Так зарождалась легенда

      Джон действительно взялся учить Стюарта играть. Но только, к сожалению, совершенно не брал в расчет то, что Стю все-таки раньше и гитару-то в руках не держал. Поэтому далеко не все давалось ему так легко, а что-то и вовсе не получалось. Джон, по свойственной ему вспыльчивости и резкости, иногда начинал злиться: «Стю, да что ж ты делаешь-то! Ну не тупи ты!» Стюарт все терпеливо сносил и только смущенно улыбался в такие моменты, понимающе качая головой и как бы говоря: «Да, Джон, ты прав. Я же говорил, что ничего из меня не выйдет». И эта спокойная реакция почему-то всегда приводила Джона в чувство, укрощала его дерзость. Он тут же примирительно говорил: «Ну ладно, Стю, ты не обижайся. Давай еще попробуем!» И они пробовали. Снова и снова.       Вскоре Стюарт уже начал играть с ними. Хотя на самом деле он на гитаре пока знал всего лишь азы. Волнуясь даже на репетициях, он часто сбивался. Пол, как и Джон, иногда выходил из себя. Бывало, что к нему даже присоединялся Джордж, если уж игра совсем никуда не годилась. Тогда они хором кричали: «Боже, Стю, прекрати это немедленно!» Но стоило Стюарту остановить игру или вовсе отойти в сторонку, как они тут же удивленно говорили: «Стюарт, ты куда? Как мы репетировать-то без тебя будем?» Несмотря на то, что ошибки Сатклиффа так часто раздражали всех троих, ни Джордж, ни Пол, ни тем более Джон и не думали о том, что Стю лишний в группе.       Стюарт снимал комнату в старом доме. Друзья очень любили бывать у него в гостях. Эта была не очень большая, но вполне просторная комната, вся заваленная холстами, коробками с красками, старыми кистями и прочими вещами. У стен стояли и законченные, и совсем недавно начатые картины, на самих стенах висели небольшие эскизы Стю, а прямо на полу расположился простой старый матрас, служивший постелью. Стюарт и работал, и жил здесь. Даже когда приходили Джон, Пол и Джордж он зачастую стоял у мольберта за созданием новой работы. Но это не мешало ему спокойно беседовать с ними. Друзьям его картины казались немного странными, но в то же время они просто завораживали. Они были настолько необычными, что даже понять их было непросто. Очень жаль, что в музыке он все никак не достигнет таких же хороших результатов.       Одним пасмурным утром Джон вдруг заявил тете за завтраком:       — Мими, я съезжаю, пожалуй.       — Что? — Мими не поверила своим ушам. — Что это значит, Джон?       — Буду снимать комнату вместе со Стюартом, — спокойно ответил племянник. — Я уже вырос, Мими. Разве не ты говорила, что мне пора становиться серьезным и самостоятельным?       — И что, для этого обязательно нужно переехать? — тетя чуть поджала губы, чувствуя, что у нее нет на этот счет никаких аргументов.       — Мими, мне скоро восемнадцать, — с некоторым нажимом ответил Джон. — Я уже достаточно взрослый и могу жить наконец отдельно. Мне надоел постоянный надзор, я хочу хоть немного свободы!       — Джон, то, что ты говоришь — пустая болтовня. Взрослым ты станешь тогда, когда твои поступки будут этому соответствовать! — строго заявила Мими.       — Хватит уже, Мими! — Джон неожиданно вскочил из-за стола. — Если решил переехать, то непременно перееду! И давай закончим этот разговор! — с этими словами он вышел из комнаты. Мими, вздохнув, бросила ему вслед:       — Твоя жажда свободы не доведет тебя до добра, Джон, помяни мое слово!       Джон довольно быстро собрал все вещи, которые ему были нужны. Когда он уже спустился и проходил мимо кухни, то заметил, что Мими так и осталась сидеть на месте, прикрыв глаза ладонью. Что-то вдруг сильно кольнуло Джона прямо в сердце. Он остановился. Постоял с минуту, потом решительно сбросил с плеча свою сумку и подошел к Мими. Вздохнув, словно собираясь с духом, он осторожно дотронулся до тетиного плеча:       — Мими, давай только без сцен. Ну пожалуйста…       Женщина посмотрела на своего племянника, которого растила с малых лет, которого помнила еще маленьким мальчиком. И теперь он собирался уйти из ее дома. Каким-то участком сознания она понимала, что Джон уже почти совсем взрослый, но ее по-прежнему мучил один единственный вопрос: готов ли он самостоятельно вступить во взрослую жизнь? Тревога не утихала в сердце Мими ни на минуту.       — Только веди себя прилично, хорошо? — неожиданно попросила она, вызвав у Джона легкую улыбку, за которой, впрочем, скрывались некоторые угрызения совести. — Следи там за собой. И, пожалуйста, не одевайся как попало.       Джон кивнул, освободив себя таким образом от необходимости вслух пообещать все это исполнять. Затем он вернулся в прихожую, поднял с пола свою сумку, повесил ее на плечо, сказав напоследок: «До встречи, Мими», — и исчез за дверью. Миссис Смит с тревогой смотрела ему вслед, надеясь, что с племянником все будет в порядке.       Джон перебрался к Стю. Обоим такая идея пришлась по душе. Теперь они вместе могли спокойно тренировать свое гитарное мастерство, приглашая сюда Пола и Джорджа, если нужно, то подтягивать хвосты по предметам в колледже, ну и, конечно же, долгими ночными часами разговаривать на разные интересные темы. Это, пожалуй, они любили больше всего. Парни могли всю ночь напролет говорить не только о таких обычных вещах, как очередное скучное задание по истории искусства, но даже на сложные для восприятия темы вдохновения и жизни. Джон очень любил слушать Стюарта. Он говорил увлеченно, либо глядя куда-то вдаль, либо направив взгляд прямо в глубину глаз собеседника. И в такие минуты в нем безошибочно узнавался художник. Самого же Стю просто завораживал взгляд Джона на жизнь, его ехидство, бунтарский нрав. Он казался ему совершенно необычным, гениальным человеком. Парень все не мог понять, как Джона в школе могли записать в законченные идиоты. Да, он мыслил нестандартно, но ведь у него было безгранично богатое воображение! Так как, скажите на милость, можно считать такого человека дураком?       Так как Джон был отстранен от занятий с натуры, его записали на курс каллиграфии. Поэтому сегодня утром они со Стюартом направлялись в разные классы. Перед тем как разойтись, они постояли немного в коридоре.       — Вот блин! — в сердцах воскликнул Джон. — Ну какого хрена я должен идти на эту гребучую каллиграфию? Скука же смертная! Подумаешь, не поняли они моей шутки! Это всего лишь прикол. Я же не виноват, что у этих старых хрычей нет никакого чувства юмора!       — Да ладно тебе, Джон, — Стюарт, как друг, решил его поддержать.       — Нет, просто в моей башке всегда хренова туча разных идей! А они все считают их бредовыми. Стюарт, ну неужели я и правда придурок такой, а? — Леннон вопросительно посмотрел на Сатклиффа, залившегося вдруг смехом. — Ну чего ты ржешь, блин, Стю?!       — Странно слышать такой вопрос от тебя, — сквозь смех ответил тот. — С каких это пор ты стал в себе сомневаться? Забудь. Твоя хренова туча идей — это твоя хренова туча идей. Это и есть то, что делает тебя Джоном Ленноном.       — Взрыв мозга с вами заработаешь, мистер Сатклифф! — засмеялся теперь Джон. — Ваши слова иногда похожи на полнейший бред.       — Главное, что ты этот бред понял, — усмехнулся Стю.       — Так я ж и говорю: придурок, — ответил Леннон, и в следующий миг оба смеялись.       Однако друзья быстро разошлись. Стюарту было идти недалеко, зато Джону предстояло преодолеть несколько коридоров. Но Леннон никуда не спешил. Он постоял немного у окна, выкурив сигарету, и только спустя минут десять двинулся в сторону кабинета каллиграфии. Вошел он с пятнадцатиминутным опозданием.       — А, мистер Леннон, я так полагаю, правильно? — тут же обратился к нему преподаватель. — Что ж это вы в первый раз сразу опаздываете? Занимайте, скорее, место в аудитории. Постарайтесь, чтобы больше такое не повторялось.       Пока Джон шел к свободной парте, профессор его внимательно изучал. Внешний вид Джона и правда не мог не привлечь внимание: зауженные по последней моде джинсы с отворотами, яркая рубашка, прическа из тех, что молодежь сейчас называла «утиный хвост», и, что самое экзотическое, старое черное мешковатое пальто. Но взгляда учителя он, казалось, даже не замечал. Парень преспокойно уселся за парту, откинувшись на спинку стула. Занятие вновь пошло своим чередом. Но вдруг взгляд Джона упал на девушку, сидящую впереди него. Ничего примечательного в ней не было: волосы того цвета, который сам он нередко называл «мышиным», твидовый костюмчик-двойка, совсем не соответствующий моде, которой так стремятся следовать девушки в колледже, сама вся такая незаметная — сидит себе и старательно записывает за преподавателем. Что так привлекло внимание Джона — не понятно. Но он, ухмыльнувшись, вдруг хлопнул ее по спине, а когда девушка обернулась, скорчил смешную рожицу и сказал:       — Привет. Я Джон.       — Синтия, — она улыбнулась, отвела красивые карие глаза и тут же развернулась обратно.       Вскоре преподаватель задал им самостоятельную работу. Конечно же, Джон явился в класс без всяких художественных принадлежностей. Внезапно к нему пришла в голову идея, и он вновь хлопнул по спине соседку спереди.       — Слушай, у тебя не будет карандаша и ластика?       — Да, конечно… — казалось, она немного смутилась. — Вот, держи, — девушка протянула ему карандаш и небольшой ластик.       — Спасибо, миледи! — с легкой иронией поблагодарил он. Девушка, чуть покраснев от такого обращения, снова отвернулась.       Но карандаш, строго говоря, был Джону без надобности. Все равно он так ничего и не сделал. Как только закончился урок, парень вернул соседке принадлежащие ей вещи и, ухмыльнувшись напоследок, покинул класс. Однако он успел заметить, как Синтия бросила ему вслед скромный, стеснительный и даже несколько боязливый взгляд.       После уроков, выйдя из колледжа вместе со Стю, Джон заметил идущую впереди новую знакомую.       — Что она за птичка, Стю? Не знаешь? — спросил он, указав на девушку.       — Синтия Пауэлл, девушка из Хойлейка. Скромная и застенчивая. Образцовая студентка, — тут же пояснил Стюарт. Он знал очень многих студентов.       — Скромная, — хохотнул Джон, глядя, как волосы идущей впереди Синтии развеваются на ветру.       — Я серьезно, Джон, — смеясь, сказал Стю.       — Из Хойлейка, говоришь? Ну-ну, типичная «заречная» пташка. Мисс Важность, — Джон все еще глядел ей вслед, не понимая, что его так заинтересовало в Синтии, да и почему он вообще обратил на нее внимание.