The Pretender

Есть здесь кто-нибудь? Кивни, если слышишь меня. Кто-нибудь есть дома? Выходи. Я слышал, ты не в настроении? Я избавлю тебя от боли И поставлю на ноги. Расслабьтесь. Для начала мне потребуется некоторая информация, Основные факты... Покажи, где болит. Боли нет, вы отступаете... Дым от далекого парохода на горизонте, Ты ощущаешь реальность волнами, Твои губы двигаются, но я не слышу слов. В детстве я болел лихорадкой, Мне казалось, что мои ладони раздулись, Как два воздушных шара, Теперь меня снова посетило это чувство. Не могу объяснить, ты все равно не поймешь. Сейчас всё иначе: Я ничего не чувствую, и это приятно... Будучи ребенком, Я мельком, краешком глаза что-то увидел. Я обернулся, чтобы рассмотреть, но картинка пропала, И я уже никогда не узнаю, что это было. Ребёнок вырос, мечты не стало, Я ничего не чувствую, и это приятно... - Pink Floyd - "Comfortably Numb". Дыхание сбивается от продолжительного бега, и когда невысокая фигура в темном пальто поверх светло-серого костюма скрывается за высокими дубовыми дверями, преодолев множество мраморных ступеней, он всем телом впечатывается в деревянную стену брошенной часовенки. Кожа пачкается в саже на обгоревших бревнах, но Кай продолжает, сузив глаза, вглядываться в окружающую местность из своего сомнительного укрытия. Даже спустя три дня после учиненных городу беспорядков и разрушений в воздухе Бостона витает тяжелый запах гари, и плотная пелена дыма от сгоревших развалин слабо пропускает солнечные лучи. Тела погибших в течение нескольких дней собирали сами поселенцы, а затем складывали на главной площади города, зажигали свечи и устраивали минуты молчания в память о жертвах мятежей и кровавой политики Братства. После знаменательной ночи Большого Огня в Бостоне воцарилось странное спокойствие, траурная тишина и парадоксальное умиротворение. Постепенно город покидали жители окраин, оставляя его на милость Господа-Бога и бродящих по засыпанным коричневой от высохшей крови пылью и обломками улицам мятежников. Не имевшие же возможности выбраться, были обречены налаживать контакт с ними, идти на компромиссы и уступки, обменивая деньги и драгоценности на еду и одежду, которые в одночасье оказались большой редкостью. Однако никто не торопился депортировать жителей из города, ни слинявший под шумок мэр, ни приближенные к нему. Город просто оставили. «Захватчики», леча своих раненых, постепенно приходя в себя, начинали решать, как наладить жизнь в городе, все чаще обращаясь с предложениями к своему негласному «вожаку», который продолжал витать, все глубже увязая, в своих сомнительных идеях и навязчивых фантазиях. Одной из таких фантазий стало семейство Певенси, которое, по слухам, из Бостона никуда не уехало, что казалось, по меньшей мере, странным. Кай не особо верил, что младший Певенси с папашей засели на краю Бостона, пока воочию не увидел бредущего сквозь разрушенный город, прикрывая платком нос от витавшего запаха в местах, где лежали тела, Бенджамина, мать его, Певенси. Это было слишком удачной возможностью, чтобы оказаться правдой. Лишь полный идиот решится остаться в полном поселенцами городе, который недавно горел, как погреба Аида. И лишь полный идиот, еще слабо стоящий на ногах после тех же самых событий, решится эту возможность использовать. Кай молча смотрел, как дубовые двери прикрываются вышедшими наружу монахами из костела, в котором несколько минут назад скрылся старший Певенси, решивший, видимо, помолиться за упокой жертв мятежа и благополучие города. Двери закрылись, из-за них вскоре послышались какие-то приглушенные заунывные песнопения католического хора. В такой непривычной для центра тишине без единого звука носящихся по дороге машин и гомона голосов их было достаточно хорошо слышно. Кай запрокинул голову, выдыхая и прислонясь спиной к стене, сполз на землю. В руке загремела своим содержимым пластмассовая баночка с неброской надписью «Оксиконтин», позаимствованная из аптеки вместе с остальными медицинскими принадлежностями для раненых и больных. Он высыпал три вытянутые таблетки на ладонь и с трудом проглотил, чувствуя, что на секунду появилось ощущение тошноты. Только не сейчас. Сейчас, когда он так близко. Все эти разговоры с чертовым сынком, они вселяют сомнения, а сомнения назойливым червяком сверлят мозги, грызут и грызут, путают все планы и так противно, противно пищат, и вот ты уже под властью этих сомнений, внушенных посторонним манипулятором...Вселил инородную идею в мозг. Если от него не избавиться, то эту дрянь никогда не заткнуть. Внезапный органный гром разогнал собравшихся в башне птиц, черной тучей взлетевших в серое небо. Кай запустил пальцы в волосы, сжимая. Скоро должно подействовать, и станет гораздо проще. Чем скорее он закончит с Певенси, тем скорее сможет забрать гребаную Дерден из сраного Луисвилля, в котором она с разрывом всего в день с Бостоном устроила свою бойню не без помощи государства. На некоторое время Бостон оказался отрезан от внешнего мира, и новости особенно не доходили до города, но поползли какие-то слухи, чье влияние привело к вынужденному звонку Новоселичу для обмена информацией. Действие таблеток все не проявлялось. Кай запрокинул голову, нервно выдыхая вверх. Теперь они едва ли не враги народа, ворочающие какие-то странные игры. Это уже не остановить. Остается лишь пристегнуться покрепче, чтобы по пути не вылететь в гребаную стратосферу. На мгновение город представился чем-то из прошлого, словно Америкой времен гражданской войны. Вокруг тихо, спокойно и почти незаметно ходят люди в измазанной землей и песком старой одежде, без единого намека на блеск и шик глянцевых людей, покинувших Бостон после недавних потрясений. Остатки чьей-то плоти, разорванные на куски, неубранные до времени, прели под слабым солнечным светом с вьющимися вокруг них мухами. На самом деле, не так уж и много: работа была проделана блестящая, и все трупы в скором времени оказались в вырытых за городом могилах. Такой чести редко удостаивались и сами поселенцы. Все казалось слишком старым, ветхим, каким-то деревянным из-за учиненных разрушений, откинувших Бостон на лет триста назад. Только и жди, что сейчас из-за угла начнут доноситься звуки кавалерийского горна, а по центральной улице, огибая массивные куски камня, проскачут конфедераты. История всегда повторяется, необходимо помнить об этом. Помнить, что смена событий - лишь гребаная метафора. Изрезанный после недавних ночных взрывов бок закололо, и Кай согнулся, тихо сглатывая, пытаясь унять боль. События той ночи снова замерцали перед глазами. И во всех этих смертях, по крайней мере, в половине из них был виновен он. А покойный монах втирал что-то про обретенную народом веру. Какая к чертовой матери вера, если он сам не понимает, что делать дальше? Вовремя повернувшись в сторону костела, Кай снова заметил спускающуюся по ступеням фигуру. Недолго же он молился. Схватившись рукой за выступ в черной стене, он с трудом поднялся на ноги, не выпуская из виду Певенси, отчего-то одинокого Певенси без привычных бугаев в роли охранников. Мужчина достиг земли, легко сойдя с последней ступени запылившимися лакированными ботинками, и, кинув взгляд на высящуюся над землей готическую постройку с обилием острых пик, торопливо пошел налево от костела. Кай, прижавшись к стене, выждал пару секунд, чтобы не плестись очевидным хвостом за членом Братства. Выйдя к своеобразному перекрестку, мужчина свернул направо, торопливо шагая. Стоило темной шляпе на длинных седых волосах скрыться за рыжеватыми кустами за забором костела, как Кай сорвался с места, быстрым шагом пересекая улицу и стараясь держаться при этом поближе к витой ограде, надеясь лишь, что Певенси не взбредет в голову обернуться. Совсем не подготовлен, без плана и маскировки, полагаясь лишь на импровизацию, при свете дня. Лучшей перспективы и не придумать. Певенси шел достаточно торопливо, поэтому зачастую, чтобы не упустить его, приходилось почти срываться на бег, сохраняя дистанцию в метров шесть. Об отце Уилльяма Кай знал совсем мало, лишь то, что он был инициатором введения смертной казни за какие-либо проступки, однако детали этого решения особого не оговаривались. Он отчего-то, казалось, держался слегка особняком от остальных членов Братства, хотя с любым из пятерых Кай не имел удовольствия общаться напрямую. Оттого и не было особенно веской причины преследовать престарелого мужчину в таком скромном, но презентабельном костюме и с серебром в волосах. Мысли о причинах, по которым можно убить того или иного человека вызвали только отвращение: словно тот же судья, которого он довел первым, что решал судьбы людей. Просто это нужно довести до конца. Ускоряя шаг вслед за свернувшим в какой-то странный сквер мужчиной, Кобейн понял для себя, что он предпочитает верить, будто после избавления от семейства сероглазых проповедников, он сможет избавиться и от своих сомнений и терзаний. Если бы еще вера в это была достаточно сильной... Внутри все сжалось, и Кобейн едва сдержал вырвавшееся сквозь зубы ругательство, когда, едва выйдя из тесного сквера, Певенси резко остановился, встав рядом с каким-то плохо одетым мужчиной. Пришлось быстро спрятаться за ближайшим порыжевшим кустом, ожидая, пока те двое наговорятся. За это время Кобейн успел несколько раз проверить наличие всего необходимого для дела при себе, постепенно осознавая, что даже с таким арсеналом, не имея плана и поддавшись буквально наитию, он может серьезно погореть. В голове даже не было стоящей идеи того, как можно будет сделать убийство более креативным и художественным. Он быстро мотнул головой, отгоняя тупые мысли. Мужчины пожали друг другу руки, Кобейн руками убрал волосы с лица, нервно бегая взглядом по темнеющему небу. Оно все равно оставалось серым. Приближающиеся позади шаги заставили резко дернуться. Мимо проплыл азиатской внешности мужчина в лохмотьях, едва не засекший Кобейна. Певенси продолжал путь еще около пятнадцати минут, за которые преследователь не раз чувствовал, что готов поседеть от напряжения и оглохнуть от стука крови в висках. Все идет как-то не так. Не так театрально, не так, что он, как всегда, был уверен в том, что делает, не так отлаженно и четко, как-то туманно. Туманно на небе, и ни черта не разглядеть. Солнце село как-то незаметно, так и не пробившись через пелену туч и дыма, а наступающие сумерки придали обстановке и на небе, и на укрывшейся тенями земле какой-то зловещий, напряженный оттенок. Он пару раз думал, не бросить ли это к чертям, но каждый раз срывался, мысленно матеря себя, но продолжая преследование. Таким образом, странно двигаясь друг за другом, они добрались до места, которое, как постепенно начал догадываться Кобейн, приходя в себя, оказалось старым мелким кладбищем. Кресты и неотесанные глыбы в качестве надгробных камней с вырезанными надписями имен умерших торчали из земли хаотично, словно их покидали, не глядя. На и без того странное место отбрасывало тень массивное здание с глухими вплоть до пятого этажа стенами, высящимися над плоской крышей трубами и темными стенами, словно из старого обшарпанного металла. Певенси уверенно шел по протоптанной в траве между россыпью могил дорожке к зданию, Кобейн же постепенно замедлял шаг, с опаской оглядываясь по сторонам. Слишком подозрительно. Массивная невысокая дверь первого этажа чудовищно заскрипела, потянутая руками в белых перчатках. Кобейн замер, вглядываясь в исчезающую фигуру, до которой осталось чертовых метров пять. Остался среди могил, как под светом прожекторов. Он нервно сглотнул, мотнув головой, и осторожно сделал несколько шагов вперед, косясь на неизвестные имена на камнях и крестах, воткнутых как попало. Только за пару метров до стены, вероятнее всего задней, здания он заметил, что Певенси оставил дверь открытой и в шоке замер. - Долго мне тебя ждать? Уже не лето, старина, - из темноты первого этажа донесся мягкий мужской голос. Кобейн не сдвинулся с места, но тут же почувствовал чью-то руку на плече, по которой не преминул садануть сжатым в руке ножом. Раздался болезненный стон. - Падла!.. - очень невыгодное положение. Мигом разогнувшийся человек с силой пихнул ручищей в спину в сторону раскрытой двери, что едва удалось удержать равновесие, схватившись за стену. - Пошел! - Мистер Йонг, ей-богу, я не одобряю ваши средневековые методы. Это гость, а не пленник, - повторил тот же голос. Шум в голове мешал разобрать хоть слово из его мягкого бубнежа, словно какого-то добродушного старичка, который встречает друга. Кобейн уже не сопротивлялся, чувствуя себя в состоянии какого-то оцепенения, не имея ни возможности пошевелиться, ни осознать, что вообще происходит. Мелькнула мысль, что выглядит он при этом до невозможного глупо. Поспособствовавший встрече со странным стариком человек оказался тем самым повстречавшимся на дороге азиатской внешности бедняком, которого Певенси отправил погулять немного. Мягкий доброжелательный взгляд его серых глаз надолго запомнился странным ощущением двойственности всего происходящего...

***

- Выпьете? - на столе рядом с Кобейном возник наполненный наполовину светло-рыжей жидкостью граненый стакан. Сидя перед простым прямоугольным столом из темного дерева в тускло освещенной одной лишь лампочкой, висящей на проводе с потолка, он в очередной раз недоверчиво оглядывался по сторонам, медленно проходя взглядом по странной обстановке комнаты на четвертом этаже здания бывшего завода, действовавшего всего пять лет назад. Могилы снаружи, по сути, стали последним пристанищем работяг, сгинувших на каторжном труде. Из мебели лишь стол, пара полупустых шкафов да пара-тройка стульев, обшарпанные железные стены с расползшимся от влажности зеленоватым грибком поверх ржавчины. - Что там? Цианистый калий? - вскинул голову Кобейн. Мужчина мягко усмехнулся, покачав головой. Он уже успел снять серый пиджак, небрежно бросив на стул, и остался в одном темном жилете и белой рубашке под ним, беззаботно разливая виски. - Что вы, если бы я хотел вас убить, то сделал бы это по-другому. Неужели для вас мы настолько падшие личности, что лишены фантазии и изобретательности? - дерзкий ответ уже готов был сорваться, но Кобейн лишь кинул взгляд на стоящий на стуле в тени у стены проигрывателе, из которого тихо лилась знакомая песня, слишком странная для подобной встречи. Певенси заметил неудобство «гостя». - Прошу простить, я питаю слабость к британцам, - он обнажил в мягкой улыбке ряд ровных белоснежных зубов, а затем сделал несколько шагов в стороны, поднимая указательный палец правой руки. - К тому же, она очень хорошо вписывается в ситуацию. Вы прямо таки оцепенели*, друг мой, - со смехом заключил он, присев на край стола и сложив сцепленные руки на коленях. Кобейн, залпом осушив свой стакан, молча воззрился на мужчину, особенно не улавливая нить разговора. - Как странно, мистер Салливан утверждал, что вы вели с ним долгие философские разговоры и были пугающе хладнокровны, что он едва не наделал в штаны, простите мою бестактность. Отчего же я так обделен в беседе с незаурядным человеком? - полутемной комнате снова воцарилась молчаливая пауза. Серые глаза внимательно смотрели в голубые. - Недостаток информации. - Ах, да, да, вы правы, об этом я не подумал, - словно совершив ужаснейшую ошибку в своей жизни, смысл которой открылся только теперь, закивал Певенси, прижимая руку ко лбу и жмуря глаза. Он еще что-то бормотал себе, тихо посмеиваясь, а затем в шутку пригрозил пальцем. - Ух, маленький хитрюга! - Кобейн приподнял одну бровь в недоумении. - Что ж, полагаю, для начала мне действительно следует познакомить вас, старина, с собой, а потом мы все обсудим, да? - мужчина заговорщически подмигнул и спрыгнул со стола, принимаясь расхаживать по комнате, поглаживая усы в задумчивости. Кобейн неотрывно следил за ним, а когда Певенси, отойдя ближе к стене, замер спиной к нему, мельком проверил наличие своего добра в карманах и за поясом. После затянувшейся паузы он резко начал негромким голосом, но заставил, тем не менее, Кобейна замереть на месте. По телу разлилась какая-то странная слабость, возможно, от действия таблеток. Он начал негромким и размеренным голосом, и, казалось, было слышно, как на улице глухо стучит по железной крыше дождь, сочится по пыльным трубам и стекает на умытую кровью землю. Воздух постепенно становится чище, а город тонет в густом непроглядном тумане. Оставшиеся в Бостоне люди выходили на улицы, дивясь темноте в небе, стояли под дождем, смывая с себя набившийся в волосы песок, грязь на одежде, засохшую красную пыль на коже, вдыхая глубоко прохладный чистый воздух. Высоко в небе глухо гремело и разрезало молниями. Люди прятались под крышами разрушенных домов, в редких сохранившихся зданиях, спасаясь от холода и ветра, ютясь в едва ли не благоговейной тишине. По мощеным улицам текли реки воды, текли реки, окрашенные коричневым или розоватым цветом, а земля на свежих могилах мокла, превращаясь в грязь, неподъемным грузом давившую на просевшие грудные клетки трупов. Огромный вращающийся склеп... Бенджамин Певенси спокойным шагом мерил комнату, часто с обаянием истинного артиста разыгрывая те или иные сцены своей биографии для единственного зрителя в полусонном состоянии. Все чувства резко притупились, и лишь глаза оставались открытыми, ведь рука не дрогнет. Все чувства притупились, и отошли на второй план, покуда вовсе не исчезли из доступного спектра эмоций страх, волнение, подозрительность, ослабла роль мозговой деятельности. Слова, произносимые мягким мужским голосом, казались тягучими, как мед, едва ли не успокаивающими и усыпляющими, но рука не должна дрожать, только не сейчас. Он покрепче сжал пальцами край куртки, пересиливая себя. Внезапно на ум пришла тихая Румыния, которой в сущности уже не существовало в том виде, какой он ее помнил. Жизнь, которая навсегда осталась каким-то сознательным сном, слишком похожим на реальность, но все таким же выдуманным. А в объективной действительности он продолжал сидеть перед харизматичным седовласым маньяком, преемником Менгеле... Бенджамин неторопливо рассказывал, как если бы сидел у камина, покуривая трубку, что родился в тихом Ковентри в 70-х в достаточно бедном семействе, которое не могло воплотить амбиции мальчика в жизнь. А планы на собственное будущее у него были грандиозными, хотя и казались совершенно нереальными, как это часто бывает. Он не вел четкой хронологической последовательности, часто опуская незначительные моменты своей жизни, хотя Кобейну порой казалось, что он просто прыгает с места на место, путая его, путая следы. Бенджамин почти по ролям разыграл, в точности воспроизводя, диалог со своим профессором из института, заметившим потенциал в молодом человеке. Откуда берутся эти великолепные таланты? С каких звезд прилетают люди, которых называют такими инопланетными существами? Куда они уходят, так никем и непонятые, неразгаданные, сверкавшие и сгоревшие? И что делать тем, кто никогда не достигнет подобных глубин своего разума и сознания? Ответ есть, он существует, и он осуществим. В постоянном столкновении параллельных миров всегда есть что-то, что поглотит одно в другом. Поглощение неизбежно. И если следовать урокам, которые нам преподносит жизнь, можно достичь чего-то действительно великого. Можно стать Великим. Можно воспользоваться слабыми сторонами противника и обратить их во вред тому, против чего борешься, все равно что в борьбе направить вес противника против него же. Можно проникнуть в систему и разрушить ее изнутри, вселяя в нее тот вирус, который никогда не приживется в такой среде, который будет постепенно разрушать эту среду, пока не убьет ее полностью. Можно убить волю, можно убить силу, можно напугать, можно вырвать все, что требуется узнать, у любого человека. Они все ломаются рано или поздно, главное знать, как действовать. Главное знать, что каждый шаг может окончиться подрывом на мине, а затем взорвать эту мину самому, засеять поле заново. Люди вовсе не венец всего живущего, а лишь малая его часть, малая часть, которая способна уничтожить все живое, малая часть, которая, как вирус, неспособна жить в мире с миром живого и вечного. Такой непонятный мир вечного, который необходимо разрушить из-за его странности, непохожести ни на что другое. Разрушит непонятное тот, кто никогда не обретет этого бесконечного полета сквозь вселенную и не будет сиять одной из звезд на ночном небе. Чем меньше соблазна, тем меньше бед. Подчинить все выверенному механизму, механизировать жизнь, систематизировать разум, роботизировать человека. Вы будете удивлены, насколько слаб человеческий мозг. Не требуется никаких химических добавок, не требуется никаких физических надругательств над его достоинством. Все, что нужно - это «нити» и умелый кукловод, который точно и четко, в отличие от всех остальных, понимает, что именно происходит, что именно он делает, и к чему именно это приведет, тот, кто будет дергать за них. Ведь это лишь метафора, и необходимо четко разбираться, что из этого метафора, а что - нет. Метафора чего, метафора о чем и к чему? Это самое важное... Во время переворотов я был тем человеком, который, оставив печальную карьеру доктора, перешел к медицине более практичной и необходимой. Я был тем человеком, который мог выудить абсолютно любую информацию из ничего, заставить говорить все того, кто об этом даже не знал. Я был человеком, который добивался признаний, который добивался обещаний и тренировал тех, кто правит этим миром. Самое важное - не знать, но понимать. Понимать до самого последнего атома каждое составляющее. Вы готовы к этому? Ведь вам необходимо понимать, что небольшая фора, которую вы получили, есть очередное доказательство того, как безвозвратно время. Время - это важнейшая единица измерения. И она никогда не повторяется в точности. Перед вами человек, который точно понимает это. Перед вами человек, который не марширует со всем стадом, потому что точно понимает, что происходит и будет происходить через минуту. Он рассказал, как стал членом Братства с самого начала и остается им по сей день, по настоящую минуту. Ему пришлось лишиться многого во имя системы. Вы ведь как никто другой знаете, что интересы индивидуума губительны? Знаете, но не понимаете... И не понимаете, что происходит до настоящей минуты. Перед вами стою я - Бенджамин Джей Абрахам Певенси. Я учредил казни за действительно серьезные поступки, разработал особую убийственную систему всеобщего порабощения, в которой только несколько людей могут сохранять голову холодной и ясной, отдал жену, несогласную с этой политикой, на растерзание псам. Судите меня, если у вас хватит сил, старина. Судите меня по тем преступлениям, которые не относятся к физическим убийствам. Их не окинуть взглядом, их не осмыслить. Вы можете судить меня? - Вы сдали свою жену? - изо всех сил стараясь держать себя в сознании, Кобейн сощурил глаза. Голова плыла в вязкой жиже, которой ее изнутри окутал седовласый человек. Певенси, лишившись своей фирменной игривости, предшествующей долгому рассказу, отпил их бутылки виски. - К сожалению, мне пришлось. Я любил ее, и она была прекрасна. Но иначе мы бы не добились таких успехов. Да, да, я сдал ее властям. На кону стояло будущее нашего сына, которого мог воспитывать только я. - Вы не очень-то в этом преуспели, да? - слабо усмехнулся Кобейн, чуть закинув голову назад, чтобы лучше видеть. Певенси с улыбкой закивал, приседая на край стола. - Да, это верно. Он вышел не таким, каким его запланировал я. Видимо, мало времени уделял своему индивидууму. - И все же ваша система не так прочна... - Ты думаешь? - Уверен, - говорить становилось труднее из-за потяжелевшего шумного дыхания. - Она изживет или уничтожит саму себя... - Ты ведь уже ни на что не надеешься, мальчик. Все равно, что носить воду в решете. Зачем это все? - Кобейн слабо усмехнулся, шумно выдохнув и обнажив зубы. В трубах высоко над головой завывал ветер. Он вдруг внезапно вспомнил, что сегодня день Всех Святых. Он оперся о край стола ладонями, пытаясь чуть подобраться. - Результат - не главное, - наконец, выдавил Кобейн. - Пока мне весело, и внутри все горит, я буду продолжать гадить вам... - Да ты эгоист, - с улыбкой заметил Певенси, со вздохом поднимаясь на ноги и подходя ближе к гостю. Кобейн тихо хмыкнул, чуть опуская голову. - Хотя об этом можно было бы догадаться по разрушениям в городе, - под конец фразы его голос странно изменился, на что Курт поднял голову. Резкий замах левой рукой, и нечеловеческой силы удар обрушивается на левую половину головы и лица, сбивая на пол. В ушах монотонный оглушительный писк, а по ощущениям, будто в черепной коробке взорвалась напалмовая бомба, крупными осколками изрезав кожу до кости. Потерянная четкость зрения не сразу позволила определить, что темная поверхность в нескольких сантиметрах от лица, заливаемая тягучей жидкостью, - пол. Едва можно почувствовать сквозь пульсацию крови в онемевшей левой стороне лица, как висок быстро намокает чем-то теплым, наливается тягучим и плавным, стекающим по коже. Сквозь приоткрытые губы, мешая тяжелому дыханию, едва ли не комком просачивается кровь, нитью растягиваясь до самой темной лужи на полу. - Это за Бостон, - пояснил Певенси, откидывая волосы со лба, пока Кобейн безуспешно пытался подняться, выпрямляя руки. - А это за Джорджа Харрисона, - мышцы живота обожгло дьявольской болью, стиснувшей, казалось, все органы. Через приоткрытый рот снова пролилась кровь. Тяжело дыша, Бенджамин глядел сверху вниз на упавшего на спину парня. Кровь размазалась по лицу, волосы с одной стороны намокли, становясь грязно-красными, и он судорожно пытался сделать вдох, как рыба на берегу, сжимаясь в клубок от боли. Легкие горели от невозможности сделать хоть один глоток воздуха, а перед глазами становилось чертовски темно, шум в голове нарастал, усиливаясь внутренней пульсацией где-то слева в черепной коробке. И увидеть что-либо кроме тусклых пятен сверху невозможно - кровь заливала глаза, ее железный запах в носу, а тошнотворный вязкий привкус во рту, что снова выворачивает дерьмовым красным месивом прямо на пол. - А это от меня лично, - голос звучит гомоном где-то на периферии. Только чувствовалось, как руки крепко схватили за шиворот, встряхивая до нового рвотного позыва и потемнения в глазах, словно тряпичную куклу. Чувствовалось, как в тусклой полутьме эти руки резко бросили на жесткую горизонтальную поверхность, выбив из сжавшихся в склизкие комки легких весь воздух, безвольное онемевшее тело, превратившееся в один пульсирующий комок. Затем резкий удар чем-то жестким в лицо до кровотечения из носа, до ощутимого, дезориентирующего, густого звона в голове. Еще один глухой стук о собственное онемевшее лицо, и едва слышный, скребущий горло хрип, окровавленное мужское лицо нависло сверху, и седые волосы приобрели красноватый оттенок. Кожа горит, обливаясь горячими потоками из рассеченных ударами частей лица, кости словно пульсируют, и невозможно вдохнуть от застрявшего в горле комка крови. Новый резкий удар головой в лицо, и из груди снова доносится сдавленный гортанный звук, вторящий рыку склонившегося зверя. Оскалившись от боли, он на секунду приподнимает гудящую голову, выплевывая комок крови в серые глаза, за что снова получает удар за ударом, пригвождающий к горизонтальной поверхности, превращающий лицо в кровавое месиво, заставляющий конечности наливаться огнем и дрожать, ознобом бить тело. Все вокруг горит: кожа на лице, слипшиеся от крови волосы, налитые напряжением мышцы, расцарапанное изнутри сдавленным рычанием горло. Певенси с садистским удовольствием вскрикивает, со всей силы, на секунду теряя самообладание, приземляя свое лицо к в кровь разбитому молодому лицу жертвы, обливая и своей кровью. Он отходит на мгновение, лишая тяжести избитое тело на столе, словно на жертвеннике. Кобейн дергается, пытаясь повернуться на бок, когда из горла вылетает очередной кровавый комок. - Ты почти угадал, мальчик мой! - задорно вещает Певенси, демонстрируя поднятой вверх рукой тускло сверкнувший остроконечный скальпель. - Будучи доктором, я также неплохой химик, и знаешь, - он с размаху приземлил один из ножей в сантиметрах от головы слабо дернувшегося Кобейна острием в стол, - цианистый калий - это банально и приводит к смерти, но вот та дрянь, которая сейчас в твоей крови, заставляла даже самых отъявленных лгунов признаваться во всех своих грехах помимо воли! - его голос сорвался на рычание. Глаза слабо различали светлое плавающее над головой пятно, раздражавшее поверхность яблок. Он почти не почувствовал, едва слыша за звоном в ушах его слова, как Певенси схватил его левую руку и задрал рукав куртки до локтя. - В твоих интересах говорить как можно больше! Всего лишь небольшой укол, может, будет немного тошнить! - лезвие ножа с размаху впилось в бледную кожу, широкой темно-красной струей выпуская кровь наружу. Кобейн стиснул зубы, рыча сквозь них, дернувшись в бок, где с садистским удовольствием на руку скальпелем давил мужчина, выворачивая лезвие под разными углами, что казалось, будто руку развинчивают к чертовой матери. Она горела. - Твое имя, дружище! Твое имя! Я не слышу! Имя! Где ты родился, безродный ублюдок?! - лезвие резко вышло, чтобы затем с нажимом прочертить глубокую полосу вдоль руки, повторяя путь вены. Кобейн невольно дернулся, пытаясь вырваться, но делая только хуже. Нож вошел чуть глубже, вырывая очередной сдавленный хрип из бешено расширяющейся груди, вызывая дрожь во всем скованном непрекращающимся напряжением теле. - Имя! - Кобейн, блять! Курт! - сочащаяся из-под лезвия кровь залила всю горевшую от ран руку. Он крепче сжал зубы, рыча в плечо, лишь бы сохранить самообладание и сознание, лишь бы рука не дрогнула. - Твое имя! - Кобейн! - хрип распорол горло, он снова дернулся, брызгая по сторонам залившей лицо кровью. Железный привкус вызвал очередной позыв, когда скользкий комок проник по пищеводу в желудок, мерзким теплом оседая внутри. Бенджамин разогнулся, резко вырвав скальпель из руки. Кобейн хрипло простонал, судорожно вздрагивая при каждой попытке сделать вдох, но не в силах даже свернуться, чтобы уменьшить боль в теле. Певенси утер мокрой от крови рукой взмокший лоб, заправил волосы за уши, принимая свое обычное постное выражение лица разве что с забрызганным чужой кровью костюмом, окровавленными руками и лицом. Он окинул взглядом лежащего на спине на столе, как распятого, Кобейна, залитого собственной кровью, и отпил из своего отставленного на пол стакана, отвернувшись на секунду. Тяжелое шумное дыхание лежащего почти без движения парня казалось слишком громким, выводящим из себя до такой степени, что хотелось бы снова приложить его хорошенько головой. - Тебе все еще весело? - через плечо спросил он. Кобейн сплюнул кровью, свесившись со стола, и тяжело задышал, упав обратно на спину с раскинутыми в стороны руками. Мужчина отставил стакан в сторону и, подойдя к столу, приподнял парня за края промокшей от крови куртки, словно тряпичную куклу, из-за чего его голова безвольно откинулась назад, и приземлил обратно на стул. Он присел на корточки, вглядываясь в опущенное, залитое кровью, некогда симпатичное лицо. Из его горла донесся какой-то хрип, и в следующую секунду Бенджамин дернулся от угодившего ему в глаз плевка. Ублюдок слабо улыбнулся самому себе, снова опуская голову. Несильно, но Певенси замахнулся, ударяя его по щеке, тут же обрывая намек на смех. Он тяжело закашлялся, сипло дыша и снова сплевывая кровью себе под ноги. Тишину комнаты, нарушаемую только негромкой музыкой от стоящего у стены проигрывателя, огласили частые приближающиеся издалека по металлическим ступеням заводских лестниц шаги, а затем и грохот отлетевшей в сторону массивной двери. Бенджамин со вздохом утер запястьем лоб, поднимаясь, когда в дверном проеме показался его сын, бледный, как смерть. - Какого черта? - его чересчур громкий голос неприятно бил по ушам, вызывая тупую боль в голове. Бен поморщился, отходя чуть в сторону, чтобы выключить музыку. Уилльям, мокрый от дождя снаружи, за пару быстрых шагов оказался перед сидящим без движения Кобейном и в ужасе дернулся, едва не падая на спину, когда попытка приподнять его голову была пресечена глухим гортанным стоном. Младший Певенси с расширяющейся от глубокого частого дыхания грудью сидел прямо на полу, переводя шокированный взгляд с отца на «друга». Он в ужасе одернул руку, случайно ступившую во что-то теплое на полу, словно потеряв дар речи, немо глядя на ставшего в стороне боком к нему отца с лицом, волосами, некогда белоснежной рубашкой и руками, испачканными в крови, он словно попал под водопад из крови, забрызганный, сумасшедший и выглядящий сильно уставшим. - Что ты наделал, Господи? - шепотом произнес он, не отрывая взгляда от отца. Серые глаза коротко сверкнули в его сторону. Певенси вскочил на ноги и осторожно приподнял повисшую голову Кобейна. Руки соскальзывали по его коже, измазанные в его же крови, и сердце начало биться чаще от представшей глазам картины, к которой самым прямым образом причастен отец. - Что ты наделал, блять?! Что ты наделал? На нем же живого места не осталось! - Замолчи сейчас же, Уилльям... - Вы все совсем повернулись! Он ведь не выживет... Господи, какого черта, - высокий голос, резавший слух, доносился, словно сквозь плотную стену, и темнота в глазах, постепенно рассеиваясь, с трудом позволяла увидеть в плавающем в полутьме пятне чье-то лицо, обеспокоенное и шокированное. Хотелось отпихнуть его дурацкие руки, нажимавшие на отбивную из его лица, делавшие только хуже, хотя кожа, казалось, онемела, полностью выгорев, до полной бесчувственности. Вот и весь урок. Кобейн тяжело сглотнул, силясь раскрыть глаза, перед которыми маячило пятно белого лица, за ним блеклая стройная фигура в темноте, и они переговаривались, обращаясь друг к другу в монотонном белом шуме, что ни звука не разобрать. Все плыло и раздваивалось, оглушало. Стоило больших усилий прийти в себя и сфокусировать взгляд на знакомых очертаниях молодого лица с обеспокоенным выражением смотревшего Певенси. Рука не должна дрогнуть. Эта мысль новой, доводящей до внутренней агонии пульсацией в раздробленной черепной коробке била в голове, возвращая рассудок, назойливо напоминая и позволяя, уцепившись за нее, держаться за действительность. Эта мысль, сумасшедшая, ненормальная, позволяла держаться за рассудок и жизнь хотя бы в ближайшие несколько часов. Внезапно комната стала чуть светлей. - О Господи, - снова проронил Уилл, игнорируя тяжелый вздох отца, опершегося о стул около стены. Кобейн, показалось ему, пришел в себя, глядя уже более осмысленно, едва ли не сверля дыру в его переносице тяжелым мрачным взглядом едва раскрывающихся глаз. Певенси подумалось, будто у друга небольшое помутнение после жестокой бойни, однако это выражение с залитого кровью лица никуда не пропадало, придавая только еще более ужасающий вид. Плюнув на это, Певенси закинул правую руку едва стоящего на ногах Кобейна на свои плечи, поднимая того. - Дьявол, Уилл, что ты делаешь?! - Я отведу его в госпиталь. - Да они все разрушали, какой госпиталь? - парень не унимался, осторожно таща на плечах медленно передвигающегося Кобейна. Старший Певенси только тяжело вздохнул, качая головой на упрямство сына. Они уже подошли к распахнутой двери, как вдруг шею Уилльяма мертвой хваткой сдавило, а в кадык воткнулось острие, протыкая кожу. Бешеный взгляд метнулся на сделавшего шаг вперед отца. «Двуличная ты сволочь!» - веселый голос отца оборвался с оглушительным выстрелом, который откинул его тело на пол, ошметки содержимого разнесенной головы кровавыми подтеками повисли на стене. От каждого нового выстрела его лицо превращалось в изрешеченную мясную маску, больше напоминая отбивную с заплывшими глазными яблоками, рядом покрасневших зубов и рваными лоскутами кожи. Уилльям в немом ужасе, оглушенный шумом крови в собственных ушах, глядел на труп своего отца, странно безвольно вздрагивавший от каждого нового выстрела, вскрывавшего его тело. От вида крови на стенах и полу затошнило, ее привкус и запах был везде, она щекотала в горле, вызывая желание сблевать себе под ноги, и Певенси резко оттолкнул стоящего позади, что мертвой хваткой держал его за шею, упал на колени. Его вывернуло наизнанку. «Что ты сделал?! Что ты сделал?!» - он не узнавал собственного надрывного ослабшего голоса, дрожащими руками держась за стены, чтобы не упасть. Труп посреди комнаты утопал в темной поблескивающей луже с освежеванной маской вместо лица. Уилльям перевел взгляд на прислонившегося к стене боком и так же тяжело дышащего Кобейна. Из его изрезанной левой руки выпал пистолет, глухо отскочивший от пола. Певенси бросил последний взгляд на труп отца и выскочил из комнаты, слыша вслед только гортанное рычание и глухой одиночный стук в железную стену. Тонкие пальцы, часто соскальзывая, цеплялись за шершавые стены, оставляя на них неровные красноватые разводы, дыхание, глубокое и шумное, оглушало, вторя тяжелому стуку, отдававшемуся во всем теле. Полутьма коридоров завода и тьма в собственных глазах мешала ориентироваться в пространстве, однако навязчивая мысль, что он сейчас совсем близко, подстегивала идти дальше. Это отдавало безумием, и он уже четко понимал, что оно доведет его, что он уже не выживет, но не так легко. Последний тяжело давшийся шаг, и тело безвольно опадает на твердую холодную поверхность. Разом будто вызволяется из-под кожного покрова и едва затянувшихся ран кровь, затапливая все каналы, облепляя тело тошнотворно теплой жижей. В голове снова монотонный писк, и дыхание обжигает горло, с шумом вылетая из груди. Остается только слабо сжимать занемевшую руку, силясь встать и терпя очередное поражение. Не так просто. Тихие осторожные шаги приближаются сначала неуверенно издалека, а затем становятся четче и ближе. Длинная тень падает на железный пол коридора, а затем становится меньше, как бы группируясь. В тишине можно различить лишь тихое дыхание, звучащее откуда-то сверху, словно это Бог протягивает сквозь низкие тучи над Бостоном руки, аккуратно просовывая их под израненное тело. Певенси осторожно встряхивает его, вытягивая обернутыми на некотором расстоянии от его пояса руками за собой, медленно выпрямляя ноги. Сам он ни за что не выберется. Очень странно спасать этого ублюдка, убийцу отца, но уйти он не может. Он хочет что-то сказать, глядя на покрасневшую от крови макушку перед своим лицом, но из горла вдруг раздается только хрип и глухой всхлип. Он замирает, чувствуя инородный холод в своем животе, и, опуская голову, упираясь лбом в худое плечо, слабо различая что-либо в полутьме, взглядом ощупывает тускло поблескивающее лезвие. Едва различимый стон превращается в хрип, когда оно резко входит во всю свою длину в правую сторону брюшной полости, судя по ощущениям, располосовывая все органы. Рука крепко, больше машинально сжимает его свободную ладонь, а шея по-прежнему упирается в плечо стоящего на коленях Кобейна. Он чувствует, как в области живота становится горячо и влажно, а стук крови в ушах усиливается. Словно огромная холодная заноза внутри мешается, колет, горит, и с трудом понимаешь, что происходит, будто вовсе и не с тобой. Его напряженное, сжавшееся от ощущения инородного предмета внутри тело покачивается, лишаясь опоры в виде плеча отодвинувшегося Кобейна. Полный ненависти и пустоты взгляд ледяных глаз с окровавленного жуткого лица, и тяжелое дыхание сквозь приоткрытые губы, кажущееся звериным шипением. Нож резко покинул брюшную полость, оставляя после себя лишь болезненную пульсацию на месте ожога. Он тихо охнул, по инерции потянувшись вслед за ним, согнулся пополам, прижимая руки к зияющей кровоточащей пустоте, и, наконец, упал на спину. Светло-серые заблестевшие глаза устремились в потолок, а белые пальцы испачкались в красном. Кобейн сидел на коленях совсем рядом с парнем, видя, как он отстраненно ощупывает рану, пачкаясь в своей крови, как с отчаянием в глазах смотрит вверх, видя там вовсе не обшарпанный потолок старого завода. Смотрел и не чувствовал ничего. Только казалось, что силы постепенно покидают, и становится труднее держаться наплаву. Веки опускаются, голова тяжелеет, дыхание замедляется. Он только смазано дернулся, сгоняя сонливость с себя. Певенси перевел взгляд блестящих глаз на него, замирая. Выражение его лица не было умоляющим, просящим или жалобным. Он смотрел в отчаянии, явно не желая умирать так рано и так несправедливо, вспоминая, сколько всего хотел сделать, сколько всего не успел сделать за свою жизнь, которая, казалось, никогда не кончится. Все вдруг показалось таким бессмысленным и не имеющим значения перед тем, что он мог бы совершить, будучи живым и полным сил, перед целой вселенной возможностей, канувших звезд, которых он никогда не видел. И снова этот темный загнанный взгляд пустых глаз исподлобья. Уилл не может поверить в происходящее, не может поверить, что, будучи полумертвым, избитым до смерти, он сидит сейчас рядом с ним, едва держась в относительном сознании. Молчаливый диалог посредством долгого взгляда обрывается. Кобейн резко выдыхает, оскаливая зубы, и со сдавленным рычанием замахивается, вонзая нож в расширившуюся при вдохе грудь. Лезвие протыкает грудную клетку, входя почти полностью, и Уилльям выгибается дугой, неслышно простонав от резкой боли, из его горла выходит только хрип. Изо рта выходит, стекая по коже, красная дорожка. Лезвие резко покидает тело, провоцируя сильное кровотечение, пятном расползшееся по светлой рубашке. Нож с силой входит в грудь снова, затем еще раз и еще раз, протыкая ее до красной пены из колотых ран. Певенси корчится на полу, замирая и хрипя, бессвязно дергая руками и ногами... В голове лишь помутнение, а в глазах пелена, и рука сама собой с силой вспарывает залитую кровавой пеной грудь. В исступлении до бессилия и ощутимой ломоты во всем теле, вымещая бессмысленную ярость и пустую ненависть, словно в слабо корчащемся теле заключен весь отвратительный мир, все такое мерзкое и отвратительное, с чем невозможно бороться. Только убивать, убивать, убивать, доводя себя до сумасшествия, доводя себя до смерти, убивая себя медленно, но с каждым новым рывком все быстрее. Певенси уже не двигается, светло-серые глаза закатываются, когда последний удар снова дергает его мертвое тело. Нож замирает в промокшей от крови груди. Кобейн бессильно замирает. Дыхание шумно и тяжело вырывается из горла, перед глазами снова все плывет, и в голове мутится. Свежая кровь омерзительно стекает по лицу на пол. Он с трудом сглатывает и отталкивается, отпуская вонзенный в труп нож, только теперь видя, что произошло, что он сделал своими собственными руками с человеком. Видит, но не понимает. Болевая агония и длительное помутнение еще не отпустили рассудок. Взгляд падает на мутное пятно: бледная еще теплая рука Певенси продолжает крепко держать его ладонь. Сознание отключается в тот самый миг, и тело без сил падает на пол рядом с изрезанным трупом, омываясь чужой кровью поверх своей собственной. Озноб колотит, кожа горит по седьмому кругу, все горит в темноте, словно ты в лимбе ожидаешь своей неминуемой участи. Словно во сне он, единственный еще способный их испытывать среди двух трупов, видит стайку переодетых в призраков и вампиров детей, бегающих среди развалин, будто по полю ржи, беззаботно смеясь в пустых мрачных улицах, принимая окровавленный ходячий труп за своего, восставшего из ада в канун дня Всех Святых...