Перемена мест слагаемых

Ямамото Такеши никогда не считал себя оптимистом. Но сейчас он отчаянно верил в лучшее. Потому что, кроме него, никто не сможет убедить в этом остальных. Всем им нужна поддержка, а он, Ямамото, сильный. И плевать на то, что самого бы кто успокоил – понервничать можно потом, когда вернется домой и запрется в комнате. Вот тогда он будет шагать из угла в угол, уставившись невидящим взглядом в пол, напряженно поводить плечами и тихо психовать, в отчаянии сжимая кулаки. А потом спустится вниз, захватит меч и пойдет в додзе тренироваться – до одури, до мушек перед глазами и дрожащих рук, до будто налитых свинцом ног… А сейчас он будет оптимистом. И улыбнется радостно, открыто, ничуть не притворяясь. Это совсем нетрудно, ведь он сильный. Его друзьям нужен кто-то именно такой, который скажет уверенно «все будет хорошо» - и все правда станет хорошо. Ведь Гокудера тоже сильный. Он выкарабкается. Иначе и быть не может. А сейчас стоит еще раз улыбнуться и помахать медленно плетущемуся Цуне – тот не проспал, но явно выглядит подавленным. Потом они пойдут в школу, обязательно встретив Хару и Киоко, а за Цуной будет красться тот пятнистый малыш, Ламбо. Может, даже Реборн затаится где-то поблизости… Дальше они пойдут большой шумной компанией, и обязательно будут улыбаться все вместе… За исключением Рёхея. И Гокудеры. Но Ямамото оптимист. Он искренне верит, что это ненадолго. *** Проснувшись, Гокудера обнаружил себя в той же палате. Браслет никто не отобрал, но все остальные украшения лежали неаккуратной перепутанной горкой на новой тумбочке. Часы на стене намекали, что было намного позже одиннадцати. Вчера он их не заметил – они висели за его головой. Тело болело – вероятно, обезболивающее перестало действовать. Судя по ощущениям, всю правую сторону превратили либо в фарш, либо в хорошо изрезанный кусок мяса. Но, несмотря на пронизывающую боль, голова работала ясно – Гокудера уже понял, как сильно сглупил, когда приходили те посетители. Он должен был не срываться, а попытаться выяснить, что к чему. Как результат, сейчас довольствуется какими-то крохами информации. Впрочем, он бы все равно не поверил. Тем более без доказательств, которых у них быть не могло. Вряд ли он тесно общался с маленьким ребенком или домашним зайцем. Тот пацан явно же мамочкин сынок – чистенький, гладенький, боящийся всех крутых парней. Гокудера особо не обольщался насчет своей внешности – он на примерного мальчика не походил. Скорее, он был хулиганом из тех, на кого поздно вечером бояться натолкнуться в темном переулке. Таких типов люди обходят стороной на улице, а строгие мамаши бдительно охраняют от подобной дурной компании своих чад. Впрочем, боялись справедливо. Гокудера не отличался легким характером, мог дать такой отпор, что посмевшие на него напасть уже не вставали. Внешний вид и волчий взгляд прозрачно-зеленых глаз были чем-то вроде знака, предупреждения. Кто не внял – сам виноват. Впрочем, то, что было, уже прошло. И как-то глупо себя корить за эту вполне закономерную вспышку. Ему было больно, он наслушался непонятного бреда, который тот странный ребенок рассказывал с видимым удовольствием, даже со смаком – неудивительно, что Хаято взорвался. А сейчас надо дождаться выписки или кого-то еще из «новых знакомых», уйти отсюда и наконец-то покурить. Недостаток сигарет ощущался очень остро – за последние пару лет это стало привычкой. Въелось в кровь. Его не ругали – после побега из дома он оказался никому не нужен. Уже потом появилась сестра и их редкие встречи, впрочем, она не смела его воспитывать. Он был достаточно упрямым, чтобы отстаивать свое мнение – и если бы Бьянки пережала, то просто перестал бы с ней видеться. Помянешь черта, и он появится. Бьянки осторожно просунула голову в палату. Гокудера взглянул на нее, вспомнив, что вчера с ним ничего не случилось – и тут же поплатился за неосторожность, повалившись обратно на подушку и схватившись за живот. Он болел просто зверски! Ну что за чертов комплекс?! Он уже не маленький, и никогда больше к стряпне Бьянки не притронется – но черт, почему живот не слушается доводов разума?! - Хаято… - пробормотала с болью сестра. Она не понимала, что с братом, но то, что ему постоянно в ее присутствии становится плохо, трудно было не заметить. Она прошла в палату, осматривая выбоины на стене – кидал предметы Гокудера от души, убрать все следы лишь за несколько часов было невозможно. Бьянки аккуратно присела на край кровати, протянула руку – но Хаято сквернул глазами, и рука замерла на полпути. Брат все еще ей не доверял, и она его даже в чем-то понимала. Но боль от этого меньше не становилась. - Хаято… Послушай меня. Завтра мы едем обратно в Италию – продолжим твое лечение там. Я уже заказала билеты… - С-сестра… Какое лечение? Р-раны не нас-столько с-серьезны… - кое-как просипел Гокудера, свернувшись в клубок спиной к Бьянки. - Амнезия – это серьезно. Я хочу показать тебя врачам… Может, это можно как-то вылечить… - Я не сумасшедший, - холодно и четко заявил Хаято, чуть смазав впечатление заскрипевшими зубами. Он с трудом сдерживался, боль была просто дикой. - Нет, не сумасшедший. Но помощь тебе нужна. Ты же хочешь вернуть воспоминания? – Бьянки тоже умела быть жесткой. Сейчас была не та ситуация, чтобы продолжать потакать упрямству брата. Она обязана помочь – пусть даже против его воли. - Кто это тебе сказал? – Бьянки могла поклясться, что глаза у брата сейчас злые донельзя. Он просто ненавидел, когда им пытались управлять – настолько, что сопротивлялся в любой ситуации. Такие люди не сдаются в плен и сдыхают в бою исключительно из упрямства и желания подложить врагу напоследок большую и жирную свинью. - Ты… не собираешься возвращать воспоминания? – осторожно поинтересовалась Бьянки. Такой брат – злой, считающий ее врагом, прямо-таки внушал страх. Эти опасения не были беспочвенными – независимо от доводов рассудка в его присутствии нервы начинали сдавать. Вот только у нее одной или у обоих – Бьянки сказать не могла. - Собираюсь. Но я сделаю это сам, безо всяких докторишек, – зло отрезал Хаято. И тут дверь распахнулась с громким стуком – кто-то резко рванул ее с той стороны. В голосе сестры, до этого усталом и напряженном, вдруг отразились облегчение и прямо-таки вселенская радость: - Реборн! - Значит, не хочешь докторов? – раздался высокий детский голос. Снова этот ребенок… - Никто в моих мозгах копаться не будет! Я не сумасшедший! Пусть эти докторишки подавятся! – буркнул зло Гокудера, даже не собираясь поворачиваться лицом к сестре. Живот до сих пор ныл, вынуждая говорить короткими предложениями и сжимать зубы, чтобы не стонать. Боль была адская, но он уже привык к ней за столько лет. - Тогда ты остаешься здесь. Только подумай, каково тебе будет, не зная языка… - в голосе мелкого все время слышалась издевка. Мерзкая такая, будто он уже просчитал поведение Гокудеры наперед и теперь ждет результата, хихикая внутренне над тем, что все идет по его плану. - Чего? На кой черт мне оставаться в этой мерзкой стране?! – взвыл Хаято, подскакивая. Правда, через секунду снова рухнул на кровать, держась за живот и скручиваясь в клубочек. Ощущения были… Лучше бы их не было. - Ты – член семьи Вонгола. Ты должен оставаться с ними, разве не так? – снова этот елейный голосок. Какой мерзкий ребенок! Если б мог, Гокудера давно бы вскочил на ноги и повыгонял всех отсюда. После выписки заработал бы по-быстрому денег и уехал обратно в солнечную Италию. А так… Ну какого черта он должен сейчас слушать всю эту ересь, которую ему вываливает гнусная малявка с видом проповедника Святого Писания?! Мадонна, это же полный бред! - Да еще чего! Я – изгнанник, и живу сам по себе! Отлежусь и уеду, и тебя, мелочь пузатая, спрашивать не собираюсь! – бессильно стукнул по постели Хаято, не рискуя снова вскакивать – живот так быстро проходить не думал. - Если попытаешься сбежать, тебя пристрелят. Поэтому будешь меня слушать, хочешь ты того или нет. Понял, бастард? Гокудера проглотил ком в горле. Его уже не заботили ни все еще болящий живот, ни присутствие сестры, ни даже угрозы пятилетнего ребенка. Одно слово, напоминание о прошлом – и вот уходит куда-то весь гнев, вся ярость. Остается только треклятый ком, опустившийся куда-то в желудок, и дрожащие пальцы, ни в какую не желающие собираться в кулак. Из него будто выдернули стержень, все то, чего он добился за эти гребаные шесть лет – а если верить диагнозу, то семь – все, чем он жил и за что себя уважал, разом превратилось в пыль. Взрослый Гокудера словно исчез, на его месте был лишь маленький незаконнорожденный ублюдок, чужой ребенок, оставленный из прихоти или жалости. Все тот же маленький слабый мальчик, которого может пнуть любой. Трус и ничтожество. В голове крутился лишь один вопрос – как она могла его предать?! Никто, кроме сестры, не мог рассказать малявке про это, да и навалившаяся апатия не прибавляла хорошего настроения. Ему уже было все равно, что сделает мелкий, все равно, станет ли оправдываться Бьянки. Пусть только поскорее уберутся и не трогают его. Одно Гокудера знал точно – доверять сестре он больше не сможет. Просто не заставит себя. - Понял, значит. Тогда у нас остается одна проблема – ты язык плохо знаешь. Тут без учителя не обойтись, - в голосе мелкого проскользнули наигранно-озабоченные нотки. - Мне не нужен учитель. Мне… – начал было Гокудера, распаляясь заново, но его нагло прервали: - Да, ты прав, на практике освоишь быстрее и проще. Есть идея: завтра в Японию приезжает Дино, он и японский, и итальянский знает. Ты пустишь его к себе пожить и заодно язык подучишь… Мелкий наверняка сейчас улыбался. Мерзкой, слащавенькой улыбочкой, поблескивая гаденькими черными глазенками, нагло уставившимися на Хаято… Его хотелось убить. Медленно и с особой жестокостью. - Какой еще Дино? И у меня есть здесь квартира? – нахмурился Гокудера, рассматривая уголок подушки. А у него, оказывается, интересная форма. Если прищурить один глаз и приглядеться, так особенно. Сейчас главное – не сорваться снова, а то правда убьет ребенка. Дети такого не заслуживают – нет, Хаято их не любил, конкретно этого и вовсе уже ненавидел, но даже ему пока рано умирать. Вот вырастет, тогда Гокудера и убьет наглого сопляка. - Есть, тебе Цуна завтра ключи отдаст. Да и отведет, - Гокудера осторожно повернулся, садясь на кровати и упорно не поднимая глаз – сестра все еще была здесь. Плевать на живот, боль уже понемногу отступала. Сильнее бесило другое – вынужденная необходимость оставаться вот так, спиной, не имея возможности даже высказать все в лицо. - Тот трус? Который вроде-как-мой-босс? – подозрительно тихо осведомился он. - Ага, твой босс, - улыбнулся малыш. Он стоял чуть в стороне, и Хаято прекрасно было видно ту самую пакостную улыбочку. Впрочем, Гокудеру он раздражал весь целиком, хоть с ухмылочкой, хоть без нее. Даже дурацкая огромная шляпа и строгий, пусть и маленький костюм, смотрелись на нем до отвращения естественно. - Он не мой босс! И никогда им не будет! Если я потерял память, это не значит, что я утратил последние мозги и готов кланяться какому-то ничтожеству! – Гокудера тихо, четко выговаривал слова побелевшими губами. Он был разъярен до предела. - Я все сказал. Завтра, как только тебя выпишут, я пришлю Цуну. Пойдем, Бьянки, пациента нельзя напрягать, - малыш степенно зашагал к двери. - До свидания, Хаято, - сестра подошла к кровати, Гокудера видел ее ноги рядом. Та наверняка хотела что-то сказать, прикоснуться, но не решилась. Она резко развернулась, обдав брата легким потоком воздуха, и вышла вслед за малявкой. Мягко хлопнула дверь. Гокудера громко выругался, бессильно ударив по кровати кулаком. Определенно, это был худший день в его жизни. И таких предстоит еще множество. Последней его мыслью было: «Что за хмырь собирается у меня жить?»