Elastic Heart

- Что, Солнышко, пришла просить меня, чтобы я отправился на арену? - захожу в дом к Хеймитчу. Нас отправили домой до дня Жатвы. - Ты необычайно догадлив, - киваю я головой. - Что-то ты припозднилась.Твой муженек еще в Капитолии просил меня вновь стать вашим ментором и вытащить тебя. - Ты не хуже меня понимаешь, что он должен жить. - Ты с ума сошла? Ты беременна. Не хочу брать на себя еще и грех детоубийства, – он делает глоток из бутылки. - Хеймитч, мне иногда кажется, что ты окончательно пропил все свои мозги. Ты же понимаешь, что это ничего не решает. Беременная или нет, это никого не спасет. - Ага, то есть предлагаешь оставить Пита одного? Чтобы он потерял весь смысл своего существования. Чтобы … чтобы превратился в меня? - Он переживет. Он сильный. - Да ты ненормальная. Иди отсюда, - Хеймитч искривляет губы в горькой ухмылке и снова делает глоток. – Он сильный. Да, сильный, но ты даже не представляешь какого это жить и тянуть за собой состав из тысячи вагонов, в каждом из которых загубленная жизнь, которую ты не смог спасти. Это ты привыкла выбирать легкие пути. Ты привыкла не думать о последствиях, Китнисс. - Хеймитч, прошу тебя. Мы перед ним в долгу. Мы оба. Пришло время отдать этот долг, - его слова больно ранят, но я знаю, что это правда. Правда, с которой я смирилась. Я слабая. - На первой арене, он сам просил спасти тебя. - Так значит, в этот раз мы должны спасти его. - Не хочу слушать этот бред. На тебя так беременность действует – ты становишься невыносимой. - Все равно, этому ребенку не жить. Его так же заберут на голодные игры, как Мейси, – равнодушно говорю я. – Не хочу больше мучить Пита. Он со мной несчастлив. - Ну да, а твоя смерть сделает его таким счастливым! – ментор ударяет по столу кулаком. - Он справится, - шепчу я. Конечно, Пит справится. Он сильный. Он сможет найти себе другую женщину, которая сделает его счастливым. В нем никогда не угасала тяга к жизни. Даже в самые тяжелые времена, его огонек жизнелюбия не угасал ни на минуту. Да он становился тусклым, почти не ощутимым, иногда превращаясь в тлеющие угли, но, как и угли, при малейшем дуновении спасительного воздуха надежды, он разгорался снова. Этот огонек согревал нас обоих, а уж его одного, точно согреет. Пусть не сразу, пусть ветру надежды придется постараться, но огонек Пита будет гореть всегда. - Уходи, Китнисс. - Обещай, что спасешь его. - Уходи, - Хеймитч машет руками, прогоняя меня прочь. - Обещай. - Не могу. - Тебе все равно придется делать выбор в чью-либо пользу. - Надеюсь, что у вас будет столько спонсоров, что мне не придется делать выбор, кому из вас помогать. - А если не будет? - Это бесполезный разговор. Ты только зря время потеряла, лучше бы потренировалась вместе с мужем. Так хоть у тебя был бы шанс его защитить, а то ты совсем расклеилась. Жалкое зрелище. Это что намек на то, что он согласен спасать Пита? Вглядываюсь в его глаза, но кроме усмешки в них ничего нельзя прочесть. Я встаю из-за стола и, пиная пустые бутылки, иду к выходу. Пит, сразу как мы вернулись, стал тренироваться: бегать по утрам, набирать мышечную массу, метать ножи. Он здорово наловчился орудовать ножом и даже делать несложные капканы для добычи. Я присоединилась к нему через неделю. Хеймитч прав, если я хочу защитить мужа, то должна быть в хорошей физической форме. В том состоянии, в котором я нахожусь сейчас, мне вряд ли удастся даже дичь подстрелить, не говоря уж о профи. Кажется, весь дистрикт сочувствует нам. Пусть они молчат, но по взгляду, которым нас встречают и провожают, все понятно. Зеленщик снабжает нас свежей зеленью, мясник заворачивает отборную вырезку, молочник каждый день приносит свежее молоко и масло. Мы никому не говорим про мою беременность. Об этом знает только Хеймитч. Мой обморок во время речи президента списали на переутомление. *** Лук все еще лежит в старом трухлявом бревне в лесу. Трясущимися руками вытаскиваю его и нерешительно разворачиваю мокрую, начинающую гнить ткань. Лук пролежал здесь три года, но остался в полном порядке. Непривычно снова ощущать его тяжесть в руке. Глубоко вдыхая и выдыхая свежий воздух, натягиваю тетиву, прицеливаюсь в ствол дерева, стоящего в пяти метрах от меня. Стрела улетает мимо. Пит подает мне вторую стрелу. Я нерешительно принимаю ее и несколько секунд кручу ее в руке. Уже хочу сдаться, но тут же натыкаюсь на взгляд мужа. Ради него, я должна вспомнить. Прицеливаюсь еще раз, отпускаю, стрела снова летит мимо. - Ничего, в следующий раз получится. - Пит, бесполезно, – в моем голосе отчаяние. - Китнисс, ты лучший стрелок, которого я знаю. - Была…Они могут не положить лук. - И лишат себя зрелища? - он прищуривается. - Они все знают тебя как превосходного лучника. Я думаю, что там будет несколько луков. Просто сосредоточься. Я снова делаю глубокий вдох и выдох, закрываю глаза и ощущаю легкий ветерок в затылок. Он словно подбадривает меня. Кручу головой, разминая шею. Натягиваю тетиву, открываю глаза и снова прицеливаюсь, в этот раз стрела врезается в дерево. - Я же говорил - лучшая, - муж целует в макушку. Мы тренируемся каждый день, сбегая в лес. Нас никто не ищет, похоже, миротворцы нам тоже сочувствуют и если и знают о наших вылазках, предпочитают молчать о них. Мое тело сопротивляется. Отвыкнув от физических нагрузок, мышцы отказываются принимать их снова. У меня болит все тело. Самочувствие ухудшает еще и утренний токсикоз. Каждое утро меня сопровождает нестерпимая тошнота и заставляет проводить полдня в туалете. Ребенок, словно мстит мне за то, что я решила принести его в жертву. И я не виню его, только время от времени прошу дать мне передышку. - Это же ради папочки, ты должен понимать. Мы должны пожертвовать собой, чтобы он был жив, - шепчу я иногда своему животу, надеясь, что тот, кто внутри, услышит меня. Я так устаю днем, что быстро засыпаю и почти не вижу кошмаров, а когда они все же посещают меня, спасаюсь в объятиях Пита. Он заботливо держит меня в крепких руках, гладит по спине или голове, шепчет, что все будет в порядке. Через месяц, мышцы становятся крепкими и не так болят. Даже утренний токсикоз притупляется. - Ты как-то изменилась. Поправилась, посвежела, - говорит мама. Она пришла к нам в гости. - Пит кормит меня на убой, - пытаюсь шутить я. - Я рада, что ты стала нормально питаться. - Да. У нас с мамой никогда не получались длинные диалоги. Вот и сейчас мы, обменявшись парой фраз, замолчали, уставившись каждая в свою сторону. - Мне очень жаль, Китнисс... – начинает мама. - Не надо, мам. Не стоит об этом. Глупо было надеяться, что нас оставят когда-нибудь в покое. - Это несправедливо, – она качает головой, низко опустив ее. - Все нормально, – я стараюсь говорить бодро, но маму не проведешь. Она чувствует мой страх. Грустно посмотрев на меня, она встает, чтобы уйти. - Прим хотела с тобой поговорить. - Нет. Не нужно. Я не хочу с ней говорить. Просто передай ей, чтобы берегла своего ребенка. И скажи, чтобы не приходила. - Зачем ты так? - Просто сделай, как прошу. -Китнисс, она винит себя во всем. Молчу в ответ. Не могу сказать, что сестра ни в чем не виновата. Не могу снять с ее плеч груз ответственности. Отворачиваюсь от мамы. - Я могу чем-то помочь? - Береги Прим и ее ребенка, – не смотря на маму, говорю я. – Не закрывайся в себе. - Ладно, – она виновато кивает головой. - Мы любим тебя и всегда готовы помочь. - Хорошо. Мама сжимает руки, теребит подол платья. Видно, что она хочет что-то сказать, но не решается. Наконец, она уходит, так и не сказав того, что хотела. Дни сменяют друг друга с поразительной быстротой. Весна подходит к концу, уступая место жаркому лету. Мы тренируемся каждый день. Пит следит за нагрузкой, которую я получаю и прерывает занятия, когда считает нужным. Хоть он и говорит, что устал сам, я прекрасно знаю, что все из-за меня и ребенка. Он как всегда заботится обо мне. Меня это раздражает. Но еще больше меня раздражает то, как он относится к ребенку. Он заботится о нем и не упускает ни одной возможности дотронуться до моего живота: поглаживает, обнимает. Однажды ночью я проснулась не от кошмара, а от тихого шепота. - Ты обязательно будешь жить. Ты должен жить, потому что маму нужно защищать. Меня не будет рядом, поэтому тебе придется все взять в свои руки. У тебя обязательно получиться. Ты будешь сильным и добрым… А я… Я буду рядом, пусть ты меня и не увидишь, пусть и не будешь знать, как я тебя люблю, но я всегда буду рядом, - Пит гладил мой еще не округлившийся живот и тихо шептал, касаясь губами кожи. - Береги ее. Тогда я сделала вид, что сплю и не слышу, как он разговаривает с ребенком. На следующую ночь я опять проснулась от шепота. Пит снова рассказывал что-то в мой живот. Он каждую ночь разговаривал с ребенком. Он рассказывал о том, как он меня любит, о том, как первый раз увидел, о том, что чувствовал. Я слушала, еле удерживаясь, чтобы не выдать того, что я все слышу. Меня захлестывало странное чувство гнева, я не понимала, зачем он это делает? Как будто, он любит этого ребенка, как будто хочет показать, что мы нормальная семья. Но это не так. Мы разбиты, подавлены, и этот ребенок, никогда не увидит белого света и не сможет вдохнуть ни капли воздуха. Ему суждено умереть вместе со мной, защищая Пита. Я терпела, думая, что ему так проще выражать свои чувства. Даже когда он говорил про Мейси. Рассказывал, какая она была замечательная и жизнерадостная. Я каждую ночь слушала его рассказы, порой замечая, что улыбаюсь, порой сдерживая слезы. Я должна была сделать все, чтобы Пит не узнал моего плана по его спасению. - Ты готова? – в это утро мы проснулись раньше обычного, а может и вовсе не спали. Пит осторожно погладил мой живот. - Конечно, - это утро было утром Жатвы. В этот день мы должны были распрощаться со своими родными. Пит до конца игр, я – навсегда. Я четко следовала своему плану. Пит не смог меня переубедить. Он должен жить, не я и не ребенок. Муж заставил меня съесть большую порцию каши и блинчиков, которые он испек. Потом, мы не договариваясь, поднялись в комнату Мейси. Набравшись духа, я переступила порог ее комнаты и осмотрелась вокруг. Последний раз в ее комнате. Я глубоко вдохнула и выдохнула. Пит взял альбомы с ее стола и принялся листать, рассматривая рисунки. Я с особой тщательностью заправила кровать, разгладила ладонью все складки на покрывале и взбила подушку. Каждый из нас хотел оставить в памяти частичку Мейси. Ведь мы оба были уверены, что больше не вернемся сюда. Но я так же знала, что Пит обязательно вернется. Словно прочитав мои мысли, муж грустно взглянул на меня и отрицательно покачал головой. Мы еще немного постояли в ее комнате, потом Пит закрыл окно. Свежий ветерок, тут же прекратил обдувать меня. Вместе с ним исчезло мое спокойствие. Мне вдруг стало очень холодно и страшно. Комната Мейси стала напоминать склеп. Здесь все было безжизненным и пустым. Кровать превратилась в гроб, а белые занавески казались мне погребальным саваном. Я поторопилась выйти из комнаты и спуститься в гостиную. Вот почему Пит хотел все изменить в ее комнате, вот почему он двигал мебель, переставлял шкафы, сдирал занавески с окон. Я не понимала его тогда, я запрещала что-либо менять. Я не пыталась избавиться от смерти, я пыталась превратить ее в подобие жизни. Я заблуждалась. Пит обязательно все изменит. Он прогонит смерть из своей жизни. Больше никто из его родных не будет умирать. Ему не нужно будет создавать иллюзий и заставлять себя верить в них. Стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Пит быстро спустился вниз по лестнице и открыл дверь. На пороге стояли миротворцы и Хеймитч. - Мистер Мелларк, пора на площадь, - на удивление вежливо сказал один из миротворцев - Китнисс, - Пит взял меня за руку и мы вместе вышли из дома и, не оборачиваясь назад, быстро зашагали прочь. Я взглянула на Хеймитча, ища поддержки в его глазах, надеясь увидеть ответ на свой вопрос. Вызовется ли он добровольцем, если вытащат имя Пита? Но старик смотрел только себе под нос. В полном молчании мы дошли до дома правосудия и поднялись на сцену. Заняли свои места, и я первый раз взглянула на собравшихся провожать нас жителей двенадцатого дистрикта. Они все молчали, кто-то тихо плакал и утирал слезы платком. Мне не удалось разглядеть ни свою маму, ни родителей Пита. На сцену вышел Мэр. Что-то пробормотав про юбилейные игры, он попросил вынести шары с именами. И как только их установили, он сам подошел к одному из них и достал одну единственную бумажку со дна. Наверное, с Эффи опять случился нервный срыв. Она несколько раз звонила нам и с истерикой объясняла, что не сможет приехать на Жатву. Я не виню ее. Для нее это слишком тяжело. - Китнисс Мелларк, - как мне показалось, дрогнувшим голосом произнес мэр, - наш первый трибут. Теперь мужчины, - он подошел к шару, в котором лежало две бумажки и, вдохнув, опустил руку вниз. Внимательный зритель мог бы заметить, как он нервничал, выбирая какую бумажку взять. Будь на его месте Эффи, она бы разрыдалась или упала в обморок. Мэр, будучи сдержанным человеком, пытался скрыть свое волнение. Наконец, он вытянул листок и непослушными пальцами развернул его. - Хеймитч… - Я доброволец, – перебил его Пит. Моя последняя надежда рухнула. Хеймитч зажмурился, а открыв глаза, впервые за день посмотрел на меня. В его взгляде читалось сожаление. - Ну что ж. У нас два трибута. Китнисс и Пит Мелларк, - мы с Питом, взявшись за руки, подняли их высоко вверх. – У вас будет час на прощание с родными, - мэр ушел с трибуны. Первыми были родители Пита. Мать тихо сидела в углу дивана. Отец говорил какие-то добрые слова поддержки. Напоследок, он крепко обнял меня и Пита. Мать лишь пожелала удачи и выскочила за дверь. Мне показалось, что она плачет. Следом были братья Пита, обычно веселые, сегодня они притихли и грустно смотрели то на Пита, то на меня. Прощаясь, они не скрывали слез. Последними, зашли моя мама и Прим. Распухшие глаза сестры говорили о том, что она долго плакала. Мама обнимала ее за плечи. - Китнисс, прости меня. Прости… Это из-за меня все так вышло, - рыдая, заговорила Прим. - Из-за меня… - Не вини себя. Не нужно, - еле ответила я. Я больше не увижу ее, единственное, что могу сделать, убрать с ее плеч груз ответственности. Мне не привыкать обманывать саму себя, а ей станет легче. - Прим, ты не виновата, - где-то в глубине души, я знала, что она не виновата, во всем виноват Сноу. Но озвучить это оказалось во много раз сложнее. - Китнисс, если бы ты не вызвалась добровольцем… - Но я сама выбрала свою судьбу. Хватит об этом, Прим, - я резко ее оборвала и притянула к себе, чтобы обнять. Она уже совсем взрослая, но все еще моя младшая сестра. Мама еле сдерживала слезы, когда смотрела на нас. - Спасибо, спасибо, что простила ее, - прошептала она, когда мы обнялись напоследок. - Не бросай их. Чтобы ты не увидела на арене, ты не должна больше замыкаться в себе, ради нее. - Я не буду. - Я люблю вас, – это последнее, что я говорю, когда за ними закрывается дверь. И вот нас с Питом уже ведут к поезду, проводят в просторный вагон и оставляют одних. Ни Эффи, ни Хеймитч не появляются к обеду. Не выходят они и к ужину. Да и о чем нам говорить? Приютившись на диване, мы смотрим повтор жатвы, чтобы познакомиться с другими трибутами. Почти все знакомы нам. Никаких интересных происшествий, кроме небывалого количества добровольцев. В каждом дистрикте они есть. В четвертом, вместо Финика Одейра добровольцем вызвался Курт. Ведущие долго обсуждают всех добровольцев, рассказывают какие-то истории о них и строят планы на финал игр. О нас с Питом рассказывают трогательную историю, показывают кадры с первых игр, нашу свадьбу, потом показывают кадры с Мейси. Пит туту же выключает. - Нам предстоит их всех убить, - тихо шепчу я - Надеюсь, большинство из них умрет не от наших рук. Они все были нашими…знакомыми. - У нас нет выбора. - Выбор есть всегда. Мы так и засыпаем на диване. Утром нас будят громкие ругательства Хеймитча. Он выглядит неважно: глаза распухли и покраснели, волосы, сосульками свисают на плечи, руки трясутся и нервно сжимают бутылку. Он еле удерживает равновесие, стоя на одной ноге. Второй он трясет в воздухе. Кажется, он разбил бокал и наступил голой ногой на осколки. Пит осторожно вылезает из-под меня и помогает Хеймитчу доковылять до кресла. Я прикрываю нос рукой. Запах перегара вызывает рвотные позывы, как бы я не пыталась их контролировать. Заходит Эффи и начинает рассказывать про организацию игр. Да, в этом году они не поскупились на организацию: все по высшему уровню. Мне даже становится противно. Капитолийцы готовы пойти на все ради зрелища. - Своих соперников, вы уже наверняка знаете, - Говорит Эффи. - Там много ветеранов, которые победили много лет назад. - Это не значит, что их можно списывать со счетов, - подает голос Хеймитч. – Я знаю их. Они профессиональные убийцы. Жестокие и расчетливые. Они могут прикинуться беспомощными, а потом, не моргнув глазом, убить. К тому же они знают друг друга много лет. - Почему столько добровольцев? - спрашивает Пит. - Неужели они все рвутся убивать друг друга. Убивать своих друзей, своих знакомых? - А ты почему вызвался? - ухмыляется ментор. - У тебя были причины, - он многозначительно смотрит на меня, - вероятно, не у тебя одного. - Я - другое дело, я не могу оставить Китнисс. - Вот найдете себе союзников, спроси у них. - Союзников? - встреваю я. - А ты думала справиться со всем сама? – продолжая ухмыляться, отвечает Хеймитч. - Нам не нужны союзники. - Против вас будут сражаться 22 профессиональных убийцы, сошедших с ума, лишившихся разума, теряющих рассудок от вида крови. Союзники вам просто необходимы. Вдвоем вы не продержитесь и дня. - Нам не нужны союзники, – Повторяю я. - Китнисс, Хеймитч прав. Нам нужны союзники, - поддерживает Пит. - Я никому не смогу доверять. - Нужно попробовать. - Даже не просите, - я отворачиваюсь от них, чувствуя, что проиграла.