Y a déjà fait plus beau En avant de mon bateau J'ai déjà eu le regard plus haut Emberlificotaillé dans mes rêves J'rame en malade n'importe où J'me sens fou Comme un loup qui perd le nord Perdu chez nous Perdu dans mes accords J'sais pus quel bord aller J'ai trop voulu chercher, pis courir Pis attendre avant d'écrire De peur de barbouiller Aidez-moi Je suis en pleine tempête Je suis en plein raz-de-marée Aidez-moi Aidez-moé Y s'passe pas c'qu'y devrait s'passer Pourtant, ma mère, quand j'tais flo Disait que j't'ais fin, pis bon, pis beau Mais qu'ça fait mal de forcer trop Emberlificotaillé, rien qu'à voir Que c'pas d'même partout J'me sens jaloux Comme un riche malade qui a peur d'la mort Peureux chez nous Peureux dans mes trésors La peur, la jalousie La peur de rester pris, d'être oublié La chienne de voir les autres me dépasser Aidez-moi Je suis en pleine tempête Je suis en plein raz-de-marée Aidez-moi Aidez-moé Y s'passe pas c'qu'y devrait s'passer (с) Daniel Boucher "Aidez-moi"
Пасмурное мартовское утро заволокло улицы туманом, не минув и старинный особняк де Шаньи, и теперь разглядеть что-либо представлялось возможным лишь на расстоянии десяти шагов. Снег, укрывший за ночь все вокруг, начинал таять, и там, где его уже успели затоптать слуги, потихоньку образовывались лужи. Голые деревья стояли, дрожа от холода и пытаясь сплестись ветвями, чтобы пережить неожиданно холодную весну. Впрочем, это не смущало мадам де Шаньи — она не боялась холода, и теперь под подошвами ее мягких зимних туфель тихонько поскрипывал мокрый снег. Зиму она любила, любила морозные утра и иней на окнах, пронзительные ветры и снежные бураны… От холода всегда спасало тепло каминов, мериносовое домашнее платье и муфта на лисьем меху, а вот прогнать стужу, царящую в душе, не могло ничего. При Филибере и слугах она старалась казаться невозмутимой и бесстрастной, и лишь в редкие моменты одиночества позволяла себе «оттаивать». С раннего детства воспитываемая холодным безразличным отцом и пугливой, чересчур эмоциональной матерью, она уяснила, что эмоции — это слабость. Показывая их, ты даешь человеку оружие против себя же, а властвуя над собою — властвуешь и над другими. Элизабет старалась воспитывать детей в подобном ключе. С Филиппом получилось, он вырос спокойным и серьезным юношей, каким и должен быть старший наследник рода де Шаньи. Вот только жаль, что не получилось привить старшему сыну любовь к родному очагу, не вышло выкорчевать из него непонятное желание отправляться в неизведанные края, покорять морские пределы. Нет, она гордилась Филиппом, не могла не гордиться — у него все получится, дослужился до капитана, значит, дослужится и до адмирала. А вот младший… младший вызывал беспокойство. Всегда будучи слишком зависимым от старшего брата, он пока так и не выбрал свой путь, а когда поддался на удочку отца и согласился испробовать себя в роли патрона Оперы Популер… стало еще хуже. Не зря Элизабет никогда не нравилась эта идея. Вспомнив об опере, Элизабет прижала ладони к горящим вискам, пользуясь тем, что в отдаленной части сада в столь раннее утро еще не было никого, даже упорно трудящихся на благо поместья слуг, никто не мог ее увидеть и предположить, будто графиня де Шаньи может быть несдержанной. Недавний скандал слишком дорого ей обошелся, пришлось приложить кучу усилий (и потратить немало денег), чтобы эта безобразная история не вышла за ворота особняка и не отправилась «гулять» по Парижу. Она представила удивленные лица почтенных матрон, которые с радостью ухватились бы за столь поразительную новость и обмусоливали бы ее неделями. Как же хорошо, что она сразу же взяла все в свои руки, установила полный контроль над загородным поместьем и выплатила каждому слуге и каждой горничной, присутствующим при осмотре Рауля врачом, кругленькую сумму. Сейчас весь Париж гудел бы, как потревоженный улей, обсуждая, что восходящая примадонна Оперы Популер ударила кувшином по голове юного виконта де Шаньи. Бог весть, до чего они бы договорились. Явно ни до чего хорошего. Но все же, все же!.. Как она могла упустить это? Как?! Как ее нежный и ласковый мальчик мог превратиться в насильника? Графиня, медленно качая головой, дошла до скамейки в дальнем уголке сада и осторожно присела на краешек, не заботясь о том, что шерстяное платье промокнет — слишком сильны были охватившие в той момент женщину эмоции. Пытаясь взять себя в руки, она позволила себе всхлипнуть и тут же спрятала лицо в ладонях. Столь несвойственная сиюминутная слабость помешала Элизабет вовремя увидеть направлявшегося мужа. — Лиз? Что-то случилось? Мигом отняв ладони от лица и надеясь, что желание оказаться как можно дальше от несдержанного и вечно недовольного графа на нем не читается, графиня отрицательно помотала головой и плавным движением стерла некстати скатившуюся слезинку со щеки. — Все в порядке, Филибер, — уж чем-чем, а своим голосом она умела управлять превосходно. — Я помешал вашей прогулке? — граф то ли действительно не замечал ее бледности и расстроенного вида, то ли просто не умел читать по лицу, Элизабет давно перестала спрашивать себя об этом. — Отнюдь. Сегодня утром прекрасная погода, не так ли? Граф скептически фыркнул. — Вечно забываю, как вы восхищаетесь мерзлотой, Лиз. Уж я-то терпеть не могу зиму. — Граф вытащил из сюртука дорогую сигару и с наслаждением закурил, вдыхая терпкий дым. — Но все же… Что терзает вас? Элизабет вздохнула. — Думаю, вам известен ответ на этот вопрос, дорогой, — она всегда произносила слово «дорогой» мягко, будто пытаясь показать, как ценит его, сейчас же это прозвучало настолько холодно и безразлично, что даже граф ощутил и неосознанно поежился. — Рауль, черти б его побрали! — Филибер выдохнул имя сына вместе с клубами белого дыма, и Элизабет отвернулась, скрывая некстати появившуюся злость за каменным лицом. — Глупый мальчишка совсем заигрался. Ничего, он уже пришел в себя и отказался от этой никому не нужной женитьбы… — Граф, неужели вы не понимаете? — Элизабет сжала руки в кулаки, радуясь, что они скрыты муфтой. — Он чуть не опозорил нас. Еще немного — и сплетен было не миновать. Наша репутация… — Охо-хо, дорогая Лиз, — перебил граф, — выбросьте из головы эту чепуху! — Вы действительно считаете нашу репутацию чепухой? — Элизабет изо всех сил пыталась скрыть нараставшее раздражение. Как смеет он говорить так, будто честь и доброе имя уже ничего не значат? Граф же, не чувствуя приближение бури, только рассмеялся и потушил сигару о ближайшее дерево. Графиню молча передернуло — порой его манеры поражали до глубины души, но она всегда старалась сдерживаться и не показывать своего недовольства. — Стоит ли так переживать из-за юношеских глупостей? — граф фыркнул, покачал головой и спрятал ладони в карманы, ежась от прохладного ветра. Эта погода вечно действовала ему на нервы, даже больше нерасторопных слуг, благо, еще было раннее утро и никто из вышеупомянутых особей не успел попасться графу на глаза и разозлить. — Конечно, мальчишка должен поплатиться за свою непредусмотрительность… Элизабет медленно поднялась, пронзая мужа взглядом прозрачно голубых, как льдинки, глаз. — Непредусмотрительность? Филибер, вы в самом деле считаете, что это подходящее слово? Разумеется, — она на мгновение умолкла, а после продолжила, — я не ставлю под сомнение вашу наблюдательность, дорогой супруг, но… вам не кажется, что сейчас нам вполне хватает проблем и без разбирательств с увлечениями сыновей? Филибер нервно передернул плечами. Ему захотелось побыстрее удалиться в особняк, усесться за любимый стол из красного дерева и с головой уйти в работу, время от времени прикладываясь к красному бургундскому, а не выслушивать жену. Бог знает, он всегда прислушивался к ее словам, и даже больше, но сейчас Лиз явно сгущает краски. — Дорогая Лиз… Вам не кажется, что вы преувеличиваете? — с этими словами он покосился на жену и тут же осознал, что совершил ошибку — пускай внешне она выглядела спокойной и собранной, но внутри… внутри явно кипели эмоции. Впрочем, граф знал, что она никогда и ни при каких обстоятельствах не позволит неожиданным чувствам выползти наружу и поколебать свой устойчивый мирок. Так и случилось — графиня мгновение стояла неподвижно, а после отвернулась и проговорила: — Возможно. Но все же я советую вам повлиять на сына, если, конечно, у вас найдется свободное время. Нетрудно было отыскать в этом выражении спрятанную колкость, и граф с этим превосходно справился. — Даю вам слово. — Он и вправду намеревался как следует поговорить с отпрыском, возможно, даже пригрозить временным лишением всех привилегий, полагающихся наследнику рода де Шаньи, и, разумеется, денег. Уж от этого сынок быстро прозреет. — Сдержите же его. Иначе, при повторении ситуации, вряд ли удастся сохранить все в тайне и тем более отыскать для Рауля достойную невесту и будущую жену, сумевшую все простить и забыть… какой всю жизнь была для вас я, — словно случайно сделав акцент на последнем слове, графиня медленно двинулась к поместью, напоследок бросив: — Не забудьте о сегодняшней встрече. Хорошего дня, дорогой. Хрупкий силуэт уходящей жены с каждым мгновением становился все более нечетким в утреннем тумане, и, когда его полностью скрыла белая пелена, граф развернулся и со злостью саданул кулаком по дереву. Оно протестующе задрожало и в ответ сыпануло снегом и замерзшими льдинками, метко угодившими графу прямо за шиворот воротника. — Черт побери! Филибер отскочил от злосчастного дерева, сердито стряхнул снег с плеч. Начинало саднить костяшки, и внезапно граф ощутил отчаянную потребность закурить снова, вдохнуть горький дым, забыться хоть на пару минут, сосредоточив все свое внимание на том, как дым окутывает легкие… но портсигар остался лежать в кабинете, а возвращаться в поместье прямо сейчас не хотелось от слова совсем. Бесспорно, выходить сегодняшним утром на прогулку оказалось отвратительной идеей. И за что Лиз так взъелась? Да еще и припомнила ему его ошибки. Обхватив голову руками, граф поморщился — роковое увлечение бурной молодости испортило всю семейную жизнь. Хотя Лиз редко вспоминала об этом и еще реже говорила напрямую, — вот как сейчас — но все же он чувствовал по отношению к себе тот же холод и равнодушие, которыми жена щедро одаривала других. Видимо, зря он надеялся, что все это со временем пройдет… Порой, наблюдая примеры отстраненности собственной жены, Филибер ловил себя на странной мысли, что это — неправильно, ему не стоило жениться на нелюбимой женщине, наоборот — следовало жить настоящими чувствами и наплевать на мнение высшего света. Но потом вспоминал о двух красавцах-сыновьях, разумном и сдержанном Филиппе и беспокойном, вспыльчивом Рауле… Вспоминал и сразу же выбрасывал из головы все подобные мысли и скрытые желания. Грех жаловаться на семью, многие мечтают оказаться на его месте. Но все же… Рауль… Как не похож он на Филиппа. Мальчик может наделать много ошибок. Нет, он не позволит сыну совершить подобную оплошность еще раз, связаться с женщиной, принадлежавшей к миру искусства… как когда-то он сам. С этими мыслями Филибер выпрямился и двинулся к поместью, раздумывая о том, как бы выманить упрямого сына на откровенный разговор и при этом не выдать собственных тайн. К тому же… запланированная вечерняя встреча его совсем не радовала.***
— Да что б ты провалился, — в сердцах прошипела мадам Жири себе под нос, сжимая ридикюль в замерзших пальцах. От злости на ушлого служащего она вылетела из конторы будто ошпаренная и забыла надеть перчатки сразу. Теперь, спустя пятнадцать минут, проведенных на холоде, пальцы покраснели и отчетливо горели. Антуанетта была уверена, что на следующее утро кожа покроется цыпками или потрескается — ее нелюбовь к холоду была, увы, взаимной. Хорошо, если она отделается простым раздражением кожи, а вот если умудрится подхватить простуду… Этого Антуанетте хотелось меньше всего. Поэтому, сумев наконец остановиться и глубоко вздохнуть, женщина вытащила из ридикюля перчатки и надела. Рукам сразу стало еще жарче, и Антуанетта сердито поджала губы — сейчас ее раздражала каждая мелочь. Но все же, все же какой пройдоха этот месье Лярок! Вот паршивец, а! Просто нету слов. Хоть бери и в полицию заявляй, мол, от меня только что чуть взятку не выманили. Впрочем, вряд ли от этого будет хоть какой-нибудь толк — скорее всего, они все знакомы друг с другом, и после ее ухода заявление благополучно окажется в мусорном ящике. Так зачем тратить время? И нервы? Антуанетта вынудила себя остановиться, глубоко вдохнула холодный мартовский воздух. Не сказать, что это сильно помогло, но ее хотя бы перестало трясти от злости. Вот бы вернуть утреннее спокойствие!.. Утро и впрямь было добрым, по крайней мере — тихим. Никто не появлялся на пороге с девицей в глубоком обмороке на руках, никто не устраивал истерики, никто не бросался статуэтками в подвыпивших женихов… Красота, и только! Антуанетта, наливая себе ромашкового чаю и сооружая нехитрый завтрак, поняла, что успела соскучиться за спокойной жизнью. Но ведь нельзя обвинять во всем своих гостей, не правда ли? Она ведь сама разрешила Эрику остаться, сама позволила ему оставить Кристину, даже не зная кого именно он принес той ночью. Вот и не жалуйся теперь, Жири. Она и не жаловалась. Просто всеми фибрами души ощущала, что затишье, царившее в доме — временное. Слишком опасно было задерживаться здесь, удерживать в стенах своего дома столь разных и столь прочно связанных между собою людей как Эрика и Кристину. Давно пора разрубить Гордиев узел, иначе эта неразбериха никогда не закончится. Но нет, разве ей могло повезти именно сейчас? Не спеши она так продать дом и уехать, покупатели нашлись бы сразу, уж это точно! Да еще и требовали бы, чтобы она как можно раньше съехала. А стоило лишь дать судьбе понять, что она сильно спешит (хотя Жири все же больше казалось, что виновата здесь не судьба, а именно жадный брокер) — и все повернулось против нее. Иначе как объяснить, что документы о продаже дома будут готовы только спустя четыре недели?! Четыре недели! Да она и двух дней не выдержит рядом с такой быстровоспламенимой и взрывоопасной смесью как Эрик и Кристина. Может действительно самый простой выход — выплатить брокеру ту самую сумму, необходимую на «быструю доставку письма в казначейство, заверение всех бумаг и выставление дома на продажу»? Мадам Жири сжала губы. Ну уж нет, она не собирается плясать под дудку какого-то брокера. Надо успокоиться. Успокоиться. Прийти домой, выпить горячего чаю и как следует подумать. Дом встретил ее тишиной и мнимым спокойствием. Почему мнимым? О, Антуанетте как никому другому было знакомо это предгрозовое состояние, когда мертвая тишина залегала вокруг, не потревоженная ни единым порывом ветра, ни всполохом крыльев птиц, ни скрипом деревьев, стонущих от ветра. Это пугало. Заставляло настороженно оглядываться вокруг в предчувствии подвоха. Вот и сейчас Жири медленно вошла в гостиную, на ходу снимая злосчастные перчатки и мечтая о кружке горячего чая и спокойной жизни безо всяких тревог и бед. Стаскивая туфли, она облегченно вздохнула — воистину, что может быть лучше? Впрочем, подумать над ответом она не успела — дверь со стороны кухни открылась, и взгляду Антуанетты предстал Эрик. — Готово? — он спросил прямо, без обиняков, не утруждая себя на приветствия и разглагольствования о мерзкой погоде, усталости и накопившихся делах. Это было очередная особенность, — не считая, конечно же, лица и творческого гения — отличавшая его от десятка знакомых мадам Жири. — Увы и ах, Эрик, если бы все можно было решить так просто. Она вздохнула, покачала головой и, сматывая с шеи шарф, поплелась на кухню. Нахмуренный Эрик увязался следом, Антуанетта видела краем глаза его мрачный профиль, скрытый неизменной полумаской. — Что не так? Не понятно, то ли прямой вопрос вынудил ее сделать это, то ли злость все еще не покинула ее, но, еще минуту назад сдержанная и пытающаяся успокоиться мадам Жири, уже рассказывала все Призраку, пылая праведным гневом. — …Ты представляешь себе это, а? Представляешь? — она расхаживала по кухне, сердито жестикулируя, а Призрак внимательно слушал, подперев голову кулаком и смотря в одну точку. — Он ведь даже не намекал, нет, почти прямо сказал! Это нельзя было понять двусмысленно, никак нельзя! До чего же ушлый народец, эти брокеры! — А если обратиться в другую контору? — Эрик наконец подал голос, и мадам Жири с радостью ухватилась за него, будто за спасательную нить — ей до жути хотелось обсудить произошедшую ситуацию. — Не уверена, что в этом вообще есть смысл! Документы на дом уже пару недель как у них. Если сейчас забрать и отправиться на поиски нового маклера, непонятно когда это все закончится, — она развела руками, выдохнула и оперлась спиной о плиту, нечаянно задев стоявшую там кастрюлю, с которой сразу же слетела крышка и с громким звоном упала на пол. Мадам Жири выругалась, подняла злополучную крышку и положила в раковину. — Нет, это черт знает что творится в мире. Разве можно надеяться на государство хоть в чем-то? Призрак не ответил, буравя взглядом ту же самую точку, что и раньше, и Антуанетта, немного успокоившаяся, наконец заметила, что сегодня он был непривычно тих. Опять повздорил с Кристиной? Или, не приведи Господи, подрался с некстати припершимся виконтом? Воистину, ей никогда не видать спокойной жизни, даже в собственном доме! Нет, она не станет спрашивать, только не сегодня. Сегодня ей хватит своих проблем, она и так чрезвычайно резко среагировала на происходящее, что для нее несвойственно. Хотя чего ожидать после стольких проблем и тревог, выпавших на ее долю? И только Антуанетта собралась развернуться и выйти из кухни, оставив там лишь задумчивого Эрика, на порог комнаты ступила настороженная Кристина, одетая в ночную рубашку и по уши закутанная в одеяло. Эрик дернулся, но сразу постарался принять незаинтересованную позу, максимально отвернув от нее свое лицо. — Доброе… кхм, то есть, добрый день, — Кристина запнулась, неловко окидывая взглядом двух вынужденных соседей. Утро уже давно прошло, вот только она не спускалась вниз даже для того, чтобы позавтракать. — Что-то случилось? Я слышала звон… Мадам Жири вздохнула. — Ничего не случилось, Кристина, всего лишь упала крышка. Кристина неосознанно бросила подозрительный взгляд на Эрика, который он, увы, поймал и сразу подбоченился. — В чем дело, Кристина? Не доверяете словам мадам Жири? Опять считаете виноватым меня? Нет, я не собираюсь бить посуду и громить мебель из-за того, что придется прожить бок о бок с вами еще пару недель. Так что умерьте свою фантазию… — Кристина, — мягкий голос Антуанетты перебил голос Призрака и тот умолк, мрачно взглянув на женщину, — я ходила в контору к маклеру, который специализируется на продаже домов, надеялась, что документы уже выставлены и с дня на день можно ожидать покупателя, но… — женщина развела руками и бессильно опустилась на стул возле Эрика. — Мне натуральным образом дали понять, что придется или ждать несколько недель, или заплатить за «срочность», причем сумму немаленькую. Кристина, продолжавшая торчать на пороге, с тревогой взглянула на мадам Жири. — А несколько недель… это сколько? — Понятия не имею, возможно месяц или два. — Два месяца?! — в голосе Кристины зазвучала паника и она вытаращила глаза на мадам Жири. — Н-но… но ведь… — Увы, придется подождать, не имеет никакого смысла переплачивать за их услуги, — Антуанетта наконец смогла полностью взять себя в руки. Странно, но ей всегда помогала это сделать паника или растерянность другого человека, попавшего в неоднозначную ситуацию. В подобных ситуациях она быстро брала себя в руки и устанавливала твердый контроль. — Ничего страшного, поживем пока здесь. Дрова придется закупить, еду тоже, а всего остального хватает. — Но… разве ничего нельзя сделать? — Кристина явно не желала примиряться с этой ситуацией и старалась найти хоть какой-нибудь выход. Видимо, ей не улыбалось провести два месяца рядом с человеком, похитившем ее, причем не единожды. И Антуанетта не могла винить ее за это. — Вряд ли… — женщина попыталась сказать, что другого выхода она пока не видит, но вдруг отозвался Эрик: — Почему же, выход есть. Во-первых, можно заплатить продажному старику нужную сумму, если она, конечно же, у вас есть, Кристина. Или вы можете одолжить у мадам Жири. Увы, не уверен, что у нее найдется так много, разве что она одолжит у меня, что очень маловероятно, не так ли? — Эрик… — Антуанетта вздохнула. Вот оно. Гроза, которой она так боялась. — … Во-вторых, — Эрик даже бровью не повел, лишь слегка повысил голос, — можно попросту придушить мерзавца, но вот в этом только я вам могу помочь. Кристина, наблюдавшая за ним со странным выражением лица, вдруг взвилась. — Да как, как вы вообще можете так говорить об убийстве человека?! Неужели вы всегда были таким… таким… — она умолкла, пытаясь отыскать нужные слова, и это оказалось плохим решением. Эрик, ухватившись побелевшими пальцами за столешницу, медленно приподнялся, не сводя с Кристины потемневших глаз. — Ну же, — прошипел он, — договаривайте. Каким? — Эрик… — Мадам Жири положила руку на его предплечье, словно пытаясь удержать от опрометчивого поступка, но он лишь смахнул ее руку и продолжал буравить глазами Кристину. — Кристина… Успокойтесь, пожалуйста, не нужно ссор. Мы все решим. Но вдруг словно прорвало плотину, и Кристина, минуту назад растерянно переводившая взгляд с Эрика на мадам Жири, взорвалась: — Таким жестоким, беспринципным, злобным! — Ах вот вы какого мнения о своем учителе, дорогая Кристина, — в его словах было столько желчи, что можно было захлебнуться или наполнить ею как минимум три мензурки в медицинской школе Императорского университета. — Могу представить, как плохо вы себя чувствовали, пока я учил вас, защищал, оберегал все эти годы… Я выпестовал из вас приму! — Я думала, что меня учил Ангел Музыки! И разве я просила учить меня?! — Святые небеса, Кристина, мне казалось, что повзрослев, вы должны были понять, что ангелов не бывает! — Да как вы можете так говорить? Ведь именно из-за вас я долгие годы верила, что отец послал мне защитника и учителя!.. А вы все это время притворялись тем, кем никогда не являлись! Вы обманщик! Как же я вас ненавижу! Вы всю жизнь мне лгали, а потом перевернули ее с ног на голову, лишили меня всего! — Не преувеличивайте! — взревел Эрик, вскакивая и выпрямляясь во весь рост, но Кристина, растрепанная и поправляющая сползшее одеяло, не отодвинулась даже на йоту. Ее глаза воинственно блестели. — Не стоит винить во всем меня! Вы наделали не меньше ошибок, глупая девчонка! — Не смейте так меня называть, вы мне не отец и никогда им не были! Вы просто…. Просто… Мадам Жири, до сих пор оторопело сидевшая и поворачивавшая голову от Эрика к Кристине, от Кристины к Эрику, наконец сообразила, что пора бы и вмешаться. Признаться, она никогда не видела Кристину такой разгневанной и это весьма удивило бывшую балетмейстершу Оперы Популер, — ей казалось, что Дае слишком боится Призрака, чтобы высказывать ему в глаза подобные мысли, но и обрадовало — девочка все же не столь запугана, какой казалась… или хотела казаться. — Послушайте-ка меня… — начала, было, Антуанетта, но Эрик ее перебил, и на мгновение Жири захотелось просто выгнать их из своего дома и наконец-то остаться в тишине. Ради всего святого, они ведь не могут игнорировать ее в собственном доме! — Ну же, удивите меня. В который раз, давайте! Кто я? Мерзкий, злобный монстр? Вырожденец ада, не смеющий называть себя ангелом даже в мечтах? Дьявол? Говорите! — сейчас лицо Эрику сравнялось по цвету с цветом фарфоровой полумаски. — Вы чудовище, чудовище! Я не собираюсь жить здесь еще четыре недели, не дождетесь! Я убегу, и пусть лучше насмерть замерзну в снегу, чем буду терпеть рядом вас!.. — с этими словами Кристина выбежала из комнаты и, судя по громким стукам тапочек по лестничным ступенькам, взбежала на второй этаж. Секунду спустя раздался глухой стук закрываемой двери, а после — скрежет поворачиваемого ключа. — Уф, — мадам Жири выдохнула, покачав головой. Очередная истерика. У девочки явно не все в порядке с нервами, и это в том числе вина Эрика. Но разве правильным решением было вываливать на него все сразу? Она несмело повернулась к Эрику, по-прежнему застывшему в одной позе и смотрящим перед собой. — Эрик… — она потянулась к Призраку, пытаясь отыскать хоть какие-то слова, но когда он повернул к ней искаженное отчаяньем и одновременно гневом лицо, слов не нашлось, кроме: — Она успокоится, придет в себя и поймет, что наговорила. Это все от нервов. Девочке пришлось много пережить, постарайся понять, пожалуйста. — Почему же только я должен пытаться всех понять? — он произнес это зло и с затаенной болью, но когда Антуанетта открыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь, он гордо вскинул голову и с достоинством произнёс: — Прошу меня простить, чудовище намерено отправиться в свою комнату. Антуанетта покачала головой, смотря, как Эрик неторопливо покидает кухню, стараясь показать видимость спокойствия. Но она успела заметить, как дрожат его руки и как отчаянно он сжимает ладони в кулаки, боясь показаться слабым. Что же, она, увы, не помощница ему, особенно в делах с Кристиной, уж слишком много между ними произошло ранее, слишком много ошибок они натворили. Все это нельзя искоренить за одну неделю. Быть может, спустя четыре недели они смогут хотя бы смотреть друг на друга без злости? Так, раздумывая и качая головой, мадам Жири отправилась готовить обед, в то время как сердитый Эрик вошел в свою комнату и прикрыл за собой дверь, отчаянно сдерживаясь, чтобы не хлопнуть ею с разбегу как Кристина несколькими минутами ранее. Он не бывал так зол с того времени, когда застал Кристину на крыше с виконтом, заверяющих друг друга в вечной любви. Но тогда он хотя бы имел на кого злиться, мог выстраивать планы мести в отношении де Шаньи, а сейчас? Что он мог сделать сейчас? Призрак и так знал, как Кристина к нему относится, вчерашняя ее учтивость была лишь данью вежливости и, может быть, некоторой благодарности мадам Жири, в чьем доме ее приютили. А он уже напридумывал себе, будто Кристина хочет его простить! Чепуха. Да еще и виконт объявился вечером. Впрочем, Эрик знал, что их встреча обернулась не самым лучшим образом — он слышал гневные крики Кристины и, признаться, был удивлен, что милая и хрупкая девушка, которой знал Кристину все эти годы, могла вести себя так. А вот сегодня убедился на своей шкуре — могла. Он в жизни не мог себе представить, что бывшая ученица сможет вообще повысить на него голос! Может было бы вправду лучше, живи они порознь, а не в одном доме? Опустившись на разобранную кровать, Эрик хмуро уставился в потолок. Да нет, придется признать, что новость мадам Жири вовсе не расстроила его, наоборот — услышав, что придется ждать четыре недели, он обрадовался словно маленький мальчик, правда, изо всех сил постарался сохранить мрачный вид и, кажется, вполне справился с этим. Но притворство перед другими — это не притворство перед собою, перед собою ты не можешь скрыть правду. Призрак вздохнул. В чем правда? В том, что вся его жизнь была сплошной ложью, он всегда строил из себя не того, кем был на самом деле, а того, кем отчаянно хотел быть. Уверенным в себе, таинственным, загадочным, почти волшебным. В маске у него все получалось, да вот беда — не получалось долго прятаться под ней. Рано или поздно все тайное становится явным. Он создал для себя этот образ, нарядился в него так, как маленькая Кристина наряжала своих кукол. Но любить совершенный образ легко… а ты попробуй полюбить то, что прячется под маской. Вторая часть правды состояла в том, что он по-прежнему любил Кристину. Любил, боготворил, мечтал, грезил наяву. Ничто, даже предательство и уход из его жизни не мешало Эрику продолжать отчаянно любить свою Галатею.***
Кап. Черная клякса сорвалась с кончика пера и упала прямиком на середину бумаги с гербовой печатью. Задумавшийся Рауль де Шаньи, державший в руке перо, очнулся от мыслей и чертыхнулся — бумагу приходилось менять уже дважды из-за его собственной невнимательности. Скривился, скомкал лист и бросил в пустую корзину под письменным столом, где уже покоились два предыдущих недописанных письма. В коем-то веке он собрался написать Филиппу, и на тебе, ничего не получается. Рауль вернул злосчастное перо в чернильницу, откинулся на спинку мягкого кресла и от души потянулся. В комнате было прохладно, но его отчего-то клонило в сон. После визита к Кристине — причем крайне неудачного — он не захотел ехать в особняк за городом и отправился прямо к родителям, домой. Не сказать, что его радушно встретили: после скандала с Кристиной отец грозился больше не пустить его на порог, но ему удалось переговорить с матерью и объяснить, что всем матримониальным планам по поводу юной певицы пришел конец и что жениться он не собирается. Тогда все вроде бы образовалось, но все же виконт чувствовал — что-то не так. Нет, его не вычеркнули из завещания, не отреклись как от сына… его просто игнорировали, и этот поворот событий крайне раздражал Рауля, привыкшего быть гордостью собственной семьи. Впрочем, он и сам чувствовал вину после всего произошедшего с Кристиной. Не стоило вести себя так напористо и грубо, не стоило вываливать на нее все сразу, и тем более не стоило пытаться сделать ее своей… При этом воспоминании де Шаньи поморщился — разве это было по-джентельменски? Нет, разумеется, нет! Не удивительно, что он защищалась как могла и сбежала. Но вот чего не мог понять Рауль, так это почему Кристина буквально прогнала его из дома мадам Жири. Он думал, что бывшая невеста уже успела как следует подумать обо всем и уяснить, что так будет лучше. Он ведь действительно мог дать ей все, что обещал: уютный домик, полное обеспечение, а в будущем — заботу о возможных детях. На миг Рауль представил, какие дети могли бы появиться от их союза и расстроился — что-то подсказывало ему, что такого уже не будет. Отмахнувшись от подобных мыслей, он разгладил бумагу и снова потянулся за пером. Филипп всегда был тем, кто мог выслушать и поддержать брата, тем, кому Рауль мог довериться. Полная его противоположность, Филипп, тем не менее, умудрялся понимать своего младшего на десять лет брата и давать советы, которые, в общем и целом, даже не противоречили мировоззрению Рауля. Поэтому Рауль искренне жалел, что в столь тяжелое время брата рядом нет. За всеми тревогами и волнениями он так и не решился побеспокоить Филиппа и написать ему. Старший де Шаньи пока не знал ни о том, что Рауль встретил Кристину, ни об их любви, ни о тайной помолвке, ни о случае в подвалах Парижа… И это грызло Рауля, ему отчего-то казалось что, знай брат о его проблемах, сразу бы примчался и помог хотя бы советом. Умом он понимал, что даже в мыслях это звучит эгоистично, но ничего поделать не мог. «Дорогой брат, — аккуратно вывел он на линованной бумаге, — надеюсь, что сие письмо застанет тебя еще на берегу, а не посреди океана, ведь в противном случае ответа придется дожидаться долго, а ты знаешь, до чего меня раздражает ожидание. Предвосхищая твои вопросы, успокою сразу: отец и матушка находятся в добром здравии, и я — надеюсь, твой самый любимый член семьи — тоже не болею. Все по-прежнему: батюшка свыше всякой меры раздражается, а матушка спокойна и уравновешена. Впрочем, не думаю, что ты когда-нибудь воспринимал их всерьез, дорогой братец, ты всегда был гораздо тверже и сдержаннее, чем я. Видимо, мой ответ на твое последнее письмо затерялся и ты так и не получил его, поэтому хочу повторить, что безмерно горжусь тобою. Прими мои поздравления в связи приобретением звания капитана третьего ранга военно-морского флота Франции. Твоя заветная мечта сбылась, и я шлю тебе свои искренние поздравления с толикой грусти, ибо теперь вряд ли мы сможем видеться так часто как прежде…» Рауль вздохнул и нахмурился. Он списал уже половину листа, но все никак не мог прийти к сути — ему было неловко рассказывать брату о своих неудачах, а последние поступки по отношению к Кристине вызывали еще и жгучий стыд. Он не сомневался, что брат поймет, — или хотя бы попытается — но все равно не мог сразу отыскать нужных слов. Наконец, собравшись с мыслями, он продолжил писать, время от времени останавливаясь и перечитывая написанное. В некоторых моментах улыбался, вспоминая первые свидания с Кристиной, в некоторых — хмурился, иногда — сердито бормотал себе под нос, будто пытаясь оправдаться перед невидимым собеседником. Последнюю поставленную оперу «Дон Жуан Торжествующий» в когда-то таком величественном, а сейчас разрушенном театре виконт описал особенно тщательно. Еще бы, ведь он чуть не погиб в подземельях безумца-композитора! Как обычно скривившись при упоминании о Призраке, виконт с удовольствием расписал Филиппу все недостатки внешности оного и поставил очередную точку. Мысли, ранее разбегающиеся стадом напуганных овец, сейчас упорядочились, и Рауль даже наслаждался процессом — как хорошо, оказывается, вылить все, что мучает, на бумагу! Списывая очередной лист, он рассказал об удавке, которую монстр надел ему на шею и угрожал задушить, об его условии, о жертве Кристины, которую та принесла, решившись поцеловать чудовище… Наконец он дошел до момента, когда в загородный дом приехали родители и воспротивились самой мысли о женитьбе на сиротке-певице. Вновь и вновь проигрывая воспоминания у себя в голове, Раулю вдруг пришло в голову, что он сам вел себя ужасно: почти не защищал Кристину на ужине, много выпил накануне, а уж что было потом… Стыд вернулся с удвоенной силой, но Рауль сжал зубы и заставил себя описывать все правдиво, ничего не скрывая и не приукрашивая. Он знал — Филиппу это не понравится, даже больше — брат будет разочарован, а этого Раулю хотелось меньше всего. Он привык, что лучшим другом в семье для него был брат. Мать всегда держалась чуть отстраненно, будто боялась дать сыновьям лишнюю крупицу любви, а отец никогда не относился к ним слишком серьезно, как к равным, разве что к Филиппу в последние годы. Отмахнувшись от мыслей, посещавших его голову уже не единожды, Рауль завершил письмо, напоследок попросив брата дать совет, как быть и что делать. Он понимал, что, в сущности, снова перекладывает ответственность с себя на более умного и опытного человека, но не мог не воспользоваться этим, будучи в полном замешательстве в отношении будущего. С одной стороны де Шаньи отчетливо понимал, что поступил просто отвратительно по отношению к Кристине, с другой — не был уверен, что вправду хочет на ней жениться. Это разрывало на части и не давало принять хоть какое-то решение. Крошка Лотти нравилась Раулю, она обладала совершенным голосом, была красива и нежна и, а еще наивна и внушаема — иначе как могла поверить, что таинственный голос принадлежал ангелу музыки? Но все же… она не вхожа в высший свет. Мать права — ее не примут, а если и примут, то быстро покажут юной сиротке, что она здесь лишняя. Как он мог не понять этого сразу? Наверное, воспоминания об их счастливом и беззаботном детстве затмили ему глаза… Рауль сжал губы. Но потерять ее? Оставить и навсегда забыть? Не-ет. Он должен что-то придумать. Может, брат сможет правильно оценить все произошедшее и помочь? Да, сейчас надежда только на это. Рауль запечатал конверт, поднялся со стула, вдоволь потянулся и позвонил в колокольчик, дабы позвать слугу. Но прошла минута, вторая, пятая — и никто не появился. Наверное, отец снова собрал всех и выговаривает почем зря, решил виконт. Ничего, он спустится сам. После написания письма было чрезвычайно легко на душе, Рауль медленно спускался по витой лестнице, напевая веселенький мотивчик, из тех, которые наигрывают бродячие музыканты на ярмарках. Он сам не знал, откуда простая, но забавная мелодия пришла ему на ум. Так, мурлыча себе под нос и сжимая в пальцах письмо, он дошел до последней ступеньки и уже собирался шагнуть в гостиную, но вдруг споткнулся и замер, услышав громкий крик. В гостиной ссорились, причем на повышенных тонах, отец и… мать? Рауль пораженно застыл. На протяжении своих двадцати двух лет он ни разу не слышал, чтобы мать повышала голос или ругалась, нет, даже наставления провинившимся слугам она умудрялась делать спокойно и мягко. Что же могло случиться? Он напряг слух и постарался вникнуть в суть конфликта, но вдруг ручка на двери, перед которой он стоял, наклонилась и начала медленно поворачиваться. Не ожидавший такого Рауль быстро шагнул в сторону, спрятался в тени у лестницы и затаил дыхание — ему вовсе не улыбалось перетянуть гнев родителей на себя. В следующую же минуту он пораженно уставился на незнакомого человека, с головы до ног закутанного в черный плащ с длинным капюшоном. Мужчина был высок, худощав, немного горбился… и не открывал свое лицо. Напротив — воровато оглянувшись, он натянул капюшон еще сильнее. Рауль прищурился, пытаясь уловить малейшее сходство незнакомца с кем-то из многочисленных отцовских друзей, но не смог. Жесткие узкие губы да тонкий шрам на подбородке — вот все, что сумел разглядеть виконт под полой длинного черного одеяния. Тем временем чужак плотно прикрыл за собою дверь, из-за которой доносились разозленные голоса, и быстрым шагом двинулся в сторону выхода. Дворецкого на месте не оказалось, — что показалось Раулю очень подозрительным, — поэтому незваный гость самостоятельно открыл тяжелую дубовую дверь и покинул поместье. Замерев на месте на одно мгновение, Рауль кинулся к окну — он уже слышал стук копыт лошадей и грохот колес. Вдруг на карете окажется герб, по которому удастся определить хоть что-то? Но, к большому сожалению юноши, он увидел лишь черное ландо без какой-либо надписи. Рассерженным взглядом проводив коляску, виконт отвернулся от окна и растерянно взглянул на смятое письмо — от волнения он слишком сильно сжал бумагу в руке. Нервными движениями разгладив ее, Рауль двинулся было к гостиной, но передумал. Вряд ли стоит беспокоить родителей сегодня. Видимо, незнакомый визитер принес крайне дурные вести. Всей душою надеясь, что вести эти были связаны не с ним, виконт оставил письмо на столике для почты и отправился в свою комнату, борясь с желанием заткнуть уши — из гостиной по-прежнему доносились сердитые крики.