The Pretender

It's not a habit, it's cool, I feel alive, If you don't have it you're on the other side. The deeper you stick it in your vein - The deeper the thoughts, there's no more pain. I'm in heaven, I'm a god, I'm everywhere, I feel so hot... It's not a habit, it's cool, I feel alive, If you don't have it you're on the other side I'm not an addict (maybe that's a lie) It's over now, I'm cold, alone, I'm just a person on my own. Nothing means a thing to me (Nothing means a thing to me)... - K's choice - "Not an Addict". «О чем ты думаешь?» О чем я думаю? О чем я думаю... Когда? О чем я думаю, когда спускаю курок, глядя на очередного, дрожащего в предсмертных судорогах, набитого дерьмом ублюдка, который, как бы там ни было, остается человеком, живым существом, чью жизнь я обрываю без сожаления и страха? О чем я думаю, когда молчу, пока все вокруг срываются с цепей, как собаки, готовые лаять на луну, стоит дать им волю? О чем я думаю, когда эти гончие с красно-черными лентами движения 26 июля* воют, бьются в экстазе и восхваляют своего вшивого Команданте? О чем я думаю, когда слышу предложение спасти себя, спасти тебя, спасти всех нас от моих же собственных действий, всего лишь маленький компромисс? О чем я думаю, когда мне говорят, что я сгорю, потеряюсь, сдохну, но ничего не добьюсь? Когда говорят, что среди множества дорог я мог бы выбрать любую другую, но этот путь приведет только к саморазрушению, этот неправильный путь? О чем я думаю, когда вижу горы свежих трупов после взрыва бомб в поселениях и работных домах? О чем я думаю, когда ты говоришь со мной так, и я могу видеть твои глаза прямо напротив? В эти моменты? - О чем ты думаешь? - Ты знаешь о чем... Ты знаешь, о чем я думаю каждый гребаный день. Я знаю вещи, о которых никогда не слышал. Я помню события, которых никогда не происходило. Я вижу лица, которых никогда не было в моей жизни. Только моего лица среди них нет. И я не могу не думать об этом. Даже когда мы едем в Буффало, и ветер так приятно обдувает лицо прохладой посреди адского пекла раскаленной полудневным солнцем трассы. Даже когда твои\мои руки испачканы в чьей-то крови. Кажется, в чьей-то чужой, но самом деле в моей. Семь месяцев - это не срок, это лишь необходимый для разгона старт, взлетная полоса, с поверхности которой плавно взмоет к облакам большая железная птица. Семь месяцев - это как резкий прыжок с вершины Джомолунгмы и свободное падение с высоты восьми тысяч метров, сгорая в атмосфере. Стыдно признаться, но все мои идеалы раскрошены за время этого свободного падения. Почти опускаются руки. Еще немного, и больше не за что будет бороться, идея изживет себя саму в силу своей полной нереальности, невозможности. Еще чуть-чуть, и я признаюсь себе самому, что идея была обречена на провал с самого начала, какое бы волнение не навела в нас за какие-то несколько месяцев. Я уже покойник, мне нечего терять. Это чистый эгоизм без прикрас, ведь я продолжаю гнуть свою линию до конца, и даже не придаю значения диким метаморфозам своего маленького жалкого мира, который ломается, крошится, как взорванные пачками тротила высотки. На каждом этаже, на каждом шагу. Никогда раньше не задумывался, кто получает больше вреда: убийца или жертва? И вот сейчас ты сидишь рядом со мной на этом чертовом холме, укрытом ночной темнотой, у подножия которого тянутся в стороны поблескивающие рельсы, гусеницы неразгруженных вагонов. На твоем лице мелкие красные точки, не такие как веснушки, а как если бы кто-то махнул на тебя кисточкой с красной краской. Ты едва оттерла руки о траву, и совсем забыла о лице. Поднимаешь глаза, красные точки на твоей коже ярко выделяются даже при полутьме. Дело в том, что около часа назад мы прогулялись в компании четырех парней, учредителей всех этих «подпольных» боев, о которых все знали, почти до самой черты города. Один из парней дернулся, оттолкнул тебя, попытался убежать, а мы были только вдвоем против этих четырех, и бегство тех, кого было решено отправить на казнь, сильно бы омрачило наше существование. Я становлюсь самым мерзким ублюдком, когда-либо жившим на этой планете? В ряду с такими же уродами? Я просто знаю теперь, что моя рука не дрогнет, и я смогу пристрелить еще сотню таких же мешков ходячего биомусора. Ты была совсем рядом с ним, когда один выстрел сбил его с ног и повалил замертво на землю, а твое лицо покрылось свежими красными каплями, брызнувшими с его затылка. Вот так просто одним выстрелом, всего лишь один инородный предмет, раскрошивший его череп, повредивший кору мозга, заставил время для него остановиться навсегда, превратил из человека в кусок мяса, тушу, которую остается лишь освежевать. Ты стояла над ним и тяжело дышала, смотря, как под его головой растекается темное пятно, потом оттирала со лба и шеи кровь, оставляя красные разводы. Мы пропитаны этим цветом, мы им дышали с самого рождения, где бы кто ни родился. Наш мир - чистилище для ожидающих своей участи душ, лишь некоторые из которых умудряются по-настоящему жить в этот промежуток между рождением и смертью. Смерти, наверное, вообще нет. А наша планета - склеп, огромный склеп со слоями свежих трупов, истлевших костей еще с самого начала времен... Трое мужчин, бледные, как полотно, с молчаливым ужасом, дрожа близко друг к другу, глядели, как тело их босса, крысы, которая норовила сбежать, оставив их погибать, за ноги оттащили от места, где он споткнулся и уже больше не вставал. За его головой по темной серой пыли тянулась коричневая, смочившая землю полоса. Ноги с глухим стуком упали обратно, когда невысокий парень с жутким взглядом опустил тело. Он стоял молча, не спуская глаз с жмущихся друг к другу людей, пока те с зеленеющими лицами наблюдали, как его подруга, присев рядом с головой трупа, осторожно оттянула короткие волосы чуть выше лба, наклоняясь. - У вашего босса, кажется, была мания к телам погибших борцов из бедных колоний. Причем его анатомическому интересу подвергались только трупы негров или индейцев, белых людей хоронили с почетом и уважением, так? - один из мужчин согнулся пополам с тихим рвотным звуком, когда блеснувшее лезвие ножа в руках девушки вонзилось под кожу на голове трупа и начало ходить под ней из стороны в сторону, аккуратно срезая скальп. Курт бросил взгляд на занятую делом Хару, и снова возвратил его на уже двух едва стоящих на ногах мужчин. В кабинете их босса, он вспоминал, можно было бы устраивать собрание ку-клукс-кланов из-за подходящей тематики: на стенах фотографии Братства, лозунги вроде пресловутого «WPWW»**, огромный флаг с крестом ККК. У парня была сильная мания чистой крови и доминирующего положения белых людей как высшей нации, хотя при жизни своих рабов, крепких, сильных мужчин, отданных на смертельные бои без права выбора, он не делил на классы. Кобейн зубами вытянул из пачки одну сигарету и вопросительно глянул на оставшихся в сознании мужчин, на что те лишь помотали головами. Хару поднялась уже с аккуратно отделенным от черепа скальпом в измазанной липкой кровью руке. В ночной тишине снова раздался одиночный выстрел и последовавший за ним полный боли стон от корчащегося на земле мужчины, что зажимал ладонями ранение на ноге. - Это мы отправим мистеру Певенси младшему, - протянул Кобейн, приседая на землю рядом с трупом, чтобы замотать в ткань снятый скальп. - Он посещал эти бои? - голос Хару было тяжело расслышать из-за душераздирающего крика от лежащего на земле мужчины, сев на живот которого, девушка неторопливо вырезала кончиком ножа на его взмокшем лбу круг с заключенным внутри крестом. - Его отец, - Кобейн сунул жуткий подарок в карман и, не спуская глаз с бледного, трясущегося парня рядом с лежащими приятелями, окинул взглядом старания Дерден. - Неплохо, - мужчина снова закричал, когда лезвие широким размахом, вонзаясь в кожу залитого теплой кровью лба и глаз, прочертило перекладину креста. «О чем ты думаешь?» О чем я думаю... Думаю, что становлюсь настоящим ублюдком. Мне нравится убивать. Нет, не так. Не нравится, но убийства стали подобны наркотику. Терпеть и прощать - это удел сильных духом людей, а таким, как я, остается только держать все внутри себя, гореть, чтобы затем выпустить пар, успокоиться. Когда вокруг все шумит, колышется цветастой толпой, мелькают преданные лица, мертвые вперемешку с живыми, что не разобрать, кто есть кто, все эти залпы орудий и наше противостояние, бой со стеной, и вся эта глухота и непрошибаемая узколобость, коконом вокруг тебя, остается только бежать куда подальше. Остается только вспоминать, что это было твое собственное вынужденное решение, которое ты принял сам и вина лежит только на тебе и справляться тебе одному, остается только молчать и думать, думать, сходить с ума, не показывая этого чужим людям, стать затворником и подонком, позволяя пожару изнутри медленно разгораться. Остается только держать это, но когда не получается, все становится таким неважным и незначительным. Не имеет значения, кто окажется на пути, тобой движет лишь одна мысль - этому нужно дать выход, немедленно выпустить наружу. Это уже какая-то мания, и сдержаться раз от раза все труднее. Ты просто идешь и выпускаешь пар, всю эту дрянь, что накопилась внутри, с которой уже не совладать. Чертово давление, действие-противодействие, и трупы, которые, падая, приносят извращенное облегчение, покой. Убийство - не ради убийства, а лишь ради возможности выпустить себя. Когда убиваешь кого-то, постепенно убиваешь себя самого, очень медленно, почти незаметно. Это происходит постепенно, медленно разрушает твой разум, твою психику, убивает в тебе само понимание человека и его сущности, так что порой за этими крошечными метаморфозами трудно уследить, понять их путь с самого начала. Чаще выходит, что ты видишь лишь результат этой деградации только тогда, когда понимаешь, что произошло, только когда видишь себя, и уже поздно что-то менять. Как человек в здравом уме пойдет на такое, четко понимая, к чему вся эта дрянь в конечном итоге приведет? От отчаяния или слабости? Прикрыться можно рядом причин, но это однозначно не банальная жажда крови и проявившаяся внезапно жестокость. Даже когда мозги распекло... Это как наркотики, наркомания, возможность на секунду отрешиться от этого больного образа, прогрессирующей опухоли в голове, почувствовать себя отвратительным человеком, зверем, но живым и настоящим, изменить этой глянцевой картинке в понимании оголтелых повстанцев. О дьявол, что бы они подумали, если бы узнали, как их святой «пастух», ведущий за собой стадо овец, получает едва ли не натуральный кайф от ощущения власти над чьей-то жизнь, а значит и над самим собой? Осудил бы кто-либо из них его, если бы узнал вдруг, что он увлекся саморазрушением через других людей? Что он убивает людей и получает облегчение, спокойствие, удовлетворение, что в голове, как трупные черви, ворочаются мысли об этой дикой мании? Они бы начали делать то же самое, бездумно и бессмысленно, только из-за того, что так делает он? «О чем ты думаешь?» О чем я думаю? Когда возвращаюсь из какого-то незнакомого мне места, едва волоча ноги, словно после многочасовой пробежки? Когда дождь вечерами хлещет по пустынным улицам окраин города так, что по раскрошившемуся асфальту бегут реки, а тело бьет озноб от холода? Когда фонари, эти тускло горящие фонари, являются единственным маяком, за которым слепо следуешь, как обдолбанный наркоман, не ощущая себя в реальности, а словно в каком-то осознанном сновидении? Когда ты спрашиваешь себя: а не сплю ли я? - и не можешь дать себе точного ответа, и все существование будто какой-то осознанный сон, в нереальности которого ты не можешь быть уверен на все сто процентов? Когда встаешь под дождевой водопад с крыши заброшенного дома, и ледяной поток льет за шиворот, чтобы охладиться, чтобы прийти в себя и удостовериться, что это не мираж, ты реально сейчас стоишь там, как придурок, и мокнешь под дождем на краю Буффало? О чем я думаю... Я думаю, что мне чертовски круто в такие моменты. Я думаю, что мне словно отпустили грехи после беседы со святым отцом, а рука чувствует гладкую поверхность холодного ствола в кармане. Рука не дрогнет. Все еще чувствуется этот запах, этот грохот и невероятно реалистичное понимание того, как маленькое инородное тело с дикой скоростью разрывает ткани тела, выпускает кровь из сосудов и прошибает насквозь. Почти те же ощущения бывали после погрома на каком-нибудь концерте, но теперь даже ярче. Я думаю, мне чертовски хорошо. Я чувствую себя свободным, живым, настоящим, как этот холод ночью, дышащим, существующим не во сне, но в реальности. А когда это ощущение притупляется, и ты уже ни в чем не уверен, не остается ничего иного, все снова становится неважным и незначительным. Необходимо снова вернуть себе это чувство реальности любой ценой. Я думаю, это извращенное счастье, я думаю, это облегчение, от которого можно почти взлететь. Оно длится лишь несколько часов, которые ты проводишь в небытие, в паре сантиметров от земли, в реальности, а потом все встает на свои места. Потом я не могу вспомнить, как оказался там, где проснулся от шума с оживленной улицы. Не могу вспомнить, где я был и что сделал. Не могу объяснить тебе, что со мной случилось, где и с кем я пропадал, когда резко исчез. Не потому, что не хочу, но потому, что просто не могу. Это осталось в другой реальности, за запертой дверью. И я, блять, не знаю, чем ее открыть. Только через некоторое время я снова иду за очередной дозой своего персонального покоя. Я мог бы заменить это наркотиками, но голова должна оставаться ясной и холодной. Забавно, такой она не бывает вообще никогда. Я уже покойник и уже наркоман только другого профиля. Я делаю это не для того, чтобы убежать в мир фантазий с помощью веществ, но чтобы суметь и дальше оставаться в этой реальности, какой бы кучей гребаного дерьма она ни была. Отчаянные времена требует отчаянных мер, верно? Это лишь куча дерьма, которой я пытаюсь оправдаться. Это лишь куча дерьма, с помощью которой я пытаюсь приспособиться к этим гребаным условиям, в которые сам себя загнал. А потом закрываю глаза и мне кайфово, даже когда кто-то считает своим долгом напомнить, что я занимаюсь не теми вещами, и я думаю не о тех вещах. Никто из них даже не подозревает, что разговаривает с массовым (само)убийцей. Я не хочу убивать их, меня тошнит и выворачивает от одной мысли о том, что я делаю, но каждый раз снова и снова возвращаюсь к этому. «Ты похож на своего отца?» Похож на отца, которого никогда не было. Помнишь, я говорил, что все это - здесь, это все только в голове, и жизненно необходимо помнить это. Все эти метафоры, перепутья, ошибки, изменения, сумасшествие, история - все это в голове. Эта история повторяется, и мы все знаем об этом, но никто не хочет открыть глаза и признаться себе. Раньше я не помнил себя вплоть до пяти лет. Словно меня вовсе и не существовало до определенного момента времени. Я не помнил отца или мать, не помнил их лиц, голосов, моментов, связанных с семьей, которая есть у любого человека хотя бы несколько минут. Я не помнил, как оказался в том доме, где провел столько лет, кто принес туда сверток с кричащим существом, был ли этот сверток вообще, что случилось потом. Говорят, что негативно окрашенные эпизоды запоминаются лучше всего, сколько бы лет ни прошло, но я не помнил себя до пяти лет столько времени. А сейчас все смешалось. Две вселенные наткнулись друг на друга и смешались. У меня такая каша в голове. Ее не разобрать на составляющие. Наверное, я поэтому похож на отца, которого у меня не было. Мы с ним действительно похожи: нас обоих будто и не существует, но в то же время каждый знает, что и я, и он должны быть здесь. Люди часто говорят это, но я не хочу быть похожим на человека, которого нет. Эта идея себя изжила, переварила себя саму. Я знаю то, чего никогда не слышал; вижу то, чего не было; помню то, чего никогда не происходило. Есть ли хоть один способ отделить составляющие этого месива друг от друга и вернуть себе ощущение реальности? Я буду убивать, пока не сдохну окончательно сам? Поезд едет слишком быстро и скоро врежется в стену. Поезд едет слишком быстро, и невозможно даже запомнить окружающую обстановку, запомнить свой путь, чтобы потом вернуться домой. Все это слишком быстро, слишком, черт тебя подери, быстро. Эта бешеная скорость. Я хочу сойти, но у нас нет никаких гребаных остановок, мы едем вперед. Мне нужно сойти... Это невозможно. О чем я думаю? Я думаю о том, что когда сойду, мне размозжит голову о рельсы колесами этой здоровенной железной дуры... - Мне все сложнее узнать тебя, - шепот на ухо, но вопреки произнесенным словам тонкие руки слабо обвивают пояс, едва сжимая. - Заткнись, - ответ следует такой же тихий, и он даже не смотрит в сторону подруги, гипнотизируя темными глазами колонны вагонов в полутьме. - Пошел к черту. Это та же голая правда, которую ты проповедуешь, - Кобейн отодвинулся от нее, высвобождаясь из кольца рук, чтобы заглянуть в глаза. Дерден в очередной раз отметила, как сильно поменялся взгляд в его глазах, ставший более тяжелым, темным, как поменялось лицо, лишившееся привычной кривоватой усмешки, на смену которой пришла какая-то холодная решимость. Еще чуть-чуть и плотину прорвет… Девушка подняла руку, кончиками пальцев дотрагиваясь до ссадин, постепенно сходящих синяков на коже лица с красноватыми разводами чьей-то крови. Своей крови, как всегда. Теперь сложнее было представить себя снова в поселении, как год назад, когда никто еще не подозревал, чем кончится простая безумная затея, шансы которой на жизнь были совсем не велики. Но теперь они здесь, и остановить это, вернуть назад уже невозможно ни прошлую жизнь, ни его самого. Секундные просветы иногда случались, и это вселяло слабую надежду, что он еще не совсем потерялся. Кай коснулся ладонью щеки девушки, смазывая уже порядком застывшие красные капли с кожи, вытирая кровь со лба, хотя ее следы все равно оставались на своем месте. Эта кровь въелась нам в кожу. - Мы с тобой остались одни, - он склонил голову, прижимаясь ко лбу подруги, и дыхания от тяжелого кома в горле перестало хватать на простые несколько слов. Он зажмурился на секунду, оскаливаясь от злости на себя. - Мы остались одни, и я хочу, чтобы ты пообещала мне кое-что. Если я сдохну, ты не сдашься. Ты не сдашься, да? - не добившись ответа в первый раз, он повторил, после чего девушка слабо закивала, прикрывая глаза. Прохладная ладонь легла на колючую щеку с россыпью ссадин и кровавыми разводами, притягивая лицо ближе к губам, осторожно касаясь синяков и царапин, закрытых глаз и искусанных губ. Пальцы зарылись в длинные волосы, руки прижали склоненную голову к груди так, что можно было слышать, как внутри тяжело стучит сердце. Дерден чуть запрокинула голову, чтобы видеть россыпь звезд на темном куполе над Буффало, замирая, вслушиваясь в гнетущую тишину и неровное дыхание, щекочущее шею. Лжец, вор и псих. Она была уверена, что скоро разучится различать одного от другого, так сильно эта дрянь переплетется.

***

- Какого хрена ты делаешь? - едва увернувшись от пролетевшей в считанных сантиметрах от головы здоровой вазы, в которой некогда стояли засушенные цветы, Кобейн вздрогнул от громкого звука битого стекла за спиной. Похоже было, что на улицу обвалилось окно, и администратор придорожного клоповника скоро прибежит разбираться. Он лишь успел повернуться обратно, и перехватил стремящиеся придушить тонкие руки за запястья. - Это ты, ублюдок, какого хрена ты делаешь?! - с ненавистью зашипела Дерден, брыкаясь в попытке вырвать руки из крепкой хватки. Кобейн охнул, сложившись пополам от удара коленом в живот, случайно выпуская запястья подруги. Девушка с размаху залепила ему звонкую пощечину, от которой в ушах зазвенело, за ней другую, сопровождая это колоритными выражениями на румынском языке. Кобейн тряхнул головой, пытаясь в кратчайшие сроки разобраться, за что бьют, и стоит ли на это отвечать, однако его дальнейшие размышления были прерваны уже знакомым ударом костяшками кулака в челюсть, мигом заставившим разогнуться. В темно-зеленых глазах почти пылал огонь. Она смотрела исподлобья, тяжело дыша через рот, и пронзительно зарычала, обхваченная его руками с обеих сторон, что осталось только махать ногами в воздухе. Спина с тихим стуком столкнулась со стеной, и с потолка посыпалась побелка, из-за чего Курт на секунду отвлекся, поднимая голову. Прижатая им к стене девушка с силой толкнула его локтем в грудь. - Тварь... - сдавленно просипел Кобейн, отшатнувшись. Место удара болезненно начало пульсировать. Снова оказавшись на свободе, Хару намеривалась выйти наружу, но в очередной раз была остановлена. Из груди вырвался сдавленный стон, когда спина со стуком соприкоснулась с шершавой поверхностью стены. - Что ты, твою мать, творишь? - в сантиметрах от ее разгневанного лица прошипел Кобейн, изо всех сил прижимая девушку к стене. Вместо ответа она с размаху приземлила лоб о нос приятеля и снова забрыкалась в попытке оттолкнуть его. Кобейн сдавленно прошипел, склонив голову из-за пронзившей лицо боли. Дерден дернулась в сторону, получив пощечину, на что незамедлительно ответила. - Я тебя укушу, если не отпустишь! - Так давай! - Дерден замерла на мгновение, тяжело дыша и быстро бегая темными глазами по лицу напротив. Она резко подалась вперед, клацая зубами в считанных миллиметрах от его лица. Затем снова. Свободной ладонью она резко притянула его за волосы к себе, жадно целуя в приоткрытые губы. Воцарившаяся на секунду тишина нарушилась от сдавленного рыка. Кобейн отшатнулся от рассмеявшейся девушки, зажимая место укуса. Ухмылка с ее лица быстро исчезла, а правая щека, на которую пришелся звонкий удар, загорелась. Оказавшись снова крепко прижатой к стене, она свободной рукой умудрилась ударить Кобейна по щеке несколько раз, изо всех сил стараясь отпихнуть. - Успоко-о-ойся... - сквозь зубы прорычал Курт в плечо Дерден, получая многочисленные удары по лицу и едва успевая отбиваться. Молодые люди в пылу борьбы не заметили, как за спинами раздался щелчок входной двери, через которую в номер вошли разбуженные возней из соседнего номера Крист, Дейв и оглядывающий обстановку округлившимися глазами администратор. - Какого вы тут устроили? - ответа на свой вопрос Крист не добился, в шоке глядя, как прижатая к стене Дерден, крепко обняв ногами талию друга, ударяет его локтем в район шеи. Дейв принялся разнимать рычащий клубок, вытягивая за шиворот Кобейна, из-за чего тот снова получил по лицу. - Так, спокойно, спокойно!.. Кобейн! - девушка вскрикнул, перекрывая последние слова барабанщика, едва увернувшись от полетевшей в ее сторону настольной лампы. Крист подлетел на помощь другу, утаскивая за собой брыкающуюся девушку, успевшую еще пару раз ударить Кобейна и повалить обоих парней на деревянный столик, сломавшийся под такой тяжестью. Спустя некоторое время парням удалось уговорить администратора принять скромную плату за разрушенный номер и отложить до лучших времен разговор с дебоширами, которых барабанщик и басист закрыли вместе в своем номере под чутким надзором. Они оба молча наблюдали, стоя у стены, как за нашкодившими детьми, как Дерден, то и дело бросая гневные взгляды в сторону Кобейна, вытирала смоченным водой платком кровь под носом. Он, в свою очередь, угрюмым взглядом гипнотизировал пол, время от времени стирая запястьем кровь с рассеченной брови. - Ну и? В чем дело-то? - напряженно поинтересовался Дейв, строго глядя на молодых людей. Кобейн молча бросил на него косой взгляд, переведя глаза на Дерден. - Сам расскажешь, Потрошитель? - Что расскажешь? - О, бога ради! - девушка откинула платок, вскакивая на ноги. - Не прикидывайся, будто не понимаешь, о чем речь. - Это касается только меня, - напряженно протянул Кобейн, не поднимая глаз от пола. Дейв непонимающе переглянулся с Кристом. - Да ладно? - нарочито громко воскликнула девушка, расширяя глаза. - Они это заслужили, - он поднялся на ноги, снова забывая о присутствии посторонних людей у двери. - Это уж точно не тебе решать. - Ты только сейчас озаботилась судьбами этих засранцев? Ах, ну да, ты ведь из их племени, - девушка замолчала, но лицо ее начало приобретать еще более раздраженное и озлобленное выражение, а округлившиеся глаза не выпускали из поля зрения ненавистный объект. Она за несколько шагов преодолела разделявшее их расстояние, чем заставила Дейва забеспокоиться из-за возможности нового мордобоя, но лишь встала напротив Кобейна, глядя в его глаза. - Что? Я не прав? - он оглянулся уже на парней. - Считаете, вы не одно и то же с этими ублюдками из поселений? Вы все из одного дерьма слеплены, что вы оба, что ты. И что бы вы там ни делали, суть от этого не изменится, - Дерден быстрым шагом отошла к своему рюкзаку, вынимая из кармана измазанный в запекшей крови нож. - Да, - подал голос Грол. - Ты, видимо, лучше нас. Весь такой радеющий за свободу своего народа. Интересно, знают ли все твои поселенцы, что ты вырезаешь народ по ночам? Думал, никто из нас не догадывается? Новоселич вон все говорил, что у тебя, мол, стресс, вы посмотрите, какой бедный, несчастный мальчик. А я вот думаю, что ты просто слабый, долбанутый ублюдок. - На другое и смысла не было надеяться, мистер Грол, - любезно проговорил Кобейн. Его взгляд вернулся к стоящей напротив Хару. - Раз я такая же, как они, значит, я тоже заслуживаю смерти. Почему же я до сих пор жива? - Давайте все будем сохранять спокойствие, - Крист миротворчески поднял раскрытые ладони, с опаской глядя на приставившую к своему горлу нож девушку, почти вплотную подошедшую к Кобейну. - Потому что ты умрешь вместе со мной, дорогая, - звонкая пощечина оборвала его фразу. Он театрально вздохнул и мотнул головой вправо, откидывая упавшие на лицо волосы в сторону. Дерден отошла назад и снова с силой нажала на горло лезвием. - Ой, господи... Заканчивай, - в ответ девушка лишь усмехнулась, качая головой. Кобейн закатил глаза, делая несколько неторопливых шагов вперед. - Отдай мне это, ну же, и уйдем отсюда. - Куда это ты собрался? - Кобейн перевел взгляд на Дейва, выдерживая молчаливую паузу в пару секунд. - А ты думаешь, у меня есть хотя бы малейшее желание оставаться здесь, с вами? С ублюдками, которые считают, что они делают правое дело? Никто из вас по-настоящему не заинтересован в судьбе народа, вам на них насрать, признайтесь уже. Вы такие же маленькие тираны, которые решают судьбы людей за них, агитируют их на всякое дерьмо, а сами мирно отсиживаются в тепле и уюте, - Кобейн прищурил глаза, обращаясь исключительно к барабанщику. - Но знаешь, Дейв, когда вспарываешь таким ублюдкам кишки, становится понятно, что ничего особенно в них нет, просто очередная куча дерьма. Ты постоянно говоришь мне о важности того, что мы делаем, каждый встречный считает своим долгом напомнить мне, как важно то, что мы делаем, хотя ни один не понимает, о чем говорит. Ни один из вас не понимает и не хочет понять, что происходит. Вы выглядите невероятно глупо... Думаешь, мне стыдно, что я убил всех этих людей? Думаешь, я раскаиваюсь? - он поджал губы в наигранной улыбке, покачивая головой. - Нет, мне все равно, - Курт выдержал паузу, оглядывая двух мужчин. - Можете возвращаться домой к своим женам и деткам и жить дальше в свое удовольствие, я справлюсь и без вас. Ты со мной? - несколько долгих секунд они молча глядели друг на друга, и Дерден пыталась найти хоть что-то знакомое, но не видела ничего, кроме дерьмовой сущности, вылезшей с задворок наружу, или просто устала искать. Она сощурила глаза, крепко стискивая зубы. - Да пошел ты, блять, - прошипев это, Хару развернулась, попутно убирая нож за пояс, и громко хлопнула дверью, направляясь по коридору в разрушенный номер, где остались их вещи. Кобейн проводил ее взглядом, некоторое время молча глядя на хлопнувшую дверь, за которой еще слышались шаги, а в воздухе едва заметно витал слабый запах ее духов. Он покосился на Дейва и Криста, вскинул брови и пожал плечами сам себе. Дверь хлопнула во второй раз, выпуская уже Кобейна из номера оставшихся внутри Дейва и Криста. Встретившаяся ему в коридоре Дерден только кинула косой взгляд на друга и таким же быстрым шагом продолжила спускаться по ступенькам на первый этаж мотеля.