The Pretender

Я хотел бы, чтоб вы могли плыть, Так, как плавают дельфины. И хотя ничто,ничто не удержит нас вместе, Мы можем победить их. Мы можем быть героями всего один день. Я буду королем, а ты, ты будешь королевой. И хотя ничто не прогонит их, Мы можем быть героями, хоть на один день. Мы можем быть собой, всего один день Я припоминаю (я помню), как стояли у стены (у стены). И выстрелы гремели у нас над головами (над нашими головами). И мы целовались, Будто все на своих местах (словно все на своих местах). И нам не было стыдно. О, мы можем победить их навсегда. И тогда мы могли бы быть героями хотя бы на один день. - David Bowie - Heroes. Посмотри мне в глаза. Посмотри, что со мной стало, гниющим, безжизненным, старым, разваленным и обливающимся эпилептической пеной из глубин разодранной глотки. У нас нет и шанса, у нас нет плана, мы безнадежно больны своими тухлыми идеями. Посмотри: я не хочу войны. Мне нужен лишь сырой, выпотрошенный из блестящих подарочных упаковок, шершавый, весь такой неровный и грязный рок-н-ролл, лишенный лоска и блеска. Все это дерьмо, что осталось позади забытым и ненужным, отдай его мне. У них слишком маленький мозг, и нас вышибут из хит-парада в первом же раунде. У них слишком маленький мозг, и они не понимают. Они идут куда-то под звук чьей-то дудки, исполняют танец марионеток, а глаза закрыты. Черная повязка на глазах совсем как в этом дерьмовом БДСМ, понимаешь? Они просто шевелятся в своем корыте с отходами для свиней, кишат в жиже, этом рвотном месиве, покорно ожидая, пока их сожрут. Даже черви умеют ползать. Я бы хотел стать дрессировщиком.. У меня был бы свой цирк волшебных червей, и люди бы стекались на представления с разных уголков Земли, лишь бы посмотреть, как скользкие шнурки встают по команде и зачитывают конституцию, а потом кричат: "Хвала! Хвала! Халва! Халва!" Для них все одно, что хвала, что халва, что верх, что низ. Я бы устроил представление в своем цирке дрессированных червей. Знаешь, они бы извивались, потом исполнили бы танец, затем спели бы песню, а под конец обезумили по команде и начали бы крушить арену, ломая все на своем пути. У них ярость по команде. Такая пятиминутка ненависти без смысла и причины. А потом я бы глянул на себя в зеркало и разрыдался, как ребенок, ведь это не у меня возникла такая поразительная идея. Не я первый дрессировщик червей. Знаешь, это уже доведено до высшего уровня мастерства. Они стройно маршируют в ряд, ровняются и держат караул. Я пришел на все готовое, они уже надрессированы, запрограммированы годами тренировок на повсеместное подчинение. Похоже на такую ситуацию: старый генерал ушел в отставку, отслужив свое, а на его место к действующей армии, полной безмозглых щеглов, щенков, которые выполняют любые команды и терпят любое унижение, устраивая козни исключительно друг другу, приставили другого. И вот он пришел к этим щенкам, которые грызутся меж собой, но ложатся животом кверху у сапог, что пинают их бока от заката до рассвета, и стал командующим, а они, не заметив смены, стали подчиняться ему беспрекословно. А он вздумал изменить правила, вздумал повести щенков в другом направлении, отличном от всего, что было прежде. Он ставит себя под угрозу, а они радостно махают хвостиками и следуют за ним, не вдумываясь ни в одно из своих действий. Такие милые и безмозглые. Чертовские преданные тебе и своей беспросветной тупости. Они следуют и не желают думать, переложив всю ответственность на тебя. Знаешь... Вот он их завел хер пойми куда и встал, вдруг осознав, что не знает, как быть дальше. Дождевые черви слепы, ты ведь знаешь? Они только отличают свет от тьмы с помощью светочувствительных клеток на теле, но они ничего не видят. Роют землю, выползают, чтобы кто-нибудь их раздавил. Когда тренируешь кого-то, выбираешь себе животное для дрессировки, я думаю, черви - самый крутой вариант. Это ведь такой простор. Ты можешь делать, что угодно, ты можешь издеваться над ними, трахать, растягивать, рубить, обмазывать дерьмом, заставлять выполнять какие-либо мерзкие штуки на публике, а им по фигу. Они слепые, им насрать, что происходит вокруг. Они потом будут обливаться слезами и целовать тебя за все, что ты сделал, ведь они не думают, что происходит. И это не любовь, не преданность, не наивность, не всепрощение, не обожание - это тупость. Это нежелание думать и соображать. Они ничего не понимают, пока им не разжуешь и не положишь в рот. Разберешь на составляющие, докопаешься чуть ли не до метафизики, но и тогда нет гарантии, что это будет понято. Стоит ли говорить о том, что они сами могут до чего-то додуматься? Они могли бы, но не делают этого, не хотят. Поэтому я пришел на все готовое, к этим дрессированным червям и повел их в противоположную привычному маршруту сторону. И им плевать. Они просто делают, как маленькие механизмы, то, на что ты запрограммировал их, они повторяют все, что ты одобряешь, но сами... Блять, вот дерьмо... Они так рьяно выказывают свое недовольство наедине, так страстно отзываются о своей ненависти к Ним, но не могут объяснить, почему, когда их спрашиваешь. Они глохнут и ломаются. А у них ведь есть причины, самые прямые причины. Тупой дрессировщик думал что-то поменять? Хер там плавал, черта с два, наверни дерьма и захлопнись, засунь свой подростковый нигилизм себе в задницу, бунтарь недоделанный. Тебя бы порубить и закопать где-нибудь в пакетах. Но куда там... Мы будем драть себя до конца, пока не дойдет. Так? Сам не лучше этих идиотов... Знаешь, меня зовут мизантропом. И усмехаются еще так снисходительно. Типа какие высокие цели могут быть у ублюдка, что сравнивает людей и их разум с червями их деятельностью? Куда это дерьмо ходячее может завести детишек, развращая их мозги нигилистическим циничным бредом, если само не втыкает? Но погодите-ка, типа, чья вообще вина в том, что люди забыли основную функцию своего мозга? чья вина в том, что им не нравиться думать? Вина дерьмового мизантропа, ненавидящего все живое, в том, что он заставляет людей думать, видеть и слышать, блять? Моя вина лишь в том, что я настолько жалкое тупое существо, что подумал, будто у нас есть еще шанс. Но чертов ублюдок в сером костюме был прав, кажется. Черта с два я с ним соглашусь и приму его предложение, прогнусь под этими свиньями и подставлю зад. Дороги назад уже нет, и сворачивать с нее смысла нет. Гни свою линию до конца, парень, и тебя однажды вздернут, но ты хотя бы сдохнешь тем же упрямым ублюдком, каким всегда был. Мои черви различают своими клетками тьму и свет, поэтому тянутся к последнему. А может это наоборот тьма? Тем не менее, они что-то ощущают. Но это только мои черви. Это точно свет, потому что Их дождевые черви скручиваются и дрожат, пытаются спрятаться в тень скорее, когда этого света становится слишком много, они в панике бегут за ближайший камень, чтобы дальше лелеять свое мрачное дерьмо, наслаждаясь жизнью в темноте. Такие дела. Просто сменили управление над второй частью. А так они все те же пешки, которыми управляют эти ублюдки в костюмах и кретины вроде меня. Иногда я задаюсь вопросом: почему именно кретины вроде МЕНЯ? Чем обязан такой чести? Наверное, все остальные просто оказались умнее и решили больше не возвращаться в эту кучу... Понимаешь, просто я не хочу быть одним из этих парней в костюмах, но я становлюсь таким, потому что... потому что я занимаюсь тем же, но по другую сторону, диаметрально противоположную, где другие стремления и интересы, но это то же самое. То есть они не думают, они ничего не понимают, перекладывая всю ответственность за себя и свои судьбы на одного человека, нарекая его своим вождем, и следуют за ним. Черт, но какого хрена? Это совсем не то, чего я добивался. Что еще мне нужно сделать, чтобы они, наконец, поняли, что я, блять, не вождь и не их папа\мама, чтобы вести их за ручку куда-то и думать за них? Я изначально лишь небольшой пинок, который должен заставить их двигаться и возвращать свое себе. Какого хрена? Что мне еще сделать, чтобы они начали делать что-то сами? Превратиться в угрюмого психопата, который ненавидит всякую живую тварь и убивает все, что только видит? Это единственный выход? Стать для них абсолютным антигероем и гнуть свою линию дальше? Но, мать твою, это тоже не то... Они же ни черта не втыкают и не поймут и дальше, даже если мы в итоге одержим верх. Они подражают, такие все ненавидят правительство и прочее. Господи, меня тошнит от этого... Это приводит к тому, что уже я ненавижу их самих и не могу поддерживать достаточно крепкую связь с ними из-за этого дерьма. Дистанция огромная. Я не подпускаю их ближе, хотя они явно этого хотят. Я ненавижу всех этих вшивых повстанцев, из которых пять-шесть человек от силы реально думают, понимают и анализируют, чтобы решить, согласны они с этим или нет. И чаще всего они не со всем согласны, но идут рядом из-за своих собственных убеждений. А это херово стадо овец просто пляшет из стороны в сторону. Скажешь им, что вся их революция - чушь собачья достаточно убедительно, и они тут же перестанут верить. Скажешь, что их «вождь» (ага, блять) - говнюк, которого необходимо грохнуть, и все - он уже труп. Вот интересно, если я начну делать какую-нибудь невероятную дрянь, которая идет вразрез со всем, что говорю и во что верю, они повторят или будут осуждать? О да, ответ очевиден... Ты не представляешь даже, как меня тошнит от того, что приходится пинать это стадо из стороны в сторону. Они либо на их стороне, либо на моей, но своего мнения не имеют. Пока их кто-то не пнет, сами они никуда не пойдут. Ни одна тварь... Это мерзко. Будто все эти люди как куски бездушного мусора, дерьма... пушечного мяса, да, и мы их пинаем туда-сюда. Этого я точно не хотел. Чего угодно, но не этого. Такие вещи - прерогатива ублюдков в костюмах. Но что я теперь могу? Что мне с ними делать? - Уважаемые мистер Кобейн, мистер Грол и мистер Новоселич, мы благодарим вас за ваш неоспоримый вклад в культуру и развитие духовной жизни общества и выражаем вам свое глубочайшее почтение за способность выстоять в такое непростое для всех нас время, - подняв белый с золотистыми узорами лист плотной бумаги чуть ниже уровня глаз, Курт зачитывал полученное несколько дней назад послание стоящим под сценой слушателям, пока Крист и Дейв джеммовали, выводя какие-то странные звуки своими инструментами. Толпа под сценой в темном подвале городского клуба, где часто проводились смертельные бои без правил, тихо копошилась, часто отвечая на какие-либо строки и вынуждая музыканта перекрывать голосом их гомон. Вряд ли кто-то из них вообще знал, что на месте, где они сейчас стоят один из взятых под опеку какого-нибудь бизнесмена поселенец насмерть забил другого, сломал ему шею крепкими ручищами, чтобы его хозяин получил свой выигрыш от ставки на борца, а он сам - стакан пива и время на отдых. - Спешим заверить, что вопреки распространенному мнению вас не считают врагами нации, и вам вовсе незачем скрываться и чувствовать себя незащищенными в нашей свободной стране... - он поморщился, сбившись из-за навязчивого звона тарелок за спиной, и обернулся к Дейву. - Тихо! Ко всему вышесказанному, надеясь, что ваши сомнения и опасения развеяны, мы прилагаем приглашение принять участие в благотворительном концерте, средства от которого пойдут на помощь жителям колоний, улучшение защиты жизней жителей особо опасных районов Земли, защиту окружающей среды, - он вслух усмехнулся, зачитывая название групп, которые примут участие в концерте, находя слишком много знакомых имен. В итоге, он поднял лист над головой и помахал им, показывая толпе. - Думайте, что хотите, - письмо мягко спланировало на грязный пол сцены. В полутьме подвала снова послышались отрывочные мелодичные звуки от тронутых струн висящей на плече гитары. Крист, наигрывая какую-то незамысловатую мелодию собственного сочинения на басу, качаясь, дошел до микрофонной стойки, обрушиваясь на нее с припевом песни Дэвида Боуи, крикливо и невпопад выговаривая слова с низко склоненной головой. Публика засмеялась, кто-то начал неодобрительно мычать и свистеть, ожидая продолжения концерта, который басист снова превращал в балаган. В глубине небольшой сцены послышался голос Дейва, призывающего друга пожалеть зрителей и заткнуться. Тогда мужчина, забыв о своем занятии, за что каждый в мыслях сказал ему "спасибо", развернул большую речь на тему подпольных боев без правил, в которых люди убивают друг друга за бутылку пива в угоду своим толстосумам-хозяевам, и проводя параллель с ситуацией на «большой арене». Кто-то снова завыл, призывая басиста закончить свои разговоры и дать народу хлеба и зрелищ. Кобейн поднял взгляд с корпуса своей гитары на кишащую под сценой толпу, во все глаза глядящую на них. Реакция людей на порядком надоевшие, но все же серьезные слова Новоселича вернула дурное расположение духа, вызванное долгими размышлениями насчет всего этого стада, так отчаянно желающего повеселиться. Тупые и заразные, вот и здесь мы, развлекай нас. Крист замолк, когда он резко ударил по струнам, будто бы начиная играть, но вместо этого с раздражением бросился в сторону стоящих у края усилителей, скидывая их в толпу. Люди отпрыгнули, когда они с грохотом приземлились на пыльный холодный пол. Кобейн стянул с плеча гитару, направляясь за сцену, но остановился, слыша одобрительный вой толпы за спиной, отреагировавшей на его последние действия. Их крики и аплодисменты разозлили еще больше. Он окинул колючим взглядом толпу и с силой зашвырнул гитару в их сторону, быстро удаляясь со сцены. «Да ты расстроился, маленький принц,» - театрально ласковый голос снова послышался в голове, издеваясь. Заткнись, ублюдок... Гитарные рифы разрывали пространство, вылетая из динамиков включенного проигрывателя, наполняя звуками затхлое полутемное подвальное помещение с мертвыми крысами по углам. Сидя в одиночестве у пыльного стола в отдалении, Кобейн немигающим взглядом смотрел на один из серых облезлых трупов у обшарпанной стены, ожидая, когда животное встанет и убежит от эпицентра человеческого безмозглого веселья. Все оказалось совсем не так, или в крови просто слишком мало алкоголя. Исправляя эту неловкую оплошность, он чуть запрокинул голову, делая пару глотков из прихваченной с бара бутылки виски. Стать облезлым маразматичным алкоголиком, что проклянет весь мир и сдохнет с крысами, - неплохо. Жидкость обожгла горло, заставив оскалиться. Боковым зрением он ловил какие-то смазанные тени проходящих мимо людей, но не особо обращал на них внимания, неожиданно сильно увлекшись трупом крысы у стены. - Ты видишь там гребаный крысиный труп, или это меня так вставило? - указывая зажатым в пальцах косяком в сторону стены, спросил Кобейн, когда рядом, захватив со стола бутылку, оказалась Дерден. Она сделала несколько больших глотков, будто избавляясь от жажды, и приподняла одну бровь. - Идем, - не терпящим возражений тоном произнесла она и, несмотря на сопротивление Кобейна, потянула его за локоть к прыгающей под музыку толпе. - Стой, погоди, я хотел нажраться и сколоться... - Да ты бредишь, милый, - Хару отпустила его предплечье, перехватывая ладони своими. - Милый? - с сомнением переспросил Кобейн, на что девушка закатила глаза. Она трясла головой из стороны в сторону в такт доносящейся отовсюду музыке, каждый раз чуть приседая и выпрыгивая, словно пружина, покачиваясь из стороны в сторону. Непривычно обрезанные черные волосы взмывали в воздух, разлетаясь; Дерден, поражая бьющей через край энергией, тянула их сцепленные вместе руки из стороны в сторону. Кобейн по-прежнему не получал особого кайфа от всего происходящего, более всего желая оказаться в каком-нибудь тихом месте, чтобы снова изводить себя мыслями, а потом, забив на это, отключить вечно работающий мозг с помощью каких-нибудь веществ, алкоголя или еще чего-то, что могло бы отправить из реальности в какую-нибудь спокойную тихую гавань. Где угодно, но подальше от этих мартышек с гранатами и без мозгов. Он перехватил руки подруги выше локтей, останавливая ее от резких телодвижений, и сцепил их у себя за спиной, утыкаясь лбом в ее плечо. Почувствовался знакомый, присущий ее коже запах, смешивающийся с исходящим от волос ароматом, от которого слегка вскружило голову, и тело стало реагировать острее и едва ли не болезненнее на любое прикосновение. Тонкие пальцы ее рук коснулись ребер, чуть надавливая на них, а губы уткнулись в шею. Темноту внутренней стороны закрытых век заволокло ядовитым туманом, голову - вязким дымом, перекрывающим все прочие мысли, кроме одной навязчивой о том, что она сейчас так близко, как не была уже давно, или же он сам витал где-то, постепенно сходя с ума и разделяясь. Словно снова целые, не все это романтическое дерьмо о двух половинках. Будто так глубоко внутри друг друга, неотрывно, незаменимо. Это как взрыв при столкновении двух галактик, который поглотил все вокруг, разрушил и разметал, перевернул привычный затхлый мир с ног на голову. Безграничная свобода и бесконечный полет в неизвестность. Дьявол... Он мысленно пытался понять, где был все это время. Ладони прошлись вдоль по худой спине, сжимая фланелевую ткань. - Я люблю тебя, - тихо пробормотал он в ее плечо, снова поражаясь тому, как отчего-то неожиданно и непривычно это звучит, словно что-то странное и инородное в обычном понимании. Но это же самое, словно смысл жизни и всего существования и всех стремлений. Слишком много метафор, все так глубоко на поверхности... - Заткнись, - последовала усмешка. У тебя это ассоциируется с чем-то собственническим, что ограничивает твою свободу, забирает силы и волю. Ведь никто не в праве посягать на тебя и твою независимость. Кай чуть отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза. - Мне больше нечего любить, - произнес он, утыкаясь в ее лоб. Показалось, будто кто-то выключил музыку, а человеческие тела окончательно стали просто мимолетными тенями. Пальцы коснулись худых плеч, сжимая. Она закрыла глаза, глубоко дыша, из-за чего крепко прижатая к его грудь мерно расширялась. - Мне больше нечего терять, - только свободу, которую норовят отнять, и с чем он не может бороться. Кольцо обнимающих ее за пояс рук сжалось сильнее, прижимая еще крепче, в попытке привязать к себе, лишив даже свободы, но только не позволить уйти и ей. Губы соприкоснулись, и крышу снова снесло. Снова взрыв, разнесший полвселенной к чертовой матери, только губы и руки и обжигающее болезненное тепло в груди. Только потеряв все, ты обретаешь свободу. Только отпустив все... Вопреки своим мыслям, он только сильнее прижимается к ней, не отпуская, не позволяя лишний раз вдохнуть, целуя так жадно, долго и мучительно. Вся такая сумасшедшая, неправильная, злобная и свободная с первого касания. Вся такая, какая и должна быть с первого воплощения, словно никому ничего не должна. Кай отстранился от подруги, тяжело дыша, но не отпуская ее от себя ни на миллиметр, хотя худые руки и так с силой цеплялись за костлявые плечи. Он обессилено улыбнулся. - Я буду королем, а ты будешь королевой. И мы исчезнем вместе. Это как наркотик, стоит раз вколоть, и вся твоя жизнь неотрывно связана с этим. Мы уйдем вместе. Это неизбежно, то, чему нет названия. Я должен был знать заранее, к чему все приведет. Т ы приведешь меня, мы приведем себя, доведем себя… Иначе и быть не могло. Даже в таком случае... Мы сдохнем вместе, мы сдохнем одновременно, как тогда, и больше никогда не вернемся. Большего не нужно. И, дьявол, это не любовь... - Король придурков? - усмехнулась Дерден. - Именно...

***

Расступитесь, Король Придурков идет… Группа людей, выкрикивая ругательства пьяными веселыми голосами, шаталась по городу, покинув затхлый подпольный бар. Ночь объяла город своей предосенней прохладой, но им не было холодно. Изнутри одолевал жар. Они разбегались по сторонам, крушили припаркованные у темных зданий машины, кидали камни в окна, вынуждая горожан просыпаться и включать свет в домах. Никто не рискнул выйти наружу, чтобы остановить поселенцев, словно чумой пожиравших город под ночным небом, не обращая внимания ни на звезды в черном куполе, ни на особенную тишину, ведомые только желанием крушить. По команде. Курт неторопливо плелся позади, наблюдая, как кучка ребят из шести человек раскачивает стоящую у обочины машину, норовя перевернуть ее вверх дном. Укрой меня в тени большого дома и запри все двери. Только не дай сойти с ума, не дай потеряться, чокнуться с этим роем мыслей в голове. От этого должно быть хоть какое-то лекарство. Волшебная таблетка, которая уравняет нас с безмозглыми мартышками, обвешавшимися гранатами. Они шагают по улице и кидают их в дома, называя это своим сопротивлением. Мальчики играют в войну, девочки меняют куклам платья, а мартышки шагают под звездным небом, маршируя в ряд, и скандируют свои лозунги, называя себя мятежниками и бунтарями. Откуда они только взялись все... Он поднял отрешенный взгляд к небу, окидывая россыпь звезд на черном фоне, а в голове по-прежнему ни одной мысли, словно все вдруг стало таким однообразным и бессмысленным. Неожиданно вдруг показалось, что стало безразлично, все равно, что происходит вокруг. Они бегут впереди, как подопытные мартышки, радуясь, словно на прогулке с папочкой, пытаясь показать, что они - те самые, преданные, лучшие единомышленники. Но через призму того, как он воспринимает их действия, которым сам их невольно научил, все кажется тупым и скучным. Не трогает. Затянувшись косяком, Кобейн опустил руку с плеч молчаливо шедшей рядом Дерден и присел, поднимая с земли кусок разбитой кем-то из поселенцев бутылки. Стекло в темном окне, в которое он метнул осколок, со звоном разбилось, обрушиваясь на тротуар. Он перехватил странный взгляд темно-зеленых глаз, продолжая путь уже поодаль от подруги. Мои дождевые черви расползлись по городу, выполняя заложенные в их безглазые головы трюки. Такая безграничная власть, черт. Если бы я был чуть умнее и умел ею пользоваться, то смог бы стать в один ряд с ублюдками в костюмах, переплюнуть их и разъезжать со своим цирком по земному шару. Я бы ездил один и жителей каждого города превращал в своих дождевых червей, чтобы они танцевали и дрались по команде, получая символическое вознаграждение взамен на представление. Огромная власть и влияние. Сейчас, куда бы мы ни пошли, везде нас встречают как героев, осыпают овациями и поцелуями, мы символизируем доведенное до отчаяния поколение, такое бессмысленное, канувшее в лету. Мы символизируем разрушение, огонь, бунт и безмозглых человеческих существ. Мы висим вверх головой, как обезьяны, кричим и воем под ночным небом, пролетая по городу опасным смерчем, сметающим все на своем пути. Никто не осмелится выйти из дома, чтобы окрикнуть. Они боятся, боятся до дрожи этого несанкционированного безумства, чумы, поглотившей в одночасье их тихий уютный городишко. Тишину полуразрушенного брошенного хозяевами дома на пустыре разбавляют тихие вдохи и доносящееся время от времени низкое рычание. Холодные ладони забираются под слои одежды, касаясь горячей кожи спины. Тут же пробирает дрожь и инстинктивное желание отдалиться из-за разницы температур. Но пальцы только крепче сжимают ребра, скользят сверху вниз по позвоночнику, а губы жадно соприкасаются, будто пытаясь насытиться в последний раз. Кожа спины через тонкую ткань чувствует неожиданное соприкосновение с неравномерной кирпичной поверхностью, и словно дрожащее изнутри тело оказывается крепко зажато между полуразваленной стеной и другим телом, от которого исходит то самое мучительное тепло. И мне это нравится, знаешь... Мне нравится выставлять себя клоуном и идиотом, нажравшись, чокнувшись и забыв, что к чему, отключив мозг. Такая дымовая завеса, за которой мы пляшем, отсвечивая расширенными зрачками. И мне абсолютно все равно, кого убить. Убийства внезапно открываются с иной стороны, поглощающей сантиметр за сантиметром меня. Должен признаться, мне это чертовски понравилось. Но мое тело и мозг не позволяют мне делать это действительно часто. Люди с такой легкостью убивают друг друга, видимо, в этом действительно что-то есть. Есть что-то необыкновенное в том, чтобы взять в руки винтовку или опасную бритву и перерезать кому-нибудь горло, лишив его жизни, лишив его будущего и возможности исполнить свои мечтания. Что-то такое необыкновенное и чарующее в том, чтобы убить целый маленький мир внутри, который больше никогда не повторится. Что-то такое новое и непонятное. До жути притягательное. И огромный выбор. А потом напиться кровавой жижей, чувствуя тошнотворный привкус металла во рту, от которого тотчас же вывернет наизнанку. Пальцы путаются в светлых волосах, крепко сжимая их в ладонях, когда напряженной шеи касаются губы, часто целуя, опаляя дыханием. По коже проходятся мурашки, вызванные соприкосновением колючего подбородка и правой ключицы. Возникает необъяснимое желание оттолкнуть, вышибить мозги, закопать в обломках среди развалин старого дома из-за странной неоднозначности. Словно что-то не то, что-то не так. Но ладони нажимают на худые плечи, отталкивая, чтобы поднять лицо на уровень глаз. Зрачки расширены, зияют черными дырами поверх радужной оболочки с абсолютно ненормальным выражением в расширившихся глазах. Один долгий взгляд, чтобы понять, что не так, увидеть, в чем причина, но снова провал. Сквозь крепко сжатые зубы коротко раздается раздосадованное сдавленное рычание. Руки упираются в худые плечи, прижимая спиной к стене, сжимают пальцами до боли чуть выпирающие косточки. Губы жадно целуют шею, и ладонь ощущает, как где-то в глубине часто вздымающейся груди рождается низкое рычание. Снова долгий поцелуй, а голова забита странным туманом, лишающим способности мыслить. Все не так. Тонкие пальцы сильнее сжимают плечи, норовя, кажется, доставить боль, сломать кости. На самом деле просто желание добиться ответа, понять, что происходит и почему, без возможности оторваться хоть на секунду. - Что с тобой происходит? - ладони снова крепко сжимают голову. - Я не знаю, не знаю, не знаю... - запальчивый шепот перекрывает вырвавшийся тихий стон. Тонкие пальцы впиваются в проступающие ребра, тело прижимает спиной к шершавой стене. Холодные ладони касаются горячей кожи талии, из-за чего в ответ доносятся сдавленные ругательства, и тянут наверх легкую ткань. Худые руки обвиваются вокруг шеи, губы снова встречаются, делясь тяжелым дыханием. Они отстраняются на секунду, приходя в себя, касаясь лбами. Женские ладони стягивают с плеч рубашку, сжимают горячую кожу на ребрах, с нажимом гладят спину, прижимая ближе к себе так, что кожа оказывается на коже… Все равно, чье дерьмо выпускать наружу. Как странно, ведь человечество добилось того, о чем мечтало столько лет: мы стали равны, мы абсолютно равны и разделение на классы лишь условность, очередная метафора. На самом деле все равно, из какого куска дерьма, из какого-то мешка с тухлым мясом выпускать кишки - они настолько одинаковы, что интерес порой пропадает. Чему я могу научить их, такой отвратительный тип, мизантроп, ублюдок с бракованным мышлением? К чему я могу привести их, выпуская кишки каждому встречному без разбора? Еще чуть-чуть, и я готов согласиться, что моя борьба ничего не стоит. Еще немного, и я готов признать, что нет смысла сохранять жизнь кому-то и спасать сотни людей от смерти - они все одинаковы, и те, кто убивает, и те, кто умирает. Просто роли могут поменяться. Этот мир не изменить./не изменить? Я скоро признаю, что это бессмысленно и скажу им: "убивайте друг друга, вы ничего не стоите!" И они начнут. Пальцы переплетаются. Тело покрывается мурашками от частых поцелуев, ожогами остающихся на коже шеи, плеч, живота и рук. Ошалелые безумные взгляды встречаются друг с другом, на мгновение проясняясь. Ненормальная страсть и попытки причинить друг другу вред отходят на второй план, сменяясь какой-то болезненной нежностью, отчаянием в жестах. А я начну с себя... Но сперва утолю всю свою жажду, выпущу им всем кишки, забыв свои убеждения и проповеди. Над нами\под нами нет ничего. Над\под нами нет Бога. Он самый кровавый убийца, и, мать твою, такие судьи нынче в почете. Если завтра вас, членов моей безмозглой армии, повесят, я не расстроюсь. Мне будет все равно. Мы доведены до отчаянного положения, из которого нет выхода. Судите меня за мои пустые надежды. Нам все равно всем вместе гореть и гнить. - Не дай мне сойти с ума, - прижавшись горячим лбом ко лбу подруги, тяжело дыша, поговаривает Кай. Маниакальное выражение на время пропало с лица, оставляя на нем лишь усталость и бессилие. Он уперся рукой в шершавую стену за спиной Дерден, пытаясь прийти в себя. Переведя дыхание, он отдалился, поднимая лежавшую на полу среди гнилых досок одежду. - Идем, надо найти парней, - произнес он, приведя себя в порядок. Хару молча кивнула и вышла из дома первой, утаскивая его за руку за собой. Пока эта дрянь снова не повторилась...