* * *
— Как же я тебя ненавижу, — прохрипел Тоору позже; его волосы торчали в разные стороны, а щеки покраснели от бездыханного, вынужденного смеха и сдавленных просьб о пощаде. — Не трогай мой меч, Тобио. Тобио немедленно убрал руки от оружия, аккуратно сложив их на коленях, но чуть выставил губу от обиды. Хаджиме одарил такого же обиженного Тоору пристальным взглядом — а ведь он был на пару лет старше мальчика. Тогда он подвинул свой собственный меч к Тобио. — Можешь взять мой. Но Тобио только надулся сильнее и покачал головой. — Нет! — Грубиян! — воскликнул Тоору, показывая на него пальцем. — Видишь, Хаджиме, он вообще этого не заслужива… — Хаджиме тоже должен быть рыцарем! — закричал Тобио и моргнул. Наверное, он не хотел говорить так громко, но вложил в свои слова слишком много эмоций. Его щеки залились краской, и он не встречался с ними взглядом, казалось, искренне расстроенный. — Почему? — спросил Хаджиме, пока Тоору не успел его обругать. Тобио был простым ребенком, выражавшимся простыми словами, а вот Тоору мог заливать длинные речи, придавать своим фразам определенное значение и оттенок. Это лишь больше путало Тобио, и в итоге он больше задумывался, а не говорил. — Потому что Тоору будет королем, и ему понадобятся рыцари! Ты будешь их главой, а я буду лучшим рыцарем! Тобио аж нахмурился от всей своей решимости и уверенности, и Хаджиме не упустил из виду действительно удивленное выражение лица Тоору, глядевшего на мальчика перед ним. Приятный сюрприз выудил из него искреннюю улыбку. — Мой тупой старший брат все равно будет королем! — громко заявил Тоору, тщетно пытаясь скрыть то, как много значили для него слова Тобио. — Глупый Ушивака! Но… — и тут его глаза засверкали, а Тобио с восхищением пялился на него. — Я бы и впрямь хотел стать супер классным королем! Хаджиме присел на траву, и от одной мысли об этом по его телу побежали мурашки. Представить Тоору королем было несложно — он ведь явно был рожден для того, чтобы быть великим. Тоору был нытиком, лил слезы из-за поцарапанной коленки и жаловался, когда в облачную погоду ночью не было видно звезд и луны. Но в то же время он умел своими обходительными любезностями вертеть аристократами, как хотел, и с легкостью добиваться от них нужного одним взмахом ресниц; в такие моменты его глаза сверкали с такой страстью, какую Хаджиме не видел ни в одном из их сверстников. Он крепко верил в свои идеалы и мечты и невольно заражал Хаджиме тем же огнем. Он уже отличался от других детей, которых знал Хаджиме, и было ли дело в королевской крови или же попросту в самом Тоору, Хаджиме сказать не мог. И вот перед ним предстало видение Тобио: вооруженный Хаджиме, поддерживающий своего лучшего друга и короля, который, несомненно, сделает этот мир лучше; Хаджиме ведет своих рыцарей, и Тобио среди них. Воображение унесло его далеко в этот выдуманный мир, он представлял их всех старше, мудрее и точно намного круче, и Хаджиме стал бы выше Тоору, а Тобио бы все так же им восхищался, и Хаджиме научил бы его всему, чтобы тот стал рыцарем. И это был бы идеальный мир. Ушивака попросту уступил бы трон Тоору, потому что такому человеку было суждено править, даже коронованный принц должен был это понимать. Хаджиме слушал, как Тоору заваливал Тобио миллионом глупых вопросов — «Как это ты будешь моим лучшим рыцарем, если Хаджиме — главный рыцарь?! Разве главный рыцарь не лучший, Тобио!», «А я все равно буду лучшим!..» — и невольно улыбался. На этой неделе он начнет тренироваться на рыцаря, и похоже, это был его первый рывок на пути к этой ослепительной мечте. А тогда, чувствуя запах травы и земли в воздухе, Хаджиме чувствовал себя всемогущим, охваченный детскими грезами о будущем таком ярком и многообещающем, что ему уже не терпелось вырасти.* * *
Ойкава выглядел истощенным, у него под глазами красовались темные круги, но ярость и беспокойство делали его взгляд пронизывающим. Он зашел в комнату с присущей ему аурой уверенности, какой-то силы, и это превращало ситуацию в разрешимую проблему, а не катастрофу, за которой беспомощно наблюдал Иваизуми. Это был не тот человек, которого Иваизуми по-прежнему называл Тоору где-то в уголке своих мыслей — то был Тоору-до-потери, круглолицый и добрый ребенок, который уже давно начал исчезать вместе с мягкими чертами его лица. Теперь они были острее, опаснее. Более надломленными. Теперь он был Ойкавой. В тот чертов день, еще до того, как Тоору рассказал ему о своей матери, Иваизуми чувствовал этот странный страх — что все уже никогда не будет, как прежде, что они потеряли нечто жизненно необходимое, что нельзя было вернуть. Вероятно, свою детскую наивность. И сейчас он ощущал то же самое. Как когда-то появился Ойкава-после-потери, теперь на очереди был Тобио-после-потери. Иваизуми понимал весь масштаб последствий лишь в общих чертах, но наполнявший его ужас отражался в помрачневшем взгляде Ойкавы; он оглядел закрытую дверь и вновь посмотрел на Иваизуми. — Что конкретно случилось? — спросил он. Голос принца, полный власти — власти проводить перемены, двигать горы, прекратить ливень или оградить Тобио от боли. Иваизуми желал лишь о последнем. — До тебя доходили слухи? — осторожно спросил он, молясь, что ему не придется рассказывать об этом Ойкаве, ведь он вряд ли мог выразить это словами. Глаза Тобио, ясные, как летнее небо, сверкающие от восторга, когда он с неподдельным вниманием слушал Иваизуми… этот ребенок не мог иметь никакого отношения с ужасными кровавыми слухами. — Разумеется, доходили, — фыркнул Тоору. Он сжал и разжал кулаки. — И мы оба знаем, что это все дерьмо собачье. Иваизуми лишь кивнул, тоже невольно сжав кулаки. Он и не знал, как сильно нуждался в том, чтобы кто-то подтвердил, что Тобио никогда бы… Тоору резко подошел к двери и заколотил по ней кулаком. — Тобио! Открой дверь, иначе мы снесем ее! — Уходите! — надрывно прокричал Тобио. Он явно плакал еще с тех пор, как слепо бросился к себе в комнату. Ногти Иваизуми впились в ладонь. Тобио-после-потери. Каким он станет? Насколько изменится? Но они точно не могли сейчас бросить Тобио-переживающего-потерю наедине с собой. — Отойди, — сказал Иваизуми, и Ойкава тут же повиновался. Он сжал губы и молча смотрел, как Иваизуми достал меч из ножен и с легкостью разнес замок. Он открыл дверь, в которую тут же ринулся Ойкава, и последовал сразу за ним, стоя в полшаге за его плечом — хоть какой-то стабильный элемент их рутины посреди рушащегося мира. Тобио лежал у края комнаты, свернувшись калачиком так крепко, что ему, наверное, было уже от этого больно, и рыдал навзрыд. — Нет, — умолял он, и это прозвучало отчаянным звуком, а не словом. Черта с два Иваизуми оставил бы его одного в таком состоянии. Он слишком сильно любил паренька, как и Ойкава, какими бы идиотскими ни были его оправдания на этот счет. Но когда Иваизуми подошел и мягко положил руку ему на плечо, Тобио вздернулся, как раненный зверь, и оттолкнул Иваизуми, воскликнув дрожащим голосом: — Не трогай меня! Иваизуми упал назад и удивлено заморгал, а потом поморщился, когда Тобио уставился на его тунику, на которой оставил кровавые следы. Потом он посмотрел на свои окровавленные руки и расплакался пуще прежнего. Его плач был невыносимым, в нем не было никакого намека на надежду — лишь боль и страх. Ойкава положил руку на плечо Иваизуми, успокаивая его в разгар этого кошмара, и присел рядом, чуть поодаль от Тобио. Его взгляд сказал ему все, что Иваизуми нужно было услышать: Я об этом позабочусь. Иваизуми попросту кивнул, веря, что здесь его друг сможет помочь. — Тобио, — спокойно и настойчиво, но ненавязчиво позвал Ойкава. — Расскажи мне, что произошло. Тобио плакал и яростно качал головой, прижимаясь к стене, будто надеясь провалиться через нее и исчезнуть. — Я знаю, что это была не твоя вина, — уверенно продолжил Ойкава. Тобио притих на мгновение, но тут вновь зарыдал. — Моя, — выдавил он, вновь качая головой. — Я м-монстр. — Они тебя заставили, не так ли? — упорно спросил Ойкава. Тобио еле заметно кивнул, и тут дверь в комнату распахнулась. Прошло буквально мгновение, сработал рефлекс. Чистый инстинкт. Дверь ударилась об стену, и когда она от нее оттолкнулась, Ойкава уже спрятал Тобио за собой, а перед ними стоял Иваизуми с мечом наготове, держа острие у шеи самой предводительницы рыцарей. Она медленно прикоснулась к нему кончиком пальца, и Иваизуми неохотно опустил оружие и убрал его в ножны. Это был не его черед сражаться. Ойкава шагнул вперед, вооружившись харизмой и дипломатическими навыками. Иваизуми отступил назад, заслоняя плачущего Тобио от пяти солдат с направленными на них мечами. — Тише, тише, — сказал Ойкава и распростер руки, будто на него были направлены не мечи, а цветы. — Нет никакой необходимости вот так врываться в мои покои и надоедать принцу, не так ли? — когда он говорил таким низким голосом, это была уже нескрытая угроза, как и открыто поблескивающий в дневном свете клинок. — Я бы посоветовал вам уйти немедленно, пока вы не усугубили ситуацию. — У меня прямой приказ от самого короля — схватить этого мальчика. Он убил другого ребенка. Разумеется, ваша королевская кровь не превращает вас в судьбу, безразличную принципам морали, принц. Иваизуми снова хотел было обнажить свой меч, но легкое прикосновение к запястью остановило его. — Здесь нам придется найти другой способ, — пробормотал Ойкава, чтобы его слышал только Иваизуми, и отошел в сторону с бушующим штормом во взгляде. — И мы его найдем, — пообещал Ойкава, сжав запястье Иваизуми крепче, и лишь это помогло ему не атаковать рыцарей, которым он служил, пока те утаскивали плачущего ребенка. Иваизуми никогда не ненавидел себя больше, чем в те мгновения, когда он мог лишь стоять и смотреть.* * *
— Тоору! — позвал сзади Вакатоши. — Не сейчас! — рявкнул он, прибавляя шаг. У Ойкавы не было ни времени, ни терпения беседовать со своим братом. Но Вакатоши упрямо следовал за ним. — Мне нужно с тобой поговорить. — А мне нужно поговорить с нашим отцом! — Ойкава повернулся к нему с холодной улыбкой на губах. — Право, коронованный принц, король все-таки повыше вас саном будет. Вакатоши смотрел на него с нечитаемым выражением лица. Ойкаву жутко злило то, каким он оставался спокойным, когда ему пришлось смотреть, как Тобио куда-то утащили, и он еще только начал разбираться во всей этой схеме, в которой Тобио оказался марионеткой для убийств. — Я же твой брат. Я за тебя волнуюсь. — За меня? — фыркнул Ойкава, горько усмехнувшись. — Я тронут, но покуда я буду хоть чем-то полезен ему, отец меня не убьет, можешь не беспокоиться. Вакатоши разочарованно, укоризненно нахмурился. Он часто таким выглядел, когда пытался поговорить с Ойкавой и отказывался уважать или хотя бы выслушать его. Вакатоши потерял маму слишком рано, чтобы помнить ее, поэтому его мачеха — мать Ойкавы — была его единственной матерью; она заботилась о них обоих. И это было настолько неприемлемо, когда Вакатоши горевал по ней, не задавая при этом никаких вопросов. Несчастный случай. Их мать никак нельзя было назвать неуклюжей, она никогда не заминала шаг и не теряла равновесия. Она ступала с грацией истинной королевы, пускай была рождена в городе. А одной ночью она упала с лестницы, и слуга нашел ее у ступенек на утро. — Королевский двор обсуждает тебя, Тоору, — продолжает Вакатоши, будто Ойкава вообще ничего не сказал. — Ойкава, — холодно поправил его он. — Ойкава, — повторил Вакатоши, будто принимая эти его капризы за какой-то детский лепет. — Я уважаю то, что ты выбрал девичью фамилию своей матери… — Ну да, конечно. — Но я считаю, что хотя в ее интересах, тебе следует подумать над своим поведением. Как он смел. Этот Вакатоши посмел приплести сюда маму… — Все приближенные обсуждают тебя, твою привязанность. Их не радует, что будущий советник и представитель этого дворца покрывает убийцу, особенно перед лицом более волнующих обстоятельств. — Я не… — Ойкава оборвал себя. Формально, это он и делал. Формально, Тобио убил другого ребенка, но ведь. Ойкава сидел с ним в темнице и потихоньку помог ему все рассказать, пока Тобио сжимался в самом дальнем углу каменной камеры и дрожал от нервов, холода и страха. Если у Ойкавы не была права защищать мальчика с ясными, как небо, глазами, вынужденного совершать зверские преступления, кто никогда не использовал слово «монстр», а теперь явно стал считать себя им — так как же весь королевский двор оправдывал то, как король тянул за ниточки во столь многих преступлениях? Здесь был только один настоящий убийца, и все ему кланялись, все пытались ему услужить. Но как мог Ойкава заставить Вакатоши разглядеть вероломные планы их отца превратить сироту в пешку с зубами, которой можно было помыкать и пользоваться — если Вакатоши до сих пор верил, что их мать упала с лестничного пролета, что удивительно, в ту самую ночь, после того, как ее заметили в городе с незнакомцем? Трагическая случайность, по мнению наивных и слепых. То было наказание из ревности короля, а голодные до слухов приближенные знали, что ему нашептать — наказание было ядреным, трагичным, но все же заслуженным, ведь кем надо быть, чтобы позволить людям раскрыть измену твоему мужу, когда это сам кровожадный король Шираторизавы? Ойкава никогда не верил ни в один из этих вариантов — тот незнакомец… его мать не крутила с ним роман, Ойкава знал это оттуда же, откуда он знал, что это было дело рук его отца, когда он услышал о ее смерти. Мать Ойкавы была слишком умна, слишком осторожна, слишком проницательна, чтобы обречь себя на смерть, попавшись на интрижке. Возможно, она была шпионом. Распутывала паутину лжи и интриг, всех грязных сделок и кровопролития — выносила на свет то, что Ойкава лишь начинал видеть. Может, желание противостоять этому опасному дисбалансу власти и впрямь у него в крови — и именно это и отличало его от Вакатоши. Чувство несправедливости, не переданное через материнское молоко, но унаследованное через кровь. — Ты не поймешь, — признал Ойкава, и сделать это ему было очень тяжело. Каждый день пропасть между братьями — сводными братьями, но никогда это не проступало так ясно, никогда не было так важно — становилась все шире, зловещее, неумолимее и непреодолимее. Сколько же им еще оставалось? Ойкава никак не мог отделаться от чувства, что времени не оставалось. — Возможно. Я лишь прошу тебя повиноваться… — Вакатоши заметил, как презрительно нахмурился Ойкава, и перефразировал свои слова, которые стали лишь чуть менее возмутительными: — Прими принятые без тебя решения и не оглашай свое мнение до самых покоев прислуги. Это поможет твоей позиции и потрепанной репутации. Пред лицом надвигающейся войны, всем нам как никогда необходимо работать вместе и показать нашу непоколебимую силу. Пораженный слепотой Вакатоши, Ойкава рассмеялся ему в лицо. Прагматизм его брата и впрямь служил ему шорами, не дававшими ему смотреть по сторонам; он шел только вперед, куда смотрел, и ему было все равно, подразумевал ли этот путь убитых матерей, перепуганных детей, вынужденных убивать, или же отчаяние целого королевства. Ойкава уже давно заставил себя увидеть все это и постепенно осознал, что пытаться сорвать эти шоры с глаз Вакатоши — совершенно бесполезно. — Какие решения? — спросил он, окаменев от ужаса. — Отослать мальчика. Ойкава закрыл глаза, внезапно остро ощутив, как же он здесь был беспомощен. А ведь он поклялся Тобио, что спасет его из этого ада, что защитит его? Но никакие его действия не принесли никаких результатов, превращая его в лжеца, не выполняющего своего обещания. И в этот момент Ойкава осознал две вещи: Если он действительно хотел спасти тех, кто перешел дорогу беспощадному королю, он должен был стать королем. И даже когда он убьет своего отца, Вакатоши не уступит трон, для которого его растили — он никого к нему не подпустит, только через свой труп. Ойкава посмотрел на своего брата — слишком сложного в своей простоте, слишком упертого, чтобы уступить, когда того требовала ситуация; разгаданная загадка, суть которой Ойкава никогда не уловит. Какая-то его часть ненавидела Вакатоши, и все же Ойкава ни за что не сможет убить его. Все эти озарения накрыли его за считанные секунды, как прекрасные картины, что его мать умела создавать с помощью цветных домино. Это была единственная игра, которую она себе позволяла и которой развлекала своих сыновей. Сначала камни будто стояли беспорядочно, но только до тех пор, пока не падал первый, утаскивая за собой следующий и образуя каскад цветов, образующих большую картину. И первым препятствием был сам король. Ойкава улыбнулся. Вакатоши в ответ одарил его задумчивым взглядом, явно заметив эту перемену и почувствовав, что за опасная идея родилась в голове Ойкавы, но их недостаток взаимопонимания был взаимным. Вакатоши не был способен оценить всю значимость решения Ойкавы. И к лучшему. Так они молча и разошлись, а сердце Ойкавы колотилось все сильнее, в такт его навязчивой мысли: Я убью короля, я убью короля, я убью короля.* * *
Ойкава зажал ладонью рот друга и увидел в тусклом свете белки распахнувшихся глаз Иваизуми. Ойкава медленно поднял палец к губам и вышел из покоев рыцарей незамеченной тенью. Буквально через пару мгновений после того, как он вдохнул свежий ночной воздух, спешно одевшийся Иваизуми появился за ним, пытаясь проморгаться и окончательно проснуться. — Эй, что происходит? — прошептал он жестким от волнения голосом. — Хаджиме, — отчаянно прошептал Ойкава, явно полный решимости и боли. Иваизуми невольно шагнул ближе и прикоснулся кончиками пальцев к запястью Ойкавы в попытке чуть успокоить его. Вслух же он спросил: — Что мне нужно сделать? Он сам всеми фибрами своего глупого сердца не желал произносить эти слова, и все же Ойкава озвучил их с закрытыми глазами, будто от этого реальность стала не такой болезненной. Будто что-то могло облегчить его боль. — Возьми с собой Тобио и беги. — Тоору... — И не оглядывайся. Только так его можно спасти. Иваизуми открыл было рот и настороженно сжал запястье Ойкавы крепче. — Пожалуйста, — взмолился Ойкава, не дав ему сказать ни слова. — Если ты попросишь меня остаться, я не смогу тебе отказать. Но Иваизуми и не говорил, а просто посмотрел на Ойкаву: его тёмные глаза были выразительнее и честнее его слов. Он осторожно протянул руки, нежно взял ими лицо Ойкавы и настолько до боли мягко прикоснулся своим лбом к него, что на мгновение Ойкава было подумал, что его сердце больше никогда не забьётся.* * *
Но оно билось. Разумеется, оно продолжало биться.* * *
Иваизуми касался пальцами стен, сбегая по неровным каменным ступеням темницы, пытаясь забыть о прикосновении к Ойкаве, которое могло нарушить его решимость, заставить его нарушить данное обещание. Не оглядываться. Уберечь Тобио. Даже ценой всего, что он знал. Стражница, которую Иваизуми приготовился одолеть, не была на посту — странная деталь, которую он по ошибке принял за удачу, проходя мимо сотен любопытных, голодных глаз заключённых к камере в самом конце. — Тобио, — прошептал он столь же неотлагательно, как позвал его по имени Ойкава... Нет, Иваизуми не мог сейчас думать о нем. В темной камере кто-то зашевелился, и Тобио распахнул глаза, а спешивший Иваизуми принял этот взгляд за ту же радость и удивление, когда кто-то из них прокрадывался сюда проведать его. Но... — Нет, — закричал Тобио. — Ты должен уйти, тебе не следовало приходить... По темнице разнеслось эхо шагов, и по спине Иваизуми побежали мурашки, когда он ощутил чьё-то присутствие позади, услышал шипение на вошедшего из соседних камер. — Тоору всегда был очень предсказуемым, — прозвенел голос короля. Иваизуми скорее инстинктивно потянулся за мечом. Но это было лишь иллюзией того, что его судьба ещё не была решена. — Можешь убить меня, — вежливо, расслаблено сказал ему король. — Я здесь один. Но знай, что в таком случае этот мальчик умрет первым, а Тоору будет следующим. Иваизуми опустил голову и руки.* * *
— Присядь. Я так рад снова поговорить с тобой. Давно мы уже не беседовали, верно? Ойкава напряг руки, чтобы скрыть охватившую их дрожь, поднял подбородок и осмотрительно молчал. Любая вспышка гнева могла стоить самой дорогой ему жизни, если Иваизуми вообще ещё был... Нет, он не мог об этом думать. Ойкава присел и посмотрел на своего отца, выражение лица которого было таким довольным — он знал, что одержал победу, обвёл его вокруг пальца, и он праздновал. Как мог Ойкава быть таким наивным? — Можешь уберечь нас обоих от этого обмена любезностями и перейти сразу к делу, — холодно ответил Ойкава. Его отец отклонился назад, медленно касаясь стола и улыбаясь. Король прекрасно видел, что ответ Ойкавы на самом деле был отчаянной мольбой, и он ей наслаждался. — Ну, тогда я поделюсь с тобой своими мыслями. Представляешь, насколько я был шокирован, узнав вчера, что один из моих рыцарей определенно не был предан мне, своему непосредственному правителю? Ойкава прикусил щеку, пытаясь напустить нечитаемое выражение лица, пускай страх то и дело грозился сломить его. Все это вновь напоминало ему... О происшествии с его матерью. Если он потеряет Иваизуми, то не сможет... — Он пытался освободить ребёнка, которого согласно моему приказу собирались отослать и растить в безопасности. Самое настоящее предательство, тебе так не кажется? Предательство. Ойкава дёрнулся от этого слова сильнее, чем от любого удара. — Мы с тобой прекрасно знаем наказание за предательство, не так ли, сын? Смерть. Тут Ойкава был готов на все. Они оба это знали. — Я сделаю все, что угодно, — пустым голосом ответил он, неспособный посмотреть отцу в глаза. Однажды Ойкава убьет этого человека. Он убьет его за все, что он сделал, и отплатит ему десятикратно. Однажды этот человек пожалеет обо всех своих преступлениях. Но сегодня испытывал сожаления только Ойкава. Какой же глупый был план: он совершенно не догадывался, что повёл себя предсказуемо, и его обвели вокруг пальца, загнали в угол. И теперь ему оставалось лишь сдаться. Его собственные ошибки подвергли опасности тех самых людей, которых Ойкава так стремился защитить. — Если бы я только узнал пораньше, что одного-единственного рыцаря хватит, чтобы вернуть тебя с небес на землю. Ойкава подумал о ровном пульсе Иваизуми и сдержал свой гнев, не дёрнулся под тяжёлым взглядом его отца, этого гнилостного человека, который смотрел на него, как на прекрасного жеребца, чей непокорный дух был, наконец, сломлен. — Ты мог бы играть значительную роль при дворе и пользоваться сильным влиянием, если бы тебя не сбили с пути твои нелепые эмоции и идеалистические идеи. Пускай это станет для тебя ценным уроком — никогда не ослабляй себя привязанностью к кому-то. Ойкава представил себя гладким камнем на берегу реки, а слова своего отца — водой вокруг, которая лишь обмывала его, но не сдвигала с места. — По глазам вижу, Тоору — ты хочешь играться с королями и плескаться во власти. И у тебя есть для этого острый ум — но ты слишком хрупок. В конце концов, ты лишь мальчик, сбитый с пути глупыми убеждениями. Ты хочешь могущества, но тебе не хватит стойкости вынести его последствия. Позволь мне сказать тебе кое-что, сын. Из уст этого монстра это слово казалось ударом. Ойкава стиснул зубы, спрятал сжатые кулаки в штанах и упорно не подавал виду. Он не мог колебаться. Не сейчас и никогда больше. — Могущества нельзя достичь, не запачкав руки. Если ты не желаешь играть грязно, ты ничего не добьешься, — король спокойно открыл ящик стола и достал оттуда обёрнутый в ткань свёрток. Он тихо положил его на стол, а ткань смягчила звук соприкосновения. Осторожно и основательно, будто он готовил этот сюрприз уже давно, он достал оттуда кинжал. — Вот, что я тебе скажу, Тоору. Если ты убьёшь своего брата и покажешь мне свою решимость, я сделаю тебя наследником своего престола. Он достанется тебе по полному праву, — король пододвинул кинжал к Ойкаве, которому от его матового блеска стало не по себе. Это гладкое и острое оружие было предназначено для таких зверских, невыразимых вещей. Во всей этой паутине лжи и беззакония, Ойкава хотя бы верил в преданность короля своему первенцу, его гордости и наследнику, которого он так долго готовил. И все это ничего не стоило. Он предложил убить его, как откормленную свинью на убой. Будто Вакатоши был лишь катализатором, чтобы вырастить более вспыльчивого, кровожадного наследника. И как давно он придерживался этого плана? Все это время? — Прими мой дар, Тоору. А не то ты можешь обнаружить этот кинжал в сердце твоего драгоценного рыцаря. — Ты ведь понимаешь, что я мог бы им же прикончить тебя здесь и сейчас? — спросил Ойкава, проводя пальцем по эфесу. — Давай же, Тоору. В случае моей смерти я приказал убить рыцаря и моего яростного маленького монстра. Убьёшь меня — убьёшь их. Убьёшь свою совесть. Лишишься всех своих привязанностей. Ох, какой бы замечательный из тебя вышел король. Меня не волнует моя смерть, ведь главное, чтобы моё наследие было вечным... Одним быстрым движением Ойкава схватил клинок и приблизился к отцу, приставил острие кинжала к его горлу, и у него даже немного перехватило дыхание. — А ты выглядел жутко удивлённым для человека, который не боится смерти, — мягко прошептал он. Король сглотнул, и капля крови потекла по его горлу. — Давай же. Ты окажешь мне услугу. — Знаю, — ответил Ойкава, сделал шаг назад и опустил оружие. Он отвернулся и собрался уйти, пока не успел сделать то, о чем потом пожалеет. Король позади него хрипло, громогласно рассмеялся. — Ох, а я-то думал, что мой младшенький станет моим шедевром. Но ты, Тоору, превосходишь все мои ожидания. Ойкава замер в дверях, наполняясь тем же ужасом, что он ощутил, когда Вакатоши сказал ему, что Тобио куда-то заберут. — Твой младшенький? — переспросил он, и какая-то его часть знала, прекрасно знала, что это значило. — Так он не сирота. Король беззаботно раскинул руки. — Мой бастард. Из него выйдет полезный инструмент, когда я с ним закончу. Кинжал в его ладони так соблазнял Ойкаву. Он уколол об него палец, чтобы очистить мысли, резко вдохнул и переварил услышанное. Тобио, маленький потерянный Тобио, слуга без родителей, ребёнок, которого сломали, как ненужный инструмент, и собирались превратить в оружие. — Он должен был быть принцем. — Ты должен быть за него благодарным. Иначе это была бы твоя судьба, а представь, как мы оба жалели бы о такой потере. — Тебе предстоит много о чем пожалеть, — злобно пробормотал Ойкава. — Как только я закончу с тобой, ты будешь радоваться тому, каким полезным инструментом этот мальчик окажется в твоих руках. — Я никогда не стану тем, кем ты хочешь меня видеть, — чётко ответил Ойкава. Сегодня его отец останется безнаказанным. Но прежде, чем Ойкава забудет о совести, перестанет прислушиваться к своему сердцу, продаст свою гордость... Он станет королём, по-своему. И тогда Ойкава прикончит этого человека этим самым кинжалом в его руке. — Тебе меня не сломить. — Как же ты похож на свою мать, — усмехнулся король. — Смотри не споткнись, Тоору.* * *
— Прекращай, маленький монстр. Твои истерики только усугубят твоё положение. Ничего не срабатывало. Маленький монстр продолжал рыдать. Когда Рауч пинал его, становилось только хуже. Судя со всему, горе было могущественнее страха и боли. Агх, ну и ладно. Рауч потёр висок. Какое проблематичное задание — превратить слабого маленького ребёнка в наемного убийцу. — Рыцарь, которого они повесят за попытку тебя освободить... — плач усилился. — Да заткнись ты уже, а! Вот зараза! Тебе что, вообще дышать не надо! — он ухватил маленького монстра за запястье и дернул, заставив подняться на ноги. — Перестань рыдать, и я прослежу, чтобы он выжил. Понял? Будь хорошим маленьким монстром, учись у меня всему, и рыцаря не повесят. Наконец, маленький монстр замолчал и засопел, вытер нос. А, вот теперь он завладел его вниманием. Кто бы мог подумать, что это окажется так просто. — Ну вот, видишь. Может, не такой уж ты и бесполезный, каким кажешься.* * *
Я пишу, потому что уже чуть ли не тону в своей лжи и притворстве. Я улыбаюсь, кланяюсь и притворяюсь, притворяюсь до тех пор, пока мне не хочется сорвать с моего уставшего лица эту невидимую маску, и я будто готов сломаться. Я не могу позволить себе сорваться, сказать что-то не то, хоть чему-то воспротивиться. Жизнь Хаджиме стала остриём кинжала у моей глотки, и они пользуются ей, заставляя меня повиноваться. Мы оба соглашаемся, что было бы лучше, если бы он покинул дворец. Я боюсь, что он ненавидит Боюсь, что он Я уверен, что мы Я надеюсь* * *
Сегодня Хаджиме уехал.* * *
Тобио никуда не отправили, отец держит его на коротком поводке. Несомненно, они заставляют его повиноваться угрозами и шантажом. Он быстро учится. Теперь я знаю, что он мой брат, и от этого мне становится еще хуже. Я по-прежнему не могу сдержать своё обещание. Не уверен, как теперь общаться с Вакатоши. Поверит ли он в правду об отце?* * *
Сегодня я чуть не разнёс кулаком зеркало. Вместо этого я замаскировался и выскользнул из дворца. Улицы города прогнили. От них несёт смертью и отходами. Люди голодают. Кто-то должен что-то менять. На меня напал хитрый вор. У меня рассеченная губа, а у него синяк под глазом. Не помню, когда я в последний раз чувствовал себя таким живым. Нужно спрятать синяки.* * *
Я не успокоюсь, пока не найду того человека, с которым видели мою маму в ночь перед её смертью.* * *
Они начали отправлять Тобио на миссии. Он уже ужасающе хорош в своём деле. Ни разу не видел его улыбающимся с того самого судьбоносного дня. Я хочу вновь вернуть на его лицо улыбку.* * *
Этот вор в шутку зовёт меня принцем за чистые ногти и понятия не имеет, кто я такой. Так в открытую меня не оскорбляли никогда в жизни. Похоже, мы вообще не способны беседовать, не оскорбляя друг друга. Я чувствую себя живым.* * *
Я устал.* * *
Сколько ещё?* * *
Мне так одиноко. Каждую ночь я выбираюсь в город. Ночи кажутся реальными, а вот дни — ужасными, нескончаемыми кошмарами.* * *
С моим вором мне не так одиноко. Я скучаю по Хаджиме. Интересно, что бы он обо мне сейчас подумал.* * *
Я нашёл его. Несомненно, это человек, с которым тогда видели мою маму. Монива поприветствовал меня, выразив своё уважение к моей матери. Они были друзьями, мама разделяла с ними цель. Она погибла, потому что она сражалась за столь желанную ей революцию. В городе есть общество людей, которые плетут интриги и планируют восстание. Должно быть, они ждали кого-то вроде меня. Наконец у меня появилось направление. Не нужно больше ждать. Я пойду по её стопам и буду сражаться против всего, за чем стоит мой отец.* * *
Я убью его я убью его я убью его я убью его* * *
Я так давно не видел Хаджиме. На границах бардак. Тобио больше в мою сторону и не смотрит. Вакатоши слепо верит отцу.* * *
Несмотря на мой возраст, все в таверне «Ночлег&Завтрак» меня уважают. Большинство из нас — молодежь с горячими сердцами, мечтающая о переменах. Все они высоко отзываются о моей матери. Эти люди помогут мне изменить эту страну, покончить с правлением тирана. Но именно я нанесу последний удар. Мои редкие ночи там дают мне достаточно надежды, чтобы не опускать руки.* * *
Вернулся Хаджиме. Он привёз с собой мальчика, очень похожего на цепного пса, каким люди представляют Тобио. Он говорит, что это его брат, и он может остаться при дворе. Цена за это высока, но мальчик отказывается покидать Хаджиме. По крайней мере, видимо, Тобио теперь будет не одинок.* * *
Хаджиме ненавидит мои синяки, виновного в них вора, мой режим сна и моё повиновение при дворе. Он жутко недоволен моими «дерьмовыми жизненными выборами». Он словно никуда и не уезжал вовсе. Я так счастлив, аж плакать хочется.* * *
Мы заставим короля пасть все вместе. А со всем остальным разберёмся, когда этот гнусный человек испустит свой последний вздох.* * *
5 лет назад — Беги и не оглядывайся. Береги Кентаро. Тобио посмотрел на Иваизуми, крепко держа липкую руку явно не желающего никуда уходить Кентаро. Обычно Тобио старался никого не касаться, но сейчас это было необходимо, потому что ребёнок никак не хотел покидать Иваизуми. — Я не хочу уходить!.. — возразил Кентаро, но притих, когда Иваизуми взъерошил его волосы. — Это лишь временно. Нам много чего нужно поменять этой ночью, чтобы потом вы могли спокойно и безопасно сюда вернуться. Иваизуми встретился взглядом с Кагеямой, который знал, что надо делать, и угрюмо кивнул. Если революция провалится, если она не оправдает себя — им ни за что нельзя было оглядываться, если они хотели выжить. Это было его последнее обещание Иваизуми и Ойкаве, которое Тобио намеревался сдержать, несмотря ни на что. Выжить.* * *
День назад Кагеяма всегда знал, что если он когда-нибудь вновь увидит залы тронной комнаты, он будет в кандалах, и притащат его сюда против его воли. Потому что возвращение приравнивалось к его смерти. А даже если бы и нет, он и не хотел сюда возвращаться — в конце концов, разве у него здесь что-то осталось? Ничего. Тех людей, которые заставили его когда-то почувствовать себя здесь, как дома, уже не было. Оставалось лишь это — пронизывать взглядом Ушиджиму Вакатоши, короля, который восседал там, где должен был быть Ойкава. Странно, но тогда, едва ли находясь в здравом уме, Кагеяма вспомнил одно лето из его детства, когда все ещё не покатилось к чертям собачьим — когда он объявил, что станет лучшим рыцарем Ойкавы под командованием Иваизуми. Это воспоминание было столь приятным и любимым, что оно заставило его почувствовать боль худшую, нежели от синяков и голода последних дней. И злоба — ох, какими же злобой и разочарованием оно его наполнило. Как же он ненавидел этого человека, этого короля, который с такой лёгкостью приговорил Кагеяму к смертной казни. И лишь теперь, перед лицом своей давней потери Кагеяма осознал, как сильно она до сих пор ранила его, и теперь — теперь этот вердикт не давал ему сдержать даже два своих последних обещания, что он дал той ночью. Кагеяму повесят за то единственное убийство, которое он не совершал, и от иронии происходящего он невольно хрипло, сломленно и отчаянно смеялся всю дорогу вниз до темницы.