Образ Тандема

      Небо слабо покачивается в такт неторопливому шагу. Весь небосвод заволакивает огромной сплошной тучей: она движется медленно и нависает низко-низко, грозя рухнуть в следующий миг и раздавить землю. Изрытое глубокими складками, подобно пропаханному полю, изъеденное барханами, как речное дно на мели, вымощенное бороздами, словно грецкий орех. Кое-где проглядываются туннельные воронки, ведущие в небесное королевство. Ветер взбивает пушистую свинцовую пелену, и теперь она похожа на морское стихийное бедствие — бушующее, ярое, непреклонное. Вот только большие облачные волны движутся лениво, перекатываются вальяжно, но так же устрашающе, как озлобленный океан, сопровождаемые далёкими вспышками молний.       Туча так низко, что, кажется, можно нырнуть в бурлящий поток и поплыть навстречу неизведанному, плыть, пока хватает сил, а потом раствориться вместе с серебристым покрывалом. Окутанная шёлковой дымкой, она катится, клубится, расплывается, как тесто на сковородке.       Возможно, то драконы прячутся за толстым слоем шерстяных одеял, сморщенных, как чернослив, летят с поля битвы. Тёплые капли, что моросят по земле — их кровь, а далёкий раскатистый гром — рёв короля-дракона.       Эльзара мотает головой, поймав себя на мысли, что едва не утонула в собственных грёзах, едва не растворилась в большой высокомерной туче — важной, точно какая-нибудь дама высших каст. Уплыть бы с ней подальше, но не сейчас. Не теперь, когда есть зацепки. Не тогда, когда тайна Стен вот-вот раскроется. Она чувствует: скоро это случится.       И всё же Эльза вновь невольно поднимает взгляд. Что, если это последний раз, когда она так разглядывает небо? Кто знает, может, у Виталия другие смертельные опасности припрятаны. «Всё было под контролем», — уверяет он, да что-то мало верится.       Отец уже раззнакомился с профессором, но под гнётом собственных суждений шагает впереди всех, цокая и жестикулируя воображаемому собеседнику. Лобо озадачено смотрит вверх, не в силах понять, что же так долго можно выискивать в облачных извилинах. Там гордо кружит одинокий орёл, наматывает круг за кругом, постепенно отклоняясь в сторону. Почему он не улетит? У него есть крылья, у него есть выносливость и неограниченная свобода. Так почему он остаётся в Стенах? В серых, насмешливо непокорных Стенах.       — Повторение — мать учения! — профессор ни на минуту не умолкает. Плетётся сзади и что-то старательно записывает в блокнот. — Итак, ещё раз: каковы ощущения после трансформации? Чувствуется разрывание кожи, увеличение костей?       — Вообще не до этого сейчас.       — Виталий, — обращается к полуящеру Розальд, когда тропа сворачивает к долгожданному дому. — Это лечится?       — Простите?       — Этот ваш Образ лечится? Можно как-то избавиться от него? Например, убить волка.       — Папа! — возмущается Эльзара, оборонительно сгребая в охапку Лобо. — Он же всё понимает!       — Ни в коем случае, мистер. — Виталий незаметно подмигивает друзьям. — Смерть одного будет означать смерть другого. Связь неразрывна.       Охотник тяжко вздыхает, сокрушённо покосившись на дочь. Не нравится ему эта близость с волком.       — Тогда у меня будет другой вопрос. Отложим его. Теперь ты, Эльзара! — Он сердито сверкает глазами. — Из дому ни шагу! О волке ни слова, даже маме.       — О нём и так никто весь год не знал, — обиженно бурчит дочь. — И не знал бы, если бы кое-кто умел держать себя в руках.       — Молчать! — его голос катится по улице, подобно властному предупреждению льва. Благо, в это время дома пустуют: люди работают на полях. — Так это ещё и тот щенок... Я тебе запрещаю без моего ведома есть, спать, ходить, моргать!       — Мистер Розальд...       — Вы тоже хороши. Подвергнуть ребёнка жутким экспериментам! Я устал и не хочу ни с кем разбираться. Трое прекрасных бойцов сегодня погибли по вашей вине!       — По нашей ли, папа?       Роз умолкает, шумно вдыхая влажный воздух. Не то состояние, чтобы оправдываться — во всём действительно виноват только он один. Он смотрел смерти в лицо, смотрел, готовый шагнуть к ней в объятия — это сильно выматывает. Розальд и подумать не мог, что его жизнь будет спасена этим омерзительным, диким существом — волком. Лучше бы шагнул.       «Почему он так меня ненавидит?»       «Может, травма детства. Он не посмеет тебя тронуть, если слова Виталия правдивы. Лучше держи в голове луну».       «Луна. Кровавая».       Пахнет послегрозовой свежестью, хотя её, как таковой, нет.       — Пока он побудет здесь. — Скрипучая дверь сарая нехотя отворяется, а Розальд уже держит цепь в трепещущих от беспокойства руках.       — Не надо, — умоляюще шепчет Эльза, убирает руки отца.       — Он может сбежать или напасть на кого-то.       — Весь год никого не трогал, а тут внезапно решит напасть? — голос срывается из-за кома в горле, но девушка не хочет показывать свою слабость. Это будет означать проигрыш в споре.       — Кто знает, что у него в голове?       — Я знаю.       Воспользовавшись секундной задумчивостью отца, она медленно, будто желая остаться незамеченной, изымает из широких ладоней цепь. Ни за что не позволит в чём-то ограничивать друга. Охотник смотрит на дочь пустыми глазами. Сломленный событиями, он совсем ничего не хочет — отчаяние вгрызается в душу, как пиявка.       Лобо покорно располагается на колючем слое сена. Это не плед корабельной каюты, но придётся терпеть. Пообещав и пальцем не трогать волка, Розальд отправляет Эльзару в дом. Он развешивает упавшие верёвки по своим местам, умело скручивает их и с опаской косится на зверя. Тот исправно прогоняет дремоту, наблюдая за охотником: выглядит напряжённым. «Вы, Розальд, не раз обязаны сему волку жизнью дочери, — говорил профессор. — Быть может, ещё не раз и своей». В песчаных глазах дрожит тревога, но мужчина заставляет себя сесть рядом с волчьей головой.       Лобо с интересом поднимает глаза, про себя отмечая неистовый страх в трясущихся пальцах мужчины.       — Я знаю, ты меня понимаешь: все Духи наделены разумом. Непокладистым, своенравным, но разумом. Так вот, твоё мужество и сила достойны уважения, однако я всё равно слежу за тобой, волк Лобо.       «Непременно», — думает зверь, и взор его наливается почтительной твёрдостью и миролюбием.       Розальду кажется, что длинная морда ползёт в улыбке. Хочется коснуться удивительного хищника с горящими жизнью глазами. А ведь совсем недавно он считал эту шерсть отвратительной.       Его рука в неуверенности леденеет на полпути.       — Я обещал тебя не трогать, — слегка улыбается Роз.       Он готов уже встать, но что-то необычайно пушистое мягко врезается в его ладонь. Розальд стоит в нерешительности, глядя, как рука гладит самого свирепого врага всей его жизни. В душу закрадывается нечто неуловимое, похожее на доверие, столь не присущее солдатам. А багровые очи теперь не кажутся сотканными из крови. Сердце успокаивается, и унимается дрожь.       Страх отступает.       — Я слежу за тобой, — с озорством в голосе повторяет охотник и выходит из помещения, решив на ночь оставить волку зажжённый фонарь.

***

      Виталий оставался в доме Розальда до конца месяца, пообещав помочь с бумагами. Сам военный дико извинялся и часто пропадал по вечерам, мол, документы где-то потерял. Он корил свою забывчивость уже в который раз. Похоже, собственное сознание пыталось хоть как-то отвлечь его от рукописей.       Учёный оказался весьма любвеобильным, несмотря на свой вызывающий вид. Мать Эльзары с удовольствием наполняла дом ароматами свежей выпечки, корзинки на столе — пирожками, животы семьи и гостя — вкусной стряпнёй.       «Виталий ел такие лакомства ровно сто лет назад!» — восхищался профессор под смущённые улыбки. Розальд на это лишь сухо фыркал, преисполненный гордости за жену.       — Пап, а где Гектор?       — Сказал, что пока поживёт у друзей: они какой-то проект задумали. Модели кораблей мастерят, — отвечает мать вместо мужа.       Ко всеобщему удивлению Эльзара восторженно взвизгивает, удаляясь к сараю: всё время она проводит с другом и несказанно рада, что доставучий братец не будет её трогать недельку-другую.       Эльза с горечью вспоминала те года, когда Гектор ещё не был знаком с надменностью, жаждой первенства и славы.       — Никуда ты не пойдёшь! — лепетал маленький брат, обиженно надувая щёки. — Возьми меня с собой на крыши. Я правда не боюсь высоты!       — Это опасно, — скучающе бормотала Эльзара, подбираясь к терпко пахнущему, липкому даже на вид улею. Дикие пчёлы кружили вокруг, изредка подлетая к самому лицу девочки. — И с чего ты решил, что можешь меня остановить?       — Я тебе кроссовки намочу!       Оглушающее жужжание действовало не просто притягательно, но гипнотизирующе. К тому же достать дикий мёд равносильно победе над драконом. Без последствий в виде опухших частей тела, конечно, не обойтись, но каждый ребёнок в округе свято верил в своё геройство.       — Немедленно слазь! — неосторожно громко и строго рявкнула мать, застыв в проёме двери.       Пожалуй, испугалась больше ветка, нежели дочь, поскольку первая незамедлительно треснула. Вместе с Эльзарой нарочито медленно свалился и улей.       Гектор же с воплем — «Это я попросил! Это я виноват!» — укатился за сарай.       Тогда он её защищал. Пусть не от пчёл, но всё же.       — Тише ты! Смотри!       Над головой пулей проносится летучая мышь. В вечерних сумерках эти быстрые существа едва заметны, но зоркие глаза Эльзары и Лобо поймают любые колебания воздуха. Они сидят на толстых ветвях разлапистого дуба, теряясь среди широколистых крон. Волк выглядит настоящим привидением, запутавшимся в чёрных ветках. Наверное, поэтому соседская ребятня, в ужасе тыкнув на дерево, с оглушительным топотом разбежалась кто куда. И теперь во дворе царит благоухающая тишина: никто больше не будет здесь ошиваться.       Вот уже несколько дней прошло, как Эльзара избавилась от необходимости опоры при ходьбе. На радостях она едва не разнесла весь сарай, слоном вломившись туда в пять утра и чуть не задушив друга. «Иду ночью водички попить, — заикаясь от восторга, болтала она. — Смотрю: а я без трости. Походила — вроде ничего. Сейчас как взлечу и помчусь быстрее мантикоры!» И она без устали дурачилась во дворе весь день, взбегала на деревья, чердак и крышу.       А потом получила растяжение связок.       Боль от укуса утихла, но на голени навсегда остался уродливый шрам в виде трёх рядов симметричных точек.       В этот вечер друзья забрались на дуб: запал Эльзары никак не укрощался, и её жажда к наблюдениям возросла вдвое. Глаза её сверкают, как расплавленный малахит, а вечно сонный волк враз заражается бесконечной бодростью. Весь Раград насыщается этим настроением: трепещет кучковидной листвой акаций, дышит морозно-освежающим ветром со стороны Дикой зоны. Девичье тело больше не выдерживает напор чувств — оно хрустит кожей и мышцами, как переполненный зерном мешок.       «Вот весело вчера было!»       Эльзара хихикает, вспоминая, как с воодушевлением превратила посиделку на черепичной крыше в настоящий шпионаж.       «Пш-ш-ш... объекты на месте... кх-х». Она говорила шёпотом в маленький камушек и пристально щурила глаза. Лобо скрывался в кустах и посылал мысленные отчёты: «Пш-ш... передаю дословный разговор... кх». И он навострял уши, как антенны.       — А-а... узнаю почерк Михаила, — гласил Виталий, принимая из рук Розальда рукописи. — Хм... нет, это сугубо информативные документы.       Но в его голосе волчье чутьё угадывало фальшь.       — Неужели я столько лет убил впустую?       — Боюсь, что да.       — А воющий волк? Вот на этой странице. Может, тут что-то об Образах написано?       «Пш... агент Лобо, штаб добавил новое задание: любой ценой стащить бумажки. Выполнять!» — Тогда для неё это было всего лишь игрой.       «Задание принял».       — Тандем — вещь сложная. Потерять связь проще, чем вам кажется, Розальд. Но от вас это никак не может зависеть.       — И что же мне теперь делать? — вопрошал мужчина, изучая украдкой подошедшего волка, что всем своим видом изображал бочку. Белую. Шерстяную.       — Смиритесь. Разве плохо, что ваша дочь имеет в друзьях такое могущественное существо? Он не раз спасал ей жизнь, ещё не раз спасёт и вам. Не все твари — такие твари, — учёный улыбался.       Лобо осторожно, без резких движений заключал бумаги в зубы и усаживался возле охотника.       — Ну подержи, раз так хочешь... Эй! А ну вернись, пёс блохастый!       Но волк был уже далеко, и только весёлый топот слышался за сараем да заливистый хохот откуда-то с крыши дома.       «Да уж, сердце у меня колотилось знатно».       Эльзару переполняет восхищение, искристыми глазами она провожает беззаботных птиц и улыбается, когда тёплый ветер касается ладоней, грубых от вечного контакта с бетоном.       Друг воображает, что стал ласточкой и мотается за насекомыми. Представляет, что он лучик солнца, приставший к угрюмому лицу ребёнка: пусть щурится, пусть отмахивается. А потом, покорившись, расхохочется и убежит от доставучей золотой нити.       В такие моменты, позабыв о времени, ощущаешь себя по-настоящему свободным. Какая разница, сколько прошло часов, если тебе некуда спешить, не нужно скрываться, не надо придумывать ложь, нервничать, когда ничего не получается? Ты наблюдаешь за миром, и простые вещи кажутся чем-то волшебным, неповторимым, неподвластным всемогущему разуму. Разве может быть что-то важнее, если ты здесь и сейчас — живой?       Потом окликнут, погружая в рутинную суету, — и ты забудешь, как стоял, не смея шевелиться, слушал ветер, гоняющий травы, словно морские волны, смотрел на работящих букашек и улыбался, зная, что живёшь.       Вот это — важно.       Все звуки вечернего воздуха сплетаются в одну симфонию, как ритмичное мурлыканье кота. А лунный диск острыми краями отпугивает пышных барашков, что застлали собой серое пастбище звёзд.       Луна. Дикая, необузданная, вечно одинокая и оттого прекрасная. Всякий раз она вновь и вновь возрождается, каждый день наполняясь величием, отчего раздувается, словно кошачий зрачок. Окаймлённая таинственным рассеянным сиянием, она плывёт по сводам неба, точно королева, взошедшая на трон. Сколько признаний, сколько легенд обращены к ней — царице ночи. Но она всё так же молчалива, горда и непроницаема. Как будто ждёт чего-то особенного. Чего-то, что заставило бы рогатый месяц — улыбку Чеширского кота — растянуться шире. С её загадочной холодностью, она просто обязана пахнуть мятой или розой, и в дополнение — каплями росы.       А в полнолуние на её аристократичном бледном лице видны неизменные разноформенные пятна: они показывают эмоции, которые достоверно разгадать не получится ни с первого раза, ни с десятого. Кто-то видит напуганное выражение женщины или кричащего младенца; оно сменяется ехидным хохотом и горестным плачем; оно ужасает до табуна мурашек по спине и успокаивает, напевая немую колыбельную.       Каков же истинный лик луны?       Безропотно ступая по бархатному иссиня-чёрному ковру, усыпанному вкраплениями фонариков-звёзд, луна словно бы оглядывает мир со всех сторон: изменилось ли что? Потом поблекнет под толстым слоем солнечных лучей, уводя за собой букет секретов, с трепетом собранных за всю ночь. А до того ей будут посылать думы и сокровенные мечты, и она с благодарностью рассыпет благоухающие сны по всей земле.       «Кто ты?» — мысленно крикнешь, боясь шевельнуться. Двинешь губами — и чары померкнут. Поэтому простоишь так как можно дольше, впитывая то волшебство, ту мелодию, что задаёт сама природа, сам космос.       Сколько не жди, ответ не разольётся рекой, не ляжет податливыми резвистому ветру травами, но самое удивительное: ни капли обиды не упадёт на тебя. Словно бы сам вопрос, сорвавшийся восторженным шёпотом с замерших уст, — и есть та великая тайна, которую с бережностью проносит луна по ночным полям из года в год. Обронит блики на водную рябь, осыпет травинки серебристым переливом, немного морозного сияния — и мир, застывший, уставший от дневной суеты, утопающий в непривычной тишине, оживёт. Стоит только разглядеть магические искорки, что погружают землю в настоящую, полную жизнь.       Ночь — это время открытых сердец и откровений, необъяснимой тяги и доверия к тому, кто ещё днём был не более чем просто симпатичен. Это время, когда голос звучит по-особому, когда честен ум, а взгляд нисколько не похож ни на один из прежних. Людской сон припадает на ночь, они закатываются вместе с солнцем в дома, потому что не в состоянии понять неукротимый тёмный мир. Настоящий мир. Где нет места лжи и высокомерию, где все без исключений открывают в себе чакру искренности. Почему-то её предпочитают усыпить.       «А лунный закат существует?» — спрашивает Эльза.       От этих слов дыхание становится глубоким, сердце бьётся быстро-быстро, а в душе разгорается безудержное пламя — жгучее, будоражащее, сумасводящее. Наверное, после такого и теряют рассудок, несясь навстречу новой мечте и перескакивая через самые большие запреты. Верно, после такого ты способен на всё.       Вот бы только не растерять запал.       «Мы увидим все закаты, которые только могут существовать! Мы будем провожать солнце, затем луну, мы будем смотреть, как скатятся за рыжие горы звёзды и облака...»       «Лобо, что с тобой?»       «Мы будем наблюдать все закаты мира! Я тебе обещаю. Веришь? Веришь?»       «Перестань! С чего ты вдруг? — Эльзара застывает, наконец поняв порывы друга. Она заглядывает в светящиеся глаза — такие же бесстрашные, взывающие о решительности, толкающие на безумные поступки, как и ровно год назад. — Верю».       В приятном обоим безмолвии они ждут, когда луна достигнет своего пика. А она только-только показывает краешек из-за таких далёких, но невыносимо близких Стен.       Волк подвигается ближе, укрывая собой подругу, как пледом.       «Тебе холодно».       Девушка хочет возразить, но разве в этом есть смысл? Она открыта перед Лобо со всеми её слабостями и потаённостями, тщательно сокрытыми под гордостью.       Ветер действительно холоден.       — Привет, Виталий, — лениво приветствует Эльза, даже не повернувшись.       — Что за люди, а? Нет здесь никакого Виталия.       — Не надоело следить за нами? Мы, вроде, не давали согласия на роль подопытных.       — Конечно-конечно. К вашему счастью, Виталий уже уходит.       — Как? Куда?       Эльзара даже подскакивает, поймав в поле зрения хроническую улыбку профессора. Она светится в полумраке, точно какой-нибудь фонарик.       — Домой. В музей.       — Постой, но как же?.. — девушка на секунду задумывается, представив дальнейшую жизнь без этого безумца. За полмесяца он стал чем-то неотъемлемым, как будто они знакомы вот уже целую жизнь. — Твоё дело. Сама знаю, как это, когда постоянно удерживают возле себя. Даже Лобо без меня бродил по Дикой зоне, когда хотел.       — Берегите вашу связь: она неповторима. И не забываейте про контроль.       — Конечно. Виталий, подожди, мне бы уточнить кое-что.       — Да-да?       — О красной луне. Когда она становится такой?       — Когда попадает в тень планеты. Виталий не следит за фазами, поэтому не скажет, когда именно это произойдёт снова. А что?       — Нет, ничего.       — Может, в дом пойдёшь? — Чуть погодя, он поясняет: — Розальду нежелательно переживать ещё и за тебя. Брата твоего не оказалось ни у кого из его друзей. Он просто исчез.       Минута проходит в молчании, когда смысл наконец доходит до Эльзары. Да и после этого она ничего не говорит. Профессор перекатывается с носков на пятки, с пяток на носки, коротко кивает и неспешно шагает прочь.       — Виталий! — вырывается случайно. Почему-то хочется его поблагодарить. — Спасибо тебе.       Он не оборачивается, только суёт ладони поглубже в карманы и наклоняет голову, как будто чувствует себя в чём-то виноватым. Белый силуэт уходит в предночную мглу, как камень уходит на дно мутной реки. Шаги стихают, но какой-то размеренный стук продолжает дробить тишину — это бьются в унисон сердца Эльзары и Лобо.

***

      Провести луну до её зенита так и не удалось: отец был подавлен, расстроен и сердит, так что спать пришлось ложиться незамедлительно. Он даже забыл включить волку на ночь свет.       — Разбегаетесь, как насекомые! Никакой дисциплины! — почти кричит мужчина так, что стены трясутся. — Только одного поймал — второго нет. Не дети, а тараканы!       В конце концов, он успокаивается и покидает комнату, в который раз бросив ярое: «Ни шагу за двор!»       Нужды и нет: Лобо рядом, всё относительно хорошо, Гектор, как думали все, гостит у друзей. Теперь же найти брата — первоначальная утренняя задача.       «Эльзара! Срочно выходи!»       Она подскакивает на кровати: голос друга звучит как никогда громко и взволнованно.       «Ты с ума сошёл так пугать? Сплю я. Оставь игры на потом».       «Да какие игры? Ты просто обязана выйти».       Раздражённо цокнув, лезет в окно. Лобо крутится и всячески подгоняет, увлекая за собой, мчится за сарай, по полю. Подруга не отстаёт, хотя и возмущена таким поведением. Граница Дикой зоны встречает их промозглостью ветра и жутким воем, далёким, родившимся в сердце города.       — Доброй ночи, барышня. — Эльза замечает знакомую пернатую голову. — Прошу простить за вторжение в ваше спокойствие, но время не ждёт. Сразу к делу?       — Какому делу?       Какие дела спросонья посреди тёмного времени суток? На миг кажется, что всё окружающее — всего-навсего сон. Желание покинуть Стены настолько велико, что уже в сновидениях преследует?       — Ну как же? Я дал вам время найти ответ на загадку, за что обещал подсказать, как выбраться из города. Напомню правила: не отгадаете — съем. Откажетесь отгадывать — съем. За долгие раздумья — съем, съем, съем. Итак, укутавшись в тень, обольётся кровью, а выйдя в свет, посыпется снегом. Ваш ответ, товарищи?       Мысли в ужасе разбегаются, вертясь и натыкаясь друг на друга. Сейчас совсем не до загадок.       «Ты же знаешь ответ», — Лобо вздрагивает, поймав на себе изучающий взгляд сфинкса.       «Но что, если он неправильный? Я тут подумала: может, есть другой вариант?»       «Да говори уже!» — рявкает друг.       — Луна! — каркает Эльзара. И заявлено это на удивление чётко и неожиданно громко. С перепугу, что ли.       Глаза пернатого льва сверкают голодным блеском, как сверкает клинок перед первым взмахом. Ерошится загривок, и клюв угрожающе щёлкает, как сухарик.       — Фаза... к-кровавой луны... — неуверенно добавляет Эльза едва ли не шёпотом, вжимая голову в плечи.       Неужели не отгадала?       Одним прыжком Лобо оказывается между подругой и птицевидным созданием, рычит, готовый сойтись в неравной схватке. Изо всех сил старается выдержать напористый, дикий взгляд существа, вокруг которого сгущается опасный туман. Он вот-вот поглотит их и заставит вечно блуждать вслепую, внимая его кощунственному шипению.       — Правильный ответ! — резко изменившись в морде, тараторит Сфинкс.       Улыбается всеми частями тела, вогнав белесого хищника и человека в кратковременный ступор. Видимо, заняться ему больше нечем, как без повода пугать простых смертных. Почти простых.       — Что ж, уговор-р есть уговор-р. Действовать вам нужно немедля. — Волк недоумённо дёргает ушами, оставаясь в прежней позе, а Эльзара недоверчиво косится, на всякий случай сжав загривок Лобо. Будут биться, если придётся. Сфинкс продолжает: — Помочь вам может только Дракон-Прародитель: он знает и умеет абсолютно всё. Захочет ли — его дело, я лишь даю наводку. Больше всего шансов вызвать его в пещере с чёрными кувшинками.       — Знаю такую. Но как его пробудить?       — Кровавая луна сама всё скажет.       Зверь расправляет лоснящиеся крылья — чрезмерно большие и завораживающие по сравнению с последней встречей. Пожалуй, больше ему нечего сказать.       — Подожди! Когда же эта фаза?       Его улыбка теряется в темноте, оставаясь неясной и больше похожей на оскал.       — Сегодня, — он вскидывает голову, изучая ночное небо, будто хочет найти там что-то новое. — Прямо сейчас.       И взмывает вверх, оставив друзей паниковать. Времени почти нет: луна становится рыжеголовой, точно лиса. Совсем скоро она «обольётся кровью».       «Спокойно, мы всё успеем», — заверяет Лобо.       Со стороны низкого заборчика слышится глухой, недовольный треск, словно бы кто-то не очень удачно перескочил через него. Из-за домов показывается клубящийся двухцветный дым. Движется он устрашающе плавно, сам вязкий и избыточно густой. Он грозит поглотить всю зону, подобно смертоносной волне цунами.       Уровень риска она не знает: сила пыльного вала может сжигать заживо, испепелять здания, уничтожать всё живое... А может и вовсе ничего не делать.       Зато это знает Розальд. Чёрно-бирюзовый дым мгновенно перехватывает дыхание. Он предвещает собой непоправимое. За столько лет затишья возвращаются дьявольские, неудержимые, лютые, безжалостные и до ужаса кровожадные — одни из самых могущественных Духов.       Волки.