***
Розальд запускает руку в свои волосы, прогоняя усталость и манящий сон. Он утыкается в стопку бумаг, уже изрядно затёртых и помятых, но неизменно важных. Фазы луны, какое-то дерево, ещё пара зарисовок — образы глубоко въедаются в сознание, но так и остаются всего лишь образами. Он даже не помнит, где нашёл документы, помнит только, что достались они нелегко. Тогда на него смотрели полные мольбы глаза, а потом потухли, как только стальные челюсти волка сомкнулись на шее бедолаги. Он так и застыл с протянутой рукой, сжимающей рукописи. Возможно, будь тот человек жив, то поведал бы секрет, который заключил в неразборчивом почерке. В грязном помещении, пропитанном сыростью и пылью, витает запах масел и старых шин. Маленький подземный бункер, некогда бывший простым погребом, — здесь никто не потревожит, не узнает о тайнике, не отберёт бумаги, посчитав их бессмысленными. Порой кажется, что рукописи представляют из себя не более чем отдельные клочки информации, никак не связанные друг с другом. Розальд снова и снова напрягает зрение, пытаясь выловить из написанного хоть малость полезного. Что-то подсказывает, что эти бумаги важнее не одной жизни. Зарисовка воющего волка — охотник невольно кривится в отвращении и засевшем в душе негодовании. Следующая страница — цветок. Самый обычный, будто срисованный из раздела ботаники, закрашенный почти в чёрный. Дальше луна: сначала молодой месяц, плавно переходящий в идеальный круг, а затем заштрихованный шар. Словно автор рисунка посчитал эту фигуру лишней и таким образом зачеркнул её. Тут много помарок и исправлений. Череп давно превратился в настоящий котёл с кипящей жидкостью вместо мозга, но Розальду всё время кажется, что вот она — разгадка — перед самым носом, а он просто что-то упускает, чего-то банально не замечает. Стоит ещё раз пройтись по страницам, и он поймает за хвост то, что искал. Шумно выдохнув, откидывает листки, безудержно раздражаясь, что не может понять очевидного, и протирает покрасневшие глаза. Неплохо бы хоть на минутку отвлечься, иначе эти бумаги окончательно поглотят его. Золотые моря пшеницы и свежая кукурузная зелень всегда охотно скрывали беглецов и просто резвых ребят. Розальд любил бродить по рядам, внимая таинственному шелесту злаковых и зерновых. Часто отец рассказывал, с каким трудом людям удалось взрастить поля: земли противились ничтожным резервам зёрен, найденным в грузовиках или на складах с продуктами. Голод пожирал тысячи и тысячи жизней, убивал медленно, беззвучно насмехаясь. Но вскоре почва приняла семена и подарила обильный урожай — Раград смилостивился над людьми. До сей поры помнится, с каким остервенением мальчишки и девчонки, не говоря уже о взрослых, хитрили, воровали друг у друга и калечились в надежде вырвать для себя хоть горсть муки. Её было слишком трудно производить, и хлеб ценился пуще серебра. Да и кому нужны драгоценности, когда их нельзя съесть? Пожалуй, поля и сейчас являются священными местами. Благо, теперь огрызки человечества сплочены и готовы помогать друг другу. Розальд переносится мыслями туда, где растут плотная жилистая листва и золотистые плоды кукурузы, украшенные рыльцами, как волосами. Дрожь пробирает каждый раз, когда он обходит ряды. Здесь вся его напускная суровость растворяется в нежном трепете воздуха, что крылатым драконом носится туда-сюда. Здесь же он, точно подросток, предаётся волнующим грёзам. Наверное, поэтому он так понимает мечтательную задумчивость дочери — однако непокладистость она унаследовала от матери. Кто знает, кем стал бы Розальд, сложись всё иначе. Может, моряком, а может, даже лётчиком. Но так или иначе он всегда хотел почувствовать дух приключений и непостоянство жизни. Мужчина не сразу обращает внимание на скрип люка, но вскакивает с места, вспоминая, что об этом импровизированном убежище никто не знает, кроме него самого. — Гектор? Как ты?.. Ты что, проследил за мной? — Розальд стремительно обретает серьёзный вид, в душе искренне радуясь, что это всего лишь сын. — Нет же. Я звал тебя от самого штаба, но ты не оборачивался. — Ты же понимаешь, что об этом помещении никто не должен знать? — Хорошо-о, — парень медленно кивает. — Пап, я видел монстра недалеко от Пригородной зоны. Не знаю, выглядел он ну просто огромным. Как волк, только два — нет, три! — три метра в высоту и с человеческими повадками. — Что ты вообще там делал? — раскатисто ревёт отец, внимательно оглядывая Гектора: не ранен ли? — Я... гулял. — Гулял? — с возмущением. Он готов сорваться, но сын поспешно изливает другую версию: — То есть, нет, я искал Эльзару. Её нигде не было, и я... Не ругай, я только хотел вернуть её, но не решился полезть за ней в ту пещеру. Я ждал, но оттуда вышел только огромный белый волк, весь в крови и с кусками мяса на зубах... Гектор продолжает говорить — чем дольше он это делает, тем большее непонимание охватывает отца. Дыхание перехватывает от одной только мысли, что дочь могла стать жертвой свирепого чудовища. Он не дослушивает: усталость растворяется в адреналине, и люк с грохотом захлопывается с внешней стороны. Гектор ещё долго смотрит ему вслед, размышляя, сделал ли он правильно, взболтнув о волколаке. Сказал ли он правду? Отчасти — да. «Что ж, Гектор, ты зашёл далеко. Отступать больше некуда», — думает он, преисполненный гордости, что всё-таки разыскал отцовские бумаги. Как же долго пришлось рыскать по городу, находить недостающие ответы, а после и важные артефакты, притворяться... Вот он — последний штрих. Станет ли Гек героем, чтобы наконец доказать сестре, родителям, да и всем остальным, что он силён, умён и заслуживает всеобщего признания? Надоело вечно быть вторым. Седые тучи угрюмо высятся над городом грязными комками ваты; они будто подражают смятению и внутренней буре Розальда. Когда найдёт Эльзару, спустит с неё десять шкур, чтобы напрочь забыла о Дикой зоне. — Заводи стрекозу! — чеканный командирский тон, сокрушительный взгляд, брошенный на тех немногих солдат, что остались в штабе. — Волкоподобный монстр обнаружен в первом секторе и направляется сюда. Нам нужно поторопиться. — Двумя часами ранее, — говорит мужчина с бельмом на глазу, — тебя лишили даже солдатских прав. Я уважаю тебя, Роз, но теперь штабом руководит Ворон. — Ворона здесь нет! А волчара не будет ждать, пока этот говнюк вернётся. И без того перекошенная морда военного с жутким прозвищем Цербер морщится ещё больше, становясь похожей на грецкий орех. Он правда уважает Розальда, но послушать его сейчас — значит предать нового командира. — Вспыльчивость до добра не доводит. Вашего волка пристрелят на границе ещё до того, как он моргнёт. — Нет, ты меня не понял. Я говорю за огромную трёхметровую махину, для которой пули не лучше семочек. — Пару секунд Роз медлит, подбирая слова, чтобы чуточку слукавить. — Чудище уже утащило мою дочь и может подарить ту же участь вашим семьям. Это неотложная ситуация, и Ворона ждать себе дороже. — Мы с ним свяжемся, — отрицает молодой парнишка. — Отряд перехватит вашего монстра. — Да никто его, чёрт вас дери, не перехватит! Ворон не знает, где эта тварь, и я не знаю, поэтому нам нужно разведать местность с чёртовой высоты! — Даже если так, топлива хватит только на одну ходку. Разумней будет израсходовать его на попытку покинуть Стены. — Эта попытка будет иметь такой же успех, как и все предыдущие. Да что с вами? — Роз, — встревает Цербер. — Уходи. Ты без полномочий, мы — без права покидать штаб. Мне жаль твоего ребёнка, но всё, что мы можем, это только усилить патруль на границе. — Не поможет, — отчаянно мотает головой, раздосадованный полным провалом. От злости пинает безобидный камень. Его и слушать-то не хотят, а ведь ещё утром беспрекословно подчинялись. Розальд подумать не мог, что когда-то его сместят — так быстро и подло, не позволив даже проголосовать, как любой другой солдат. Ноздри раздуваются, как у медведя, сжимаются кулаки до побеления костяшек. Слизкая гадость разбухает в груди, свинцом тяжелеет и скребёт, скребёт, скребёт. Он угрожающе тычет пальцем, пятясь назад, в сторону бункера. — Я предупредил... Бумаги, бумаги, бумаги. Гектор роняет несколько листков от перевозбуждения, глаза горят свечками, далёкими звёздами, целым солнцем. Половина недостающего теперь у него в руках, как огромные горы сокровищ под драконьими лапами. О, он непременно видит связь между рисунками волка, фаз луны, ивы и чёрных кувшинок, которые другим покажутся просто непонятными цветами. Дыхание сбито, парень часто оглядывается, опасаясь, что вернётся отец. Сколько тогда посыплется нежелательных вопросов, требований разъяснить заколдованную тайну документов. И, конечно, кто его пустит разоблачать загадку Стен? Не-е-ет, запрут дома или в этом самом бункере и пойдут добывать славу без него. Гек второпях суёт под рубашку всё подряд, что видит: рисунки, огрызки с отцовскими заметками, пару отвёрток. На всякий случай. Замирает, как изваяние, когда над головой слышатся отчётливые шаги. Так и стоит, прижав к себе предательски хрустящие листочки, боится даже вдохнуть. Кровь стынет вместе со скрипом люка — кто-то взялся за ручку. — Розальд, подожди! — следует рычащий тембр, и крышка люка опускается на место. Гек напряжённо выдыхает. Голос узнаваем: это могучий солдат с рожей дикого кабана. Такой скрутит шею кому угодно, без всякой на то причины, и глазом единственным своим не моргнёт. Даже как-то боязно за отца становится — вот чего этот вепрь пришёл? — Чего тебе? — повторяет Роз мысли сына. Слышно их глухо, точно сквозь воду, да ещё и кровь в висках пульсирует: отступить некуда, только ждать, когда отец завершит разговор и спустится. Одному небу известно, что будет дальше. — Про волка в три метра не врал? — Идиот я, что ли? — Спокойно. Я нашёл лётчика и одного стрелка. Скоро сменят наш пост, поэтому если лететь, то прямо сейчас. Заведём мы твою стрекозу. Шаги быстро удаляются, на Гектора спускается звенящая тишина, прижимая к полу, и тот обречённо садится на колени. Они убьют Эльзару. Из-за него.Глава VII: Слияние
16 октября 2015 г. в 15:45
Лапа опускается на землю, сокрушая чёрный цветок и тем самым извлекая из него ядрёный, дурманящий аромат. Лишь могучие пещерные стены знают, что за происходящим наблюдают с непомерным вниманием. Некто пришёл сюда довольно давно: пришёл за чёрными кувшинками для своих исследований, но озеро вдруг подарило ему небывалое зрелище.
Он долго всматривается в призрачный туман, что опоясывает существо, похожее на вервольфа. Почти не верит своим глазам, однако отчётливо понимает, что ему, как никому другому, посчастливилось созерцать Тандем. Две души в одном теле, два разума в одной голове, два взгляда на мир одними глазами. Зритель вне себя от восторга и напрочь забывает первоначальную цель своего визита к озеру.
Огромный белый волк по размерам значительно превосходит опешившего нага. Он выпрямляется в полный рост, открывая взору укладистую грудь и лапы с широкими ладонями, изгибается, устремляет длинную тонкую морду к небу. Волевые черты выдают необузданный нрав и упёртую непокорность. Пещера сотрясается от протяжного гулкого воя — чистого и властного. Даже воды озера вздравгивают, как бы аплодируя перед неизбежной схваткой. Вервольф ступает шаг, но его плечи неестественно выворачиваются, увлекая резко назад.
Неуклюжесть монстра — признак первого слияния в Образ.
— Наги умны. Наги не любят ждать, — бурчит некто себе под нос, с замиранием сердца ожидая чего-то масштабного.
Будто в угоду зрителю, ящер бросается на волка, рассекая верным клинком его бок. Тот глухо рычит, провожает отскочившего нага парой разных глаз — пламенно-рубиновым и янтарно-салатовым. Некто уверен, что сейчас в косматом теле идёт куда более важный бой: какая из душ займёт лидирующую позицию в управлении Образом?
Наг выжидает, важно косясь на кровоточащий порез, который, кажется, совсем не беспокоит волка. Его оскал неясный: в глазах не вскипает ярость — только предупреждение. Волк делает осторожный шаг, а затем кидается на врага, пригвождая к скале.
Каждое движение возбуждает научный интерес у наблюдателя. Он не смеет шевельнуться, страшась неосторожным движением прервать столь величественное зрелище.
Исполинской наружности вервольф заносит кулак, но ящер успевает извернуться, пропуская ошеломительный удар. Какая-то доля человеческой техники угадывается в сей атаке. Видно, в гонке душ пока лидирует та девушка с перевязанной ногой. Некто наблюдал и за ней, прислушивался к её словам о закате, но почему-то не посмел выйти и предупредить об опасности.
Наг выскальзывает из крепкой хватки, исчезает из виду, будто растворившись в волшебном озере или усыпляющем запахе цветов. Шелест ивы выдаёт его укрытие, но об этом догадывается только некто. Волк опускается на четыре лапы, нагнув голову и жадно вбирая воздух широкими ноздрями; длинные остроконечные уши судорожно вертятся во все стороны, однако не улавливают дыхание, что теряется в настойчивом трепете ивы. «А теперь, — отмечает наблюдатель, — работает тот обленившийся молодой волк». Глупо ожидать от этих двоих слаженности, по крайней мере при первом слиянии.
Змей атакует молниеносно, как гепард, он будто вырывается из теней, ускоряемый невидимой силой. На белого хищника обрушивается нещадный бурелом из точных ударов клинками, что изрезают плоть, словно масло. Волколак вертится на месте, отчаянно ревя, но противник подобен неуловимой тени: продолжает терзать, увиливая от его глаз. Минута — и зверь, изрытый ножевыми ранениями, теряет всякое величие: белёсая шерсть, мягкая на вид, покрыта алыми пятнами и рваными порезами. Лапы волка дрожат, но вряд ли от боли: Образ способен регенерировать, пусть и не так быстро, как хочется. Он дрожит потому, что внутри кипит война: души яро сражаются за право доминировать.
Наг знает своё дело: дразнит обескураживающими, но не смертельными атаками, умело выводит из себя. Похоже, не только зрителю известно, что потеря контроля над телом фатальна для душ. Однако вервольф не спешит свирепеть: он занят внутренним боем. Вот приходит в движение пушистое ухо — он предугадывает следующий бросок нага.
Удар клинка попадает в захват сильных челюстей — даром, что хрупких с виду. Одним рывком хищник отбирает лезвие, вставая на задние лапы и обнажая серповидные когти. Но ящер не глуп, реагирует быстро, силу рассчитывает, чтобы хватило на добивание. Массивным змеиным хвостом он проделывает подсечку, и косматый ожидаемо валится на спину. Появляется преимущество для удара сверху.
— Только бы не в сердце, — с трепещущим страхом в голосе шепчет наблюдатель, сжимаясь от нарастающего напряжения.
Волнистое лезвие впивается в горло белого монстра по самую рукоять, срывая сдавленный хрип вперемешку с поскуливанием. Волк упирается в торс нага и с силой толкает от себя, но тот успевает вырвать оба клинка из глотки и клыкастой пасти. Багряная жидкость стекает на поверхность всколоченного озера, расплываясь объёмным узором по воде.
Наблюдатель готов кусать локти: Образ изрешёчен порезами вдоль и поперёк, а змееподобный до сих пор в идеальном состоянии. Души должны были уже освоиться в новом теле, но то ли наг мешает им, то ли души одинаково сильны и не собираются уступать друг другу.
Ящер извивается, закручиваясь в новом танце, но уже порядком взбешённый вервольф крепко хватает его за горло. Теперь не отпустит.
Когти сцепляются, клыки переплетаются. Слышится треск разрываемой плоти и лязг зубов. Пещера эхом отражает звуки битвы. Вода под лапами и хвостом бойцов бурлит, плескается; брызги охотно летят в глаза, отвлекая внимание, — и только некто сидит неподвижно, затаившись. Для него это не просто схватка, но ценная информация как о нагах, так и о Тандеме.
Синий ящер всячески старается отступить — видимо, чтобы снова скрыться и провести серию неуловимых атак, — однако лохматое существо не позволяет ему уйти. Разъярённый наг бросается под лапы, на что волк отвечает цепким укусом в хвост. Он крепко сжимает оттопыренный гребень, дырявя его в нескольких местах, и тянет на себя, точно бы пытаясь вырвать из позвоночника. Но получается только порвать.
Шипя от возмущения, наг поудобнее перехватывает клинки. Его чешуя — разодранная, с выступившими сгустками крови — переливчато блестит, точно впитывает силу пещеры. Он будто не чувствует боли: движения его ещё более резвые. Ящер кружит вокруг, больно ударяя хвостом по лапам, орудуя кинжалами, словно жонглёр, и порой впиваясь зубчатыми челюстями в пушистый загривок. Тандем не уступает: мощными взмахами предупреждает атаки, приёмы становятся быстрыми и всё более техничными. По венам циркулирует слепая одержимость и жажда победы.
Снова обернувшись призраком, наг скользит от стены к стене, как тень. Волколак успевает его перехватывать: очи метаются так же быстро, уши машинально поворачивачиваются в сторону соперника. Глаза наблюдателя блестят интересом: неужели души сплелись в согласии, сработались и добились равенства? Чего только не сделаешь ради выживания. Как бы ему хотелось знать, что сейчас творится в голове этого неутомимого, дышащего мощью монстра.
Напористым толчком белый зверь пригвождает нага к скале, сжимая его запястье. Острый коготь вдавливается в глазницу, возмещая все те порезы, что исполосовали мускулистый торс и лапы Образа. Вырывается гортанный хрип, теряясь где-то в щелях пещеры. Рассвирепевший ящер широко разевает пасть, намереваясь раздробить кости волколака, но тот перехватывает его морду напряжёнными лапами и с силой, перебарывая сопротивление, раздвигает челюсти до упора, обламывает нижнюю часть с характерным хрустом. Наг отчаянно ревёт, но звук больше похож на визг. Он хаотично размахивает хвостом, извиваясь от боли. В глазах сверкает ненависть, нагоняемая мучениями. Серебристо-белый монстр выхватывает клинок. Миг — и чешуйчатое существо захлёбывается собственной кровью, конвульсивно дёргая хвостом и пытаясь вытащить лезвие из глотки.
Некто вовремя приходит в себя: звуки битвы утихают, уводимые молчаливыми водами и такими же безмолвными туннелями в утёсах. Нужно уходить, пока победитель, чей властный вой доносится до неба и опускается на шелковистые тучки, не заметил зрителя и не принял его за нового врага. Довольный зрелищем, незнакомец уходит в тайный проход, роняя блики со змеиной кожи. Уверенность крепко держится в его душе: эти двое выберутся, ведь с такими когтями можно смело ползти вверх по пещере.
Только раскидистая ива всё ещё впитывает тайну поражения своего хозяина… Ива и чёрные кувшинки.