I Hope You Suffer

1999 год

Ледяная вода хлестала из крана несколько секунд, пока Таа, упершись руками в края раковины, смотрел на нее и не предпринимал никаких действий. А после мотнул головой, гоня прочь неясные смутные мысли и плеснул себе в лицо. В школьном туалете было и без того холодно, однако даже умывание не смогло освежить и привести Таа в чувство. Мысленно он порадовался тому, что никто никогда не застанет его здесь в таком странном и определенно ненормальном состоянии: уроки закончились, ученики давно разошлись, а Манабу – единственный, кто задерживался вместе с Таа, –попрощался десять минут назад. Закрутив кран, Таа поднял глаза и уставился в зеркало, висевшее над умывальниками. Собственная физиономия ему не понравилась, в особенности взгляд – рассеянный и какой-то пустой. Сжав зубы, Таа еще раз провел ладонью по лицу и, развернувшись, направился к выходу. Думать о том, что с ним происходит, Таа не хотел – слишком уж сильно его состояние напоминало умопомешательство. Но не думать не получалось. Очередная неприятность началась в жизни Таа вместе с последним триместром – последним не только в этом учебному году, а вообще во всей школьной жизни. Таа не верилось, что многолетнее мучение под названием "школа" подошло к своему логическому завершению. Отправляясь на свой первый после рождественских каникул урок, Таа даже не испытывал привычных тоски и раздражения, настолько он был рад предстоящей свободе. - Еще немного, и можно будет ничего не делать, - довольно тянул на перемене Манами, развалившись на стуле и вытянув вперед ноги. - Я после школы вообще-то работать собираюсь, - пробубнил в ответ Таа. При этом недовольство его было больше напускным, чем искренним: окончанию учебы он сам не мог нарадоваться. - Да работа – это фигня! – убежденно заверил его друг. – Главное, что всех этих уродов рядом не будет… Тут Таа не мог не согласиться и кивнул. Однако радость первого учебного дня была омрачена, когда на последнем уроке в класс явился Нисида-сан и потребовал после занятий зайти к нему в кабинет Таа и Манабу. Услышав это, Таа растерянно повернул голову в ту сторону, где сидел ненавистный одноклассник, и тот так же недоуменно уставился на Таа. Манабу чуть нахмурился, и в его глазах мелькнуло недоброе выражение, но Таа подозревал, что и его физиономия выглядела не более дружелюбно. Немолодой уже Нисида-сан был помощником директора школы, решал околовсяческие вопросы, и если бы любого из учеников в школе спросили, что именно он делает, вряд ли кто-то из них смог бы внятно ответить. Нисида-сан вроде как не занимался ничем конкретным, но при этом участвовал абсолютно во всех сферах школьной жизни. - Если это опять ты что-то устроил, тебе хана, - зло процедил Манабу, когда после окончания урока они вдвоем с Таа покинули кабинет. - Что-что? – скорчив недоуменную мину, Таа склонился в сторону невысокого одноклассника и приложил ладонь к уху. – Ты что-то тявкнул? Манабу в ответ смерил Таа невидящим взглядом, но говорить ничего не стал. В свою очередь Таа понял, что одноклассник, как и он сам, знать не знает, что от них понадобилось школьному руководству. - На торжественной части по случаю вашего выпуска вы исполните песню, - огорошил их с порога Нисида-сан после вежливых приветствий. - Какую песню? – в унисон спросили Таа и Манабу и тут же обменялись недовольными взглядами. Таа почувствовал, что присутствие Манабу более нескольких минут кряду его раздражает. - Прощальную песню, - устало повторил Нисида-сан, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся, снял очки и потер переносицу. – Торжественную церемонию начнем не как обычно, а с песни. Вы, Манабу-сан, сыграете на гитаре, а Таа-сан споет. Учитель музыки хорошо отзывался о ваших талантах. После этого выступит директор школы... - Что это за новшества? – возмутился Таа. Если бы перед ним не стоял всеми уважаемый Нисида-сан, он бы добавил еще пару слов покрепче о том, что думает по поводу таких нововведений. - Что за песня? – в свою очередь спросил Манабу, не прекращая хмуриться. Когда Нисида-сан в подробностях объяснил, что именно планируется, Таа от досады скрипнул зубами – как часто бывало, очередные неприятности не обошлись без участия Казуки. Сын директора не иначе как в лирическом порыве, состряпал песню о школе и о выпускном – в данном случае Таа считал неправильным говорить, что Казуки написал ее, слишком нерадивым музыкантом тот был. А директор, послушав любимого сына, растрогался и решил, что песня должна прозвучать на торжественной части по случаю окончания школы выпуска девяносто девятого года. - Вот пусть Казуки и играет, - не слишком вежливо буркнул Манабу. Хоть тот и был ему другом, исполнять его песню Манабу явно не стремился. - Казуки и так принимает активное участие в школьной жизни, - Нисида-сан, очевидно, ожидал подобного ответа. – На прощальной церемонии руководство школы хочет увидеть и других выпускников. Услышав это, Таа невольно усмехнулся. Руководство школы, без сомнения, с радостью посмотрело бы на директорского сына на сцене, вот только Казуки и так слишком часто маячил у всех перед глазами. И, вероятно, директор просто опасался, что за спиной пойдут разговоры о том, как он продвигает родного отпрыска даже в таких незначительных мелочах, как трехминутное выступление на выпускном. - Пусть выступит их группа, - Таа кивнул в сторону Манабу. – Я-то здесь причем? - Выступление рок-группы – это не то, что может украсить такое серьезное мероприятие, как школьный выпускной, - объяснил Нисида-сан. Таа мог бы ответить на это, что он сам совсем не тот, кто украсит выпускной, а Манабу и подавно, но вместо пустых споров резонно предложил: - У них же в группе поет попугай какой-то? Вот пусть он и выступит вместе с Манабу. Манабу демонстративно закатил глаза, а лицо Нисида-сан стало строже и серьезней. - Следите за своей речью, - холодно потребовал он. – Масахито учится на год младше, а задумка в том, чтобы трогательную композицию исполнили именно выпускники. И пока Таа не успел вставить новые возражения, Нисида-сан добавил: - Это не обсуждается, чтобы вы понимали. Директор и администрация утвердили ваши кандидатуры. Сам тон голоса Нисида-сан говорил о том, что дискуссия окончена, а Таа и Манабу не остается ничего, кроме как подчиниться. Вежливо поклонившись ему, оба покинули кабинет, не глядя друг на друга. - Казуки – удод, - первым нарушил тишину Манабу, когда они в молчании вышли на школьный двор. Уроки уже закончились, вокруг было тихо и пусто. - Тоже мне новость, - фыркнул в ответ Таа. - Я ему все выскажу, - как будто не услышал его Манабу. – Больше всего, блять, оно мне надо – песни с тобой петь! - А я вот так и представлял конец учебы: выхожу, значит, на сцену, а за мной выкатывается главное чмо всего класса, - съязвил в ответ Таа. - Ты сейчас получишь… - развернувшись к нему всем корпусом, едва ли не прошипел Манабу. - Не допрыгнешь, ты слишком короткий, - лениво заметил Таа и, сунув руки в карманы куртки, зашагал прочь. Видимо, Манабу не придумал, что ему ответить, и следом тоже не пошел. Однако как бы сильно они ни презирали друг друга, выбора не оставалось – репетиции пришлось начать уже через неделю. В уме Таа перебрал все возможные варианты решения проблемы и понял, что избежать выступления с Манабу было возможно. Но Таа приходил к выводу, что чем ввязываться в конфликт с учителями, в который опять могут привлечь его бабушку, проще будет пережить несколько минут позора на сцене. Песня оказалась неплохой, как не мог не признать Таа. Пускай считать Казуки музыкантом он отказывался, в этот раз его действительно посетило вдохновение. Популярные ученики вроде Казуки и правда могли горевать о школе, о друзьях и об оставшихся за спиной счастливых годах, в то время как такие школьники, как Таа, спали и видели в чудесных снах последний учебный день. Через много лет в мире ты оставишь след, А когда поймешь, что все не вечно под луной, Вспомни годы школьные, Вспомни всех учителей, Вспомни о друзьях своих и эту песню спой. - Сопли в сиропе… - недовольно заметил Таа, пробежав по тексту глазами в первый раз. В первый момент песня показалась ему пафосной и примитивной одновременно. Манабу на это лишь плечами передернул, настраивая гитару и не поднимая головы. Своим мнением о песне он делиться не стал. Но уже после второй репетиции Таа был вынужден признать, что получалось и правда неплохо, в меру печально и одновременно оптимистично. Песня была всего из двух куплетов, но, как оказалось, даже над такой короткой композицией трудиться предстояло немало. Таа немного подправил текст, Манабу изменил что-то в мелодии, и не без некоторого удовольствия Таа вдруг понял, что при благополучном стечении обстоятельств позора не будет. Вот только на этом все хорошее заканчивалось, потому что тесное общение с Манабу вдруг обернулось для Таа неожиданной стороной. На время они объявили негласное перемирие – оно было необходимо, чтобы закончить совместную работу. Манабу не говорил гадости, а Таа не сыпал ехидными комментариями на каждое его слово, и оба не заметили, как худо-бедно установленный мир затронул не только часы подготовки к выступлению, но и обыкновенные учебные будни. - Что-то вы с Манабу совсем не грызетесь в последнее время, - как-то раз весело заметил Манами, когда они вдвоем с Таа обедали, невольно наблюдая, как Казуки и его друзья громко смеются над какими-то своими, естественно, идиотскими шутками. – Неужто поссорились? - Отвали, Манами, - вяло огрызнулся Таа, делая глоток чая. - А, точно, вы же не можете поссориться, потому что вы и не мирились, - дурашливо хлопнул себя по лбу Манами. – Может, вы подружились? Манами захохотал как бы ни громче веселящегося Казуки, а Таа, не придумав, что ответить, предпочел просто смерить его уничтожающим взглядом. Думать о том, что они с Манабу могут стать друзьями, было не просто смешно. Это было нелепо. Но своими неосторожными словами Манами что-то задел в душе Таа, и он, сам того не желая, периодически возвращался мыслями к тому, что впервые за все годы в школе они с Манабу не упражняются в злословии, а на переменах просто не замечают друг друга. Из-за этого Таа чувствовал себя странно. Таа и Манабу были как две противоположности. Если Таа многие побаивались, предпочитая держаться подальше и не задирать, Манабу, напротив, считался всеобщим любимчиком. Учителям он нравился с первых дней появления в школе, одноклассницы и девчонки помладше были от него в восторге, а большинство из тех, кто не считался его друзьями, заискивали и мечтали стать таковыми. Таа не мог понять, как мелкому засранцу удавалось всем нравиться. Манабу однозначно не был умным – так говорил себе Таа. Он читал учебники, успешно сдавал материал, но не знал ничего лишнего и не утруждал себя каким бы то ни было саморазвитием. Красивым он тоже не казался. Нельзя было не признать, что выглядел Манабу благообразно: он всегда был хорошо и дорого одет, его обувь, в отличие от ботинок Таа, оставалась чистой даже в непогоду, а черные волосы, которые Манабу с молчаливого согласия учителей отрастил чуть длиннее дозволенного, блестели и выглядели куда более красиво, чем в рекламе шампуня. Однако сам по себе Манабу оставался низким и щуплым, и Таа ума не мог приложить, отчего приходят в восторг девушки. Их обожанию не мешало даже то, что уже некоторое время Манабу встречался с младшей сестрой Казуки. Чем вызвано внимание других одноклассников к Манабу, Таа тоже плохо понимал. Если тот же Казуки или, к примеру, Юуто были шумными и веселыми, Манабу, как правило, оставался молчаливым и неулыбчивым. Таа серьезно сомневался, что с таким другом приятно проводить время, но оставался в меньшинстве: желающих сблизиться с Манабу было более чем достаточно. В глазах Таа у Манабу не было достоинств. И все же… - В чем дело? – Манабу, который уже не менее десяти минут гипнотизировал гриф своей гитары, медленно перебирая струны, поднял глаза так неожиданно, что Таа не успел отвернуться и только тут с досадой понял, что в очередной раз засмотрелся на него. - Может, репетировать начнем? – сердито спросил Таа, сразу переходя в атаку. На самом деле, думал он вовсе не об общей песне, а о том, что у Манабу удивительно красивые и ухоженные руки. Смотреть на них было приятно. - Я настраиваюсь, - в тон ему огрызнулся Манабу. - В следующий раз приходи раньше, чтобы я не ждал. - Не задрачивай, а? – безрадостно поглядел на него исподлобья Манабу. – Меня самого не прет сидеть здесь с тобой после уроков и страдать этой херней. И я не могу сразу взять и заиграть, не такой я крутой гитарист. Мне время нужно. Манабу снова легко коснулся струн, а Таа открыл и закрыл рот, не сразу осознавая: только что главный умник признал, что в чем-то он не так уж и хорош. Сперва они решили репетировать раз в неделю, но потом были вынуждены договориться на два. Таа подумать не мог, что с одной несчастной песней может быть столько мороки. К их общему счастью, Нисида-сан, как и другие учителя, не пожелали постоянно контролировать работу, и в пустой после уроков классной комнате Таа и Манабу оставались только вдвоем. Таа казалось, что играл Манабу так себе, однако он не настолько хорошо разбирался в музыке, чтобы утверждать это наверняка. С другой стороны, он понимал, что поет тоже далеко не так, как следовало бы – Таа в жизни не занимался вокалом, да и вообще не планировал связать себя с творческой профессией. Манабу никак не комментировал его пение, а Таа воздерживался от того, чтобы дать оценку игре Манабу. Понадобилась пара-тройка недель, чтобы Таа привык к Манабу и перестал раздражаться от одного его вида. Что испытывал по отношению к нему Манабу, Таа не знал, но полагал, что чувства были сродни его собственным – незаметно друг для друга они прекратили огрызаться, и репетиции проходили в относительно спокойной рабочей атмосфере. Лишь одно портило Таа настроение: в определенный момент он поймал себя на том, что пока Манабу не видит, он неприкрыто разглядывает его. Понимание этого Таа не понравилось, а еще хуже стало, когда однажды утром он, чистя зубы перед зеркалом, вдруг вспомнил, что сегодня очередная репетиция, и настроение из-за этого сделало резкий скачок вверх. Замерев со щеткой во рту, Таа ошарашено уставился на отражение и сам не поверил в то, что вдруг обрадовался. - Эй, Таа… Ты чего, придурок, не слышишь меня?.. – Манами, сидевший за партой сзади, больно ткнул Таа пальцем в спину, и тот словно очнулся. - А?.. – растерянно переспросил он, едва повернув голову назад. - Я тебя уже пятый раз зову, - шепот Манами был больше похож на шипение. – Погнали ко мне после уроков. Сыграем во что-нибудь. Таа рассеянно кивнул на это предложение, даже толком не обдумав. Мыслями он был далеко как от приглашения Манами, так и от заунывного бубнежа учителя физики. А причиной было то, что сегодня Манабу забыл очки и попросил Такаши, который сидел за второй партой, поменяться местами. Манабу пересел и оказался четко в поле зрения Таа, которому стало казаться, что куда он ни повернет голову, перед глазами все равно маячат узкие плечи нелюбимого одноклассника. "Пялюсь на него как на девчонку", - вдруг осенило Таа, и от этой мысли его всего передернуло. К окончанию школы у Таа сменилось три девушки, но как раз в настоящее время не было никого. После того, как он узнал, что такое секс, дрочить в душе самому себе стало неинтересно, и Таа уже некоторое время подумывал о том, что надо закрутить с какой-нибудь новой подружкой. Теперь же, поймав себя на каком-то нездоровом внимании к Манабу, Таа стало откровенно не по себе. Репетиции к выпускному, обещавшие быть просто раздражающими и нервными, превратились для Таа в медленную пытку. Больше всего Таа хотел, чтобы ожили прежние острые чувства к Манабу: ненависть, презрение, даже злость. Но сколько Таа ни взывал к самому себе, ответа не было. Вместо этого Таа начал замечать вещи, которых не видел раньше. Например, какая у Манабу бледная, почти белая кожа, и какая тонкая, словно у девушки, талия. Какой у Манабу красивый профиль, если смотреть на него, когда тот сидит на фоне классного окна. И какой отрешенный, глубокий взгляд, когда, отвлекшись от гитары, Манабу медленно поворачивает голову и смотрит за это самое окно. - Чего завис опять? – грубовато вывел его из размышлений голос Манабу. – Идешь или как? Репетировать они закончили, и Манабу уже стоял в дверях, глядя на Таа с легким недоумением. - Иди. Мне еще… Я задержусь, короче, - отмахнулся Таа. Манабу пожал плечами и ушел, а Таа, как уже неоднократно бывало, отправился в сторону туалетов, где снова умывался, пытаясь привести себя в чувство. Триместр пролетел быстро и тревожно. Таа никак не мог осознать до конца, что школа заканчивалась, как и не мог понять, что с ним творится. Манабу прочно засел в мыслях, но если раньше Таа думал о нем лишь как о заклятом враге, теперь, когда их отношения стали ровными, он сам не брался давать определение чувствам, которые вызывал одноклассник. Однозначно Манабу был все тем же заносчивым, зажравшимся сынком богатых родителей, выскочкой и кретином – Таа верил в это по-прежнему. Однако что-то изменилось. Когда учеба наконец завершилась и наступил день выпускного, Таа выдохнул с облегчением. Он был искренне рад, что с завтрашнего дня школа, скучные уроки и одноклассники с Манабу во главе останутся в прошлом. Перед выступлением он не волновался, да и ни к чему это было: песню они разучили и отрепетировали так хорошо, что Таа исполнил бы ее, не сбившись, даже если бы его разбудили среди ночи. Страха перед публикой у Таа не было, хотя еще ни разу ему не приходилось выступать перед всей школой: учителями, одноклассниками, а заодно и их родителями. Манабу тоже казался спокойным, даже меланхоличным. Когда за полминуты до выхода на сцену их глаза встретились, губы Манабу тронула слабая, ободряющая улыбка. Через мгновение он отвел глаза, и Таа даже не мог сказать, не привиделось ли ему это, однако внутри странно потянуло, от груди к животу, как будто от сильного волнения. Шумно выдохнув, Таа шагнул на сцену следом за Манабу. В голове как будто щелкнуло. Таа стоял на сцене и смотрел в зал, в десятки лиц собравшихся тут и внимавших ему людей, но не ловил ни одного взгляда – зрители сливались в единую безликую массу. И он ничего не слышал, кроме знакомой, уже набившей оскомину мелодию, лившуюся ровно и чисто. Таа казалось, что Манабу играет в мертвой тишине, и вокруг ни единой живой души, кроме них двоих. Людей вокруг, как безмолвных неподвижных манекенов он не брал в расчет и чувствовал только присутствие одного своего одноклассника, пускай за все выступление Таа ни разу не посмотрел на него. Было чувство, что он пел от силы десять секунд – только начал, как сразу все и закончилось. Аплодисменты показались глухими и далекими, как будто звуки доносились сквозь толщу воды. На секунду Таа почудилось, что в толпе он выхватил лицо бабушки, утиравшей платочком слезы радости, а потом взгляд перескочил на директора школы, который, широко улыбаясь, шел в его сторону. "После вашей песни выступает директор", - всплыли в памяти слова Нисида-сан, и Таа словно очнулся. Гомон в зале стал громче, Таа переступил с ноги на ногу, чувствуя, что от напряжения ноет спина, и вдруг краем глаза заметил, что Манабу стоит рядом и, повернув голову в его сторону, смотрит только на него. Таа даже померещилось, что он заметил нечто странное, непривычное в этом взгляде, однако когда он повернулся, Манабу поспешно отвел глаза. - Чува-ак… Это было так тро-огательно… - Манами демонстративно шмыгнул носом, за что получил от Таа локтем в бок и тут же рассмеялся. – Нет, ну правда! Я почти поверил, что тебе жаль расставаться с нашей гнилой школой. - Текст не мой, - процедил Таа. Он так и знал, что друг будет стебаться, и понимал, что не должен оправдываться: не он попросился выступать на выпускном. Однако слова прозвучали как жалкое оправдание. От дальнейших подколов Манами Таа спасла речь директора, который, прокашлявшись, взял слово, и слушатели почтительно притихли. Даже Манами, который все равно не переставал тянуть насмешливую улыбку. Последовавшая часть вечера прошла для Таа в каком-то тумане – внимание рассеивалось, не покидало чувство нереальности происходящего. Таа казалось, что все это случилось не с ним, что он будто во сне наблюдает за каким-то другим собой, похожим на настоящего, но все же не существующим. Речь директора Таа не запомнил, как и слова других старших учителей, которым дали слово. Вспоминая этот вечер даже через годы, Таа смутно помнил отдельные реплики, смех Манами, смущенную улыбку Юки и жизнерадостную физиономию Казуки, которая маячила тут и там, пускай Таа и не искал его компании. Когда официальная часть закончилась, бабушка Таа обняла его и снова прослезилась: она говорила, как ждала этого дня, и ей не верится, что ее мальчик уже вырос, и что она бесконечно горда им. Она снова обнимала его, и Таа приходилось низко наклоняться, потому что он был выше бабушки едва ли не на две головы. А потом все начали прощаться и расходиться. Таа слышал, что группа привилегированных одноклассников во главе с Казуки запланировала вечеринку у кого-то из них дома: вроде как родители везунчика уехали, и вчерашние школьники собирались от души повеселиться. Само собой, Таа, Манами и остальные изгои не были приглашены, но это их и не печалило, Таа не стал бы праздновать с людьми, которых ненавидел все школьные годы, даже если бы его умоляли к ним присоединиться. Вместе с Манами, Юки и еще парочкой ребят они решили отметить сами, сначала сходить в кафе, а дальше как пойдет. К такому важному празднику Манами начал готовиться заранее и увел у своего непросыхающего отца достаточно много сигарет и даже не начатую бутылку текилы, чтобы вечер точно прошел на ура. Свой выпускной, несмотря ни на что, Таа надеялся отметить весело, чтобы запомнилось надолго. - Школа закончилась! Йа-ху-у! – обняв одной рукой за шею Таа, а второй – Юки, Манами повис на них, будто уже был пьян. - Не верится ни хрена, - пробормотал Таа, улыбаясь от уха до уха. - Так, я сейчас попрощаюсь с Чико и готов идти, - сообщил Юки, сбрасывая с себя руку Манами, которой тот продолжал обнимать его. - Давай только быстро. Не хочу задерживаться здесь больше ни на секунду, - потребовал Манами. – Через десять минут встречаемся во дворе. - Это же Чико, - насмешливо вставил свое слово Таа. – С Юки она не будет говорить и десяти секунд. За их одноклассницей Юки бегал все школьные годы, но так и не добился взаимности. У друзей эта тема давно стала шуточной, и Юки даже не обижался: порой Таа казалось, что за Чико тот ухлестывает больше по привычке. - Я тоже отойду, - хлопнул Таа по плечу Манами и тут же растворился в толпе. Вокруг было душно и шумно. Некоторые родители еще не ушли, кто-то смеялся, кто-то обнимался, то здесь, то там мелькали вспышки фотоаппаратов. Лица школьников и учителей слились перед глазами Таа, который оглядывался по сторонам и сам не сразу понял, кого неосознанно ищет взглядом. "Почему бы с ним не попрощаться? – спросил себя Таа. – Все же мы так долго репетировали, общались как-никак…" То, что общались они именно "никак", Таа в этот момент не взял во внимание. Сказать пару слов Манабу показалось ему почему-то правильным и логичным, в конце концов, Таа искренне верил, что никогда в жизни они больше не встретятся. Так почему нет? Друзей Манабу Таа обнаружил сразу: вокруг Казуки и Юуто толпилось больше всего людей, девчонки фотографировались с ними, смеялись, Казуки тараторил что-то в ответ, наверняка, как обычно, молол всякую чушь и шутил. Лицо Юуто было счастливым и до бесконечности глупым, верхние пуговицы рубашки школьной формы он расстегнул из-за духоты, волосы были взлохмачены и торчали в разные стороны. А Манабу рядом с ними не было. Если бы Таа искал кого-то другого, не было бы проблемы в том, чтобы подойти и спросить у его друзей, не видели ли они Манабу. Но за все время учебы Таа с этими людьми спокойно не перекинулся и двумя словами, чтобы идти на контакт теперь. "Нет, так нет", - сделал вывод Таа и почувствовал слабый укол сожаления. Его бабушка уже ушла, со всеми, с кем Таа хотел пообщаться перед уходом, он уже попрощался и, взглянув на часы, понял, что пора двигаться к выходу, чтобы встретиться с друзьями и отметить окончание школы. Протолкавшись между толпившимися у выхода одноклассниками, Таа оказался в полупустом коридоре и направился к лестнице. Позже Таа не мог вспомнить, о чем он думал, пока неторопливо спускался по ступенькам: когда он миновал два пролета и повернул к третьему, все мысли вылетели из его головы. На площадке между этажами он увидел Манабу и его девушку, ту самую сестру Казуки, то ли Эми, то ли Эмико – Таа точно не помнил имени. Девушка стояла к Таа спиной, а Манабу стискивал ее в объятиях и целовал с такой жадностью, будто в последний раз. Таа замер на месте и уставился на открывшуюся картину во все глаза. Единственная четкая эмоция, которую он испытал, было удивление: Таа подумать не мог, что спокойный Манабу, который даже в моменты злости не повышал голос, может вести себя настолько страстно. Всем остальным чувствам, всколыхнувшимся в душе, Таа не смог дать определения. Манабу одной рукой обнимал девушку, смяв тонкую ткань ее платья – Эми или Эмико не была выпускницей и пришла на прощальное мероприятие в обычной одежде, а не в школьной форме. Вторую руку Манабу опустил ниже пояса девушки. Она была невысокой, чуть ниже Манабу и немного отклонилась назад, а тот, закрыв глаза, целовал ее и, казалось, сжимал все крепче. Таа подумал, что если бы сейчас они были не в школе, такая прелюдия точно закончилась бы сексом. Ошеломленный, он глядел на происходящее не дольше нескольких секунд, но они показались ему очень долгими, а следом пришел страх, что сейчас его заметят. Таа сам не знал, почему так испугался этого, ведь на деле он просто шел по лестнице, и не он здесь нарушал школьный порядок. Неосознанно Таа попятился назад, отступая с лестничного пролета в безлюдный коридор, лишь чудом не споткнувшись о невысокий порожек, и торопливо свернул, скрываясь за поворотом. Прислонившись спиной к стене, Таа шумно выдохнул, отмечая, что дыхание он задержал, и невольно прислушался: на лестнице было по-прежнему тихо, сверху же доносился гул голосов, приглушенный смех. И с запозданием в несколько секунд до Таа наконец дошло, почему ему вдруг стало так неловко и не по себе. В животе приятно щекотало, а в паху тянуло от возбуждения – Таа сам не сразу поверил, что так отреагировал на открывшуюся картину. - Дерьмо… - тихо пробормотал он, на секунду прикрывая глаза. Таа успел сказать себе, что это на девушку Манабу он так реагирует, и что виной всему долгое отсутствие подружки у него самого. Но сам же и не поверил. Перед глазами все еще было лицо Манабу, его плотно закрытые глаза, его челка, спадающая на лоб, и руки – потрясающе красивые руки, которыми он обнимал свою девчонку. Девчонку, на которую Таа даже не посмотрел. Мысли суматошно метались в голове. Таа было дурно от понимания, что у него встал на парня, да еще на кого – на конченного Манабу, которого он ненавидел всю свою жизнь! Надо было спускаться вниз, Манами и Юки наверняка уже ждали. Надо было наплевать на Манабу и на то, что он устроил – просто пройти мимо, но Таа вдруг понял, что почему-то не сможет. И самое главное – Таа следовало выбросить из головы увиденное, но вместо этого он продолжал думать, продолжал вспоминать, понимая, что за какие-то секунды возбуждается все сильней. Еще раз выругавшись на себя, Таа опустил ладонь на свой пах, отстраненно отмечая, что чувствует, какая горячая у него кожа даже сквозь одежду. Ткань школьной формы была недостаточно плотной, кто угодно мог заметить его состояние, и Таа надо было срочно успокоиться, однако по опыту он знал, что так просто это не получится. - Чтоб ты сдох, Манабу, - еле слышно прошептал он и, наконец оторвавшись от стены, направился в сторону, противоположную лестнице, к мужским туалетам. Таа почувствовал себя очень глупо, когда на мгновение представил, как сейчас запрется в кабинке и будет мастурбировать – подумалось, каким же озабоченным придурком надо быть. Но все это – стыд, смущение и недовольство собой казались блеклыми и неважными на фоне ослепляющей ненависти к самому себе, да и к Манабу тоже, когда Таа понял, кого именно будет воображать, кончая. Лишь позже Таа осознал, что в тот момент почувствовал страх. Не перед Манабу, а перед самим собой и теми, пока еще неясными чувствами, которые он испытывал к однокласснику.