Сожженные дотла

      Они работали на износ, не жалея ни себя, ни друг друга — и никто из них не посмел сказать что-то против. Восстанавливали разрушенную Галактику, буквально вдыхали жизнь в покрытые пеплом времени руины и заставляли былое величие расправить свои некогда сломанные незримые крылья.       У них была цель, и они шли к ней.       У них были силы, и они их испивали до дна.       А еще были незаживающие раны — и они научились их не замечать.       Все постепенно возвращалось на круги своя: планеты оживали, Альянс (а точнее то, что от него когда-то осталось) поэтапно наращивал военную и экономическую мощь, вновь из пустого места превращаясь в ферзя в Галактическом и вселенском сообществе, а сенши заняли причитающиеся им с первого рождения места, и их головы наконец-то увенчали короны. Однако вместе с юпитерианскими изумрудами и венерианским золотом они ощутили тяжесть той жизни, к которой так когда-то стремились.

       …и корона стала их крестом, который они вынуждены были нести, и стало все равно на количество бед и несчастий, что им пришлось пройти.       Спустя некоторое время после пробуждения, настало время дипломатии. Каждый желал увидеть ожившую легенду, возрожденный Альянс, успешного преемника своего далекого предка.       Им приезжали поклониться и отдать дань уважения: кто-то был благодарен за то, что когда-то они спасли Галактику от почти неминуемой смерти, кто-то за то, что они вернулись и восстановили мир и отсутствующий веками порядок в Системе. А кто-то поклонялся им как Богам, заставившим смерть отступить и подарившим всем шанс на жизнь.       …если бы кто-то из тех венценосных знал до малейшей детали, через что пришлось пройти нынешним правителям Системы, он бы не поверил. А если бы поверил — замолчал бы и не бередил их беспокойные души.       Конечно, было по-другому. 
       Конечно, было тяжело.       Никто из них не думал, что будет просто. «Просто» для них ничего не было и ничто не давалось, однако несмотря на это, никто не предполагал, что будет настолько сложно. 
И хотя одновременно казалось, что предписанная им ещё тогда, в эпоху Серебряного Тысячелетия судьба сбылась — они заняли трон, принадлежащий им по праву, а в Системе воцарился бесконечный благодатный мир (пусть и с опозданием в несколько миллионов лет) — никого из них не покидало чувство неуместности всего случившегося. 

Словно была это… не их жизнь. 
       Они были готовы к этому. Или думали, что готовы: вряд ли у них тогда было время размышлять над этим. 
      И они не хотели с этим смириться, потому что просто не умели.       Они чувствовали непомерную ответственность за все, что тогда происходило и произойдет, а потому не позволяли унынию одержать победу, однако нервы были не вечные — и иногда в девочках — именно в девочках — и в новоявленном короле бушевала и бесновалась безмолвная истерика, которая быстро заканчивалась благодаря осознанию, что кроме них — некому.       И самым страшным было то, что жить им так предстояло теперь вечно.

 Они старались не думать о том, что когда-то было сказкой, превратившейся в суровый кошмар, но совсем забыть не получалось. После пробуждения было чем заняться, а потому подобные мысли посещали не так часто, но с течением времени они все-таки стали нередкими гостьями в головах… четверых. 

И чем чаще они закрадывались на задворки сознания, тем отчётливее снились сны, тем ярче представал образ тех, кого они когда-то любили, и кого они, согласно логике и здравому смыслу, обязаны были забыть, тем больше они были недовольны той справедливостью и той жизнью, которую когда-то они выбрали (или выбрали за них — вряд ли бы кто сказал точно, чей выбор это был на самом деле: Хроноса, самих девочек или… самих канувших в лету бывших защитников Земли). 
       Если бы они знали тогда, что не они единственные бесконечно размышляли над всем произошедшим, они бы засмеялись. 
      Они не называли их поименно, словно боялись: чего именно — не могли понять, но, судя по всему, боялись причинить боль друг другу или же испытать ее самим вновь от неловко оброненной фразы. Имена навсегда были вычеркнуты из их «разговоров», если безмолвные переглядывания и тяжелое молчание можно было так окрестить. 

Впрочем, не только имена. Вообще это не только имён касалось, а в принципе любых вещей, хоть как-то связанных с бесславной смертью Ши-Тенно.       

Однако однажды даже этому столь важному, но столь хрупкому укладу был положен полный конец…

       Дневник Мины лежал на прикроватной тумбочке уже несколько недель: не покрылся он пылью лишь по той простой причине, что идеально вымуштрованные горничные протирали его обложку каждый день, но не открывали. Сама Королева Венеры ни разу не притронулась к нему с того самого момента, как перетащила из кабинета в спальню. Она не могла уразуметь, как так получилось, что эта вещь не была безвозвратна угроблена и утеряна в ту кровопролитную битву, но сочла это… важным нюансом. 

Настолько важным, что видеть его и уж тем более читать не желала вообще никак, однако прикоснуться к нему и прочесть хоть строчку она не могла — попросту боялась — а выбросить или вернуть на полку, чтобы благополучно забыть его — не поднималась рука. Да и дико было бы выбрасывать подобную вещь. Память все-таки. Такая, что вспоминать не хочется, но память.       И все же так долго продолжаться не могло: в какой-то момент ее моральный страх должен был быть повержен бесконечным садистским любопытством и крайней степенью тоски. И такой момент настал. 

Это случилось сразу после дипломатического приёма у Медеи: Мина тогда не решилась остаться на Юпитере ночевать и вернулась к себе на Венеру на легком веселе и расслабленности. Ее встретила толпа фрейлин и служанок, моментально среагировавших на просьбу приготовить ванную и постель, и когда Королева вышла из умывальной, то подошла к кровати и встала перед этой злосчастной тумбой с не менее злосчастным дневником, как вкопанная. Она смотрела на него несколько минут, сохраняя военную выправку, однако в несколько секунд рухнула коленями на пол и осела на теплый паркет, совершенно не заботясь о сохранности платья. Вмиг она словно из вечно молодой сенши превратилась в полумертвую старуху: ей было… больно.       Но она этого словно не понимала.       Не могла понять.       Потому что чувствовать боль — это еще одна вещь, которая запрещена Воительницам.       Мина знала, что там было написано: помнила наперекор всем попыткам хотя бы не забыть, а просто не вспоминать.       История ее короткой жизни в Эпоху Серебряного Тысячелетия. История того времени, описанная ее рукой — рукой девочки, только-только вступившей на порог взрослого мира. Рукой, которой она тянулась к этому миру, как Амалия и Рея, как Медея и Серенити. Тянулась и обжигалась.       И однажды не смогла этой же рукой нанести роковой удар, а безропотно приняла его, как должное.       Ее жизнь была неполной — их жизнь была неполной — с какой-то непонятной для остальных, но ощущаемой и ясной для них всех брешью…       …зияющей раной. Незаживающим шрамом…       Для Мины этот шрам был на груди.       …тот самый, что красовался под сердцем. Единственное, что преследовало ее на протяжении всех жизней. Единственный шрам — все остальные стирались по законам Хроноса, не напоминая о прожитых жизнях. А этот был. Бремя. Клеймо. Как единственное напоминание о жизни и времени, которое им запрещено забывать. Начало всех начал. Исток. Когда бесконечная прямая их существования, состоящего из предательства, лжи и грехов — неисчисляемого их количества — вспыхнула и появилась на ленте времени.       Она потянулась и дрожащими руками схватила рукопись; и моментально страх улетучился. На какой-то миг она снова почувствовала себя молодой принцессой, не знавшей ни горести, ни печали никогда прежде, и перед которой весь мир, их старый Мир, давно погибший, но неповторимый ни после, ни ныне, раскидывался во всем своем неподражаемом великолепии, тянул к ней руки, а она с радостью хваталась за них.       И этого больше не было.       Остались, конечно, обломки, обрывки, клочья, из которых они лепили сейчас нечто подобное, нечто похожее… ключевое слово — нечто, но получалось все настолько недополненным, неясным, непонятным, словно фальшивым, что иногда становилось горько.       Однако они продолжали строить, строить новый мир, потому что, вроде как, шли к этому на протяжении многих тысяч лет.       А надо ли было?

       И отвечали на этот вопрос всегда утвердительно, потому что так им говорили. Так их учили. Вдалбливали святые истины с самого рождения, буквально буравили ими мозг.       Мина, все еще сидя на полу, пододвинулась к кровати и прислонилась к ее каркасу оголенной спиной. Дерево было холодным, но Венера этого даже не почувствовала, обращая внимание лишь на свои подрагивавшие руки и стараясь утихомирить эту почти судорогу, на секунду охватившую все ее тело.       То, что было, и то, что произойдет…       Чернила — выцветшие, но все еще видные едва-едва. Почерк аккуратный и ровный — под стать ее тогдашнему возрасту. И запах древности. 

Были ли еще в мире книги более древние, чем эта? Наверное, где-то в недрах Плутона осталось еще хоть что-то, но не более. Есть вещи, которые навсегда остались в том навечно позабытом времени, и не перенеслись вместе с ними в будущее.       Есть вещи, которые лучше не помнить.       Есть вещи, которые лучше не вспоминать.       Есть вещи, которые нужно забыть.       А есть вещи, которые не подходят ни под одно из описанных действий.       Мина вспоминала о подобных вещах постоянно. И по правде говоря, не знала, что с этим всем делать.       И, словно в подтверждение, в голове всплыли обрывки разговора, который произошел еще до их впадения в анабиоз.       — Сецуна сказала, что время на исходе. Я говорила с ней вчера, — Рей поджала губы. — Вы тоже должны это чувствовать.       Минако едва заметно кивнула, подтверждая ее слова. — Я знаю. Она связалась со мной после разговора с тобой и предупредила.       Не могла не сказать.       Минако продолжила: — последняя веха пройдена. Силы постепенно уходят, они будут запечатаны до того момента, пока мы не проснемся. Как только мы очнемся, необходимо будет как можно быстрее активировать резерв. Серенити проснется позже, а до этого момента нам нужно будет как можно быстрее вдохнуть жизнь в уснувшую планету. Затем Земля останется на нее, а мы…       Они молча переглянулись — самая сложная, для обычного человека почти немыслимая работа опять становилась их ответственностью.       Это было почти смешно.       За все то время, пока они знали себя, не было еще ни разу, чтобы не требовалась их помощь.       По голосу Минако было не очень понятно, обсуждала ли она последнюю ювелирную коллекцию от Cartier или почти нереальный план по восстановлению планеты, которая вот-вот погрузится в анабиоз со всеми ее жителями. А еще они знали то, что предпочли бы не знать, но по долгу службы были вынуждены: забавно-печально, но переживут этот анабиоз далеко не все. Лишь самые достойные и… те, кто когда-то были землянами и имели честь переродиться в современном мире и наделены благом не помнить покрытое пеплом далекое прошлое.       Новая Эра заявляла о себе блистательно-кровожадно: выкосив всех неугодных, дать право на новое рождение тем, кто когда-то уснул на многие тысячелетия — в этом была очередная насмешка судьбы.       Баланс всегда должен быть соблюден.       —…а мы попытаемся сделать то же самое, что когда-то сделала Селена, заявившись на некогда пустынную Луну, — мрачно закончила за нее Рей.

И это станет нашей последней волей.

      Ами согласно кивнула. Они много раз продумывали все детали этого плана, мозгом понимая, что он был невероятно абсурден, но сердцем веря, что все получится. Пытаться высчитать было делом неблагодарным, она знала наверняка, что ей покажет ее собственный алгоритм: невозможность. Нереальность положительного исхода в принципе, как такового. И, поскольку Ами была достаточно умна, она просто не стала этого делать, притворившись, что не знает ничего.       Зачастую незнание было зароком их успеха.       — Усаги готова? — спросила Макото, привставая со скамейки и поправляя юбку, которую так и норовил задеть ветер: был конец знойного лета, однако оно никак не хотело уступать свое место осени.       — Да. Она и Мамору готовы. Харука и Мичиру, — Рей грустно ухмыльнулась. — Они готовы всегда. Сецуна и Хотару останутся. Все как и ожидалось.       Останутся…       Они знали, что ждет Сецуну и Хотару. Вот уж кому точно была уготовлена не самая завидная участь: ближайшие девятьсот лет охранять покой не только Земли, но и Сенши с Королем. Прозябать в одиночестве, которое стало словно бы привычным. И все это время слушать тишину.       Кто знал, что ждало их в будущем? Кто знал, какая опасность будет таиться через год-два-сто лет?       — А если?.. — Мако старалась правильно подбирать слова, прекрасно понимая, что ее и так уже поняли. — Ну…       — Если появится кто-то, кто окажется сильнее Хотару и Сецуны вместе взятых, в чем я, очевидно, сомневаюсь, то они… разбудят. Меня и Рей.       — Но ведь… ведь это будет означать, что вы больше не сможете заснуть, — недоверчиво отозвалась Ами. — Я не хочу, никто не хочет, чтобы вы остались… вот так.       — Я знаю, Ами, — ласково отозвалась Венера. — Но…       — Я поняла, — спокойно ответила ей Меркурий. — Я все поняла. И Мако, я думаю, тоже…       Мако глубоко вдохнула, выражая согласие и стараясь держать себя в руках: весь этот разговор вызывал не самые положительные эмоции. Конечно же, она поняла. Всегда понимала, к слову.       Если случится так, что Системе будет грозить немыслимая опасность, с которой не смогут справиться Плутон и Сатурн, будут пробуждены Венера и Марс. Они смогут отразить нападение, но, если с ними, с любой из них, что-нибудь случится, или они поймут, что угроза настолько серьезна, что они не смогут с ней справиться, уже только тогда будут пробуждены остальные.       Но так же и Ами, и Мако понимали другое. Их обеих Минако решила оставить в безопасности, потому что если наступит Тридцатый Век, а Минако и Рей до него не доживут, то должен быть кто-то, кто смог бы защитить Систему.       Однако и Мако, и Ами знали еще и другое: смерть Минако, Рей или Сецуны, или Хотару означало, что ни одна из их планет Покровительниц не смогла бы возродиться более никогда.       Сенши могла жить без Планеты. Планета без Сенши — нет.       И скорее всего это была бы последняя смерть девочек, так как больше никогда бы ни одна из них не смогла бы возродиться.       Это было невероятно больно осознавать, но еще больнее — знать, что это их единственный шанс.       — А что будет с ними?.. — бесцветно отозвалась Мако, краем уха слыша, что где-то вдалеке залаяла собака.       Конечно же, каждая из них знала, о КОМ Мако спрашивала…       Рей покосилась на Минако — и во взгляде ее мелькнул огонь.       Она была непримирима с решением высших сил и до последнего готова была отстаивать свою правду, но пойти против воли Системы не могла. Сказать обо всем предстояло Мине.       — Теперь… то, что я пыталась обойти стороной, но не могу. Больше не могу, — Минако в очередной раз мысленно стиснула зубы: ей претило то, что она должна была поднимать эти темы. — Сецуна не знает. Она не знает, возможно ли это вообще, потому что… — она посмотрела куда-то в сторону, избегая встретиться с кем-либо из них взглядом. — «Вы ждете от меня ответа, но дать я его вам не могу». Вот, что она сказала. А еще… еще она сказала, что не видела их ни в одной из возможных реальностей. Как будто бы их никогда не существовало…       В этот момент Мина опустила голову и на землю медленно упали крупные капли, предвещавшие сильный ливень.