The Pretender

Я постараюсь не дышать. Я могу держать свою голову прямо и свои руки на коленях, И эти глаза - глаза старого, дрожащего и сломленного. Я постараюсь не дышать. Это мое решение, и я прожил полную жизнь. Это те глаза, которые, я бы хотел, чтоб ты запомнила. Мне нужно что-то, чтобы взлететь над своей могилой вновь. Мне нужно что-то, чтобы дышать. - REM - "Try Not To Breathe". Мы сидим в зарослях высокой травы с пушистыми стрелами полевых растений, и до слуха доносится тихий шум поднявшегося прохладного ветра, что, будто гребнем, прошелся по ярко-зеленому травяному морю, заставляя его всколыхнуться, как от настоящей волны. Откуда-то с запада повеяло едва ощутимым запахом свежего хлеба с одной из немногочисленных пекарен. Густая высокая трава снова зашелестела, цепляясь стеблями друга за друга, ветер слегка усилился, о чем можно было судить по плывущим быстрее обычного кучным облакам на ярко-голубом небе в лучах стоящего в зените солнца. Покрытый следами ржавчины нож в моих пальцах снова скользит лезвием по наклоненной к земле нетолстой палке, срезая с ее окончания кору, затачивая грубый обрубок. - Нам снова придется сильно экономить, - Хару поднимает голову от незаконченного венка на своих коленях и щурит глаза, глядя на позолоченные с краев лучами зашедшего за них солнца тучные облака. - Я тут подсчитала, если мы будем обходиться без еды дня три, то жить в таких условиях можно вполне спокойно. Я поднимаю голову прямо, перемещая взгляд с палки и острия ножа на ней на раскинувшийся на противоположном склоне, пестрящий обилием разных оттенков зеленого лес. - Нужно найти работу. - Снова будешь плевать в супы жирных толстосумов? - с усмешкой интересуется Хару. Я прикрываю глаза, улыбаясь и качая головой. Отправляться в лагерь, тюрьму или на казнь за махинации с едой в помпезных ресторанах, если кто-то вдруг обнаружит, что необычный вкус вовсе не из-за приправы? Слишком большая цена за такую незначительную месть. Иногда жаль, что, несмотря на жизнь в таких условиях, не являешься носителем дифтерии, синдрома иммунодефицита и прочих приятных заболеваний, которые можно передать друзьям из города, плюнув в их тарелку. Я снова склоняю голову, счищая лезвием ножа кору с конца палки. Колышущие траву порывы легкого ветра забираются в волосы, поднимая некоторые пряди, невесомо касающиеся кожи от этого. Вдали от поселения окружающая действительность не кажется такой мрачной. Здесь, стоит только перейти лесополосу у нужного дерева, свернуть на нужный поворот, и из темной чащи с обилием пестрящих перед глазами стволов покрытых мхом деревьев можно попасть на открытую местность, где лес постепенно редеет, пока не исчезает полностью; земля под ногами из покрытой темной травой, слежавшимися листьями и хвоей сменяется колышущимся от порывов ветра ярко-зеленым морем, с легким шелестом перешептывающимся вдали от человеческих ушей, погрязшего в грязи, развалинах, пыли и гари поселения. Находясь здесь, не кажется, что там, переступив снова за колючую проволоку, все действительно так. Что там прямо сейчас кто-то умирает от простой простуды, на лечение которой не хватило денег, кто-то ворует, даже убивает, выбивается из сил в этих чертовых шахтах, горбатясь, чтобы империя внешней красоты, благополучия и равенства все больше расцветала на костях других людей, которых словно и нет на свете. Я кошусь на сидящую рядом девушку. Десять лет назад все было иначе, но уже тогда чувствовалось это затишье, странное напряжение перед прогремевшим взрывом. Дерден рассказывала, что об уничтожении городов, обособлении бывших одним целым территорий все светское окружение, ее родители, она сама узнали из газет. Говорили об этом недолго, чтобы не нарушать задуманного плана. В те дни из Калгари, где выросла Хару, внезапно исчезли все, сидевшие на улицах бедняки, что просили подаяния у сердобольных граждан, внезапно исчезли представлявшие средний и низший классы граждане, представители радикальных партий, нацисты, все, кто устраивал беспорядки в больших городах, исчезли заключенные из тюрем, а сами здания были преобразованы в большие торговые центры и прочие точки для развлечения. Казалось, что мир стоял на пороге больших перемен, когда все становятся равны, никаких классовых неравенств, ни болезней, ни боли, ни страха. Все отрицательное стало вдруг несущественным и невидимым для глаз. Возможно, многие до сих пор понятия не имеют, что произошло на самом деле. Может, кто-то до сих пор верит, что за миллиарды лет человечество вдруг пришло к соглашению, жизнь стала сказкой наяву. Может, многие до сих пор не знают, что десять лет назад взрывы гремели, когда уничтожались города, штаты и даже мелкие страны. Заключенных вывезли за территорию центра материка, что стал утопичными местом для всех живущих там, убили на месте и скрыли от глаз. Представителей низших классов, что бродили по улицам в поисках пропитания, ждала та же участь, средний класс закинули в машины и увезли подальше от места всеобщего пира. Так появились эти обособленные территории. Дерден не любила рассказывать об этом, но своими глаза наблюдала картину происходящего, когда бежала от своих родителей и их нового идеального мира. Все отрицательное просто взорвали и рассовали по ящикам, как грязное белье, оставив общий вид блистать. Лезвие ножа соскальзывает с острия палки. Я резко выдыхаю, возвращаясь в настоящее время, и откладываю "орудие" в сторону, поднимая взгляд на небо. Ярко-голубой купол в обрывках медленно проплывающих мимо и отбрасывающих на землю тень облаков с позолоченными краями, слепящие глаза лучи далекого солнца, изредка пролетающие мимо птицы, мелкие насекомые. Дышать на удивление легко, но оттого и труднее. Непривычно вдыхать воздух, не подавляя кашель от пыли и гари в нем. Я прищуриваю глаза, склоняя голову чуть на бок, пытаясь заставить себя подумать насчет работы или чего-то важного сейчас, но в мыслях упрямо расплывается полный штиль. Ветер снова проходится по траве, зарывается в волосы и касается кожи. - Кто такой Курт Кобейн? – вопрос срывается сам собой, хотя я даже не задумывался об этом. Не несущий большой важности вопрос, ответ на который меня не особо волнует. Сказано скорее, чтобы отвести разговор от неприятной темы. Хару отрывает взгляд от своих пальцев, запутавшихся в зеленых стеблях, переплетшихся друг с другом в полукруге, и оборачивается на меня. - Почему ты спрашиваешь? - Парень, с которым я работал в одном ресторане, назвал меня так. Пошутил, скорее всего. То есть... - я отталкиваюсь уставленными за спину руками чуть вперед, снова сгорбив спину и присев по-турецки. - Я слышал о нем и ранее, когда был в приюте. Он музыкант, верно? - Да. Мертвый музыкант. Некоторые из тех мотивов, которые ты наигрываешь, похожи на его песенки, насколько я могу судить об этом. Потому и странно, что ты их знаешь. Хару окинула меня долгим взглядом, а затем, помотав головой самой себе, снова опустила глаза на недоделанный венок. Пальцы подобрали пару стеблей, перевязывая вместе, пока полукруг не сомкнулся в непрерывную линию. Девушка шмыгнула носом и, слегка улыбнувшись одним уголком рта, водрузила венок на мою чуть запрокинутую назад голову. Я озадаченно моргаю, открывая глаза, и оборачиваюсь, усмехаясь. Длившийся некоторое время непрерывный взгляд глаза в глаза обрывается, когда Хару опускает голову, снова потеряв на лице всякий намек на улыбку. Слишком мало осталось моментов для подобного проявления радости вроде улыбки или смеха, потому это и кажется каким-то инородным и чертовски необходимым, чтобы не стать одним из тех угольно-черных человечков из шахт. Она проследила за моим направленным на лес на противоположном склоне взглядом. Густые кроны деревьев одним неоднородным морем перекатывались от ветра. - Но черт, жила бы я в то время, будь у меня дробовик, сама бы вынесла себе мозги к чертовой матери. Сам посуди, двадцать четыре года назад ни черта еще не происходило. Но наверняка люди уже чувствовали, что что-то приближается. Может, поэтому он и разнес себе голову, чтобы не видеть всего этого. Кто-то умер, а кто-то жив остался. Вот задницы последних мы сейчас и подтираем... Я молча продолжаю смотреть на темную зелень леса на другой стороне ущелья. - Знаешь, что самое дерьмовое? - не получив ответа, Хару продолжила. - Нам отсюда никуда не сбежать. То есть сбежать отсюда мы, конечно, можем, но некуда деться потом. Везде одно и то же: боль, крики, страхи, смерть и ложь. Одна сплошная ложь... Я тихо выдыхаю через нос, сжимая зубы. Нам по двадцать четыре, и мы размышляют о том, что придется экономить, чтобы выжить, потому что сбежать от такого существования некуда. О чем думают молодые люди нашего возраста в городах, отделенных от диких земель проволоками? Нельзя утверждать точно, но вряд ли о том же самом. Хару прикрыла глаза, ложась на спину и укладывая голову на мои колени. Пальцами приподнятой руки я осторожно провожу по ее щеке, на что девушка усмехается, закатывая глаза на такие нежности. - Я бы все равно не смог убежать. Не дождутся, что я буду бегать от них в попытке выжить, - сужая глаза, произношу я, а затем добавляю, чтобы разбавить излишнюю мрачность тона. - Если уж помирать, так всем вместе, верно? - Этим все равно ничего не изменишь, - глядя снизу вверх в мои глаза, произносит Хару. - Попытки уже были. Ты своими глазами видел, что стало с городом на другом берегу реки. Я невесело хмыкаю, снова проводя по щеке девушки пальцами, про себя удивляясь, как она, рожденная в том мире декораций и денег, смогла так быстро приспособиться и говорить теперь с такой ненавистью обо всех тех, кто остался там, включая своих родителей. Она всегда говорила, что никого не любит, ненавидит само понятие человечества, но, очевидно, что это только снаружи. Иначе было бы просто все равно. Умирать лучше с людьми, очерствелыми, безразличными и холодными, чем жить с пародиями на них. В тишине зеленого моря на одной стороне ущелья раздался глухой звук неизвестного происхождения, словно толчок где-то далеко, дошедший до пункта своего назначения только через несколько секунд. С противоположной стороны, шурша крыльями и перекрикиваясь, взлетела стая птиц, мигом разлетевшихся в стороны. Переглянувшись, мы вскидываем головы в сторону последовавшей за странным ударом далекой сирены. - Снова какое-то собрание, - произнесла Хару, переводя взгляд с леса, откуда мы вышли некоторое время назад, на меня. Машинально сдвинув брови, я окидываю взглядом затянувшееся пеленой тучных облаков, за которыми скрылось солнце, оставив землю в тени, небо и перевожу его на шатающиеся от поднявшегося ветра вершины елей. Ярко-зеленая трава потемнела от упавшей на землю тени облаков, ветер начал задувать сильнее, шумя в ушах и вздымая волосы. Звук сирены из города снова повторился. - Погода портится. Обычно в такие моменты случается какая-нибудь жопа, - замечает Хару, оглядывая потемневшее небо. Я захлопываю нож и засовываю его за голенище сапога, поднимаясь на ноги. - Дуй в поселение, - из-за шумящего в ушах ветра приходится повышать голос. - Мне нужно найти Эйдана. Помедлив, Хару кивает и вскакивает на ноги, закидывает на плечо рюкзак и бежит в сторону лесополосы, пересекая поле прямой линией через высокую траву. Мне же приходится срезать, чтобы добраться до угольной шахты, где планировал ошиваться мой приятель быстрее. Подворачивающихся под ноги в потемневшем лесу стволов деревьев и кочек удается чудом избежать, не наворачиваясь и не спотыкаясь. Я останавливаюсь лишь на пару секунд, когда небо монотонным рокотом оглашает пролетающий над лесом вертолет. Летит, кажется, в сторону города. Наверное, снова какой-нибудь ролик или кипы документов, демонстрирующие жителям обособленных территорий силу единства всех народов. Я с хрипом выдыхаюсь сквозь зубы, переводя дыхание после бега, и снова срываюсь с места, уже подмечая впереди проглядывающие сквозь зазоры между еловыми лапами очертания ограждения между лесом и поселением. Когда мне удается проскользнуть между двумя натянутыми горизонтально проволоками, на макушку падают мокрые холодные капли, заставляя поежиться. Звук сирены снова оглашает поселение. За ним следует крик вспорхнувших с ветвей деревьев птиц. Дождь едва начинает накрапывать, образуя расходящиеся в стороны круги на воде в лужах, куда упали капли, но быстро заканчивается. Скоро под ногами оказывается скользкая грязь, смешанная с углем, на которой все еще видны следы массивных шин, проезжавших по ней машин. Услышав сирену, из высокого здания с множеством полопавшихся стекол в старых кирпичных стенах медленно выходят рабочие, своей растянувшейся толпой перекрывая движение. Эйдан собирался поторговать здесь купленным на черном рынке, и если удача ему улыбнулась, то в погоне за наживой он уйдет отсюда еще очень нескоро. Отсутствие кого-либо из жителей на всеобщем собрании у здания правосудия карается особыми мерами. Сложив два плюс два, можно вычислить, какой мой приятель осел. - Эйдан! - мне не остается ничего, кроме как звать его по имени, надеясь, что он вдруг услышит. Вереница рабочих, дышащих друг другу в затылки, и безразлично наступающих друг другу на ноги, тянется бесконечно долго. Я срываюсь с места, надеясь пройти сквозь ряд рослых мужиков. Налипшая сажа и грязь с их кожи стекает подобно черной краске, когда дождь снова возобновляется. Мне едва удается протиснуться между телами мужчин, которые этого даже не замечают, как показалось, и, сощурив глаза, через неплотную стену дождя я замечаю фигуру стоящего с каким-то кентом у входа в здание завода Эйдана. - Эйдан, мать твою, Хоккинс! Я пристрелю тебя собственными руками, глухой ублюдок, - незнакомого мне парня, как ветром сдуло, стоило мне только подойти к безмятежно стоящему у груды покореженного железа перед входом в здание приятелю с шапкой вставших дыбом от воды кудрей. - О, Кесада, а я как раз тебя ждал. Вежлив как всегда. - Пошли, эти ублюдки снова будут заводить свою шарманку про единство, братство и мир во всем мире, - я тяну Эйдана за рукав куртки, но, встретив сопротивление, оборачиваюсь. - Погоди, я должен показать тебе кое-что! - Что?! Потом... - Нет, это очень важно, Кай. Ты должен это увидеть, десять минут ничего не решат все равно, - я замираю, непонимающе оглядывая его, и замечая во взгляде какое-то странное настроение, близкое к ужасу. - Такого еще не было... - Чего такого? Я поддаюсь уговорам Эйдана, и уже через пару минут он поторапливает меня бежать вслед за ним, огибая здание старого завода. Из труб все еще идет серый дым, наполняющий воздух, которым мы дышим, гарью и пеплом. У боковой стены, рядом с которой мы бежим, стоят какие-то железные "леса", катушки с намотанными на них проводами, полные строительного дерьма железные баки и прочий хлам. Дождь усиливается, грубый материал куртки промокает, холодя кожу под ней, и я стараюсь не выпустить из виду за пеленой падающих с неба капель фигуру бегущего впереди Эйдана. Он резко принимает вправо, удаляясь от здания завода и ближних территорий, взбираясь на какой-то холм. Старая земляная насыпь, склон и ниже - овраг. Будучи на прогулках с приютом, что где-то на другой стороне оврага, я с пара мальчишек часто лазил здесь, прыгая через речку и залезая в подземные туннели внизу одного из склонов, оставшиеся, вероятно, от того, что было раньше на месте завода. Спустя лет десять река начала пересыхать, заболачиваться в некоторых местах, пока не превратилась в грязную полоску воды, сочащуюся меж камней. Эйдан взбирается на вершину насыпи и замирает, присев на корточки и глядя, судя по всему, вниз. Он молча оборачивается, когда я подхожу, окидывая меня странным взглядом. Намокшая земля липкими комьями скатывается вниз по склону, когда я замираю рядом с Эйданом, неподвижно вглядываясь в дно оврага с грязной речкой и кучей камней странной формы. Я прищуриваю глаза сильнее, часто моргая из-за стекающей по лицу воды. Рука соскальзывает с липкой вершины насыпи; глаза расширяются, когда в мозг приходит сигнал, что показавшееся вначале камнями - на самом деле лежащие по периметру речки тела. Трупы. Куча трупов. Стена дождя, мешавшая обозрению, внезапно словно исчезает, и все представляется невероятно четко и ярко. Шум дождя в ушах сменяется стуком пульсирующей крови. Я слышу собственное шумное дыхание, и даже не замечаю, как начинаю спускаться вниз по одному склону оврага, пока сзади не окликает Эйдан. Комья земли из-под моих ног скатываются в воду, тихо булькая в ней. Я замираю. Размытая земля окрасила воду в красно-коричневый цвет, хотя едва ли в этом только ее заслуга. Тела лежали в неестественных позах, словно куклы, не подавая ни единого признака жизни, пока дождь омывал посеревшую кожу. Словно забитый скот, совершенно без разбора, они валялись в грязной воде, друг на друге, на камнях, под камнями, покрытые дождевой водой, грязью и кровью. Я делаю шаг назад, натыкаясь на какой-то камень и чуть не падая на колени, с усилием сглатываю ком в горле, шумно дыша через рот. Вместо шелеста дождя и голоса Эйдана, словно через слой ваты, я чувствую только пульсирующую в висках кровь и какое-то помутнение в голове, мешающее твердо стоять на ногах. Взгляд останавливается на вывернутых в ненормальных позах маленьких по сравнению с остальными телах того, что когда-то было детьми. Теперь это больше похоже на изувеченные экспонаты кунсткамеры с заплывшими глазами, серой кожей в язвах и ожогах. Руки вывернуты, вода омывает худые пальцы. Я с трудом различаю лица других людей, поддавшись какому-то внутреннему порыву, делаю пару шагов вперед, вступая в грязную воду реки. - Кай... Стой. Писк Эйдана глухо разносится невнятным эхом внутри черепной коробки, словно отдаваясь от стенок. Я делаю шаг, обходя лежащее на камне тело какой-то женщины с развороченной ногой. Кожа на бедре отсутствует, открывая на обозрение обнажившееся мясо, сочащееся кровью из желтоватых и красных тканей. Открытые рты с чем-то темным внутри, обезображенные лица, серая кожа с сетью сине-голубых сосудов. Просто валяющееся на каждом шагу пушечное мясо. Раздувшиеся конечности в воде, разорванные части тела с сочащейся кровью. Из низа живота в горлу подступает тошнота, я тяжело сглатываю, прикрывая глаза, когда прохожу мимо развороченного трупа, чья грудная клетка проглядывает сквозь разорванные ткани и кожу. - Парень с завода сказал, что их привезли из лагерей. Убили там, а трупы скинули сюда. Я молча стою на подкашивающихся ногах рядом с изуродованным трупом того, что когда-то назвалось девочкой. Теперь же скелет, обтянутый серой кожей, с заплывшими глазами и вывернутыми конечностями мало походит на человеческое существо. - Пошли, Кай... Они нам глаз на задницу натянут, если пропустим собрание. Я нервно усмехаюсь, чувствуя, как зубы обнажаются, и дыхание рвано выходит сквозь них. - Ты еще не понял? - я оборачиваюсь на стоящего позади Эйдана. - Им абсолютно плевать, кого убить. Мы просто мясо для них! В следующий раз здесь могу оказаться я или ты! - я совершенно не замечаю, как перехожу на крик, и Эйдан морщится. Злость захлестывает непреодолимым потоком откуда-то изнутри, я вцепляюсь руками в волосы, оттягивая корни до ощутимой боли в голове, и медленно опускаюсь на колени, рыча от бессилия. Я чувствую, как внутри что-то начинает ощутимо вибрировать и дрожать от непреодолимой ненависти и боли после увиденного. Залежи мяса в грязной реке, смешанный в гарью смрад разлагающихся тел. Готов поспорить, что именно так на самом деле за всеми этими дорогими парфюмерными изделиями пахнут ублюдки из города. Запахом гниющего мяса. Последняя пришедшая в голову мысль назойливо стучит пульсирующим сгустком, заставляя сжимать зубы. Единство, братство и мир. Возжелай блага ближнему своему. Мы отстроим новый мир без войн, несправедливости и страха. Мы - будущее этого мира и последняя его надежда. Я вскакиваю на ноги, со всей силы пиная лежавший на земле камень, и снова хватаюсь за волосы, мечась в каком-то припадке. - Ну же, ублюдки! Давайте! Прикончите и меня! - мои ругательства одиночным звуком доносятся на дне ущелья, звуча глухо за стеной дождя. Из-за этого я продолжаю срывать голос, рыча от бессилия и этой всепоглощающей лжи. Сколько бы камней я ни кинул в противоположный склон, сколько бы ни выругался и ни проклял всех тех, кто живет и строит свою жизнь на костях, наслаждаясь безмятежным существованием в мире декораций, ничего не изменится. Трупов будет все больше, а мы так и будем лизать задницы этим мудакам, лишь бы они не трогали нас и позволяли медленно разлагаться в своих гниющих домах, полных дерьма и грязи. Мы помогаем им отстраивать новый мир из крови, дерьма, рвоты, спермы и грязи, утопая в этом бассейне, как в болоте. Мы позволяем им убивать нас и наших родных. Мы позволяем им поливать нас их отходами, мы работаем для них, мы делаем все, чтобы они жили в достатке и благополучии, мы позволяем им скидывать разлагающиеся трупы рядом с собой. Мы живем на трупах. Мы сами ими становимся. Мы опаиваем себя кровью своих близких, молясь, чтобы с нами не случилось того же. Все для наших покровителей, вершителей наших судеб, распорядителей наших жизней. Мы готовы подставлять задницы, чтобы нас отымели, отсасывать ежедневно вместо завтрака\обеда\ужина, уповая, что не станем одним из разлагающихся в грязной воде трупов. Им это ничего не стоит. Мясо и есть мясо. Я обессиленно опускаю голову, тяжело дыша сквозь зубы и сглатывая подходящие к саднящему от криков горлу комки. Дождь снова слепит горящие по вполне ясным причинам глаза, словно в них залили кислоту. Самое дерьмовое то, что мы не можем убежать. Убегать? Только не сегодня. Словно разморозившись и избавившись от сковывавшего состояния агонии, я скидываю с себя намокшую куртку и склоняюсь на трупом маленькой девочки. Вода мигом пропитывает тонкий материал футболки, заставляя чувствовать холод. Эйдан настороженно окликает меня, когда я слегка приседаю на корточки и снятой с себя курткой пытаюсь поднять обезображенное тело из реки, заворачивая его в промокший грубый материал. - Кай, ты, бл*ть, совсем больной?! Какого черта ты делаешь?! - вскрики Эйдана раздаются в шуме дождя за моей спиной, пока я пытаюсь, опустившись на колени в грязную воду, замотать тело своей курткой, не касаясь лишний раз. Несмотря на обуревающую ярость, ужас от увиденного все еще подрагивает где-то внутри. Я разгибаюсь, перекидывая замотанный в свою куртку труп через плечо. Глаза Эйдана расширяются, парень хватается руками за волосы, безмолвно раскрывая рот в попытке высказать свое негодование, что остается без должного внимания. Дождь заливает глаза, мешая обозрению и заставляя часто моргать из-за этого, когда я прохожу мимо ошалевшего приятеля и пытаюсь подняться обратно на вершину насыпи по липкой размытой земле. - Кесада! - за спиной раздается возмущенный крик, - совсем сбрендил, придурок?! Они тебя уроют на месте! Хотя бы о Хару подумай. - Она отомстит за меня, - без выражения бросаю я через плечо. Эйдан продолжает материться себе под нос, но все же идет за мной, взбираясь по земляной насыпи обратно наверх. Ботинки увязают в грязи при попытках подняться, мешая движению, но скоро мы уже снова оказываемся у боковой стены завода, возобновляя бег с препятствиями. Собрание идет, вероятно, уже более получаса, но раньше, чем весь этот бред закончится, никого с площади не отпустят. Нестись пришлось еще быстрее, чем в прошлый раз, из-за чего намокшая куртка слегка сползла, и ладонь теперь лежала на обтянутой серой кожей ноге трупа, перешедшего, судя по всему, в стадию омыления. Эйдан снова окликает, когда я пробегаю мимо открытой калитки в ограждении между городом и поселением, останавливаясь только у набравшего в себя грязной дождевой воды подкопа под проволокой. Прошмыгнуть по нему удается быстро, чего не сказать об Эйдане, слегка застрявшем. Не дожидаясь его, я прибавил скорости, хотя легкие уже горели, несмотря на внешнюю дрожь от холода, а в голове громче стучала кровь. От такого неизменяемого перепада температур, казалось, что внутри может что-то разорваться. На плече тихо болтался омыленный труп ребенка, когда я завернул в бок. Перед глазами за пеленой дождя видна стоящая огромным черным облаком толпа, разделившаяся на две части по двум сторонам площади у здания правосудия. Сердце частыми тяжелыми ударами бьется о грудную клетку, стремясь, кажется, вырваться из нее, оставив зияющую гниющую дыру, как у трупов на реке; кровь стучит в висках плотным сгустком, из-за чего зрение теряет привычную четкость; голова плывет; кажется, словно вдыхаешь обжигающе-ледяной воздух, а выдыхаешь горящий газ. Я делаю шаг вперед, постепенно снова возвращая свою способность к хождению в относительную норму. Мрачные лица стоящих под дождем людей устремлены на трибуну, что стоит у входа в здание правосудия. Лестница и общий вид выглядят так, словно это не подружки Хару повзрывали тут все пару лет назад. Мэр, мужчина под черным зонтом, что держит один из боевиков, зачитывает речь с карточек в своих руках речь, периодически поднимая глаза на внимающую общественность. Эйдан дергает меня за локоть, когда я слегка прибавляю ходу, уже обращая на нас внимание, из-за чего приятелю приходится глупо улыбаться и махать народу. - Кай! - он снова шипит в мою сторону. - Отлезь, - я скидываю его руку и оборачиваюсь лицом к находящемуся метрах в пятнадцати от меня, стоящего между двумя половинами толпы, зданию правосудия. - Я дичайше извиняюсь за опоздание, господин мэр! Я замолкаю, оглядывая людей вокруг себя. Абсолютно стеклянные глаза, безразличные лица, намокшие от дождя, грязные от пыли и сажи с шахт, больные, лишь раздраженные слегка. Словно между лицами жителей поселения и теми трупами в реке никакого различия нет. Они не могли сломать нас так быстро. Я почти уверен, что такими мертвыми они кажутся только снаружи, а внутри у каждого наверняка горит желание свернуть мэру голову, восстать. Но люди продолжают смотреть, кто на трибуну, кто на меня, не нарушая шума дождя ни звуком. На секунду я замечаю проходящую сквозь толпу справа черную макушку, со стороны которой доносятся какие-то ругательства. - Что вы делаете?! Как вы можете стоять здесь и слушать все эту ложь? Вы же прекрасно знаете, что они поливают вас своим дерьмом, и вы позволяете им это делать! - горло снова начинает болеть, из-за чего голос иногда срывается, но никакой реакции в ответ на мои слова не следует. Все те же бессмысленные взоры, как будто смотришь в глаза корове, стремясь найти там смысл существования на Земле. Пусто. Я резко выдыхаю сквозь зубы, опуская голову, чтобы прийти в себя. Злость снова начинает обуревать, появляется желание перебить всю эту тварь у входа в здание правосудия. Правосудие с закрытыми глазами. Ложь, которую они втирают тем, кто прекрасно знает, что это на самом деле такое. Никто не верит зачитываемым с бумажки словам, но все стоят и покорно слушают. Я сжимаю зубы и рывком снимаю с плеча труп девочки в своей куртке. Серое взмыленное и оттого скользкое тело оказывается в грязи среди дождевой воды в лужах. Темно-коричневые губы все также сжаты, заплывшие глаза недвижимы. - Они убивают ваших детей, а вы стоите здесь и бездействуете! Они убивают ваших родных, а вы слушаете их и молчите! Это не те убийцы, не воры и насильники, которых полно в высшем обществе, которые ходят безнаказанно. Это невинные люди, у которых голодают маленькие дети, которым нужно кормить семьи. Они сбрасывают их в грязь, как туши свиней, а вы ничего не делаете! Краем глаза за стеной злости я замечаю, что выбившаяся через толпу ко мне Хару замирает, глядя на лежащий на земле труп. Вода заливает серую кожу лица и, кажется, что скоро смоет и само тело. - Почему вы бездействуете? Чего вы боитесь?! Они поливают нас дерьмом, убивают, относятся, как к мясу, рабам! Мы для них ничто! Но мы, черт подери, сильнее всех их вместе взятых, потому что мы работаем во благо их жирным задницам! Мы умнее всей этой твари, потому что нам не остается ничего другого, кроме как думать и сходить с ума от этих мыслей! Почему вы позволяете им жить на крови и костях своих близких?! - я замолкаю на пару секунд, переводя частое дыхание. - Мы можем восстать против них, устроить бунт. Мы можем это сделать! Неужели вы хотите жить так и дальше? Дальше видеть трупы детей в грязи, как поганое мясо? В ответ на меня смотрят все те же безразличные глаза, молчаливо повернутые в мою сторону лица не выражают практически никаких эмоций. Ощущение, будто со всего размаху приложили мешком с камнями по спине, повалили в пыль и заставили откашливаться от нее, чуть не выплевывая собственные легкие. Люди оборачивают головы в сторону здания правосудия, откуда спускается несколько боевиков; я обессиленно падаю на колени в грязь рядом с лежащим на спине трупом девочки. Голова идет кругом, с низа живота подкатывает тошнота, я слышу только, как где-то на фоне Хару с Эйданом уверяют боевиков, что я их ненормальный брат, который не понимает, что говорит. Я не произношу ни слова, когда боевики поднимают меня на ноги, подталкивая в спину. Бессмысленные просьбы моих друзей остаются неуслышанными, но почему-то именно сейчас это волнует меня в последнюю очередь. Не волнует даже возможность казни за подстрекательства к мятежу. Пройдя сквозь одну часть расступившейся в стороны толпы в сопровождении боевиков, частью сознания я замечаю, что площадь остается позади, а перед глазами уже видна открытая калитка в ограждении, через которую мы попадаем обратно в поселение. Я не замечаю, как оказываюсь в каком-то темном сарае с едва заметными светлыми зазорами в щелях между досками. Один удар по затылку каким-то тупым предметом, и я уже оказываюсь на полу, ощущая пульсирующую на месте удара боль. Следующие удары рассыпаются по всему телу в хаотичном порядке, мне остается только прикрывать голову, сквозь шум крови в ушах слыша бодрый мужской голос сверху. - За подстрекательство к мятежу. Удар тяжелым ботинком по спине. - За неповиновение общепринятым нормам для всех жителей обособленных территорий. Я сжимаюсь в комок от удара в живот. В голове стучит только одно воспоминание о бессмысленных взглядах сотен пар глаз вокруг и сером трупе в грязи. Им все равно. - За причинение вреда устоявшейся политике государства. Особенно сильный удар каким-то тонким и предметом вроде палки или чего-то похожего приходится по ребрам. Я чувствую, как на месте пульсирующей раны становится тепло. Им абсолютно плевать. Они уже мертвы. Они не верят, ничего не ждут. Пушечное мясо. Мертвецы. Существа из дерьма, отходов, рвоты и плесени. Абсолютно одинаковые. - За неоказание сопротивления. Ты слишком упростил нашу работу, парень. Мог бы побрыкаться для приличия. Я сжимаю зубы и зажмуриваю глаза, снова получая удар в живот и в бок. Кажется, словно нервы обнаженными проводами под напряжением опутали кожу и от каждого прикосновений пропускают по телу заряд. Маршируют одной колонной. Скандируют: нет свободе, нет жизни, нет равноправию. Они просто запугали нас. А нам не хватило смелости оказать сопротивление, мы просто забились в угол после первой неудачной попытки. Ведь все видели, что стало с городом на обратном берегу реки. - За экстремистские идеи. В темноте закрытых глаз начинают пульсировать мгновенно исчезающие фигуры. Я не могу сосредоточить свое внимание ни на одной, чтобы абстрагироваться от боли. Правая сторона тела реагирует на малейшее незначительное касание, отвечая судорожной дрожью. Им не нужна никакая революция. Они уже запрограммированы на одно: существование в грязи, смерть в грязи. - За то, что ты нам просто не нравишься. Множественные удары непрекращающимся градом обсыпали тело со всех сторон, не позволяя даже прочувствовать в полной мере боль от предыдущего удара, как она сменялась новой. Несмотря на свое крайне невеселое положение, я бы предпочел получить еще под сотню ударов, но не думать о том, с кем приходится сталкиваться каждый день. Кому мы пытаемся помочь, кого жалеем, ради кого рискуем собой, почему не можем бросить их. Все бессмысленно и глупо выходит, как оказалось в итоге. Мы просто продлеваем их жалкое существование, помогая друг другу финансово, хоть это и большая редкость, едой или кровом. Их не привел в чувства даже метод шоковой терапии с трупом ребенка, который я притащил своими гребаными руками. Может, зря все эти глупые мысли и надежды на будущее посещают голову? Может, мы действительно вырыли себя такую глубокую могилу из помоев, что выбраться отсюда уже невозможно? Я вспоминаю, что труп так и остался лежать в грязи под дождем на площади. Если до этого момента его еще не затоптали, размазав части омыленного тела по разным сторонам площади, то через пару часов его просто выкинут или скормят собакам. В глазах снова становится горячо. Я крепче сжимаю зубы и вцепляюсь закрывающими голову руками в волосы. - Эй, голос хоть подай. Живой еще? - перед глазами оказывается размытое изображение лица бритого на лысо мужчины. Я не чувствую себя, словно душа, если таковая имелась, вышла из тела. Боевик добродушно усмехается. - Зря стараешься, парень. Лучше бы думал о своей шкуре. А эти, - он кивает за свою спину, - это уже мусор. Вопрос времени, когда их выкинут на свалку или скормят диким животным... Перед глазами снова расстилается густая темнота. Откуда-то из самой ее глубины слышен знакомый, зовущий по имени голос. Я раскрываю глаза и вижу расплывчатое изображение бледного лица с пятнами темно-зеленых глаз. - Кай! Не пропадай, слышишь? Смотри на меня, - я слабо киваю, не до конца понимая, как оказался в комнате с деревянными досками на полу, бревнами в стенах и грубыми заготовками гробов по углам. Похоронное бюро. Мастерская. Самое время. - Эйдан! Ты там подох по дороге, что ли?! - громкий вскрик грубого женского голоса заставляет снова вздрогнуть и поднять голову, раскрывая глаза. Кожа спины и правого бока пылает, несмотря на касающийся ее холодный ветер из разбитой форточки в окне. Я перевожу мутный взгляд на затылок пререкающейся с голосом Эйдана Хару. Она снова поворачивается ко мне лицом, бормоча что-то про наличие у меня иммунитета на подобные побои. Не без ее помощи в прошлом. Вряд ли оба случая можно сравнить между собой. Из-за спины сидящей передо мной на корточках девушки выскакивает Хоккинс, тряся вьющимися черными волосами и плеская на пол жидкостью из какой-то бутылки. Дерден исчезает из зоны видимости, сменяясь моим что-то бормочущим приятелем. - Ты как, друг? - Порядок... - вопреки всем болезненным ощущениям, меня одолевает сильная сонливость, мешающая сидеть ровно. Спину вдруг прожигает с правой стороны, словно на открытые раны высыпали щелок. Только шипения за моим сдавленным рычанием неслышно. - Ну и чего ты воешь? Сам виноват же… - я не успеваю уследить за сменой лиц перед глазами, как Эйдана снова сдувает, и холодные руки Хару обхватывают мое лицо, поднимая на себя. Я вижу ее глаза совсем близко, но едва могу раскрыть свои, только чувствуя, как ее лоб прижимается к моему, а дыхание касается губ. - Ну скажи мне, чем ты думал? Чем ты, скотина бессовестная, думал? - А я предупреждал его! – откуда-то кричит голос Эйдана. - А он все нет, говорит, пусть, мол, видят, что нам всем пиз... - Никогда больше не усомнюсь в твоей правоте, - я слабо проговариваю слова сильно хрипящим голосом, снова проваливаясь в темноту из-за закрывшихся глаз. - Они все трупы. Все... Мертвецы, мясо, соединения из спермы и дерьма... Поток моих невнятных слов прерывается. Я едва чувствую прижавшиеся к моим губам губы девушки и уже через пару секунд снова проваливаюсь в забвение, забывая, где я, и что происходит. Где-то на фоне все еще слышен шум и голоса друзей, но я уже не пытаюсь вникнуть в их смысл. Я все еще чувствую мерзкий холод на своих руках. Можно до последнего верить в истинную ценность человеческой жизни, неповторимость человеческой личности и уникальность души, но все, что произошло за сегодняшний день и последние семь лет, доказывает совершенно обратное. Я был одним из тех идиотов, которые верят в это. Воспитательница в детдоме как-то сказала, что я не умею учиться на своих ошибках, и что этим очень важно овладеть, чтобы делать выводы, а не бежать к тем, кто тебя ударил, как щенка, прощая все на свете, не доверять каждому встречному. Похоже, тому искусству я так никогда и не научился...