Light my Fire
18 октября 2015 г. в 11:12
The time to hesitate is through,
No time to wallow in the mire.
Try now we can only lose,
And our love become a funeral pyre...
Come on baby, light my fire!
Come on baby, light my fire!
Try to set the night on fire, yeah... - "Light my fire" - The Doors.
Я бы отправил тебе это письмо, если бы имел хоть малейшее представление, где ты и что с тобой. Кажется, именно сейчас, как никогда раньше, мне требуется поговорить с тобой с глазу на глаз, узнать так много, рассказать еще больше. Мы все еще останавливаемся в этих богато обставленных клоповниках, хотя они и не идут ни в какое сравнение с первым нашим пристанищем в штатах. У меня стойкое ощущение, что я занимаюсь своего рода онанизмом, строча тебе послание, которого ты не получишь: я не знаю, где ты находишься? жив ли ты? Кажется, я видел тебя в той толпе на концерте. Всего лишь на секунду мелькнуло лицо, мелькнуло или причудилось, а потом они все подняли руки, и было уже невозможно что-либо разобрать. Неловко писать это, а еще больше неприятно осознавать, но я все же скучаю по тебе и твоим тупых шуткам. Сейчас они были бы как раз к месту. (Блять, чувак, я совсем размяк за эти месяцы). Выбрался ли ты из той толпы? Был ли там вообще? Знаешь, я бы не сильно обрадовался известию о твоей смерти. Не то чтобы я сильно расстроился этому, но ты сам помнишь, как несколько месяцев назад мы размышляли о роли смерти в нашем современном мире. О том, как она порой необходима и ценна для отдельных представителей нашей расы прямоходящих ублюдков. Тогда - да, я бы порадовался, что ты освободился от оков этого жалкого существования, которое был вынужден влачить долгие годы в горах пепла, костей и дерьма. Целые Гималаи из дерьма. Но сейчас умереть - не самый лучший выход. Не говоря уже о такой бессмысленной смерти в зажавшей со всех сторон толпе, которую погнали одетые, словно люди, гориллы с оружием. Все произошло слишком быстро для возможности осознать происходящее в полной мере. Я помню лишь, что чувствовал, будто впервые столкнулся с этим массовым уничтожением, но будем честны друг с другом: это происходит каждый день в любой из колоний. Другой вопрос: как они позволили себе устраивать в заполненном людьми зале эту массовую бойню в темноте? Не похоже, чтобы они не соображали, что делают. Наверное, в этом жесте они увидели повстанческое настроение, призыв к мятежу, который неожиданно нашел отклик в группке людей в дальнем углу огромного помещения. (Невероятно, правда? Теперь мы все будем прикладывать ко рту "пистолет", чтобы показать негласное сопротивление). Черт, я уже слышу эти заголовки в новостных вставках: "Повстанцы проникли в концертный зал Лос-Анджелеса, оставляя после себя кровавые следы и груды обезображенных тел. Исключительно благодаря доблести и решимости наших бойцов, удалось избежать кровопролития в одной из самых известных точек города". Эти "повстанцы", если меня не обмануло зрение, представляли из себя немноголюдную группу людей, сбившихся вместе в каком-то темном углу. Это все, кого удалось собрать из "наших", либо организаторы просто решили не тратить место на дикарей. Я даже лиц их не видел. А вот разукрашенные рожи "почетных гостей" въелись в память тошнотворным ярким пятном. Таким же ярким, как и воспоминание о проявившемся на их лицах удивлении и непонимании, когда вместо ожидаемого спокойного выступления в честь знаменательной даты (какого хера она знаменательная?) они имели возможность узреть что-то не то. Наблюдать за всем спектром их эмоций на протяжении концерта не получилось, но появление ожившего "Кобейна" серьезно оживило народ. Хару позже рассказала, что после пары "неподходящих" песен на мордах гостей отразился настоящий когнитивный диссонанс. Вероятно, они еще долго затем пытались сопоставить увиденное со своими разрушенными ожиданиями.
Я хочу попросить и даже потребовать (в письменной форме это лучше выходит), чтобы даже от голода, холода, страха и пуль ты не смел умирать сейчас. Когда угодно, но только не сейчас, когда на горизонте забрезжил рассвет. У нас появился шанс. У нас есть возможность встать в полный рост и дать отпор всеми имеющимися силами. Как видишь, я оказался прав: никто не придал значения моим словам в колонии, но всего несколько песен, правильный подход и образ сделали свое дело. От своего статуса люди не меняются: все равно будут судить о преподнесенном предмете исключительно по его обертке, и, исходя из этого, решать, открывать его или забыть. Первый шаг сделан, первый толчок дан и теперь, я думаю, дело станет за цепной реакцией. Очаги будут загораться, разрастаясь. Сейчас у меня нет ни четкого плана действий, ни знаний о стратегическом подходе, ни обширных познаний в тактике. Наверное, поэтому мы сейчас наведываемся в какие-то клубы\забегаловки в городах, чтобы выступить там. На кой хер, собственно? Черт, как бы мне хотелось поговорить с тобой сейчас. Вместе мы бы хоть что-то придумали. Наверное. Узнать о грамотном построении революции мне неоткуда. Книжки с подобным содержанием были изъяты, когда мы еще под стол ходили. Изредка удается найти что-то отдаленное в мелких библиотеках или магазинах старьевщиков где-нибудь на окраинах. Дейв постоянно зубами скрипит, когда нехотя останавливается у подобного заведения при заправке по пути на очередной концерт. Говорит, что это пустая трата времени. С одной стороны - да, найти что-то стоящее и подходящее даже в таких местах очень трудно, но старика Грола я бы тоже не рискнул назвать матерым стратегом и революционером. Даже звучит нелепо. Интересно же о стороны выглядим, наверное, хоть Крист и не устает повторять, что чувствует, как молодеет и изнутри и снаружи с каждым новым аккордом. Мне кажется, его просто уносит. На вид все тот же добродушный старый пердун. К счастью, Хару со мной и все еще убеждена, что ее негенетическими предками были кубинские революционеры 50-х годов. В это с охотой веришь особенно после ее глубоких монологов и речей о политической ситуации и положении вещей в мире во время вечерних споров с Дейвом. А раньше она спорила с тобой, помнишь? Только не думай, что мы тебя забыли. Настанет день, когда мы сможем снова выпить вместе на руинах старого мира…
24 апреля.
Я не могу описать в словах, что чувствую на протяжении нескольких дней к ряду без видимой на то причины. Эта чертова злость, из-за которой даже руки дрожат. Ее не на кого выплеснуть, но она накапливается внутри и уже скоро прорвет плотину растянувшихся от напряжения нервов. Ее характер для меня непонятен. Я вообще ни черта не понимаю. И никто ничего не понимает. Знаешь, мы словно сделали синхронный шаг вперед, а затем встали неподвижно, тупо глядя по сторонам. Нет, нет, мы почему-то начали давать какие-то бессмысленные концерты в посещаемых городах США, раскатывая по ним на машине Криста. Я помню огни ночного трафика. Они проносились мимо смазанными пятнами красного и желтого, пока мы проезжали по серебрящейся от влажности ленте дороги между двумя высокими стенами из черных елей. Я знаю, что это: где-то глубоко в этих лесах за еловыми лапами и мощной железной оградой начинается территория одной из местных колоний. Мы отъезжаем уже на приличное расстояние от больших городов, чтобы попасть из пункта «А» в пункт «Б», поэтому это неудивительно. Удивительно лишь, что мы ничего не предпринимаем. Дейв вновь заигрался в мудрого лидера, разводя длинные речи о пользе подобных концертов. Он искренне считал, что это поможет нам закрепить спроецированную в сознании людей картинку невероятного воскрешения в годы тягот и боли, несправедливости и зла. Стоя на сцене даже в приглушенном свете задымленного для лишнего пафоса здании очередного городского бара\клуба я вижу лишь тупые, горящие энтузиазмом лица. Глядя на них, сомневаешься, понимают ли эти люди, что происходит и где они. У них словно синдром Дауна, который на лице никак не отражается. В баре помимо выпивки и стриптизерш появилась новая игрушка, заводная обезьянка, которая громко до хрипоты кричит, когда ей грустно, и ломает свои игрушки, кидает их на пол и в людей, когда обижена.
Да, Эйдан Хоккинс, я не знаю, что нужно для успешного бунта, но я точно знаю, что революция - это не бессмысленные скаканья перед толпой обдолбанных ботексом, зажратых кретинов. Да, именно так они видят все это со своей стороны: скачущая под музыку обезьянка, которая кривляется, обижается и грустит. А эти двое все говорят "жди, подожди, нужно время". У нас снова разошлись представления о том, на что это время нужно тратить, поэтому одеяло снова тянется в противоположные стороны. Чем скорее мы поднимем этих подневольных людей в колониях, тем быстрее будет свергнута диктатура Братства, тем быстрее устранится неравноправие между классами. Порой кажется, будто эти двое просто кайф ловят от очередной возможности почти каноничным составом сыграть перед оголтелыми подростками, представителями золотой молодежи, чьи папочки убивают людей с той же частотой, как и играют в гольф в свободное время. Интеллигентные ублюдки. Я неоднократно упоминал, что нам... что нужно мне и подобным мне людям: тотальная депрессия, развал, боль и бунт, революция, эпидемия неповиновения, возникающая в каждой точке, как возгорающиеся жарким летом леса. Нужно, чтобы огонь разжегся с новой силой. Огонь, что так долго теплился, тлел на мерцающих углях, взорвался по всей суше, что мы можем видеть на картах. Чтобы он разросся и начал сжигать все на своем пути, не останавливаясь ни перед чем, поглощая в себя любой предмет на пути, поглощая любого на своем пути. Любое противодействие с их стороны приведет к тому, что пламя будет только разрастаться все сильнее, вбирая в себя новое топливо. Мы зря тратим время, выплясывая перед своими врагами, зря растягиваем то, что должно было произойти херовых лет десять назад. Чего ждать? Что и зачем я еще должен ждать? Мы сожжем резиденцию Братства и вознесем над ней сожженную тряпку вместо флага. Мы уничтожим машины, дома и материальные блага, сдерживающие дикую природу. Ты знал, что эти ублюдки вместо лесов делают парки для прогулок своих сраных потребителей? Идиоты думают, что смогут сдержать природу и подчинить ее себе, вырубая деревья, преображая дикость в "цивилизацию". Никаких парков. Только дикий лес, только смоляной запах высоких сосен и тьма чернеющего меж их вершинами звездного неба. Здесь, блядь, даже звезд не видно. Сияние города заслоняет сияние небесных тел. Какого черта? Мы уничтожим эти социальные тюрьмы, которые регулируют отношения людей друг к другу, уничтожим все, чего никогда не было на нашей планете до прихода людей. Мы снова будем охотиться на мамонтов и чувствовать связь с природой. Это единственный выход. Человечество достигло своей конечной точки. История либо должна навсегда закончиться, либо повториться вновь.
Дейв сказал, что нужно подождать. Вечером он сказал, что с ним связалась бывшая жена Кобейна, в довольно резких тонах требуя объяснений от бывшего коллеги по цеху. Кортни Лав, если не ошибаюсь. Та блондинка с множеством подтяжек и красными губами, которая была в первых рядах на концерте в Зале Славы. Дейв одновременно и радовался, что даже до вдовы дошло это послание, но и нервничал по той же причине. Сомневаюсь, что она сразу поверила в этот маскарад. На самом деле никто вообще не ожидал такого эффекта от какого-то выступления. Никто не ожидал, что это произведет такой фурор. Но революцию создают не ее лидеры, не лица на развевающихся флагах захваченных зданий парламента, не громкие имена полководцев и командиров, даже не громкие, полные страстью и силой речи грозного оратора, а простые люди. Революция в тех, чьи лица измазаны копотью и углем, в их мозолистых руках и темных глазах, в их изорванной одежде и сухости загоревшей под палящим солнцем кожи, в каждом хриплом стоне смертельно больного молодого человека, который из последних сил старается выжить, зная, что обречен. Революция живет в них, революция, которую не скрыть. Тем, кажется, и отличается кровопролитная война от кровопролитной революции. Частой причиной обычных войн являются территории, богатства отдельных земель; она пропитана этим варварским духом, духом мародерства и ненависти одного народа к другому, она пропитана абсолютным бессмыслием тысячи мертвых тел солдат, которым вбили в голову, что они обязаны погибать из-за прихоти своего властителя, за Родину, за клочок земли, который в сущности ничего не значит. Война, в которой столкнувшиеся на одном игровом поле, словно дети, правители упорно борются за свою территорию и игрушки, привлекая к этому других детей, что слабее духом, более внушаемы и наивны. Все идет с нашего детства. А революция... Черт побери, революция это то, что происходит с нами каждый чертов день. Маленькая революция случается в каждом из нас, если он\она замечает несправедливость рядом с собой и чувствует потребность бороться с подобными явлениями; маленькая революция, когда наш внутренний мир встречает препятствие в окружающем мире и когда мы не обходим его или отбегаем назад, а идем лоб в лоб; революция, когда мы не принимаем нормы и устои окружающего мира, общества и отчаянно сопротивляемся, отстаиваем свои принципы и взгляды, пытаемся держаться наплаву. Но революция так же и война. А любая война не обходится без жертв. Приезжая в очередной штат (город) я пытаюсь смотреть людям, живущим там, в глаза. Я пытаюсь запомнить их лица, чтобы сопоставить одно с другим; я пытаюсь проникнуть в их мозг, понять их мышление и уловить в потоке их мыслей знакомые нотки неповиновения, бунтарства, запах маленькой революции на фоне внешнего разложения. И, знаешь, в такие моменты я чувствую себя космонавтом, который пытается связаться с Землей, но оттуда не доносится ни звука. Связь нарушена, ни слова больше. Земля молчит, пока ты вращаешься в невесомости, пытаясь понять, что делать. Сигнал не доходит. За все это время мы миновали на пикапе Криста более тысячи километров вдоль по западному побережью, начиная с Лос-Анджелеса. Считая остановки, время на поспать и утолить свои естественные потребности, подобия репетиций в точках концертов. Мы уже долгое время в пути. Дорога дается достаточно тяжело, несмотря на относительную комфортность условий. Мы часто останавливаемся в неплохих по меркам новых приятелей гостиницах и придорожных мотелях. Еды, воды и одежды хватает и имеется все это добро в большом избытке. Это даже не похоже на какое-то туристическое путешествие. Я сам не знаю, на что это похоже. Так вот, мы едем по ночной пустынной трасе. На дороге изредка попадаются другие машины, пролетающие мимо смазанными огнями до полного исчезновения из вида. За рулем попеременно то Дейв, то Крист. Двигатель почти неслышно рычит под капотом, шины совсем незаметно скользят по гладкой дороге. Если мы едем после очередного концерта в оставшемся позади городе, внутри обычно царит молчание, так как все предаются своим мыслям. Эти двоя сидят спереди, а мы валяемся сзади. Когда Хару прижимается, становится теплее и приятнее ехать, но в остальном ситуация мало напоминает то, чего я ожидал, когда выискивал в текстах Кобейна экземпляры с наиболее провокационным содержанием. Порой задумываешься, а не ошибся ли, когда решил, что музыка, полный состав некогда великой группы с каноничным составом каким-то образом спровоцирует население на мятеж? Мы (и здесь я имею в виду лишь себя и Хару) словно находимся за каким-то стеклянным колпаком: все видели, какой была реакция в Зале Славы, как реагируют на наши появления в посещенных городах, но я еще не видел ничего за этой стеклянной гранью. Я не видел, я не знаю, как отреагировали на это люди, ради которых все и зачиналось. Я по-прежнему не знаю, что творится в румынских колониях, где ты находишься сейчас, если жив еще. Помню лишь, как они подняли вверх свои руки, направляя в воздух дуло "пистолета" из своих ладоней. Но то было всего лишь ничтожно маленькое количество людей. Итак, мы едем по ночной загородной автостраде на подходе к, скажем, Юджину, штат Орегон. За нашими спинами, судя по карте и указателям, остались Сакраменто и Сан-Хосе. Недалеко и до Сиэтла. Хару, периодически провалившаяся в сон, наконец закрывает глаза и, уложив голову мне на грудь, неслышно сопит. Я машинально пропускаю сквозь пальцы черные спутанные пряди ее волос. По памяти все еще можно воспроизвести картину сегодняшнего грандиозного заката. Смесь расплывшихся по небу длинными мазками розовых, рыжих и желтых красок, которые яркими пятнами рябились у самого горизонта. Горизонт, образованный вершинам далеких зданий. Все же никакой весенний закат несравним с осенним. Помнишь, как в первые месяцы осени, когда погода петляла от солнечной и теплой до мерзкой с пронизывающими ветрами, мы забирались на верхний ярус старой церкви? Когда-то давно, еще в самом начале, там лечили больных, складывали прямо на пол и лечили, помнишь? Там еще эти католические монахини в своих этих куколях. А потом все окончательно пропало, но я не об этом... Ты помнишь, как в годы, когда в этой церкви уже хранили провиант для боевиков в нашем поселении, мы залезали на самую высокую башню и оттуда наблюдали за меняющим свой окрас небом? Оно сначала взрывалось яркими красками, разливаясь мазками желтого, огненно-рыжего и розового, переходящего даже в красный местами. Взрывалось на несколько мгновений, все темнее и глубже становясь с каждой минутой, расползаясь во все стороны по всему куполу. А затем медленно угасало под гнетом наступающей темноты, что незаметно подкралась с востока. В момент самого пика яркости заката, помнишь, как казалось, что деревья видимого на километры вперед леса, уже принявшие краски осени, тоже горели, словно огонь с неба перепрыгивал на них, опаляя кроны? А мы с тобой (а потом и Хару с нами) просто сидели в пустом оконном проеме башни и наблюдали за этим, и мысли текли так плавно, словно отрываясь от земли и мирских проблем и улетая в космос, где солнце никогда не гаснет. Бывало и по шее получали за незаконное проникновение "на склад" с неясными целями и мотивами. Как бы хотелось снова взглянуть на это свободным во всех смыслах человеком. И я клянусь тебе (а ты знаешь, что я редко связываю себя обязательствами), однажды мы все сможем это сделать. Разогнемся, отрем пот со лба, опустив умытые в крови наших врагов руки, слабеющие пальцы выпустят оружие на усеянную трупами крыс землю. Мы падем на колени, не в силах стоять, наша грудь будет разрываться от чистого свежего воздуха, а прохладный мягкий ветер будет трепать волосы, когда мы все как один взглянем на чистый горизонт. Тогда мы увидим этот закат снова, и все поймем, ради чего мы бились и что вечно для всех нас. Перед чем мы не сможем устоять на ногах. Этот день настанет, вот увидишь. Верь мне. Так чертовски много воспоминаний в голове, что я теряюсь за ними и никак не могу посвятить тебя в суть проблемы. До Юджина остается еще несколько десятков километров, и Крист снова начинает какую-то историю, к которой волей-неволей прислушиваешься. Раньше, когда мы только знакомились, сидели вместе после репетиций и пили, он рассказывал про группу, участником которой был, про их совместные приключения и прочее в этом духе, но теперь стиль его повествования изменился. Он рассказывает о чем-либо так, если бы мы все были участниками тех событий, мы трое. Словно у нас в головах разом рождается одна картинка. Ты можешь углядеть в этом положительную сторону, типа меня окончательно приняли в их "команду", но это не совсем так. В смысле... Не знаю почему, но иногда, очень редко меня посещают мысли, что за всем этим спектаклем я сам забуду, кто есть кто. Крист снова беззаботно что-то говорит, и я замечаю, что Дейв невозмутимо проезжает мимо тускло светящегося одноэтажного дома в десяти метрах от края дороги с надписью "свободные комнаты". Приходится прервать Новоселича, чтобы спросить мужчину, в чем дело, мы ведь только что по его воле пустой мотель проехали. Не то чтобы я на конфликт нарываюсь, но, может, он типа вообще не заметил. Он отвечает только, что там территория одной из колоний. Достаточно странно, что они при этом сдают комнаты у самой дороги, не замечаешь? На это он лишь сказал, что нам никакие проблемы не нужны. На картах колониальные территории обозначены красно-черной штриховкой. Это как будто предупреждение для путешественников и проезжающих, что в этой местности нужно быть начеку. Бред какой-то. Но знаешь, сейчас эти обозначения мне кажутся оправданными. Типа черный это цвет нашей скорби по ушедшим, по этой боли и несправедливости, а красный обозначает нашу готовность дать отпор, предзнаменование для всех крыс о том, что небо станет красным. "И реки станут красными, как кровь". Он проехал наше возможное пристанище на ближайшую ночь. Денег там взяли бы совсем мало, если б взяли вообще. Оно стояло прямо под носом. Но мы проехали еще лишних километров тридцать до ближайшего мотеля. К чему это открытое игнорирование явной проблемы? С самого дня выступления вплоть до сегодняшней ночи, когда я пишу это тебе, мы ни разу не контактировали с поселенцами. Ни разу. Узнать об их реакции вообще неоткуда: по телевиденью одни лишь казни без изменений, те же тупые ток-шоу и прочая херня, которой пичкают зажравшихся упырей, населяющих большие и не очень города; газеты об этом не пишут, они лишь методично отсасывают у правительства, вознося их и приспешников в своих статьях чуть ли не в ранг святых; поговорить об этом тоже не с кем. Может, они вообще не знают, что произошло?
В Юджине повторяется уже знакомая ситуация: когда за сценой появляюсь я (в качестве ожившего Кобейна) реакция у людей очень неоднозначная. Хару предложила, учитывая мое интересное положение в обществе, одаривать всех любопытных грозным, ледяным взглядом разгневанного духа. Таким образом, стоит мне появиться, как голоса тут же смолкают, народ переглядывается, не зная, как реагировать на такое, увидев вживую. Затем смотрят уже кто с поддельным расположением и радостью, кто неодобрительно косится, кто со страхом на лице, опасением в глазах, кто с восхищением и чуть ли не поклонением. Обязательно найдется какой-нибудь лоснящийся дядечка (причем наверняка он бы хотел сделать операцию, чтобы избавиться от лишнего жира и сделать кучу пластических операций, но денег не достает), который с широкой улыбкой протянет пухлую ручонку для пожатия. А мне большого труда стоит не рассмеяться, глядя на него исподлобья темным гипнотическим взглядом, который тут же охлаждает пыл мужичка и стирает улыбку с лица. Неужели я реально их пугаю до усрачки? Это даже смешно. На самом деле, пусть полдела и сделано, но я все еще порой вспоминаю кое-что, запомнившееся с этих поганых видео-интервью и выступлений, чтобы воспроизвести его жесты и мимику в реальности. Не сильно сложно на самом деле, ведь мы и так не больно отличались, видимо, но для усиления эффекта неплохое дело. Своего рода развлечение во время подготовки к выступлению. Ах да, еще я обычно избегаю говорить с ними напрямую. То есть после такого взгляда, думаю, желание говорить само отпадет, но кому-то ведь обязательно приспичит обратиться. Хорошо ли звучит гитара, так ли поставлен свет, тот ли запах, того ли цвета кожа у персонала... Твою мать, ты бы видел их! Все эти дядья и тетки скачут вокруг как, блин, цирковые мыши, лишь бы все было по высшему разряду. У них бабла полные карманы и штукатурка с лица сыплется, но ведь умудряются пресмыкаться перед каким-то оборванцем. В смысле... Если отбросить весь этот статус звездности, по сути Кобейн сам был обыкновенным шизиком, который, по словам очевидцев, шарахался от крутых компаний и осенял крестным знаменем понятия богатства, роскоши и неземного комфорта. И уж будем честны друг с другом, я... то есть он заслужил к себе такое отношение только известностью (отчасти обеспеченной уходом по-английски). В то время вряд ли бы все эти богачи скакали перед ним. Но сейчас у нас время другое, как я мог забыть. Так вот, я стараюсь не контактировать с этими людьми, решая эту проблему либо невозмутимым и молчаливым бегством на другой край сцены, что несомненно вселяет в людей мысль о том, что у восставшего Кобейна реально мозг пулей поврежден, либо же просто тупо молчу, выжидая, пока персонаж отчалит сам. Иногда правда спасает Хару или кто-то из парней, но в основном идиота приходится изображать чаще, чем это нужно. Знал бы ты, до чего это круто. А самый сок в том, что нас и встречают как звезд мирового масштаба. То есть это начинается еще с того момента, как ты ступаешь на землю нового штата или города. Тут же выпрыгивает этот мужик в костюме, начинает методично натрясывать твою кисть, с пеной у рта заверяя, как он рад встрече и как истосковался мир по настоящей музыке. В такие моменты грозно смотреть не получается. Выходит так, что со стороны выглядит, будто бы я какая-то известная иностранная персона, которая ни бум-бум по-английски, как бы ей не вдалбливали, потому что такое приветствие от очередного представительного мужичка вводит в очередной ступор. Я просто стою, как тот же иностранец или контуженный, пока он натрясывает мою руку и с постепенно угасающим энтузиазмом говорит о моей значимости нашей группы всех них, гляжу на него молча и оборачиваюсь с вопросительным выражением на лице к Дейву, Кристу или Хару (в зависимости от их положения относительно меня). Ты бы только, блять, знал, что это за чувство, когда можешь облапошить этих набитых дерьмом и бабками индюков, наржавшись вдоволь внутри от их реакции. Я все еще помню, как охерел тот мужик в Окленде, когда в похожей ситуации Хару вдруг начала болтать, что "его высочество не понимает вашего мудреного диалекта, а подобное рукопожатие расценивается в его родных краях, как намек на пошлые непристойности". Оставалось только думать о чем-то грустном, чтобы не проржаться в голос, подыгрывая ей и строя из себя манерную особу королевских кровей с пальцами веером. По памяти пытался вспомнить что-то курса школы, перемежая беглый испанский говор с невнятной румынской речью, чтобы ввести его в окончательный ступор. Мы до того напугали мужика, что он побежал рыться в бумагах и афише, выискивая проблему, по которой в город заявился какой-то "принц племени аборигенов" вместо обещанного живого трупака. Когда он вернулся, мы уже выступали. Я так и не смог отказать себе в удовольствии помахать ему во время песни, уже не сдерживая эмоций, что подпортило образ мрачного типа и слило половину текста, в котором я просто запутался, послав это к херам собачьим в конце. Так вот в Юджине происходит почти то же самое. Как видишь, скучать тут так или иначе не приходится. Они предоставляют нам огромную гримерку, чтобы "музыканты вошли в образ", чуть ли не по всему периметру ее цветами засыпают, свечки зажигают и все в этом духе. После нашего пребывания там, правда, все выглядит уже далеко не так красиво и гостеприимно. Радует, что Крист и Дейв присоединяются к процессу "вандализма". Решили, видимо, вспомнить молодость. После приезда они дают нам какое-то время прийти в себя после длительного путешествия, чтобы уже после переходить к репетиции. Ты прикинь? Дают время, чтобы отдохнуть. На наших вылазках в город, помнишь, у нас было шестьдесят секунд (плюс минус), чтобы пробраться на территорию, зайти в бар с черного хода, вырубить запланированных на вечер музыкантов и выйти на сцену. И о каком отдыхе речь? После выступления приходилось сбегать из города только так, бежать, пока ноги еще бегут, а сердце еще не выскочило к херам собачьим от усталости. Я все еще помню, как летел от тех боевиков (помнишь, когда меня еще повязали?). Ощущение, будто заживо горишь. И чем же показался бы этот кросс таким людям, которые устают, если встанут с мягкого кресла? Это звучит дико смешно, но на самом деле это реально жутко: они словно уже людьми-то быть перестали, ничего сделать не могут, лишились своих человеческих возможностей. Довести себя до такого состояния, немыслимо... Тошнит от них. Тошнит от этих блаженных рож. Тошнит от необходимости видеть их рядом с собой. Тошнит, когда они подходят, пока ты настраиваешь инструмент, стоя на сцене в пустынном относительно небольшом здании, и начинают говорить всякую чушь про свои молодые годы, когда они отрывались под музыку Nirvana и верили каждому "моему" слову, мечтали стать такими же, а сейчас просто вне себя от счастья, обретя кумира вновь. Спрашивали о моей миссии на планете Земля, кто-то даже умудрился спросить про смерть. Черт, ну что за кретины. И это вынуждает сжимать зубы, чтобы не сболтнуть лишнего, чтобы не чувствовать, как по тебе блуждают взгляды находящихся вокруг людей (персонала). В Юджине я все же не смог сдержаться. Настроение было паршивое (я довожу себя этими мыслями, как могу, сам знаешь), терпение лопалось, а приобретенная две недели назад недорогая гитара не больно круто держала строй (и это для меня, неизбалованного в силу известных причин действительно приличным звучанием инструмента), в голове все мелькали мысли, что вечером снова будут смотреть эти... Блять, я даже слова подобрать не могу. И тут эта гребаная девица лет под тридцать пять подлетела в своем тупом костюме и фанатичным блеском в глазах. Начала снова распевать о своей привязанности к "моей" группе (сколько ей лет-то на тот момент было? девять или десять?), о значимости этих песен для нее (они реально думают, что это приходится слышать впервые? реально ждут, что я начну раскланиваться направо и налево, обнимая и благодаря за преданность? может, доживи Кобейн до этого времени, разжиревший и морщинистый, как старческая мошонка, он бы и начал слезливо обниматься с ними, утопая в соплях, но повезло-то прикидываться им в более приличном возрасте), о том, как тяжело она переживала смерть кумира (боже...), как плакала по ночам, а родители не понимали ее. И, конечно, она сказала, как сильно тосковала, и как она счастлива и взбудоражена сейчас, когда имеет возможность говорить и видеть живого кумира из плоти и крови перед собой. И, как все до нее, добавила, что хранила верность (ну давай еще поцелуемся, дождалась меня, любимая) тем идеалам и принципам из прошлого и всегда светлая память о тех временах помогала ей жить и двигаться дальше. Видит бог, я бы промолчал. Промолчал бы как в остальные разы до этой девицы, даже головы бы не поднял, а продолжил бы заниматься своим делом, словно не слышал. Но не смог, до того это задолбало. Я все же поднял голову и, уже ничуть не играя, посмотрел в ее лицо (теперь уже понимаю, что сделал это даже с излишним холодом и презрением, перегнул), наблюдая, как улыбка с него медленно исчезает, и впервые, кажется, за долгое время негромко, чтобы слышала только она, сказал: "Тогда какого черта ты все еще жива?" Она там стояла еще несколько минут, когда я уже отошел к другой стороне сцены, выкручивая колки. Может быть это было слишком грубо и я зря так "напал" на нее. Я все еще считаю, что она подобно многим другим та еще лицемерка. Предана она была идеалам и принципам. На ее золотых украшениях именно это и написано, как иначе. Звук на протяжении всего концерта был просто дерьмовый. Дерь-мо-вый. Но это только подстегивало драть струны еще сильнее, чтобы их (этих идиотов под сценой) переглушило всех на хрен. И кровь из ушей бы хлестать начала. Я почти видел, как они перестают прыгать и падают на пол, бьются в судорогах, извергая из себя душераздирающие вопли боли, зажимая руками уши, пока через сжатые пальцы сочится кровь. Но этого не случилось. В клубе Юджина в основном были подростки и молодые люди лет до двадцати трех-пяти, потому и скакали. В других барах, концертных залах, где мы уже побывали, люди были преимущественно среднего или уже зрелого возраста (не старики, конечно), и там никаких подскоков не было. Словами передать невозможно, насколько это раздражает и выбешивает (хотя мое желание видеть их трясущиеся тела на полу в лужах крови уже о чем-то говорит, верно?). В полутьме было видно, как они трясли своими чертовыми головами, орали что-то, прыгали. И это идиотское ощущение, что ты какой-то клоун, который поет для них, чтобы детишки смогли растрясти вековой жир на своих телах. К чему все эти строки, которые я ору? Мы занимаемся совсем не тем. Пока Дейв и Крист поддаются своим странностям в отношении населения колоний, тщательно избегая любых контактов с ними, мы вселяем в этих ублюдков уверенность, что теперь даже мертвецы оживают, чтобы потешить их. Мое дерьмовое настроение было обусловлено всплывшей новостью в газете на заправке, где мы остановились за несколько часов до концерта. Там обнаружилась некая статейка о том печально известном (теперь) выступлении десятого апреля. И надеяться не стоило, что факты с того вечера не подвергнутся искажению писак, что отсасывают у больших шишек. В двух словах, они с кучей разнообразных метафор и воды, чтобы текст выглядел красиво, а не информативно, заявили, что на выступлении бла-бла в такой-то день произошел загадочный случай, не поддающийся никакому объяснению. Вроде ничего необычного, но отчего-то при прочтении складывалось ощущение, словно этим жестом я, Крист и Дейв смачно поцеловали богачей в задницу. Теперь мы пляшем перед ними, как заводные обезьянки. Им нравится, ну что может быть лучше, друг мой? Юджинский концерт не был сыгран до конца. Когда оставались всего какие-то две песни из утвержденного списка, я завершил "концерт" самовольно, разъебав сраную гитару об усилитель. С каждым ударом злость и ненависть к каждому в этой гребаной толпе накатывала с новой силой, у мен было чувство, что окажись в руках ружье, я бы точно кого-нибудь пристрелил. Стук, дикий срежет, вой толпы, дурацкий мигающий свет и белый дым, который за кой-то хер напустили на сцену. Мать твою, это даже концертом назвать язык не поворачивается. Цирк какой-то и смешные частушки вместо песен. Лысоватый хозяин заведения выскочил на сцену, когда я начал кидать обломки гитары в толпу, надеясь залепить кому-нибудь по щам, чтоб мать родная не узнала. Ими же это, похоже, расценивалось, как попытка поделиться обломками прекрасного инструмента. Мужичок выбежал весь взмыленный и запыхавшийся и, часто дыша, нерешительно заболтал что-то, не желая нарываться на конфликт, который буквально вываливался из него. Разговаривать с ним я, как ты уже догадался, не стал...
Хару права, сотню раз права. Мало кто мог по-настоящему поверить в то, что умерший двадцать шесть лет назад человек вдруг восстал из мертвых с какими-то неясными целями и спокойно разгуливает по таким мероприятиям, почти не скрываясь. Разумеется, многие люди могли решить, что это какая-то магия и прочая херня в этом духе. Но, думаю (уверен), нашлось также много людей (особенно из высшего света), которые точно поняли, что здесь что-то не так. Они отлично знают, что никто ни откуда не воскресал, нет никакого чуда и магии, никакой священной миссии. Они знают это, но пока молчат. Дейв не просто так вынуждает нас выступать перед этими крысами. Он хочет втереться в доверие, зная, что за нами вполне возможно могут пристально наблюдать, выискивая малейший признак для беспокойства. Он хочет скрыть настоящие мотивы. Хитро, умно, дальновидно, но, черт подери, это все не то. Настоящую революцию нельзя скрыть под какими-то гнилыми мистификациями. Она как огонь (помнишь, что я говорил?), ее не скрыть, ее не погасить, когда она разрастается тысячей новых очагов восстаний. Но пламя можно залить водой, когда оно только начинает заниматься, поэтому придется следовать указанием Дейва еще некоторое время, потянуть ожидание. Пока у нас не было никаких стычек, никаких поводов для беспокойства и опасений, ничего подозрительного, но это может возникнуть в будущем, если все получится. Необходим лишь сухой, прочный хворост, на котором этот огонь займется очень быстро. Люди, которые поверили, которые, сбившись в кучку, подняли руки в немом жесте мятежа, стоя посреди готовых сожрать их крыс. У меня нет сомнений, что они (все эти жители колоний, наши с тобой соотечественники по всему миру) поверили в возможность революции, в возможность обрести свободу и, наконец, смогут встать в полный рост и идти напролом. Ночью одиннадцатого апреля, когда мы уже официально раскрыли все свои карты и теперь были вынуждены отсиживаться на ферме Криста, Хару вышла на улицу и присела рядом на ступеньки крыльца, пока я курил и размышлял о своем. Кажется, я впервые заговорил с ней о произошедшем день назад. До этого все решилось само собой, я это сам начал и выбора у меня уже не было. Но, тем не менее, как и Дейв, и Крист я все еще не совсем понимал, как мы добились такого эффекта. "Может быть, они и не до конца верят в это. Может быть, подсознательно знают, что в реальности не может такого случиться. Но мы сейчас все в таком положении, что полагаться стоит только на чудо. Им всем просто нужно во что-то верить. И они обрели эту веру благодаря тебе... Поэтому я и прошу тебя: не слишком выебывайся, Кобейн. Иначе это зайдет слишком далеко."
Дорогой Эйдан, я становлюсь мягкотелым ублюдком(?) Мне не хватает моих старых воображаемых друзей. Мне нравится смотреть, как моя Партизанка красит свои губы красным и кривляется, изображая безумствующую Кортни Лав, чей муж восстал из мертвых. Наши наивные вечерние развлечения и бесконечные разговоры вне течения времени. Как идеальная музыка, которой мне никогда не написать и не исполнить. Мне не хватает наших лесов, несмотря на обширные плантации хлопка за окнами. Вдали от всего этого дерьма очень тяжело бывает точно вспомнить, за что именно борешься. Нельзя, чтобы это впечатление и злость притупились, они должны подпитываться. Мне не хватает памяти. Нужно чаще вспоминать, прокручивать всю свою жизнь, не засыпая всю ночь, чтобы точно знать ее. Чтобы среди воспоминаний о детдоме неожиданно не всплыла абстрактная фигура "моего отца", разводящегося с матерью. Ну знаешь, я ненавижу, маму, ненавижу папу... Но, Эйдан, это ведь все еще я. Это все еще я.
Примечания:
Выделенные курсором части - так называемые дневниковые записи г.г., что будет практиковаться очень часто. Название новой части будет еще не раз фигурировать в самом тексте, т.к. выбрано не случайно, а с явным намеком на будущие события. Всем спасибо.