The Pretender

Тебя держат в неизвестности, Ты знаешь, что все притворяются. Тебя держат в неизвестности... Давай, вытаскивай свои скелеты, Пой в такт марширующим костям, Им нужно, чтобы тебя похоронили, глубоко закопав. Твои секреты готовы выйти наружу, А ты к этому готов? Я больше не хочу ни в чём разбираться, Я устал признаваться в собственном невежестве И защищаться… Мне сказали, что пройдёт время, И мою душу, как и многие другие, выставят на продажу. Эту страницу ещё не напечатали. Мы не вечны, Время, отведённое нам, ограничено… И это ни для кого не ново. А что если я скажу, что я не такой, как все? А что если я не просто твоя очередная пьеса? Ты притворщик. А что если я скажу, что я никогда не подчинюсь тебе? - The Pretender - FOO FIGHTERS. «Плоховато выглядите, сэр. У вас что-то случилось, сэр? Кажется, вам нужна помощь, вы совсем с ума сходите. Вам пора остановиться, перестаньте разрушать себя. Слава Вождю!» Он тяжело потирает огнем горящий лоб, жмуря пронзенные резью покрасневшие глаза. Рой голосов не утихает ни на секунду, хотя он не запоминает проходящих мимо лиц, смотря только в смазанные пятна цвета их кожи. Здоровой, целой, чистой кожи, не пронзенной сигаретными ожогами, не исполосованной отвратительнейшим образом, не рвущейся от внутреннего напряжения. Они идут и идут, проходят мимо, выдохнув что-то в атмосферу, раскаленную до предела. Он чувствует это напряжение, как один обнаженный провод, дрожащий комок нервов. Мысли летят со скоростью света, исчезают, даже не успев сформироваться толком. Он глубоко затягивается, прикрывая глаза, выдыхает в слепое солнце. Оно проглядывает огромным горящим шаром сквозь дымовую завесу. Обжигает, обжигает, даже озоновый слой не защищает от ультрафиолетовых лучей. Облучение и смерть. Озоновый слой весь разломлен на куски и плавает как куски жира на воде, сталкивается, вызывает разлом. Кобейн затягивается и мечтает оказаться где-нибудь подальше от раскаленной солнцем американской земли, пыльной, замерзшей под слоями грязного снега. Где-нибудь в губительном маковом поле, вдыхать удушливый газ его огненных цветов и мучительно гореть на выжженной земле, держа за руку свою обуглившуюся болезнь. Она черная, тлеет рыжим на шее и голове, вся как уголь, тонкая и безобразная. Навсегда вместе только он и его болезнь. И вот маковое поле пылает под закатными лучами, взрывается неслышно вместе с солнцем, брызгами красного и рыжего, давит прессом на грудь и голову, умиротворяя, убивая. Сладкая, приторно-сладкая смерть. Там они и не подумают искать его, чтобы выпить подслащенную дурманом кровь. Он думает, что готов накуриться до бессознательного состояния и превратиться в дуру Элли, чтобы навсегда заснуть в чертогах макового поля под небесным сводом. Даже ночью этот дурман не прекращается, даже света звезд не разглядеть за беловатой дымкой. Если бы все было так просто. Куда ты денешься от своей болезни, если она - отражение тебя? Сожрала всего, обуглила, поедает, поедает, грызет, высасывает кровь. И рой насекомых в голове не утихает. Скрипит, ползает, шелестит цепкими лапками прямо по внутренним стенкам черепа, задевая чувствительные нервные окончания, делая подвластным их воле, бессмысленным и слабым марионеточным ублюдком. Где та плохая рука, которая руководит всем спектаклем? Спектакль в самом разгаре. В Сейлеме Кобейн просыпается в первый раз за утро и уже не ожидает второго. Вокруг шныряют обратившиеся в людей черви, выражают свои мысли общим гомоном, идут неровными рядами, толпами куда-то вперед, а он растворяется в пестрой толпе под слепящим светом солнца. Ощущение, словно угорел. Он не помнит, как пришел сюда, что все они тут делают, и когда все это окончится. Ни цели, ни места, ни временных ограничений. Один сплошной лимб, в котором все они, варясь на медленном огне, ожидают своей решающейся где-то вне судьбы. Где-то вне. Он курит, не переставая, насыщаясь дымом и снова теряя его, иллюзорно заменяя себе свое маковое поле. Чувствует себя жалким и незначительным, достойным быть раздавленным чьей-то огромной ногой. Верни на место, опусти из космоса на Землю. Оглушенный отсутствием звука, ослепленный отраженным светом звезд, раздавленный отсутствием атмосферы. Нужна встряска, чтобы этот полет закончился удачно, нужно внезапное землетрясение, чтобы он очнулся, нужен выброс, чтобы он вернулся из сна в реальность. Всего ничего, самая малость. В Сейлеме солнечно, и под лучами кружится снег, мягко ложась на желто-бурую землю. Он вспоминает только укрытую пеплом разрушенную, сровненную с землей деревню, целые города в пепле и развалинах, прогнившие и гнетуще пустые, как и города на другой стороне широкой реки. Обуглившиеся тела и пустота, в которой не отыскать ровным счетом ничего. Теперь он с ужасом вспоминал последнюю встречу с разлетевшимся на части другом. Теперь он сомневался, был ли тот на самом деле, не игра ли воображения? Теперь он с ужасом понимал, что не чувствует себя собой, не знает, что было наяву, а что придумал сам, не уверен точно, откуда взялся и рождался ли вообще. В голове только одно: эта история не нова, эта история стара как мир, и она никогда не прекращалась. Насекомые внушают четкое ощущение дежавю, они говорят, что он все помнит и знает, что все это уже было. Насекомые в голове твердят, что эта история никогда не кончалась, он лишь запутался и забылся. Они говорят, что он знает, кто он на самом деле. Кто же ты? Кто же ты? Кто ты? Кто ты, кто ты?.. Все вокруг отвратительного тошнотворного цвета охры, болезненного песочного желтого с примесью белоснежного, мешающего грязь с чистотой. Он получает свою дозу облучения с очередным глотком никотина, чувствуя невыносимую пульсацию в раскаленной до предела голове. Кажется, снаружи так холодно, но он горит изнутри. Если бы это было заметно и внешне. Люди проходят мимо, не задерживаясь, затрагивая плечом, сталкиваясь с недвижимо стоящим и курящим на солнце. Вдруг чья-то рука дружески хлопнула по плечу, пролетая мимо, и он шарахается от этого прикосновения как от ожога, сужеными глазами высматривая прошедшую фигуру в толпе пестрых людей вокруг. Никто не обращает внимания. Пока он снова не станет Голосом, пока снова не станет великим вождем из развалины, рухляди, изломанного, слабого, опустившегося дикого зверька, которым является теперь, они не обратят внимания. Эта история не нова. Никому не важно, что изнутри все горит и идет волдырями, пока внешняя форма так дьявольски привлекательна для их глаз и рук. Со стороны не видя себя, ему кажется, что у него нижняя половина лица отстрелена винтовкой, и он не может вымолвить и слова. Захлебывается кровью, не совершая и движения. Все горит, как они не видят? Он оглядывается по сторонам на стоящих, идущих мимо людей, шумной толпой движущихся куда-то вперед. Как они не видят, что все горит? Как они не замечают? Ему кажется, что он перестал существовать. Глаза маниакально начинают выискивать лицо в толпе. Он путается в образах, пытаясь понять, кого ищет, пытаясь при этом избавиться от мыслей, что все уже кончено, и он довел себя до точки невозврата, только ждет чего-то, стоя на ней, не решаясь сделать шаг. Кто ты, кто ты, кто ты? Солнце мое, взгляни на меня! Он перехватывает мимолетный взгляд темно-зеленых глаз, которые тут же меняют свое направление. Он видит только бледный, осунувшийся профиль, горящей изнутри не меньше, чем он сам. Она не смотрит в его сторону, стоя среди с воодушевлением что-то говорящих друг другу, изредка вскидывающих руки повстанцев, метрах в десяти от него, старательно отводя свой взгляд, чувствуя его взгляд на себе. Она пытается играть, словно не видит его, как и остальные, словно его и вправду не существует, но он чувствует, уверен, что это лишь игра, объяснения которой не находит, но мучительно сильно нуждается в хотя бы одном ее взгляде, чтобы убедиться, что еще не исчез. Все еще жив, все еще горит мучительно долго. Кто ты, кто ты, кто я, кто я. Посмотри же на меня, посмотри. Взгляни на меня, я гнию заживо, я разлагаюсь, посмотри на меня. Солнце мое, взгляни на меня … Дерден тяжело сглатывает, опуская голову, точно видя боковым зрением его фигуру, но даже не глядя в его сторону. Он откидывает тлеющий окурок в сторону и делает шаг вперед, постепенно заново учась ходить, слабо отпихивает, не глядя, встречающиеся на пути рыхлые тела пустоголовых обжор с гнилью внутри. Они блюют этой гнилью себе под ноги, сами того не замечая. Он пытается не потерять ее из виду, стоящую неподвижно, замороженную до каменного состояния. Он практически чувствует, как она до боли сжимает, ломает тонкие ледяные пальцы. Шаг ускоряется, он даже чувствует, как что-то в груди начинает биться, но перед ним внезапно вырастает незнакомая здоровая туша с тупой улыбкой на жирном лице, перекрывая весь путь, закрывая желанный образ впереди. Он замирает, тяжело дыша и растерянно глядя по сторонам. Глаза всех присутствующих, всей этой безмозглой, безвольной толпы, замершей с открытыми ртами, направлены только вверх. И он поднимает взгляд. - ...откуда он взялся? Неужели вы поверили в теорию о чудесном воскрешении своего «бравого команданте»? Вас одурачили, одурачили самым мерзким и наглым образом, не вдаваясь в детали, не продумывая красивую и прочную легенду. Вас держат за легковерных идиотов, вас надули, ткнули в свое же дерьмо носом, а вы радуетесь! Неужели ни одному из вас не приходило в голову, что все это - дешевая слабенькая постановка, примитивный спектакль, который разыграли для вас, который разыграли с целью обдурить вас и использовать в своих собственных целях как безмозглую скотину? Вам не сообщалось ничего, вы легковерно шли и верили каждому его слову, которое оказалось ложью! Нет никаких благих намерений в его действиях, вас просто одурачили. Это все не для революции, это все не для бунта и освобождения, это все не ради вас, а лишь ради одной мелочной, дешевой душонки, которая возомнила, что ей позволено все. Ради одной глупой возможности на миллион, - немигающим взглядом смотревшая на Дилана, стоящего на невысокой конструкции, напоминающей эшафот, Дерден опустила взгляд. Он коротко рассмеялся недоумению переглядывающихся людей у подножия. - Вы полагаете, что знаете, кто этот человек, но ошибаетесь. На самом деле тот, на кого вы уповаете, в кого верите и на кого молитесь, всего лишь выходец из погрязшей в дерьме гребаной колонии в Румынии. Один из тысяч таких же, но имевший наглость решить, что он особенный. Его зовут Кай, Кай Кесада, у него нет никакой родни, и он выходец из румынской колонии, совершенно случайно оказавшийся похожим на вашего кумира и моего друга. Он имел наглость, заручившись помощью наших дорогих друзей Криста и Дейва, - он сложил ладони у груди в жесте благодарности мужчинам, - выдать себя за человека, которым никогда не был, а вы все активно подогрели эту слабую легенду, превращая ее в невиданной силы фарс и спектакль. Вы сами себя запутали, безмозглые вы ублюдки, а этот сукин сын лишь воспользовался вашей беспросветной тупостью. Ему насрать на ваши семьи и вашу боль, ему насрать, что вы пачками умираете, ему насрать, что вы хотите быть свободными. Ему важно было лишь самому выбиться из этой серой массы. Скажите, многих ли из вас этот Курт Кобейн спас после своего «чудесного воскрешения»? Многим ли из вас помог? А теперь подумайте, сколько невинных людей еще полегло после этих бессмысленных бунтов. Вспомните, скольких друзей и родственников вы потеряли в этой тупой борьбе. Вспомните, скольких он убил сам. Вспомните и поймите, наконец, что нет никакого Кобейна, и этот самозванец не достоин называться его именем. Я хочу, чтобы вы дали ему понять, что нацепив какие-то тряпки, раскрасив свои лохмы и назвавшись чужим именем, нельзя стать другим человеком. Эта все та же ублюдочная, жалкая, бессмысленная тварь, достойная места в сточной канаве со своими мертвыми приятелями… И вы сами виноваты в своем горе! Если вы до сих пор настолько слепы, что не видите очевидного, задумайтесь, откуда он взялся и почему именно сейчас? Если это действительно Кобейн, то как получилось, что вернулся только он и совершенно не изменившийся, словно не прошло почти тридцать лет? Почему он скрывался? Подумайте. А если не верите и этому, то давайте спросим у него сами. Курти, ну же, где ты, брат? - мужчина помахал ладонью, жестом указывая поселенцам разойтись, чтобы не закрывать неотрывно глядящего на подобие эшафота блондина. - Ну же. Чего стесняться, дружище? Расскажи нам, как ты вернулся и где был? Может быть, это Бог послал тебя на Землю спасти наши пропащие души? Расскажи нам еще раз эту дешевую легенду, - елейный голос снова сменился угрожающим и мрачным. Хару прикрыла глаза, глубоко вдыхая и сжимая пальцы сильнее. - Или прекрати, наконец, прятаться и врать, Кай. Признайся, что ты - всего лишь жалкая пародия, что ты - притворщик, лгун и вор. Признайся, что всех нас обдурил! Ну же! Или что я - лгун? Десятки пар пустых глаз на вытянувшихся заплывших лицах устремлены в его сторону, а он стоит и молчит. Он молча смотрит вверх, чувствуя на себе липкие взгляды осуждения и неверия этих великих судей. Он слабо усмехается. Теперь ни справа, ни слева, теперь пустота. Ну и кто ты теперь? Кто ты? Удушливый густой дым заполняет объятые огнем комнаты некогда жилых домов, выжигает обои и занавески на стенах, рушит мудреные конструкции под потолком. Ленивые языки пламени вдруг с невиданной силой взмывают вверх к самой крыше, лижут ее, извиваясь змеями с оглушительным шипением, и деревянные обуглившиеся балки с грохотом падают, проламывая пол до первого этажа. Пожар разрастается. Стекла с едва заметным среди шума огня треском лопаются и рассыпаются на земле, вылетая в нагретый до кипения воздух. Дышать нечем, в небе гарь, в легких сидит пыльными комками черная сажа, обливающаяся кровью. Захлебываешься. Тушишь пожар бензином. Все становится таким бессмысленным и не имеющим значения. Он равнодушно смотрит на разрастающееся пламя, блики которого дрожащим красно-рыжим отражаются в его льдисто-голубых глазах, и дрожат оттенком на бледной коже. Пламя опоясывает образовавшийся в полу прожжённый круг, дыру с отсутствием пола, словно огненное озеро. Озеро, в котором вариться вечно, мучительно долго, мучительно. Он неторопливо достает сигарету из пачки и закуривает, на секунду поднеся ее конец к огню на обуглившемся подоконнике. Дым попадает в легкие, и сдерживаемый кашель царапает их до крови, раздирает горло, разъедает все стенки тела. Он затягивается снова, прикрывая глаза и сползая вниз по стене на пол. Ни глотка свежего воздуха в этом огненном озере, в этой преисподней. Судьба решилась. Если он отправляется в ад, то заберет всех их вместе с собой. Он больше чувствует, чем видит, как Сейлем охватывает пламя от одного лишь очага возгорания. Люди горят в неуправляемом огне на улицах и тихих домиках, горят заживо и кричат, горят заживо до мяса с тошнотворным запахом, до костей. Никто не будет плакать, когда они сдохнут, - они уже мертвы, просто не знали этого. Окна закрашены черной краской. Я скребу по ним ногтями. Я вижу рядом с собой людей, таких же, как я - почему же они не пытаются убежать отсюда?.. Почему они так беспросветно тупы и беспомощны? Смысл моего существования - в том, чтобы развлекать вас, именно поэтому сейчас я здесь, рядом с тобой! Я здесь, чтобы забрать тебя в твое право на нирвану*. Я всех вас заберу с собой в нирвану... Он знает, что бормочет полную бессмыслицу, которая так и осталась тупой невнятной болтовней для каждого с ошалелыми глазами. Он видит, закрывая глаза и едва чувствуя сигарету в ослабшей руке, как они с ужасом смотрят на него, обливающего бензином\керосином - всем, что попадется под руку, дома и памятники, поджигает. Он сказал «только потеряв все, мы обретаем свободу!», он сказал «вы инвалиды и безмозглые овцы», он сказал, что заберет всех с собой в нирвану СЕГОДНЯ. Они назвали его сумасшедшим на фоне разрастающегося пламени и попытались спастись, они побежали. Они пытались улизнуть, пытались скрыться и не смотреть больше на свое собственное дерьмо, в которое их так старательно тыкают носом. Они бежали в страхе, поджав облезлые хвосты, и он провожал их взглядом, зная, что сгорят все. И они горели, они горели и кричали от боли, а он лишь чувствовал, что становится слишком жарко, чувствовал, что уже ничто не может спасти. Ему только один выход - выгореть дотла. Агония разочарования от рушения всех иллюзий, отчаяние от осознания своего положения, слепая ненависть и глухая злость - все смешалось воедино. Он чувствовал, что падает куда-то глубоко вниз, как Алиса в кроличью нору. Все ниже, ниже. Следуй за Белым Кроликом. Голову с плеч. Дура Алиса становится дурой Элли. Он чувствует, что тело растворяется в сдавливающем голову вязком дыме, тонет в выжженной земле, и ни одного чистого вдоха в трепещущие от боли легкие. Слепыми разъеденными глазами глядит в ночное невероятно яркое небо, впервые за долгое время видя звезды так близко, касаясь вселенной ослабшей изломанной рукой, замирая от вида созвездий и черных дыр на ничтожном расстоянии. Вселенная засасывает своим холодным сиянием, но он все еще чувствует, как горит. Стоит вспомнить, и иллюзия рушится. Маковое поле распадается, вянет. Нет сил, нет смысла, сигарета истлела в безвольно лежащей руке. Я здесь. Чтобы. Забрать. Вас. В Нирвану. Бледные губы едва выговаривают бредовые слова. Ему нужен психиатр или священник, а он бьется гудящей головой о стену. Он сжег целый город и уже не чувствует ни скорби, ни боли, ни раскаяния за смерти горящих в пламени людей. Аморальная, разлагающаяся, взрывоопасная, дикая субстанция, оголенный нерв, бомба замедленного действия, саморазрушающийся и больной, психопат и вор. А что если я скажу, что я не такой, как все? А что если я не просто ваша очередная пьеса? Вы притворщики. А что если я скажу, что я никогда не подчинюсь вам? Ты не можешь меня уволить, потому что я ухожу. Швырни меня в огонь - я не стану сопротивляться**. Так кто ты? Я Курт Кобейн.

***

Ни одна из сторон не является священной; никто не хочет победить. Чувствую себя таким умиротворенным - думаю, я просто сдамся. Глотаю таблетку за таблеткой, наполняю живот медикаментами. Ни одна из сторон не благословлена; я уползаю в свою дыру... Трава здесь, кажется, зеленее; Ты - туман, который все проясняет. Пере-изобретение, пере-смотр - что ты теперь сделаешь? Не торопись, - и я не солгу тебе. Ты - причина моей боли; Но мне так хорошо, и я не прочь испытать это чувство вновь... - Nirvana - Verse Chorus Verse. Как только покрытая облупившейся старой краской машина притормозила у невысокого дома с обшарпанными бежевыми стенами, Дерден первой выскочила из кабины наружу, резко распахнув дверь. Не оглядываясь за спину на постепенно выходящих мужчин, она трясущимися от нервов руками открывает дверь и быстрым шагом доходит до занятой днем ранее комнаты. Руки с остервенением начинают выхватывать хаотично разбросанные вещи, заталкивать в раскрытый рюкзак и сумку, даже не заботясь об их сохранности. Она чувствует оглушительную объемную пульсацию в голове, грозящую расколоть череп напополам, и на секунду отрывается от сборов. Она распрямляется и прижимает ледяные ладони к горящему лбу, пытаясь унять бьющую тело дрожь. На обратной стороне век мерцают смазанные фосфены, раздражительно действуя на ослабленную нервную систему. Она чувствует в себе раскол на две стороны: нужно остаться, чтобы бороться дальше неизвестно за что\пора уходить и не тратить время. Вскоре она, сделав несколько глубоких вдохов, упорно отгоняя все приходящие в голову мысли, принимает решение в пользу последней стороны и продолжает скидывать свои вещи по сумкам на плешивой кровати. Последняя иллюзия рухнула, последняя слабая призрачная надежда канула, и не было никакой даже самой ничтожной возможности, что она себя оправдает. Даже самым грязным, нечестным путем она не смогла добиться своего. Бой был заведомо проигран. Здесь больше нет смысла оставаться. Она цеплялась за эту мелочь так крепко, что та оборвалась. Если она не успеет уйти, если она не успеет… Ее рваные движения снова принимают нервный характер, и приходится кусать губы и щеки изнутри, чтобы сдержаться. На сгорбленную спину вдруг ложится холодная ладонь, посылая мурашки по коже, и Дерден раздраженно дергается, злясь на свою реакцию. - Что ты делаешь? - А на что это похоже? - через плечо огрызается Дерден, мысленно коря себя, что не может исполнить все, как было задумано: спокойно, хладнокровно и с достоинством. Нет, она сгорает от отчаяния, злости и обиды. Он выглядит почти как потерянный ребенок, когда смотрит, как она стремительно бросается в угол комнаты, поднимая с пола карту и с остервенением засовывая ее в карман рюкзака. Она замирает, глядя в сторону белеющего квадрата окна напротив. Плечи мелко дрожат. Она одновременно пытается и прийти в себя, осознать, что она делает, и ждет, когда он скажет хоть что-нибудь. Он же должен хоть что-то сказать. - Я был в Румынии пару дней назад. Сравняли с землей. - Отлично, - он едва разжимает сведенные челюсти и снова подрывается, рассовывая пожитки по карманам. - Да брось, куда ты собралась? - он облокачивается руками о разведенные колени, сидя на краю кровати. - Не знаю. Я хотела уехать с Эйданом в какую-нибудь глушь. Теперь это не имеет никакого значения, еду одна, - без выражения бормочет девушка, склоняясь над сумкой. Отросшие волосы скрывают ее лицо почти наполовину, позволяя не заботиться над поддержанием постного выражения для сокрытия настоящих эмоций. Несколько секунд доносится только шорох молний и шаги в соседней комнате. Когда Хару останавливается и осторожно поднимает чуть суженые в недоверии глаза в сторону Кобейна, то видит непонимание и даже некое подозрение в его лице. Новость о поездке с Хоккинсом в какую-то глушь стала для него новостью и не очень приятной, однако совершенно неправильно растолкованной, как поняла Хару. Совершенно неправильно. Он готов был поверить, что она безумно влюблена в его бывшего лучшего друга, чем попробовать разглядеть истинную, так тщательно запрятанную идею. Дерден тихо выдыхает, не отрывая от него взгляда и чуть сильнее сжимая задеревеневшими пальцами край сумки. - Мне просто больше нет смысла здесь оставаться, - тихо проговаривает она, не надеясь, что он сопоставит это с ее странным поведением в последние месяцы и мучениями в толпе его мартышек-астронавтов. Не хватает воздуха. - Слушай, мне следовало бы догадаться, что Дилан такая свинья. Все это было с самого начала странно, не знаю, почему я не придал этому значения, - она едва сдерживается, чтобы не рассмеяться, но только продолжает дергать заевшую молнию, закрывая рюкзак, с каждым новым его словом удваивая силу от поднимающихся эмоций. - Но это всего лишь дерьмо, оно ничего не значит. Мы же должны пережить это вместе, закончить всю эту дрянь, как и начали. Ты же сама говорила, что все это не имеет значения, оно не должно повлиять на нас. А теперь ты бежишь, как крыса с тонущего корабля? - она отрицательно мотает головой, вырывая молнию на себя и, наконец, «собачка» отлетает. Она распрямляется, тяжело дыша. - Я еще хуже. - Хару, - Кобейн порывается схватить девушку за руку, но та резко вырывается, отталкивая его, оказавшегося вдруг слишком близко, прочь от себя. - Да в чем дело? - нервы не выдерживают, когда пульсация в голове достигает своего оглушительного апогея и разрывает мозг. - Да это я! Я его заставила так сделать! Я заставила его выйти и высказать все, я рассказала ему, как тебя зовут и откуда ты родом. Я его уверила, что ты хотел вырваться из Румынии любыми способами. Это я сделала, Курт, я! - он нечитаемым взглядом смотрел на обхватившую себя руками девушку. Хару присела на край кровати, нервно качаясь и тихо всхлипывая себе под нос, сжимая руками свои плечи. Она вскочила на ноги и снова принялась возиться с сумками, нервно то раскрывая их, то закрывая. - Зачем? - Зачем? - слезящиеся глаза приняли маниакальное выражение, когда она вскинула голову. - Потому что это я поджигала амбары, я убивала твоих мартышек, я пыталась прикончить тебя своими руками и через этих дурацких кукол, но у меня ничего не получалось. Я настраивала людей против тебя, я пыталась разрушить твою легенду и твой образ в их головах. Я делала все, чтобы уничтожить тебя, но у меня ничего не выходило. - Я не понимаю, - неотрывно глядя на девушку, произнес он. - Это неудивительно, ведь и в этот раз у меня ничего не вышло. Я думала, что если разрушу образ Кобейна в головах людей, то избавлю от него и тебя. Если люди перестанут верить в того, кем ты не являешься, то тебе больше не придется быть им для них. Я думала, что если этот ложный образ так стремительно поглощает тебя, то нужно уничтожить его, чтобы освободить тебя. Я думала, что если уничтожу Кобейна, то смогу вернуть тебя, - она замолкает, чувствуя нарастающую дрожь в срывающемся голосе, но не отводит широко раскрытых покрасневших глаз, не видя в до ужаса знакомом лице ни одной прежней черты. - Но у меня ничего не вышло! Я его окончательно потеряла! Я пыталась напомнить тебе, откуда ты родом и кто ты есть на самом деле, что ты - Кай, а не Кобейн, но ты настолько сросся с этим гребаным образом, что от Кая не осталось совершенно ничего! Я не вижу его здесь больше, - она громко всхлипывает, зажимая руками лицо, но тут же вскидывает голову. - Я ведь просила тебя в самом начале: не потеряй себя, только не дай им превратить тебя в другого человека! Ты мне обещал, ты обещал мне, что не потеряешь, и ты солгал, ублюдок! От тебя не осталось ничего, теперь есть только он, и кто он - я не знаю. Ты все перепутал, ты даже не знаешь, за что и против чего ты борешься. Ты ведь сам ничего не понимаешь! Господи... - она в отчаянии взвыла и присела на корточки, сжимая руками гудящую голову и рвано всхлипывая. Кобейн неподвижно стоит, тупо глядя на нее, словно оглушенный ее словами. - Я пыталась, господи, я пыталась все исправить, но это конец, Кобейн. Ты победил, - она тяжело поднимается на ноги, вставая напротив него и глядя прямо в глаза. - Я бы хотела и в тебе разглядеть то самое, что видела раньше, но... я сейчас не вижу ничего. Тебя будто бы и нет. Ты как невидимка, такая большая значимость, такое могущество от одного образа, а все равно все пустое и бессмысленное. Я настолько сильно тебя ненавижу, что мне просто плевать, что теперь будет. Мне плевать, если повстанцы сойдут с ума и попытаются отомстить за этот спектакль. Я проиграла. Я уже проиграла все. Я потеряла все. Я потеряла надежду на то, что все наладится, я потеряла смысл действовать дальше, потеряла веру, потеряла Эйдана, я потеряла Его. Что теперь у меня есть? И кого за это нужно благодарить? - она тяжело сглатывает, не отводя взгляда от льдисто-голубых глаз напротив, совсем рядом. - Я вот сейчас смотрю на тебя и меня бы так хотелось... Но я ничего не вижу. Я ничего не вижу. Ты в точности повторил судьбу Кобейна. Теперь Крист и Дейв могут радоваться: им ведь снова удалось слепить из человека черт знает что без своего имени и своего лица. Она стоит напротив него еще пару минут, бессмысленно вглядываясь в его глаза, вслушиваясь в едва различимое дыхание, но скоро зажмуривается и отходит. Ты победил. Я ухожу. Дерден закидывает сумку на плечо, рюкзак за спину и, не оглядываясь, выходит из комнаты. Солнце мое взгляни на меня. Он стоит неподвижно, словно вслушиваясь в ее давно затихшие шаги в коридоре, но не слыша абсолютно ничего кроме непрекращающегося скрежета насекомых.

Песен еще не написанных сколько? Скажи, кукушка, пропой. В городе мне жить или на выселках? Камнем лежать или гореть звездой, звездой? Кто пойдет по следу одинокому? Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою. Мало кто остался в светлой памяти, В трезвом уме да с твердой рукой в строю, в строю. Где же ты теперь воля вольная? С кем же ты теперь ласковый рассвет встречаешь? Ответь... Хорошо с тобой да плохо без тебя, Головы да плечи терпеливые под плеть под плеть. Солнце мое, взгляни на меня. Моя ладонь превратилась в кулак, И если есть порох дай огня. Вот так.