится перебиться сухими всхлипами. - Он ненавидит меня, Луи. Ненавидит, я не могу здесь остаться. Я не хочу. Луи игнорирует острую боль—как будто иголкой зашли под кожу—которую причиняют его слова. Он не хочет оставаться? Даже если здесь Луи? Луи не мог оставить Гарри, даже если бы попытался, даже если бы так было нужно. - Я не ненавижу тебя, - говорит он, отталкивая от себя мысли. Потому что сейчас речь не о его сердце—речь о сердце Гарри. - Я не ненавижу тебя, ни капли—Я просто тебя не понимаю. Ты никогда не давал мне понять тебя. Я хочу... - он останавливается, не зная, что говорить дальше. По комнате проходит свист ветра, залетевшего в окно. На его лице глубокая складка между бровями, он поднимает трясущуюся руку и осторожно касается щеки Луи. Касание как дуновение, как шелк по коже, но прошибает как электрический ток. - Ты не заслуживаешь—, - начинает он, взгляд смягчается, электрический заряд превращается в огонь. В красные раскаленные угли, разгорающиеся внутри, поджигающие самообладание. - Блять, прекрати говорить мне, чего я заслуживаю! - он рявкает злостно и раздраженно, цепляется за запястье Гарри, удерживает ладонь на месте. Ладно, может он и ведет себя немного эгоистично. Но сейчас ему можно, сейчас это позволительно. - Не оставляй за собой бардак, Гарри. Не надо. Мы во всем разберемся. Мы оба. Ты и я, - когда Гарри начинает мотать головой, Луи рычит и усиливает хватку на запястье. - Да. Только—только не уезжай пока что, ладно? Останься. Пожалуйста, останься. Гарри смотрит на него затуманенным взглядом, прижимает холодную руку к щеке. Вглядывается, словно пытается отыскать в его чертах сомнение, в словах — подвох. - Пожалуйста, - мягче повторяет Луи. Проходит сколько-то минут ничем не перебиваемой хлестающей тело Луи агонии. А потом взгляд Гарри становится яснее, уголки губ поднимаются чуть выше, и он кивает. Быстро, едва ли заметно, но кивает, и Луи облегченно выдыхает, отпуская запястье Гарри. - Хорошо, - на новом выдохе говорит он, - хорошо. Хотя бы на ночь, окей? Просто дай мне—дай поговорить с Зейном, он меня послушает. Я расскажу ему обо всем со своей точки зрения... может, я смогу на него повлиять. Я знаю, что ты не хотел причинять Лиаму боль— - Никогда, - перебивает Гарри, искреннее болезненное слово вырывается изо рта, смотрит широко открытыми глазами, потерянным взглядом. - Я бы никогда—Я бы в жизни не сделал это специально, - сглатывает он. Луи кивает. - Я знаю. И Зейн знает. В глубине души он знает. Просто сейчас он слишком расстроен, чтобы адекватно размышлять над этим. Я с ним поговорю. Он решительно пятится к двери, уверенность разливается по телу в сочетании с адреналином, истерией, паникой, переполняющими эмоциями и недостатком сна. - Что—сейчас? - Гарри хмурит брови. - Я не могу просить тебя об этом, Луи, - его голос полон сомнений. - Я с ним поговорю и вернусь, окей? Оставайся здесь. Только поговорю и вернусь. - Пожалуйста, не уезжай — на самом деле пытается сказать он. Гарри не отвечает. - Пожалуйста, - говорит Луи и останавливается, потому что Гарри стоит и молчит. Луи нужно услышать обещание. - Останься. Гарри продолжает молчать. Сердце Луи дрожит, горит, контузит и дробится. - Ради меня. Гарри поднимает глаза. - Пожалуйста, останься ради меня. Но тишина все тянется и тянется. И потом. Наконец-то. - На ночь, - обещает Гарри тихим голосом, встречается с Луи взглядом. - Я останусь на ночь. Луи чувствует в груди образование новой Вселенной. Спасибо, господи, всему на свете. Этого достаточно. Конечно же не самый лучший вариант, но достаточно хотя бы такой альтернативы. Он поворачивается и идет к двери, Гарри смотрит на него немигающим взглядом, из-под нахмуренных бровей. Смотрит на него, не обращая внимания на кудри, попадающие в лицо из-за ветра, прежде чем стремительно кидается вперед, не давая руке Луи коснуться дверной ручки. - Луи, - говорит он одновременно тихо и громко, голос поддается страху. Луи поворачивается. Гарри смотрит на него, взгляд живьем опаляет. - Прости, - говорит он разбито, немощно. - Я не знаю—тебя не было с нами вечером, и я не знаю, если в этом виноват—Я не знаю, если я— Я не хотел—, - он не договаривает, сглатывает, смотрит огромными глазами. Руки сжимаются в кулаки, безвольно расположены по бокам. - Спасибо. За то, что приехал. За то, что пришел сюда. Блять. Луи тает изнутри. - Я всегда прихожу, - говорит он, губы дергаются в самоуничижительной улыбке. - По крайней мере, к тебе, - он пытается звучать равнодушно, но в голосе слышится уродливая боль. Он облизывает губы. - Если в этом виноват я— Резкое молчание. Его сердце будто растягивают. Отторжение, отторжение, отторжение. - Это я должен извиняться, - говорит Луи. Отворачивается, смотрит куда угодно, кроме Гарри. - Я не должен был тебя целовать. Боковым зрением он видит, как Гарри напрягается. Луи проглатывает накатываемую желчь. - Ты нуждаешься в друге, - говорит он механическим голосом, старается звучать так, чтобы слова не дрожали. - И я понимаю, почему. Не знаю, чего я ожидал, просто... - он смотрит на Гарри, смотрит в его огромные, огромные зеленые глаза и на бледное, испуганное лицо, на нахмуренные брови, на красивые и красные губы, деформирующиеся в гримасу. - Я забылся. На секунду забылся и... - выдыхает через нос. Сейчас не время, Луи. Сейчас не время. Но кто, если не Луи будет игнорировать свое рациональное мышление, вместо этого подчиняясь чувству справедливости, сердцу и прочему дерьму; забылся тогда, забывается и сейчас, не может нормально думать, выходит из-под контроля. - Я подумал... Я подумал, может, если бы ты знал, что я... - останавливается, отворачивает взгляд, звонкость голоса вянет. Окей. Господи, он не может сказать это. Сглатывает вставший комок. - Я никогда больше так не сделаю, - вместо этого говорит он, блять, как же больно думать об этом. Все надуманные мечты терпят крах. - Я больше никогда не заставлю тебя проходить через это. Он не смотрит на Гарри, но слышит его дыхание, его резкие выдохи и глубокие вдохи, и видит, как трясутся его руки. Но посмотреть не может, не может, не может. - Я не.... Я не хочу заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь, - продолжает он, выдыхает и заставляет себя поднять глаза. - И я никогда не буду от тебя этого требовать. Господи, блять, помоги. Гарри смотрит на него, разинув рот, усталый и розовощекий, олицетворение чего-то между замешательством, и оцепенением, и ужасом, он просто смотрит прямо в глаза и ничего не делает. - Пожалуйста, не уезжай. Хорошо? Я вернусь. Я вернусь и все исправлю, - тараторит Луи, потому что его слова ужасные, постыдные, жалкие. Он пришел сюда, чтобы узнать, что на самом деле случилось с Лиамом, потому что Лиам пострадал —сильно пострадал—и вместо этого он выставил себя кретином, набросился на Гарри со своими жалкими любовными проблемами, и зачем? Зачем он это делает? Почему он не может остановиться? Почему он вечно тонет в Гарри и не может адекватно думать? Почему он концентрируется на этой чуши, на этих ебаных собственных эмоциях вместо действительно важных вещей? А может, это все же важно. Он не знает. Но что он знает точно — ему нужно съебывать отсюда как можно быстрее. - Я вернусь, - как будто при наступающей лихорадке говорит он и захлопывает дверь, оставляя Гарри стоять в полутемноте с открытым ртом и широко открытыми мокрыми глазами.**
То что сейчас еще ночь—или очень-очень раннее утро—до него дошло только у ворот университета. Матернувшись, он повернулся и пошел в свою квартиру. Может быть поспать, может быть просто чай выпить, может посидеть в тишине. Но вернулся он только потому, что, во-первых, Зейн все еще был в госпитале, сидел и в одиночестве ждал приезда родителей Лиама, и во-вторых, Луи был не в состоянии сейчас разговаривать с Гарри. Не тогда, когда он едва, блять, держится. Не тогда, когда он вывернул себя наизнанку, рассказал о всех чувствах, эмоциях и словах, которые не понимает. Сейчас есть более важные вещи. Кроме того — сколько раз Гарри еще должен отвергнуть Луи, чтобы до того наконец дошло? (Видимо, дохуя.) Погрязший в мыслях, он открывает дверь в квартиру, небо все еще черновато-синее, звезды уже не такие яркие, и очень слабый намек на солнечные лучи появляется на горизонте. Погрязший в мыслях, включает свет и не видит фигуру за столом, сидящую в темноте, не видит пальцы, вцепившиеся в блондинистые волосы. Он хочет ударить по кухонному столу со всего размаха и—может? —поплакать, и чуть не ударяет Найла. - Еб твою мать! - вздрагивает он и отпрыгивает, когда Найл поднимает голову. Он глубоко вздыхает, зажмуривает и открывает глаза, затыкает мысли, и на выдохе с облегчением произносит: - Найл??! Но Найл молчит. Он скользит руками вниз по лицу, поворачивает голову в сторону, его кожа оттенка слез, мутная и сырая, он одет с иголочки и в то же время пиздец как паршиво выглядит. Что происходит? - Найл? - снова спрашивает он, осторожно подходя к парню, осматривая его. С ним что-то.... не так. Просто не так. Найл — яркий, живой и ни к чему не восприимчивый. Не такой. - Что случилось, Ирландец? - спрашивает он, смахивая все на случайность, на неправильно падающий свет, на недопонимание, но Найл мотает головой и— Луи кажется, что он только что слышал... тихий всхлип? Настоящий всхлип? Взволнованный, паникующий и пиздецки расстроенный—это еще более душераздирающе, чем эмоциональный срыв Зейна—Луи обвивает его плечи рукой, прижимает его к себе сильнее, и Найл тут же льнет, прижимается сильнее, плечи дрожат, и он молча плачет. Что случилось что случилось что случилось. Кровь Луи барабанит в ушах. (Самая. Худшая. Ночь. На свете. ) Так они и сидят вдвоем на кухне ранним утром — Луи спокойный, потому что стал специалистом в сдерживании слез, обнимает Найла и пытается впитать в себя все, что сейчас происходит, и Найл трясется, изредка издавая тихие болезненные звуки, а Луи только слушает, потому что ничего сделать не может. Уже позже всхлипы стихают, дрожь в теле почти прекращается, и Луи ждет. - Я проебался, - прерывает тишину Найл хриплым дрожащим голосом. Луи садится рядом с ним, в сердце колет от такого тона. Найл опускает руки, его лицо в красных пятнах—следы от ладоней—волосы грязные от постоянного пропускания их через пальцы и остатков лака, глаза опухшие, красные, тусклые. Он выглядит разбито и сломано. Луи сглатывает. - О чем ты? - мягко, осторожно спрашивает он, не разжимая сильной хватки за плечо. - Я сильно проебался, Лу, - выдыхает он, его лицо кривится, он сильно зажмуривает глаза, блять, нет, нет, нет, за сегодня было слишком много слез. Луи так устал. - Ты слышал, что случилось? - продолжает Найл, проглатывая слезы, дыхание медленное и шаткое. Он мельком смотрит на Луи и опять отворачивается, скрещивает руки на груди. - Сегодня? С Лиамом? - Да, - Луи горько кивает, усиливая хватку за плечи. - Поэтому я и приехал. Меня привезла мама. Найл кивает, делает глубокий вздох ртом, пытается сосредоточиться и не кинуться снова в слезы. - Добрая женщина. Луи ухмыляется. - Ага. Спасибо тебе за это. Найл сжимает челюсть, с лица словно мигом уходит вся краска, все соки, отливает вся кровь. - Нет. Нет, не говори так, - голос такой, словно его душат, блять, да что случилось? - С ним все будет хорошо, - ласково заверяет Луи. - Хочешь пойти к ним? Там сейчас Зейн. Скоро приедут родители Лиама, либо они уже там— - Блять, Луи, хватит! Хватит! - говорит Найл, отталкивает его, вырываясь из объятий, и вскакивает с места. - Я... - он подходит к окну, напрягаются плечи. - Ты, блять, что? - растерянно спрашивает Луи. - Что случилось, Найл? С ним все будет хор— - Это сделал я. Тишина. - Что? - все так же растерянно спрашивает Луи. - Сделал что? - Я сделал это с Лиамом. Я дал ему это дерьмо. И сам тоже принял. Ебаный. Пиздец. - Ты дал... - безэмоционально повторяет Луи. - Я не знаю, просто... Блять, мы же выиграли—мы выиграли, Луи! Каждую ебаную номинацию выиграли именно мы, и я охуенно проводил время, и слушал всю похвалу и комплименты, и предложения людей, их восхищения, и блять—блять, я просто... Я чувствовал себя на вершине мира, понимаешь? - он смеется, сухо, пусто, проводит рукой по волосам, смотрит в окно на пробуждающееся небо, повернувшись спиной к Луи. - А Лиам-то всегда на все согласен, и я дал ему... и так получилось, что эти таблетки были полным дерьмом... некачественным, ужасным дерьмом, Лу. Это я, блять, дал их ему. Мне надо было остаться и посмотреть, как он отреагирует, а я ушел и— Луи не видит его лица, слова резко обрываются. Луи едва видит перед собой, в его глазах размытые пятна, у него только что мир, блять, перевернулся. В ушах тарабанит тираду кровь. - Почему ты ничего не сказал? - дерганным голосом спрашивает Луи, огромными глазами смотрит Найлу в спину. Голову штурмуют собственные мысли. Что что что. - Я испугался, - тихо признается Найл. Прохладная синева увядающего ночного неба освещает его бледную кожу, впитывается в его спутанные пряди волос. - Я пиздец как испугался и ушел, - сглатывает он. - Я просто ушел, - голова резко наклоняется, словно обрываются нитки, что держали ее. Луи нагружают мысли. Он пытается переварить информацию, думает о Рори, думает об исчезновении Найла, о ярости Зейна на Гарри и—Гарри. Блять. - Какого хуя ты ушел? Какого хуя ты ничего не сказал Зейну? - Луи резко встает и спрашивает, но он не злится. Он не может сейчас злиться, слишком многое произошло, слишком много из него высосали, на ярость и ненависть не остается ни сил, ни места. - Найл, ты же пиздец как дерьмово поступил. Ты же лучше этого. Он мог умереть, и ты бы просто спрятался?? - Я знаю. - Ты знаешь?? - Да, блять, да, знаю, - Найл повышает голос и поворачивается. Лицо перекошено от боли, на лбу залегла морщина, лицо сине-белое, прозрачное. - Я поговорю с Зейном. - Хорошо, - Луи подходит к нему. - Я пойду с тобой. Сразу же, как наступит утро. - То есть через час. Луи кивает. - Через час. В воздухе витает напряжение, и Луи все еще нихера не понимает. - Гарри сказал Зейну, что это сделал он, - он медленно и осторожно озвучивает свои мысли, наблюдая за реакцией Найла. Найл моргает чуть сильнее обычного, лицо окатывает удивлением. - Что? - Гарри сказал, что это сделал он. Зейн его чуть не убил. Он был рядом или...? - спрашивает Луи, его сердце начинает стучать быстрее, потому что недостающие куски начинают складываться, там, где были несовпадения, теперь появляются объяснения. - Нет, его с нами не было, - удивленно отвечает Найл. - Он был за углом, хандрил из-за тебя. Луи сейчас стошнит от головокружения. - Что? - Он всю ночь был как сам не свой. Почти ни с кем не разговаривал. Постоянно пялился в свой ебаный телефон. Он даже от Гримми отвернулся. Господи. - Тогда почему он... - Луи пытается найти ответ на свой вопрос. Ноль вариантов. Блять. - Я должен поговорить с ним. - Я должен поговорить с ним, - озадаченно бормочет Найл, Луи останавливает его, когда тот поворачивается в сторону двери. - Нет, пожалуйста. Дай мне—дай сначала я с ним поговорю. Мне нужно поговорить с ним наедине. Первым. Потом поговоришь ты, окей? - с надеждой в голосе спрашивает Луи, пристально смотрит на Найла, балансирует на грани. Не сорваться, не ринуться первым. Сердце колотится как бешеное. Найл кивает. - Да, окей. Конечно. Только. Только скажи ему, что я обязательно расскажу Зейну правду. - Конечно. Я напишу тебе, когда мы закончим. Придешь потом, да? Или—ай, ладно, - Луи едва может думать и составлять предложения. Стук сердца оглушает все остальные органы. Найл снова кивает. - Да, все норм, окей. - Окей. Они смотрят друг на друга, а потом Луи кидается вперед, обнимает Найла сильно, почти яростно. Найл застывает, его тело сковывается от неожиданности, но потом он расслабляется, выдыхает и оборачивает теплые руки вокруг тела Луи. - Мы все исправим. Это полный пиздец, я знаю, но все будет хорошо, - говорит он приглушенным тканью блейзера Найла голосом. Найл кивает. - Виноват я, поэтому я сам все исправлю, Томмо. Я облажался, а не ты. И сам попытаюсь все исправить. Ну, то что еще можно исправить, - он ослабляет хватку, эмоции на лице прочитать невозможно. - Не знаю, как такое вообще исправляют. - Может, 'исправить' не совсем то слово, - говорит Луи. - Мы справимся с этим. Все мы. И когда Лиам проснется, мы все с ним основательно поговорим, окей? Найл кивает, пытается нормально улыбнуться. - Окей. А теперь иди. Покори своего принца. Луи грустно улыбается. - Боюсь, никаких покорений принцев не будет. Все не так. Он нуждается только в друге, Найл. Найл по-настоящему ухмыляется. - Он нуждается в тебе, вот и все. Давай. Вали уже, - смеется он, и Луи еще раз его обнимает и выходит за дверь.**
Он открывает дверь и сразу же находит взглядом Гарри, сидящего за столом перед открытым дневником. Гарри просто смотрит на тетрадь, положив руки на колени, просто пялится. Щелчок закрывающейся двери возвращает его к жизни, он резко поднимает голову, лицо на миг озаряется. И они смотрят друг на друга через всю комнату. Рука Луи на дверной ручке, куртка распахнута. Гарри сидит за столом, розовато-желтые лучи солнца подсвечивают кончики кудряшек, плечи ссутулены и сжаты. - Ты этого не делал, - говорит Луи и делает шаг в его сторону. - Ты сказал Зейну, что это сделал ты, но ты не делал. Лицо Гарри дергается, но он ничего не говорит. И Луи продолжает. - Это сделал Найл. Сейчас он у нас в квартире. Он мне все рассказал. Он не знал, что ты взял вину на себя. Понятия не имел. Но он все исправит. Как только взойдет солнце, он пойдет и расскажет Зейну. Гарри кусает губу и молча смотрит за движениями Луи. Луи доходит до стола, коленями упираясь в древесину вишневого дерева. Он смотрит на Гарри сверху вниз. Пиздец, как же он влюблен. - Нахуя ты это сделал? Думал, Лиам не скажет правду? Думал, Найл ничего не расскажет? Зачем ты это сделал? - Я сказал Зейну еще до того, как узнал, что Лиам оправится, - тихо говорит Гарри. И продолжает смотреть. - А Найл? - Я дал ему шанс, - Гарри сглатывает и пристально смотрит. - Его карьера, Луи. Он так хорошо сегодня сыграл. Он же просто ребенок, ему все дороги открыты. И подобный инцидент может разрушить его жизнь— - А твою нет?! - перебивает Луи, Гарри стоит на своем, мотает головой. - Лучше я, чем он. Луи едва удерживается, чтобы не открыть рот. - Найл хороший. Найл хороший человек. И у него будет хорошая жизнь. Он этого заслуживает. А я что? От меня ожидают подобных действий. Никого бы не удивило, что это сделал я. И я хотел сказать Найлу, хотел, но— - Но я добрался до него первым, - заканчивает Луи, наблюдая, как Гарри нерешительно к нему подходит. - И теперь он расскажет Зейну, и Лиам расскажет Зейну, и— блять, Гарри, о чем ты думал? Твое признание было нахуй никому не нужно. Решил в мученики заделаться? И, блять, ради чего, придурок! Он хочет злиться, но не может, его голос на грани истерического спокойствия, облегчения. - Прости, - под нос выдыхает Гарри. - Хватит извиняться. - Прости. - Блять, - вздыхает Луи и усмехается, потирая глаза. Он смотрит на Гарри, пробегает взглядом по всему телу и еще раз смеется, мотая головой, блять, какой же пиздец творится. - Значит, ты все же остаешься? - в голове крутится только это. - Насовсем? Гарри внимательно на него смотрит. - Возможно. - Никаких 'возможно'. Останься. Ну же—тебе больше незачем уезжать. Он молчит, подозрительно много молчит, вместо этого смотря на Луи. И в конце концов кивает, совсем слабо, но это хоть что-то, и его взгляд буквально буравит Луи. - Прекрасно, - говорит Луи, расслабляя все мышцы в теле. - Что ты тогда имел в виду? - задает он неожиданный вопрос странным голосом. И смотрит на Луи, яростно, впивается взглядом как коршун лапами в добычу, руки расположены по бокам. Луи моргает. - Тогда? - Когда ты сказал, что не будешь от меня 'этого' требовать? Ох. Ну все, пиздец. Луи сглатывает, наклоняет голову, прочищает горло. Ебануться. - Ох. Эм. Ну. Я— - Что ты имел в виду, когда сказал, что 'ты не знал, чего ожидал'? Когда ты сказал, что забылся. Взгляд на Луи буквально, блять, выжигает дыры. Голос тоже кажется странным. Блять блять блять. - Просто... - начинает он, оглядывая полупустую комнату, расслабляет плечи на выдохе. Усталый, он смотрит на Гарри, в эти огромные проницательные глаза, медленно поджаривающие тебя на огне инквизиции. - Ты важен мне, - признает он тихо, открыто, обнаженно. Его голос дрожит от давления чувств, которым он разрешает уйти из головы, выйти наружу. - Ты очень, очень мне важен. Ты многое для меня значишь. Я не знаю, как так получилось, и в какой именно момент все перевернулось вверх тормашками, но так уж оказалось, что ты для меня теперь очень много значишь. И это очень крохотное, и в то же время очень громадное чувство... И оно тихое. Оно тихое и до безумия мощное, и оно настолько въелось, что иногда я просто забываю о нем. Но в какие-то моменты оно полностью окатывает меня и я... я забываюсь, или что-то в этом роде. Я забываю, что я не должен. Что я не могу. Забываю, потому что в такие моменты я думаю только о том, как сильно я— Нет. Нет нет нет. Он не может сказать этого. Он не может так поступить с Гарри. Не с тобой. Он закрывает рот, втягивая воздух. Глаза Гарри становятся еще больше—это вообще возможно?—и смотрят на него, все его тело повернуто к Луи, сконцентрировано на Луи, он как сгущенная энергия, готовая рвануть в любую секунду и навсегда изменить мир. Как секунда до Большого Взрыва. Гарри и есть Большой Взрыв. Луи смотрит в ответ, засовывает руки в рукава жакета и сильно сжимает ткань—ему нужно ухватиться, вцепиться хоть во что-то—пытается ровно дышать—блять, он опять вывернул себя наизнанку, снова себя опозорил, вновь иссушился—пытается успокоиться и расслабить напряженные мышцы лица, не показывать, как же больно и— - Скажи. Голос Гарри мягкий, уверенный, хриплый, застревает в горле. Луи как будто дают пощечину. Он сильнее сжимает ткань рукава. - Чт— - Скажи, - повторяет Гарри, его веки дрожат, в глазах испуг и твердая решимость, на лице читается лишь уверенность, медные кудри обрамляют фарфоровую кожу. - Сказать что? - задерживая дыхание, спрашивает Луи. Что он просит? Не может же... - Скажи, - повторяет Гарри и делает шаг вперед. Его глаза становятся стеклянными, смотрят на Луи так, словно он — единственное, что существует во Вселенной, и блять. - Пожалуйста, - последнее слово едва не шепотом. И Луи снова забывается. - Я люблю тебя, - после секундной паузы говорит он, понимая, что во всем мире исчезает кислород. Он горит, горит на ебаном огне и не может оторвать взгляд от глаз Гарри. - Вот, - вскоре добавляет он, нуждаясь в уменьшении давления, в снятии стучащего в ушах напряжения, но изо рта слово вылетает как нечто слабое и хрупкое, словно произнесенное из последних сил, и он не чувствует лица, и даже не знает, смог ли выдавить улыбку. Он не знает, чего ожидал от Гарри. Но уж точно не того, что тот сорвется в слезы. Одной быстрой цунамической волной Гарри сносит, разрывает слезами, и он плачет, плачет, плачет, зарываясь лицом в ладони, и блять, нет, Луи слишком много слез видел за сегодня. - Кудряшка, - тихо говорит он и хочет засмеяться и сбросить с себя все тяжелое, маловажное, потому что он устал гореть на вечном огне; делает шаг вперед. - Я... - но он не знает, что говорить. Гарри плачет. Но потом. Но потом он внезапно качается, телом резко подается вперед, Луи ловит его, и Гарри в него вцепляется, вцепляется в грудь, зарывает свое лицо в его шее и держится за Луи изо всех сил, и плачет, хватаясь трясущимися руками за ткань, впиваясь пальцами в кожу. Луи в недоумении—нет, блять, он шокирован, поражен и запутан—обнимает его в ответ, не понимая, отвергли ли его таким образом, отмахнулись или что, он просто обнимает в ответ. Спустя какое-то время Гарри наконец поднимает голову, всхлипывает и прерывисто дышит. На его лице читаются сплошные эмоции, нагое облегчение, вперемешку. Все сразу. И прежде чем Луи успевает нежно дотронуться ладонью до его щеки, прежде чем успевает рассмотреть его лицо, понять, что он чувствует, навсегда запомнить, Гарри подается вперед красными полуоткрытыми губами, сырыми щеками и слипшимися ресницами и он— Он целует Луи. Он целует Луи, запуская руку в волосы, другой рукой цепляясь за жакет, и он все еще плачет, а Луи умирает. А может уже мертв. Поцелуй мягкий, тревожно мягкий, нежный, медленный, как капли дождя, падающие с мокрых листьев. Как будто он пытается быть осторожным, будто он смакует, словно держит нечто хрупкое, хотя Луи кажется, что его заперли в мраморе. Такое разительное отличие от их прошлого поцелуя, от их прошлого паникующего и отчаянного слияния. А потом Гарри резко вдыхает сквозь слезы, отстраняется, разрывает поцелуй прежде, чем Луи успевает опомниться и ответить на него—а после целует в уголок рта, и все, теперь Луи безусловно мертв. Он едва понимает происходящее, едва держит себя в вертикальном положении, прерывистые вздохи Гарри теперь ощущаются на щеках Луи, мокрый поцелуй за мокрым поцелуем—скулы, челюсть, нос, лоб, виски, веки, маленькое расстояние между бровями, ямочка между губами и носом, подбородок—он просто выцеловывает Луи, мажет по лицу влажными сладкими губами, благоговейными, внимательными, издыхающими, лицо Луи мокрое от слез Гарри, поцелуев Гарри, от Гарри, и это самое идеальное чувство на свете, самый великолепный момент, переплетающийся с восходом солнца и порывами ветра, облизывающими кожу холодными дуновениями. - Я думал, - начинает Луи, путается рукой в волосах Гарри и смотрит, смотрит на его розовые щеки и дрожание ресниц, пока он касается губами лица Луи. - Я думал, тебе нужен друг? Гарри останавливается, оставляет последний рваный поцелуй рядом с левым ухом, мотает головой и вцепляется в Луи сильнее. - Мне нужен ты, - говорит он, встречается с Луи взглядом. Его глаза сверкают. Блять, они сверкают и искрятся, ярче, чем восходящее солнце, важнее, чем восходящее солнце, теплее, чем все солнца на планете во всех измерениях бесконечной Вселенной. Они — столкновение звезд, сверхновых, лун, туманностей, они коллизия всего сущего. - Я не знаю, чего я—Я ничего не знаю, - говорит он, берет лицо Луи в руки, искренне смотрит. - Мне нужен ты. И ты гораздо больше—ты гораздо больше. И я— - Ты ушел, когда я поцеловал тебя, - говорит Луи, растерянный, бездыханный, водит подушечками пальцев по голове Гарри, заставляя его веки дрожать как сломанные крылья мотылька. - Ты ушел, и я подумал— - Ты гораздо больше этого, - перебивает Гарри пылко, одержимо, хватает, горит. Его взгляд уже не такой мутный, слез больше нет, ресницы все еще влажные, сверкают под приглушенным светом и восходящими, просыпающимися солнечными лучами. - Я не мог так с тобой поступить. Я не мог. Не с тобой, Луи. Ты гораздо больше. Ох, Гарри. - Ты можешь, - с нежностью говорит Луи, подносит руку к его лицу и проводит подушечками пальцев по гладкой бархатной коже. Гарри закрывает глаза, льнет к нему, тает от прикосновений. Луи умрет. - Нет, - бормочет Гарри, глаза закрыты, ресницы щекочут пальцы Луи. - Я хочу все сделать правильно, Луи. Все по-другому. Потому что ты другой. - Ты другой, - говорит Луи, потому что теперь может, потому что готов пойти ко дну, готов заново полностью вывернуться, готов взорваться. Теперь он улыбается, теперь он может ощущать болезненную, широкую, ослепляющую улыбку на своих губах, губы Гарри тоже поднимаются вверх. - Я никогда не встречал такого, как ты. Ты воскресил мою веру в человечество, Кудряшка. Одним только своим существованием, - он смеется, улыбается, проводит пальцами по губам Гарри, чья улыбка становится шире, чей взгляд впивается в Луи, яркий и искренний взгляд. Кружащий голову, отрезвляющий. - Только потому что кто-то вроде тебя существует... Ты заставил меня вновь влюбиться в этот мир. У Гарри на мгновение перехватывает дыхание. Но Луи понимает. И ему нравится, что он понимает это чувство. - Ты подарил мне мир, о существовании которого я не знал, - успокаивающе шепчет Гарри в ответ, смотрит на Луи с нежностью, с трепетом, с обожанием. Блять, где весь воздух?? Сердце Луи взмывает. Взмывает над верхушками деревьев, на птичьих крыльях, прорывается сквозь облака и гонится за Солнцем. - Я всегда готов дарить тебе все на свете, - говорит Луи, голова кружится, воздух одуряет. Он под наркотическим кайфом? С ним все хорошо? Разве какая-то гребаная эмоция может творить такое с людьми? Его будто и правда накачали. Он пиздец как счастлив. - Я всегда готов дарить тебе все на свете, - копирует Гарри, искренне, и они смотрят друг на друга, теряются друг в друге, Гарри широко улыбается и опускает застенчивый взгляд на губы Луи. - Если ты этого хочешь, - тихо добавляет он. - Я хочу лишь того, что ты можешь мне предложить, лишь то, что ты хочешь мне предложить, и то, что я смогу дать взамен. То, что я всегда смогу тебе дарить, - улыбается Луи, наклоняется вперед. И целует его, ища утешение и комфорт в атласных губах Гарри, которые мгновенно поддаются и раскрываются. Целует, потому что может, наконец-то может, потому что теперь это нормально. Это то, чего хочет Гарри. До охуения. Сильно. Счастлив. - Всегда? - хихикает Гарри сквозь поцелуй, губы теплые и красные как яблоки. Он хихикает. Этот ублюдок хихикает и льнет ради еще одного поцелуя, невозможно мягкого и невозможно идеального, льнет к телу Луи и—клик —как пазл. Они целуются так, будто целовались так ебаную вечность, и совпадают друг с другом как ключик с замком, и Луи так омерзительно сильно счастлив. Ему кажется, что он слышит, как мир вздыхает с облегчением. - Всегда, - подтверждает он, и они слегка отстраняются друг от друга. Гарри теплый, розовощекий, цепляется за Луи, еще никогда он не был таким спокойным и таким нежным. - А теперь, - говорит он, а Гарри подается вперед и с нежностью прижимает свое лицо к Луи, потому что тоже может. Жмется к нему как котенок, вдыхает его, прижимается полностью. Луи чувствует сладкий запах его кудрей, слышит его дыхание. И шире улыбается. Парит над миром. - Нам надо зайти за Найлом. А потом пойти к Зейну. Он ощущает кивок Гарри. - Вместе, да? - шепчет Луи и целует в висок. Он чувствует кожей его улыбку, а потом и видит ее, когда тот поднимает голову со спутанными кудрями. Его улыбка одурманенная, ликующая, практически сонная, словно пьяная. - Да, - счастливо соглашается Гарри. Луи порывается и целует его снова, прижимает к себе сильнее.**
Все происходит гораздо лучше, чем Луи ожидал. К моменту их прибытия в госпиталь Лиам уже приходит в сознание, и родители, и Зейн перестают сновать туда и обратно. Он широко улыбается, как только видит Луи и Найла, улыбка лишь слегка тускнеет, когда он замечает и Гарри. - Мне надо с тобой поговорить, - сразу же говорит Найл, Зейн отрывает взгляд от Гарри и сосредотачивается на Найле, тот выглядит потрепанно, за исключением слабоватой хитроватой улыбки и подмигиваний, которые он посылает Луи. (Он заметил, как Гарри сцепил руку Луи со своей, когда они сидели в машине. Он заметил, и Луи было абсолютно похуй, потому что он все еще витал в облаках, даже выше, поэтому он уверенно сжал ладонь Гарри в своей и переплел пальцы.) Зейн непонимающе кивает. - Ладно, - говорит он, и они уходят — Зейн, а за ним Найл с сутуленными плечами. - Ну, он хотя бы не ударил меня, - бормочет Гарри, наблюдая, как они скрываются из виду. - Он бы тебя не ударил, - уверяет Луи, тыкая в его бок, и когда Гарри поворачивается и смотрит на него, тучи рассеиваются. Луи улыбается. - Тем более, он бы не успел—Найл все исправит. Гарри кивает, сжимая руку Луи. - Мы можем увидеть Лиама? - Да, конечно, - кивает Луи, проводя пальцами по пальцам Гарри. - Скоро увидим, любимый. Любимый. Упс. Слишком рано? Но Гарри улыбается, тянет Луи на себя и целует его —открыто, свободно, ново, красиво, беспрепятственно. И может эта мысль неуместна, но Луи кажется, что Лиам бы их одобрил.**
- Мне надо пройти реабилитацию, - первое, что говорит Лиам, когда они к нему приходят. Он выглядит как мертвец, хмурый, слабый, бледный. И это самое первое, что он говорит. Зейн вздыхает и трясет головой, но ничего не комментирует, только держит за руку, сидя рядом с койкой. Он вернулся от разговора с Найлом минут десять назад, и был гораздо спокойнее, чем Луи ожидал. - Он мне рассказал, - говорит он Гарри. - Прости, друг, - слегка потерянно пожимает плечами. - Прости. - Ты не должен извиняться, - тихо отвечает Гарри, смотрит ему в глаза. - Тебе не за что. Несмотря на обстоятельства, Зейн ухмыляется и поднимает брови. - О, поверь мне. Есть за что. Гарри пожимает плечами и отворачивается. Луи сжимает его руку. - Где Найл? - спрашивает он. Зейн вздыхает, трет заднюю часть шеи. - Он пошел домой. Ему стыдно, он сказал, что не может посмотреть Лиаму в глаза. Луи вздыхает. - Ты... рад этому? - осторожно спрашивает он. - Не особо. Я не... - он снова пожимает плечами. - Я не виню его. Наверное. Теперь, когда я знаю, что с Лиамом все будет хорошо... Просто хочу, чтобы все это поскорее закончилось. Теперь я могу адекватно думать и просто хочу двигаться дальше. Зачем бессмысленно терзаться, - он поднимает взгляд и слабо улыбается Луи. - Все будет хорошо. Облегчение затопляет все остальные чувства. - Отлично, - кивает Луи. - Вся ситуация, от начала до конца, дерьмовая. Но. Как ты и сказал. Все будет хорошо, - он переводит взгляд на Гарри и понимает, что тот все это время смотрел на него, нежно улыбаясь. Сердце сжимается. - Все будет хорошо, - снова говорит он. И теперь, когда Лиам очнулся, они все вместе уселись в палате, и самые первые слова, вылетающие из его рта, о реабилитации. - Мне похер, что ты там должен пройти, придурок. Ты жив, - улыбается Луи и нежно его обнимает. Его вечный страх — сломать человека. Лиам надувает губы. - Это ужасно. Это могло угробить меня. - Малыш, все проходят реабилитацию. Все будет хорошо, - успокаивает Зейн. - Тебя не затянет снова, если ты не позволишь, - он молчит и серьезно смотрит ему в глаза. - Мне кажется, это поможет. Лиам опускает голову. - Да, надеюсь, - когда он поднимает голову, в его глазах стоят слезы, а улыбка дрожит. Он смотрит на Зейна, тянется к его руке и сжимает. - Я люблю тебя, - грустно улыбаясь, говорит он. Зейн сглатывает, на лице появляется очаровательная улыбка. - Я тоже тебя люблю. Луи смотрит на это, ощущая сдавленность в груди. Это — эмоции, которые он понимает. Он чувствует, как Гарри прижимается к нему ближе. Он понимает.**
Когда Лиама начинает клонить в сон, они выходят в холл, в том числе и Зейн. - Я хочу поговорить с тобой, - говорит он Гарри, в глазах полно сожаления, Гарри кивает, кидает взгляд на Луи и идет за Зейном. Луи улыбается, хочет подбодрить его большим пальцем вверх, но телефон вибрирует, и он переключает внимание на него. Найл. 'Ты когда придешь? Мне хуево' Луи чувствует легкий укол совести—Найл единственный, кто не с ними. Единственный отсутствующий. Луи по нему скучает. Он набирает быстрый ответ. 'Скоро буду' 'с гарри?' Луи отрывает взгляд от телефона и смотрит на Гарри, освобождающегося из объятий Зейна. Он улыбается, искрится и светится, его глаза цвета солнца отдают бликами как поверхность чистого озера. Его кожа теплая, румяная, яркая. Он медленно поворачивается и встречается взглядом с Луи, глаза начинают сиять еще ярче. Луи чувствует разливающееся по телу тепло. Тепло, которое он теперь будет ощущать вечность. Когда он хочет улыбнуться в ответ, до него доходит понимание, что все это время он и так улыбался. Раскрасневшись, он возвращает внимание к телефону, набирает ответ и кладет телефон в карман, направляясь к Гарри и Зейну, хватает Гарри за руку под пристальный и довольный взгляд Зейна. Луи улыбается, Гарри улыбается, и оба знают, что больше не смогут отпустить друг друга. 'Да. С Гарри.'* КОНЕЦ. (ПОЧТИ)