Образ Тандема

      Голову она накрывает руками, бездумно глядя в пол. Чувства медленно разбредаются по своим местам, но всё ещё сеют непонимание: в один миг земля ушла из-под ног, очертания расплылись и всё, что подсказывал внутренний голос, — нужно бороться. Тогда неясно было, за что и с кем, но давящее ощущение говорило само за себя. Бороться за сохранение собственного разума. Кажется, она справилась. Только потом — когда она сконцентрировалась на движениях, а Лобо на внимании — реальность обрела резкость, и заиграла боль от порезов.       Волк перенёс трансформацию гораздо легче. Конечно, такие причуды у Духов в порядке вещей. Вот бы знать, на что ещё способна их таинственная связь и когда она снова проявит активность. Эльзара никогда не мечтала о подобных приключениях: не бросалась в пасть неизвестности и всегда знала, на что идёт. Всё же предпочтительней наблюдать за пушистыми тучками и фантазировать, куда они попадают, скрывшись за Стенами. За всю свою жизнь она перебрала столько образов и картин в своей голове, что внешнему миру придётся сильно постараться, чтобы не разочаровать её. Если она отсюда выберется, конечно.       Лобо двигает носом трость, призывая подругу встать. На землю медленно спускается ночь, скрывая в своей тени куда более опасные вещи, чем наги и мантикоры. Девушка поднимается, отметив неприятное покалывание в ноге, которого не наблюдалось в пещере. Виной тому целебные воды или же это хитрая уловка нежно пахнущих кувшинок? Скорее, второе.       «Меня могли заживо съесть, а я, наверное, даже не заметил бы этого, — отрешённо бурчит друг. — Я так и не спросил, как ты нашла меня».       «Мне показалось, ты меня звал. Я шла на зов».       Он низко опускает голову в раздумьях: мог ли он взывать о помощи, если совсем ни о чём не думал? Только сейчас до него доходит весь ужас, казалось, безобидного озера: если бы никто не пришёл, смерть настигла бы его из-за голода, которого он не чувствовал. Волк благодарно утыкается головой в человеческое плечо, но ничего не говорит. Да и не требуется слов.       «Ты сказала мне, что видела закат. Но ведь это невозможно! Мы смотрели за Стены с самого высокого небоскрёба, и всё равно горизонт был спрятан. Выходит, ты мне соврала».       «Нет, — с досадой тянет Эльза. — Я видела его на картинках и представляла в своих мечтах. Всё, о чём мы думаем, где-то должно существовать».       «И рыжие горы?»       «И красное солнце».       Идут они неторопливо: знают, что некуда больше спешить. Пригородная зона теперь такая же угрожающая, как Дикая, и даже на излюбленном корабле их могут найти. Наверняка Розальд поднял на уши всё подразделение, усилил патрули или, что ещё хуже, приказал искать Эльзару по всему городу. Притаившаяся в вечернем мраке смерть их ничуть не волнует: просто нет места ещё и для этих беспокойств. Недавнее происшествие оставило неизгладимое впечатление, справиться с которым вряд ли получится ещё как минимум пару часов.       В воздухе повисает загадочное шипение — так шипит неизвестность, гонимая ветром и выныривающая из пения цикад. Она прячется в острой траве, в листьях густо растущих акаций, в разбитом асфальте. Она крадётся, точно какая-нибудь рысь. Намеренно обволакивает город страхом и как бы шепчет: «Трепещите!» Неизвестность пугает больше всего, особенно когда тишина длится невыносимо долго и в это время ничего не происходит.       Остановиться на ночлег решают в большом музее, окружённом широкими колоннами с наляписто выделанными на них узорами. Здание привлекает относительной целостностью, а огромные двустворчатые двери, что едва поддаются, оставляют надежду обнаружить кого-то внутри. Окна пусть и выбиты, но с прочными толстыми решётками. Встретить подобное убежище среди неисчислимых дырявых домов — замшелых, точно муха в паутине, — необычайная удача.       Залы пустуют. Совсем пустуют: ни единого стеллажа, ни крохотного стула или разбитого экспоната. Даже мусора нигде нет. Только холодные белые столбы-богатыри, упирающиеся ногами в мраморный пол и держащие витражный потолок на окладистых ладонях.       — Вам нравятся эти колонны?       Голос, доносящийся отовсюду, заставляет вздрогнуть. Лобо спешит задрать голову, торопливо, но старательно обнюхивая воздух.       «Я никого не чую», — он смотрит на подругу встревоженными глазами.       «Пойдём отсюда».       Впервые он с ней согласен.       Эльза шагает к выходу, неуклюже переставляя трость. Однако двери будто заклинило.       — Не стоит спешить. Эти двери откроются только утром, — снова раздаётся низкий грудной голос. Нет в нём ни угрозы, ни насмешки. — Виталий — сторонник безопасности.       — Кто ты такой?       — Человек, как и юная леди.       Только сейчас взор натыкается на стоящую возле колонны высокую фигуру в медицинском, чуть запятнанном халате. Наверное, из-за него непривыкшие к темноте глаза обходили незнакомца стороной. Правильная осанка, заломленные за спину руки и подозрительно белые зубы. Он непонятно скалится, выражая подобие улыбки. Волк напряжённо рычит, не решаясь броситься в пучину полумрака, хоть и не чувствует опасности.       — Человек? Что-то не видно...       В сияющих голубизной глазах мелькает смятение, а затем незнакомец вновь улыбается, подобно Чеширскому коту.       — А-а-а... — понимающе тянет он, легко касаясь небольших, но ярко выраженных конусовидных рогов. Выходит на серебристое пятно света, что струится из окна, и взору открываются чешуйчатые наросты на худощавом лице. Однако они не кажутся совсем уродливыми. — Это результат небольшого эксперимента. Неудачного. Виталий смешивал вещества, а после случайно пролил их на себя.       Он как-то странно хохочет, находя историю забавной и не стоящей лишних переживаний.       «Чудак. Себя называет в третьем лице».       — Виталий наблюдал за Образом в пещере с чёрными кувшинками. Он восхищён слаженностью простого человека и Духа. — Улыбка ни на секунду не покидает учёного, как будто гости для него — лучший подарок. Но она до невозможности вычурная.       — Образом? О чём ты?       — Так вы до сих пор не поняли? — Виталий изумляется так искренне, будто подобное чудо может объяснить даже младенец. — Ну, всеми забытый профессор может что-то и рассказать.       Хозяин музея выглядит пугающе скорее из-за своей непредсказуемости, нежели экстравагантной внешности. Хотя всё то добродушие и вежливость, что градом сыпятся из нездорово сверкающих глаз, располагают к себе. Эльза ещё раз дёргает ручки дверей, но те глумливо молчат, словно примёрзшие. Даже в окно не вылезти из-за решёток.       — Выпусти нас.       — Простите, леди, это невозможно. Вы можете подождать до утра, а вот монстры снаружи, которым только и надо, чтобы вы вышли, ждать не станут.       Учёный жестом приглашает пройти за ним вглубь зала и, не дожидаясь ответной реакции, скрывается в светлом проёме как по волшебству расступившегося пола.       «Подземный ход?»       «Скорее, лаборатория».       Эльзара бьёт дверь кулаком в горькой злости, но всё-таки предупреждения профессора убедительны.       В подпольном коридоре исправно работает довольно яркий свет и пахнет терпкими химикатами. На столиках устойчиво покоятся разноформенные сосуды с цветными бурлящими жидкостями, кое-где в глаза бросаются террариумы, а на полу разбросаны чертежи. Даже на фоне городской разрухи эта лаборатория выглядит потусторонним миром. Из звуков только кипящие реактивы да тихое гудение механических недоработок, будто с неподдельным интересом провожающих гостей воображаемым взглядом.       Кот Шуруп лежит на отдельном столике почти идеальным серым шаром. Бесстрастная морда и абсолютная невозмутимость делают из него неживой предмет. Даже дыхание неуловимо. Так что походит он на большую мохнатую шапку. Эльза не обращает на него внимания, а волк только недоверчиво ведёт носом, но тоже ничего не замечает.       Этот бродяга увязался за профессором не из симпатии: на улицах Раграда, кишащего огромными тварями, таким мелким зверям, как кот, не выжить в одиночку. Знать бы раньше, что чокнутый ботаник даст ему такое имя.       Дёргается толстый хвост, и пушистое ухо с наростами внутри улавливает странные колебания между волком и человеком. Такие же, помнит Шуруп, были у двоих существ, которых Виталий держал в подвале на уровень ниже. Однако ничто не вечно. Впредь учёный будет осторожнее.       Какое-то интригующее чувство трепещет внутри, точно маленький мотылёк, а следом приходит предвкушающее нетерпение, когда хозяин просит гостей представиться и его глаза загадочно сверкают. Они наполнялись такой яркостью каждый раз, когда учёного переполнял восторг от только что вызревшей идеи. В меланхоличном взгляде кота сквозят вкрапления заинтересованности. Сейчас что-то да будет.       Профессор держится достойно, хотя нервные потирания мертвенно-бледных пальцев выдают его. Порой за своими экспериментами сутками забывает о еде, и только настойчивый вой кота заставляет его задуматься, что пора бы послать пару дронов за пропитанием. Неудивительно, что щуплый полуящер едва ли не тонет в лаборантском халате. Хозяин ведёт беседу с девушкой крайне осторожно, давая ей иллюзию, будто это она главная в диалоге. Наверное, хочет сделать эксперимент максимально чистым, естественным.       — Почему Виталий? Странное имя.       — Ничуть. Очень даже распространённое русское имя. Видишь ли, в нашу экспедицию входили люди разных национальностей.       Судя по насупившимся бровям Эльзары, она совсем ничего не понимает. Значения некоторых слов для человечества провалились в небытие.       — Михаил, — продолжает профессор, — глубже изучал поведение Духов. Никогда не знаешь, на что ещё способны подобные твари, а выживать как-то надо... Не поведаешь Виталию свои секреты? — Он воодушевлённо хватает руками морду волка, бесстрашно заглядывая в удивлённые глаза.       — Думаю, он сам ничего не знает.       Шуруп лениво потягивается, медленно направляется по столу поближе к хозяину, осторожно огибая колбы изящными лапами. Вот, ещё немного, и что-то случится: эти двое уже на крючке.       — Виталию тоже не достаёт информации, леди. Он знает, что такие родственные души называются Тандемом, а то, во что они перевоплощаются, — Образом. Души не должны терять контроль над общим телом, иначе рискуют оборвать нити, связующие их. К слову, мой коллега Михаил наблюдал, как Образ видоизменялся, как будто совершенствовался. При каких условиях это возможно, пока неизвестно.       — А ещё этот Образ может самостоятельно залечивать раны. Выходит, мы непобедимы?       — Хе-хе, не-ет. Любую тварь можно убить. Лично ваш лик — прямиком в сердце, как и любого другого оборотня. Или задев головной мозг. Увы, больше старый учёный ничего не знает.       Кот фыркает, и обративший на него внимание хозяин внезапно меняется в лице: чуть не попался на грубой ошибке. «Старым» его никак не назовёшь, даже многочисленные наплывы змеиной кожи, точно какая-нибудь сыпь, не мешают разглядеть молодые черты лица. Виталий живёт здесь с самого основания Стен, а это уже более полутора веков. К счастью или нет, но наука помогает продлить отведённое человеку время.       Профессор спрашивает об ощущениях после первой трансформации и сосредоточенно записывает совершенно невнятные ответы. Он не забывает обаятельно улыбаться, говорить неторопливо, постепенно задувая огонёк недоверия со стороны гостей. Верно, пустая болтовня с ним, с Шурупом, не прошла даром. Последний бежал от бессвязного потока слов и постоянно скачущих тем, прячась под старым креслом, и внимательно вслушивался в занятные рассуждения, иногда сопровождая беседу приятным мурчанием.       — Надеюсь, утром мы беспрепятственно сможем уйти? — спрашивает Эльза, отдёрнув себя от мысли, что слишком быстро поверила столь сомнительной личности.       — Непременно! Однако, раз уж вы здесь, почему бы не провести время с пользой? Вам практика — Виталию ценные данные. Давайте, попробуйте обернуться ещё разок!       Аха! Обречены, обречены! Захлопнулась ловушка! Серый кот даже садится в предвкушении, он неподвижен, точно какая-нибудь статуэтка. Похоже, не только безысходность движет путниками: колебания между ними усиливаются, становятся более отчётливыми, так что даже усы своевольно вибрируют, не в силах больше удерживать эту пульсацию. Их связь становится плотной, вязкой, как будто материальной. Словно бы каждый раз, когда они соглашаются друг с другом, связь совершенствуется.       Девушка протягивает руку к загривку белого зверя и жмурится. Учёный с силой сжимает кулаки, непроизвольно покусывая и так израненные от волнений губы, и выжидающе замирает, накрепко врастая поношенной обувью в пол.       Шуруп скучающе зевает, когда в течение трёх или более минут ничего решительно не происходит, а все присутствующие продолжают стоять в глупых позах, точно музейные экспонаты исторических сцен. Запал Виталия утихает, сменяясь досадным разочарованием.       — В чём может быть причина? — с серьёзным лицом спрашивает сам себя профессор, задумчиво покусывая костяшки.       Гости переглядываются, и Эльзара, незаметно кивнув другу в знак согласия, неуверенно молвит:       — В пещере с чёрными кувшинками мы даже не думали, что способны на такое. Мы просто не контролировали происходящее.       — А если трансформация доступна при наличии какой-нибудь угрозы? — Виталий даже прихлопывает, радуясь собственной догадке. — Так, сейчас-сейчас...       Ненавязчивое лабораторное спокойствие нарушено торопливыми шагами, шелестом разлетающихся бумаг и треском будто недовольных вторжением стеллажей.       — Проклятье! Реликвия кровавых лун, её нет! Виталия опять обокрали.       — Каких лун? — спрашивает Эльза, отчаянно дёргая за ухо перепуганного волка.       Странная девочка. У кота она вызывает ярое отвращение. На месте Лобо он бы давно её съел, а с такими размерами даже и жевать не пришлось бы.       — Кровавых. Фаза такая, — профессор продолжает копаться в ящиках и усердно обыскивать каждую полку. — Ну, знаешь, когда луна попадает в тень нашей планеты, солнечный свет преломляется, и наши глаза видят её в красном тоне. Редкое явление.       Виталий в недоумении смотрит на Шурупа, потирая подбородок с такой силой, будто это поможет в поисках. Ничего сам не может! Дымчатый комок с энтузиазмом вскакивает на подставку с механической рукой, точно на ринг, и правым хуком, со всем негодованием в когтях, опрокидывает предмет со стола. Лети-лети, мысль.       — Ах ты, вшивый кот! Хм... Ай да кот, ай да кот! Будет вам угроза, — загадочно щурится учёный, провожая сверкающим взглядом падающую железку.

***

      «Кто тебя за извилины тянул? — мысленно вопит Эльзара. — "Давай попробуем, ничего же не будет..." Тьфу!»       Учёные делятся на три типа: обычный лаборант, сумасшедший профессор и, как в нашем случае, сдвинутый на все рога! Такие не остановятся ни перед чем.       На ночь Виталий скрылся в каком-то подвале, откуда лился неприятный металлический скрежет. Эльзара даже не предполагала, что он действительно отважится на что-то подобное. С недавних пор, как этот безумец настроил робота на полное уничтожение цели и с выкриком — «Во имя науки!» — запустил его, она яро возненавидела всех учёных на планете. Однако, вопреки всем ожиданиям, это действительно сработало.       Машина, такая же безбашенная, как и её создатель, незамедлительно принимается за выполнение задачи. Большая груда железа приходит в движение, стоит Виталию нажать какую-то кнопку. Конечно, он не инструктирует, как с этим нужно бороться. Механизированные отростки непрерывно перестраиваются, ощетинивая всё новые и новые лезвия: круглые, волнистые, раздвижные, зубчатые, комбинированные с другими, но неизменно острые, подобно когтям мантикоры. Одни смертоноснее других.       Эльзара не замечает, как рука её вязнет в белой шерсти, как трещат её кости, трансформируясь. Процесс безболезненный, но довольно неприятный. Завороженная роботом, который вовсю перебирает боевой арсенал, она приходит в себя, только когда мысли Лобо начинают восприниматься как свои собственные.       «Как тогда: ты бьёшь, а я направляю», — и непонятно, чья именно это мысль.       Вервольф поддаётся управлению гораздо легче, наверное, потому что каждая из душ занимает своё место сразу. Теперь всё зависит от веры друг в друга.       Из чего соткан робот, Виталий не говорит, но когти Образа нещадно ломаются о прочную броню машины, и та совсем не собирается давать поблажек. На восстановление повреждённых частей тела требуется не менее десяти минут, и вскоре, притеснённый бессознательным существом, волколак вынужден бежать из музея, петлять поворотами и всячески выигрывать драгоценное время. Ведь мощные удары никак не влияют на увесистого металлического зверя. Это куда сложнее мягкотелого нага.       — Я назову его Номер Тринадцать! Адская машина! — кричит вдогонку учёный. Он дрожит от восторга и волнения, едва не роняя блокнот с записями.       И вот, в палящем зное зависает раздражительный скрежет лезвий, длина которых равняется трёхметровому Образу.       — Вот он! — ревёт Роз, пылая от ярости. — Готовь гранатомёт!       Солдаты копошатся, подготавливая оружие. Пара гранат податливо умещается в стволе, готовые к бою. Гранатомёт плавно кочует в дрожащие от нетерпения руки военного с бельмом на глазу, и тот со снайперской точностью нацеливает дуло на монстра. Зверь, похоже, озадачен чем-то другим и вовсе не смотрит в сторону вертолёта, которого Розальд ласково называет стрекозой. Массивное тело волколака окружено тихим проулком, и он изо всех сил вжимается в бетонную стену, словно бы скрываясь от кого-то.       Гремит оружие — и снаряд пускается в полёт, раскручиваясь, свистя, направляя свою силу точно в цель. Вервольф поворачивает длинную морду, будто в предчувствии, и отклоняется в сторону, давая снаряду врезаться чуть поодаль. Когда взрывная волна рассеивается, монстр ревёт, открывая взору изувеченную левую сторону: плечо, выступающие рёбра, оголённые мышцы на шее... Зверь вертится на месте, а потом бросается прочь так быстро, будто ранения не приносят много беспокойств.       Из пыли пошатнувшейся высотки прыткой химерой выскакивает ещё одно существо, однако по форме оно не походит ни на одно животное: металлический корпус, множество трансформирующихся лап, как у паука, и самые разномастные виды в разы увеличенного холодного оружия. Робот клацает лезвиями, точно ножницами, и, кажется, он тоже сосредоточен на волке. Последний проделывает большие скачки, наполняя сильно развитые лёгкие отрывистым дыханием; рваная кожа сочится кровью, но постепенно алые пятна, брошенные на асфальт, становятся меньше, словно раны затягиваются с неестественной скоростью.       Цербер не решается выстрелить повторно. Сколько ещё люди смогут продержаться, если отстреливать голодных тварей всё сложнее из-за их порывистого возрастания в численности и видах? Найденные в бункерах дробовики, в сейфах квартир — патроны, в гаражах — бензин и охотничьи ружья всё быстрее истощаются, ломаются и приходят в негодность. Пригородная зона теперь отнюдь не безопасна. Может, действительно стоило прислушаться к мольбам солдат и пустить вертолёт — последнюю надежду — ввысь, возможно, в этот раз неприступные Стены сжалились бы над людьми? Что-то подсказывает, что эта попытка, как и все предыдущие, будет обречена на провал.       Гул пропеллера заглушает все звуки, превращая их в неразборчивую кашу, подобно разговору под водой; он раскидывает лопасти по обширному радиусу, гоняя замерший липкий воздух вокруг себя.       — Розальд, топливо на исходе!       Охотник фыркает, не отвечая, и сверлит ненавистного противника жгучим взглядом. «Бежит, как трусливая собака! — думает он, когда Цербер вновь прицеливается. — Ушёл, зараза!»       Роз слишком вспыльчив последнее время, слишком требователен, по-глупому смел и решителен. Наверное, потому, что доверяет интуиции. Однажды он её ослушался и поплатился за это целым отрядом. Приказ — преследовать чудовище, пока это возможно, завершить миссию немедленно, ведь волколак берёт курс к штабу. Он не простит себя за смерть невинных, особенно детей.       Ветер пышет жаром в лицо, но внутренний костёр горячее лавы — он содрогает мышцы, заставляет зубы безудержно стучать, а из сильных связок вырывать рокочущий рёв. Розальд покажет этому монстру, что значит родительская месть, на что способен взбешённый от потери отец.       Железное чудище размахивает лапами — клац-клац! — и проделывает рывок, едва не цепляя густую шерсть.       — Сэр, до базы двести метров!       — Готовьте тросы!       В несколько десятков прыжков волк оказывается на многоярусной стоянке с серпантиновым подъёмом — побитой, едва устойчивой, с несколькими измятыми автомобилями. Она граничит с Дикой зоной. Сейчас — последний шанс остановить чудовище.       Вервольф в мгновение ока взбегает по винтовому въезду для машин, огибая проломы и дыры. А на плоской пустынной крыше его уже ждёт восьмирукий комбайн. Пыхтя, он то выдвигает массивные насадки, то втягивает их обратно, в растерянности размахивая отростками. Как бы прикидывая: какое блюдо смастерить из волчатины? Робот, в отличие от снежного соперника, спокоен как скрипучая дверь.       Словно бы восставший из пепла, подобно призраку затонувшего корабля, чуть пошатываясь (верно, пилот едва справляется с тающими резервами топлива), над полем битвы поднимается вертолёт. Он не вмешивается и кажется всего-навсего наблюдателем.       Метал против плоти, программа против дикого, но всё же разума — они сойдутся здесь и сейчас, без шанса на ничью. Слышно, как шуршат натянутые струной мышцы и как скрипят болты; видно, как сверкают лазерами разнородные глаза и как играет отражение на тёмной стали; чувствуется, как гуляет воздух в снежных волосах и как вибрирует вокруг робота.       Они бросаются друг на друга, сплетаясь в клубок, точно дворовые коты. Меловая шерсть окрашивается кровью и берётся комками. На полу безжизненной палкой застывает рука машины — оторванная, помятая, неестественно вывернутая.       — Правее, правее... — руководит Розальд, и стрекоза послушно отклоняется. — Огонь!       По мановению пилота винтокрылый выплёвывает два остроконечных троса. Те взвиваются, точно змеи, и швыряют свои якоря в широкие ладони волка. Разрывают, дробят кость, цепко вклиниваются. Он стоит пред очами Розальда, почти обездвиженный, и грудь его вздымается от тяжёлого дыхания, а в глазах играет растерянность.       — Целься в сердце!       Образ лишь хрипло стонет: он пытается натянуть тросы, но робот не даёт ему выбраться из ловушки. Не теряя времени, взвинчивает зубчатое лезвие и бьёт со спины, протыкая живот волколака насквозь. Окроплённый пурпурной жидкостью кончик сверкает победным блеском, и Роз, улучив момент, ревёт неудержимое: «Огонь!»       Вновь вертолёт выстреливает тросом, будто хамелеон — языком, и тот со свистом пускается в грудную клетку. Сейчас он познает всё то отчаяние, что охватило убитого горем охотника. Пусть его сердце разорвётся на части, как разлетелся в дребезги родительский хрусталь!       Превозмогая боль в треснувшем позвоночнике, вервольф изгибается, подставляя под удар механизированного паука. Остроконечный дрек ожидаемо всаживается в изгиб металлического монстра и накрепко застревает там. Пытаясь высвободиться, машина притягивает вертолёт в опасную близость к стоянке.       — Открепи эту штуку! Открепи её! — кричит Цербер, но пилот не слышит его, занятый борьбой, точно как в игре на перетягивание каната.       Явное преимущество на стороне робота. Один рывок, и винтокрылый врезается в стену, дробя бетон лопастями. Пилот окончательно теряет управление, хоть и пытается безнадёжно трясти штурвал, и стрекоза, перевешивая, стремительно падает.       Робот всячески удерживает трос, но всё же он легче летательного аппарата, а потому идёт ко дну вместе с ним. Лишь Розальд, что всё это время стоял наполовину высунувшись из двери, выскакивает и с умением альпиниста цепляется в край. Над ним, со скрежетом, едва не касаясь увесистым лезвием, несётся металлический зверь, уводимый тяжестью вертолёта. Ещё два троса, окровавленных, но сиротливых, бесприютно извиваясь, падают следом. За ногу хватается Цербер, да так крепко, что и кость сломать недалеко. Но рука его соскальзывает. Роз рычит от досады: снова потерял своих солдат, снова из-за волка, снова из-за него самого. И снова волк остался безнаказан.       Раздаётся оглушительный хлопок при столкновении с асфальтом, безжалостно впиваясь в душу и раздирая её на части, пуская вниз вместе с остальными солдатами. Стоянка покачивается от мановения пыльной волны, жаркой, обжигающей, подобно пару кипящей воды; и цепкие пальцы Розальда соскальзывают с мокрого от грибка бетона. Хотел бы он ещё пожить всего пару минут. Взглянуть в глаза убийце его дочери, пронзить колючим взглядом, полным отцовской боли, а потом самому пуститься с обрыва...       Он не кричит, не думает о мольбах, обращённых к небу, его сознание молчит, не в состоянии понять: когда? Когда белый волк успел схватить его за ворот?       Розальд тупо смотрит в пламенно-рубиновое, почти багряное сияние глаз. Нет в них ни жестокости, ни хищного вожделения, ни голодной ярости... в них тепло и жажда к примирению. Он видел эти глаза раньше. У обрыва. Почему волк не умер? Как оказался здесь, на крыше? И куда подевался вервольф?       Наклонившись над краем, рядом стоит Эльза. Живая и невредимая, как и волк, которого он — уверен! — заставил сигануть в пасть смерти. Наверное, охотник уже неживой: он разбился с остальными, не почувствовав этого, и его тело теперь вряд ли найдут целым под стальными обломками.       — Обещай, что не тронешь его, — вполголоса просит дочь.       Розальд едва различает слова, едва вникает в происходящее, едва верит в реальность окружающего мира.       — Обещай, — повторяет.       Он медленно кивает, отдаваясь на волю богов, времени, волка, дочери, на милость всего города. Проклятого, до тошноты надоевшего города. Лобо крепче сжимает челюсти, вытаскивая мужчину из разинутой пасти обрыва, который дышит пыльным воздухом, как бы возмущаясь, что у него увели добычу. Девушка помогает отцу нормально сесть.       — Я мёртв?       — Что? Нет! Послушай, мне жаль твоих ребят. Не могли же мы спасти всех...       Эта девушка не может быть его дочерью, его жизнь не может быть спасена, тот гигантский волк, спокойно сидящий в стороне, не может быть жив, не может быть добродушен. Но, раз уж Розальд тут...       — А... где трёхметровая тварь? — отрешённо спрашивает. Ему всё ещё хочется взглянуть на это чудовище, он жаждет, чтобы зверь оказался здесь.       — Вервольф, пап, это мы. — Она показывает на волка. — Это наш Образ. Я не виню тебя, но ты чуть не убил меня и Лобо в лице этого вервольфа.       Статный, широкоплечий, Розальд поднимается на ноги, постепенно приходя в себя.       — Вы и вервольф — одно и то же? Как... двуликий оборотень?       — Да, что-то вроде того.       Его дочь — одна из них, одна из этих мерзких Духов, она на их стороне. Недоглядел...       — Этот волк должен быть мёртв. — Розальд недоверчиво тычет пальцем в ненавистного зверя.       — Он выжил. А за ногу цапнул меня вовсе не он. Ты только что обещал не трогать Лобо, помнишь? — Эльзара супится, крепче сжимая руку отца. — Это он придумал забраться на крышу, чтобы ты, наконец, прекратил преследование. Мы думали, у нас получится растрансформироваться. Но робот не дал нам этого сделать.       — То есть. Я мог убить собственную дочь... — бормочет Роз, усаживаясь обратно на землю. Его вера в шестое чувство тонет в ярком ощущении вины.       — Виталий потрясён! — грохочет внизу восхищённый голос, который Эльзара хочет слышать меньше всего. — У вас получилось! Получилось, Шуруп мне в реактивы!