The Pretender

Постой, не уходи! Мы ждали лета - пришла зима. Мы заходили в дома, Но в домах шел снег. Мы ждали завтрашний день, Каждый день ждали завтрашний день. Мы прячем глаза за шторами век. В наших глазах крики "Вперед!" В наших глазах окрики "Стой!" В наших глазах рождение дня И смерть огня. В наших глазах звездная ночь, В наших глазах потерянный рай, В наших глазах закрытая дверь. Что тебе нужно? Выбирай! - Кино - "В наших глазах". POV Haru День первый. Первые признаки занимающегося на востоке рассвета появились еще рано утром. На фоне грандиозного ярко-розового неба с золотистыми прожилками очертания окутанных туманом деревьев, скрытой за пеленой беловатого дыма черной полосы хвойного леса особенно сильно выделялись, контрастируя. Лес словно обгорел от какого-то серьезного пожара в прошлом. В такой гнетущей утренней тишине можно домыслить звук шагов босых ног, ступающих по мокрой от холодной росы траве. Женщина, закутанная в драный сарафан, мягкой поступью, неспешно проходит через все поселение к одиноко стоящей рядом с пустующим загоном колонке, чтобы набрать воды. Она словно выгоревшая, вся черная, как тень, тонкая, как ветка. Кая очаровывают эти люди, он говорит, что они вдохновляют, показывают своим примером, что из себя представляет настоящая жизнь. Иногда мне странно представлять, что когда-нибудь он с таким романтичным возвышенным настроем, полными идеализации мечтами о свободе плененных народов по всему земному шару, сможет взять в руки ружье и выстрелить в живого человека, кем бы он ни был. Такие люди, однако, часто подвержены своим страстям, внутренним демонам, которые населяют их разум, путают мысли, заставляют чувствовать то, чего нет, открывают что-то невидимое для других, но закрывают свои глаза на явные реальные вещи... Но это все бред. С первого же дня нашего здесь пребывания становится ясно, что эти люди нуждаются в колоссальной помощи извне, которую предоставить можем только мы со своими фальшивыми именами. С первого же дня мы обязаны включиться в работу, в общее дело этих людей, чья цель заключается в одном - выжить. Выживание изо дня в день, каждый час, каждая минута может стать последней. Наверное, именно из-за этого особого ощущения неопределенности каждого последующего момента, они так дорожат друг другом, заботятся друг о друге, как будто являют собой одну большую семью, не имеющую никаких кровных связей меж собой. Наверное, именно поэтому, остро понимая цену каждого прожитого мгновения, они так исключительно ласковы со своими детьми, женами\мужьями, стариками. Такое отношение, тем не менее, не заставляет меня, человека отрицающего любовь как чувство, как что-то, имеющее право на существование в реалиях нашего окружающего мира и существующей действительности, чувствовать умиление или перенять какие-то качества этих исхудавших, болезненных зомби, которые готовы отдать жизни на плантациях, лишь бы их семье было чем питаться следующие несколько дней. Не заставляет пересмотреть своим приоритеты, но определенно заставляет задуматься, наблюдая за их отношениями между собой. Заставляет вести своего рода учет, журнал, документировать происходящее вокруг, чтобы затем оставить эту письменную память потомкам, которых, правда, может и не быть. Крист одержим возможностью задокументировать моменты, которые, по его мнению, являются частью нашей истории. Истории нашего настоящего, будущего и прошлого. История, которая подымет из пепла развеянные воспоминания и возродит основную цель существования, жизни на земле, предопределит особую дхарму каждого живущего хоть одно мгновение на этой планете. Они работают без отдыха, они гнут спины. Мы гнем спины, мы работаем с ними. Они хотят захоронить трупы убитых друзей. Уже над ними, полуразложившимися, полными трупными червями, источающими тошнотворный запах гниющей плоти, летают мухи, но их заботливо заматывают в изорванную старую ткань, жертвуют одеяла, не согревающие на самом деле даже теплой ночью. Мы роем ямы. Мы роем могилы выданными лопатами, углубляя дно, делая их пригодными для захоронений. Вся деревня собирается вокруг вырытой могилы, кидает сорванные с полей по дороге домой цветы, когда тело опускают на самое дно. Засыпают землей, закрывают мумию в изорванной материи, присыпают, чтобы скрыть, втыкают две перекрещенные меж друг другом палки в основание могилы и долго молчат, глядя на дело рук своих. Затем молчаливо расходятся, кидая прощальный взгляд за спину. В Румынии все происходило иначе. Мы, наверное, из другого теста, других условий. Закаленные холодом, северным ветром и легендами о безжалостном Владе Цепеше, не способные проявить сочувствие, не способные проявить жалость к ближнему и себе самим, замерзшие изнутри толстой ледяной коркой. Кай рассказывает потом об услышанном от больного старика: пять тел в четырех могилах. Долбанутое создание даже подпрыгивало от восторга, картины, рождающейся в его червивом мозге. Какая бы тварь не сделала это с шестнадцатилетним ребенком, он обязательно заплатит за это. Поэтому нам необходимо готовиться. Одной музыкой ни черта не сотворишь, особенно прикрываясь именем придуманного боснийского доктора. День второй. Какая-то тощая женщина с жидкими темными волосами выглядящая гораздо старше своих лет медленно проходит мимо, отстраненно напивая о чем-то своем по-испански. Мойра, сидящая рядом со мной на крыльце дома, говорит, что женщину зовут Хельга, ей тридцать пять лет, хотя после смерти обоих детей во время бомбежки поселения боевиками выглядит на все пятьдесят, однако сохраняет относительное жизнелюбие. Иначе нельзя - чокнешься. Мойра - мировая женщина, знает абсолютно все обо всех, стреляет с двадцати ярдов, попадает точно в цель. Она провела приватный мастер-класс для меня на "заднем дворе" своего дома, где общипывала пучки сухой травы тощая корова с уныло висящим выменем. Стреляла в дерево, дыша спокойно и размеренно, направляя пулю точно в цель с непоколебимым спокойствием и уверенностью. Вся наша жизнь - непрерывное обучение. Этот урок полезно усвоить, чтобы не торопиться куда-то сломя голову. К любому, кто умнее, сильнее, опытнее тебя, следует относиться как к учителям, только тогда ты достигнешь мудрости, объединив в себе знания, полученные от всех повстречавшихся людей. Хорошо бы запомнить этот урок и применять на практике. Стрелок из меня относительно неплохой, но ближний бой, в общем и целом, дается лучше. На том же заднем дворе Мойра посоветовала мне занять себя чем-то на благо гниющей в своих же помоях деревни. Например, тем, что я точно умею делать. Озадачила бабка... Я позволяю себе часто уходить из поселения, чтобы изучить территорию рядом. Эта дикая местность чертовски притягательна. Мы сидели практически запертыми в своем маленьком, окруженном колючей проволокой мирке, борясь за выживание. Мы были заперты в роскошном гостиничном номере в ожидании неизвестной развязки грядущих событий. И только сейчас наступил момент, череда тотальной свободы, тотальной вседозволенности, запах пыли и сухого ветра в легких, вьющаяся семимильной змеей дорога к горизонту, бесконечные поля, шорох травы под ногами. Чертова свобода. Путь открыт, никаких рамок. То, о чем приходилось лишь читать в романах Керуака и Берроуза. Слышать в песнях Doors о бесконечном своенравном западе. Мать твою, я здесь. Как бы ни нуждались в помощи эти люди, дорога зовет, поблескивая под лучами солнца серой чешуей. Немой призыв двигаться, бежать вперед, не касаясь земли, использовать все силы человека, чтобы жить в этом диком мире. День (…) Кесада безвылазно просиживает за вырытыми с местной разрушенной библиотеки, где хранится бедный урожай, книгами, надеясь выискать там хоть какой-то намек на разрешение своих внутренних дилемм. Тем временем, пока он ищет революционные мотивы, схожесть со своими идеями, пути решения в текстах старых битников и прожженных дотла классиков, обнаруживается, что большая часть населения колонии совершенно не умеет читать и писать, едва ли выводя несколько корявых букв. Это становится моей задачей номер один: за все время нашего нахождения в колонии просто необходимо научить детей и более взрослых людей базовым основам чтения и письма. Мало соображающие, неспособные мыслить рационально, неспособные прочитать важный документ, люди с оружием в руках будут опаснее диких животных, вооруженных до зубов. Мартышки с гранатами. Они не будут понимать, что от них требуется. Они не будут понимать, за что воюют, на что идут. Только бессмысленная пальба, смерти, свержение незнакомого им как понятие тоталитарного режима. Это крепкие люди, способные своими руками свернуть горы, но одна из главных мышц их организма - мозг, совершенно не натренирована. Они нуждаются в заполнении этих огромных пробелов собственных знаний истории, что опираются пока только на редкие воспоминания. Такими людьми очень легко управлять, их легко подбить на что-либо, обмануть, манипулировать, путать, но это не тот путь, который был изначально избран нашим движением. Когда в первую ночь в поселении, остановившись в колонии, далекой отсюда, мы делились своими соображениями насчет революции, было сказано несколько важных фраз: "Революцию делают не предводители, ее делают люди. С этими людьми можно делать все, что угодно. Можно устроить свержение существующего режима, чтобы воздвигнуть новый, абсолютный клон предыдущего. Но мы не захватчики. Мы часть тех диких условий, которые вынуждают бороться". Говорить об этом, кажется, можно часами, делясь своими наблюдениями. Но когда говорил он, полный этой тихой страстной жажды справедливости, со своими идеалистическими мечтами насчет нашего общего дела, не слушать было невозможно. И невозможно провернуть все это так, как себе представляет он. Слишком красиво. Наши подпольные занятия начинают с устного объявления о необходимости учиться письму, чтению и истории каждому из необразованных жителей колонии. Я сказала об этом, встав на бревно, чтобы стать выше, во время одной из вечерних посиделок поселенцев около костра. Думалось, все пошлют меня на хер, и я зря перетаскала столько книжек в пропахший навозом от предыдущих жильцов сарай. Однако пришли практически все те, кто чувствовал свою неполноценность в области знания, включая и детей и взрослых. Немного теории по части истории нашего мира, особенно важных дат, благо подходящие книги (не все) смогли найтись. Теория по части языка, практика в виде небольших диктантов. Они быстро учатся, но по четыре дня из семи я полностью провожу в сраном сарае со сменяющимися партиями готовых учиться людей. А моя цель - научить их думать, заставить их думать. Радует уже то, что они не как наши румынские, замороженные бараны, тупящие при любом возможном случае. К слову, нам неоткуда узнать о положении дел в Румынии. Сейчас мы максимально отрезаны от мира и его забот. День какой-то там. Старики все еще продолжают косо поглядывать в спину проходящего мимо них странного доктора с не менее странным именем Виктор, но общее доверие, кажется, начинает возвращаться. Вышеупомянутый доктор с утра до ночи порой засыпается разнообразными книжками, выискивая уже медицинские трактаты и их применение на практике, вероятно, решив играть роль доктора и в реальности. К слову, это рвение можно понять. Понять можно, но выполнить трудно: нельзя охватить все области с налету и сразу. Он берется за все одновременно. Хочет вылечить людей, одновременно с этим незаметно толкая какие-то революционные мотивы в народ. Не знаю, что точно о нем думают поселенцы, но, кажется, мнение о "боснийском докторе" сложилось не самое приятное, вероятно, в силу его же подозрительной отстраненности и молчаливости. Криста считают добродушным простачком, который напивается на каждых вечерних посиделках у костра и заводит глупые песни, болтая чушь и едва не раскрывая наши карты местному населению. Обычно после этого его голова с легкой руки Грола оказывается в ведре с водой. Усатого же дети воспринимают как обязательную мишень для приколов, которая забавно злится, когда что-то начинает раздражать. Серьезный дядя, словом. Думаю, выступая в роли училки для аборигенов, я постепенно завоевываю наибольшее уважение и доверие у местных, как бы парадоксально это ни звучало. Кай, тем временем, словно привлекает к себе какие-то смутные подозрения от некоторых жителей колонии то ли своим поведением и видом, то ли странным появлением и идеями, то ли кто-то просто замечает необычное сходство с чем-то, что в памяти их не задержалось особо. Тем не менее, отбросив все иллюзии, необходимо начинать работать на благо нашего маленького хлипкого общества. Около полуночи я участвую в вылазке в ближний город вместе с Доком. Флуоресцентные огни сопутствуют акту неповиновения, толпы людей прочесывают город, проходя мимо яркими безликими пятнами. В подворотне я крепко целую затесавшуюся молодую проститутку невероятно приличного вида, заимствуя помаду. Секретность операции превыше всего. Лицо Дока располосовано черными линиями фальшивой улыбки, шрамами в глазах, словно отражение моей физиономии. Пальба в центре города приносит нешуточные плоды нашему общему делу. В эту ночь поселение обогащается разнообразными лекарственными средствами, пищей и водой. В эту же ночь Грол рвет волосы из задницы, подразумевая, что эта услуга выйдет поселенцам только боком. Однажды городские крысы пронюхают о причинах и возможных исполнителях кражи и актов вандализма, тогда примут меры и полумертвым жителям станет совсем туго. Я напиваюсь дешевым виски и падаю в густую темноту с проявляющимися цветными снами от концентрации химических веществ в организме. Вижу дом, кажется, огромный дом с идеально белыми стенами, похож на замок, а вокруг фонтаны, цветущие сады и великолепный вид на побережье со второго этажа этого дворца. Вокруг бегают темнокожие рабы в набедренных повязках, райские птицы перелетают с цветущих деревьев на витые прутья кованого забора. А за дубовыми дверями роскошного дворца огонь, литры крови, стекающей по стенам густыми потоками, трупы, подвешенные за шеи под потолок прямо в своих роскошных костюмах. А на полу облизывающий их обугливающиеся ноги в лакированных туфлях костер тускло озаряет кучку сырой земли с россыпью прекрасных цветов, лепестков их с райского сада снаружи, горка сухой земли, стилизованная под могилу. И в могилах кишат гниющие трупы с открытыми круглыми черными глазами... Мне часто снится родительский дом после побега, часто снится мое творческое послание, последний художественный проект и так искренне желаемые мной воображаемые фигуры подвешенных под потолок моих родителей. Обманщиков, животных, свиней, нацистов и последних ублюдков из всех живущих на Земле выродков. Колония просыпается с рассветом, сегодня это случилось около пяти часов утра, когда восточный горизонт изошел розоватыми полосами, а тонкие тени стволов деревьев и бедных построек начали удлиняться. Я всерьез увлеклась идеей задокументировать происходящее для самих себя и возможных будущих поколений, если завтра мы все не сдохнем здесь в братской могиле под слоем пепла. Камера, которую я украла во время последней вылазки, оказалась в рабочем состоянии, позволяла сделать неплохие снимки и записи для небольшой хроники. Если все удастся, возможно, взглянув на памятные снимки и вспомнив о самых истоках нашего народного сопротивления, мы не узнаем себя. Наше народное сопротивление, наше общее дело. Кай постоянно говорит "наше" и "мы", упрямо подчеркивая свою принадлежность исключительно к этим отчаявшимся жалким людям, которые приняли нас, не зная всей правды. Смотри, не промахнись, атаман... Мы обмениваемся знаниями и умением с жителями колонии. Мы учим их грамоте, истории и рассказываем о своих планах и видах на зарождающийся где-то под землей бунт. (Это мы под землей.) Они учат нас основным навыкам выживания, физической борьбе вроде ближнего и дальнего боя, которым, в силу известных причин, владеют в большинстве своем в совершенстве. Они учат нас доставать себе пропитание любыми возможными способами и выживать в любых условиях, хотя последнее на практике далеко не всегда выходит и у них. Мы достаем для них еду, рискуя, выходя в город по ночам, разоряя ближние фермы крупных землевладельцев, уставших от больших мегаполисов; оказываем им посильную помощь в ведении хозяйства, лечим их больных по мере возможности. Кай снова пускается в долгие разговоры с местным мужчиной достаточно пожилого вида, который рассказывает ему об особенностях здешних территорий, основных опасностях и способах их избежать. Я же, документируя происходящее, беседую с поселенцами. Они рассказывают о своей жизни в этих условиях, рассказывают о своей роли в этой жизни, которую вынуждены вести, о своем прошлом в годы, когда будущее все еще казалось светлым и безмятежным, делятся своими переживаниями и надеждами. Четверо из опрошенных мной являются участниками одного из самых крупных восстаний, что разгорелось, когда людей начали депортировать со своих родных мест в колонии, навсегда разделяя бедных и богатых, людей и животных. По словам Робина (сорокапятилетний мужчина чрезвычайно тощего телосложения с длинными руками, смуглой кожей и редкой бородкой), который вместе с покойным братом-близнецом участвовал в восстании на Капитолийском холме в Вашингтоне (а затем и перед Зданием Верховного суда), это было самым масштабным и трагическим восстанием на территории США против нового режима. «Мы объединились. Приехали ребята из разных стран и государств, где люди были категорически против принятого в ряде стран нового режима и системы разделения. Мы были против глупых предрассудков и дискриминаций, которые раскалывали наше общество. Были ребята из Румынии, Польши, Латинской и Южной Америки, несколько молодых людей с Кубы, России, целая делегация из Европы. Все мы были полны решимости сопротивляться до последнего вздоха, если придется сложить головы перед зданием конгресса. Все знали, на что мы идем, мы знали, что сделаем это, не позволим разрушить этим крысам наш мир. Мы шли туда через весь город с громкими песнями, призывами, сжигая флаги своих государств, поднимая транспаранты высоко над головами. Это словно был митинг хиппи против войны во Вьетнаме, как в шестидесятые. Но нас было больше, и мы готовы были даже драться, если понадобиться. Я и Том руководили колонной со своего района, шли во главе и призывали всех оглядывающихся на нас прохожих раскрыть глаза и восстать, раскрыть глаза и выразить протест. Мы дошли до здания конгресса на холме, сопровождаемые удивленными, одобрительными или испуганными взглядами. Они нас словно на смерть провожали, особенно когда мы подошли ближе и устроили лагерь перед воротами здания. Курили травку, выпивали слегка, танцевали и пели, беспрестанно призывая остановиться, будто знали, что ОНИ смотрят на нас из окон. Мы призывали их вспомнить, что по-настоящему значат слова "братство" и "братья". Мы были такие цветные, совсем как эти дети цветов, уверенные и решительные. А потом они вдруг впустили нас во двор перед зданием. Мы пошли за ними, как овцы, такие глупые, наивно решив, что они будут нас выслушивать. Ворота закрылись. Людей снаружи на холме не было. Было совершенно пусто. И тут-то мы сообразили, что происходит. Они начали стрелять. Прямо в этом красивом, величественном саду с аккуратно постриженными газонами и фонтанами они расстреливали нас, как пушечное мясо. Настолько внезапно, что никто даже сообразить не успел. Я оглянулся, и уже больше половины моих друзей и знакомых с колонны лежали в собственной крови. Мы думала сначала, что будем стоять до последнего, чтобы они все поняли. Но ситуация изменилась. Я хотел увести своих ребят, пытался сказать остальным, чтобы уходили, но нам и бежать-то было некуда. Нас заперли в этом красивом саду и расстреливали. Все было в крови, обезображенные трупы повсюду, фонтаны с красной водой от валяющихся в них тел. Меня ранило в ногу, а Тома пристрелили сразу, он даже не мучился, наверное. Я отполз за фонтан и прикинулся мертвым, надеясь спастись таким образом. И видел оттуда, хотя кровь заливала глаза, как в море в этих жутких красных луж кишат дрожащие и уже бездыханные тела среди цветов, которые мы принесли с собой, разорванных плакатов и флагов... Потом они просто собрали все трупы в грузовики и вывезли за пределы города, чтобы сжечь в какой-то заброшенной шахте. Я выгадал момент, чтобы убежать. Пришлось, правда, повозиться с Гердой (она оказалась ранена, но все еще была жива). Мы сбежали вместе, пока они грузили тела. И бежали так долго, как только могли. Нам помогли в одном госпитале в Фолс-Черче, зашили, подлатали. Через две недели я снова пошел к Зданию Верховного суда. Было глупо так поступать, но после этой бойни, о которой волшебным образом ходили только туманные слухи, словно ничего не случилось, в ряде стран случились эти чудовищные подавления народного сопротивления. Мы закидывали здание тухлыми яйцами, поджигали ворота и успели сбежать до того, как прибыли фараоны... На этом в этой стране все закончилось. Я уехал с Гердой из Вашингтона осенью, когда уже начало подмораживать. Мы на пароме с беженцами переехали Эль-Пасо, а затем, пожив там несколько лет, оказались в колонии штата Айдахо. Перевели. С тех пор мы здесь. Живем неплохо. Могло быть хуже. Мне отморозило ногу пять лет назад, но справляюсь пока». Сама Герда, кудрявая, рыжая, едва видит и слышит, несмотря на относительно молодой возраст. У многих здесь были похожие истории. Очень большое количество поселенцев участвовало в свое время в разных восстаниях по территории США, за пределами этой страны, где угодно, но с одинаковой жестокостью и умом все они подавлялись. Тем не менее, эти люди все еще помнят о прошлой жизни, которая кардинально отличалась от настоящего. Их дети не помнят ее, они не знают иной жизни кроме существования за решеткой и постоянного ожидания смерти. Но мне нужно записывать все, что они отвечают мне. Отбросив иллюзии. «В последний раз они разрушили почти все наши дома. Они пришли год назад. Урожай был скромный, по колонии гуляла болезнь, подкашивала самых слабых, уменьшалась работоспособность. Боевики во многом зависят от нас. Если колония не расположена рядом с действительно большим городом, то им не обеспечивают самые комфортные условия, оттого и злые как собаки. Здешние боевики не живут, как цари, в отличие от тех же ребят в округе Колумбия, поэтому питаются они и одежду берут в основном из поселения, хоть и морщатся. А в тот год урожай был слабый, нам еды выдавали все меньше. Завалились уроды поздним вечером. Им, естественно, никто открывать не стал. Так они взяли и подожгли амбар с зерном и коровник, а оттуда и на жилые дома перенеслось. Лес загорелся с западной стороны, там до сих пор дымом пахнет и все в пепле. Мы только все повыскакивали, чтобы и себя спасти, и соседям помочь, потушить пожар, так они сразу в целые дома зашли, все повыносили, поломали, окна разбили, нескольких девчонок наших вывели лет по пятнадцать-семнадцать каждой. Все тушат, а Питер, был тут один парень, зеленый совсем, захотел вступиться за них, побежал за этими крысами. Они его мигом подстрелили, избили, а тело потом унесли куда-то. Так мало этого... Нас же потом мэр Бойсе и обвинил в умышленном поджоге. Два месяца работали бесплатно. Так что раньше (до того года) стариков у нас было гораздо больше. Год назад их вообще не осталось, вымерли все от болезни и голода. У меня, уроды, ружья-то все забрали, якобы махала тут без дела ими. Заначка-то осталась под полом, но одного ружья мало». После рассказа Мойры, вечером того же дня я направилась в западный лес. От сваленных, обуглившихся стволов веяло застаревшим запахом гари, трава на этом участке была выжжена на несколько километров вперед, верхушки неработающих телефонных башен сцепились с сухими кронами все еще стоящих деревьев. Под ногами слой пепла и черной земли, на которой яркими пятнами выделяются едва прорастающие пучки свежей травы. На пошедшем желтоватыми обрывками облаков западном склоне закатного неба заметна чернеющая далеко вдали полоса, за которую садится солнце. Я прикидываю, что выйти на открытую местность по выжженной сквозь лес дороге смогу за час, а может меньше, поэтому, не останавливаясь, иду вперед, оставляя сапогами следы на проминающемся пепле. Абсолютно мертвый лес: ни звука, ни шороха, кроме моих собственных шагов и шума дыхания. Когда-то штат Айдахо был крупным поставщиком разнообразной пушнины, но сейчас в выгоревшем пустом лесу вряд ли осталось даже редкое присутствие мелких зверьков. Только изредка стонущая от ветра и нанесенных побоев природа, раскачивающая свои болезненные деревья, чьи вершины таранят небо каждым рваным движением. Я пространно оглядываюсь, продолжая путь, опускаю взгляд на ноги, ступающие по желтовато-черной траве уже без пепельной пыли сверху. На секунду кажется, словно за спиной что-то движется в такт со мной. Но, обернувшись, я вижу лишь "искусственный тоннель" сквозь высокие близко стоящие друг к другу стволы сосен. Рука покрепче перехватывает ремень ружья за плечом. Я беру в сторону, сходя с широкой тропы в лес, держась, тем не менее, у края его, чтобы не заблудиться. Под ногами вместо пожженной травы оказывается плотный сухой ковер из опавшей рыжей хвои, что тихо шуршит, проминаясь, от шагов. Сквозь шершавые светло-коричневые стволы высоких сосен в блуждающей под их кронами полутьме видны далекие очертания огромных валунов, новых деревьев, бесконечного множества деревьев. Кажется, словно раздается шорох, но, напряженно вглядываясь в беспорядочные ряды стволов, готовая снять ружье с плеча, я не вижу ничего. Тут совершенно пусто. Огромный пустой лес. Мертвый, как и живущие бок о бок с ним люди. Мой путь вскоре обрывается. Лес, густыми зеленоватыми шапками покрывая склон по обе стороны от голого участка, спускается в низкий овраг. Я же остаюсь на обрыве, с нового ракурса оглядывая раскинувшуюся как на ладони местность, полную жизни на первый взгляд. Темные кроны деревьев, далекая черная полоса леса у рыжеющего горизонта, края широких полей, старательно убранных поселенцами. Стоя здесь, на обдуваемом со всех сторон обрыве, кажется, словно уже нет никакой тирании и ужаса внешнего мира, от которого мы оторваны уже более месяца в своих идеальных условиях коммунистических настроений и идеалистических планов, наполненных мечтаниями и верой в будущее. Словно нет другого мира кроме того, в котором находимся мы, работая поровну, расслабляясь по вечерам у костра, предаваясь пространным разговорам или пляскам под живую музыку местных музыкантов, не зная несправедливости и неравноправия. Настолько близко к земле, насколько возможно. Я зажмуриваюсь, сбивая воображаемое видение этой утопической картины, и сажусь, свешивая ноги с обрыва, болтая ими в воздухе в такой опасной близости от крутого глубокого оврага с невидимым дном… Снова беготня с фотоаппаратом в поисках точно описывающих условия жизни в колонии кадров. Как ни странно, но, пролистывая их, может сложиться впечатление, что в этом поселении никто не бедствует, все довольны, здоровы и счастливы. Мягко улыбающиеся лица тощих смуглых стариков на ступеньках своих бедных маленьких домов, желтеющих под лучами солнца; увлеченно бегущая за драным мячом стайка чумазых детей в клубах желтой пыли, решивших сыграть в футбол со странными пришельцами; фальшивый Док у кровати слегшей с какой-то болезнью женщины, приложивший ладонь к ее лбу; Дженис, уверенно направляющая руку зажмурившего один глаз Криста, что учится стрелять, как и его закадычный приятель; Новоселич, оттягивающий соски апатичной тощей корове в попытках выудить хотя бы каплю молока; Мойра, занимающаяся починкой крыши рядом со мной; пустующая пыльная дорога и глядящие в одну сторону, навьюченные сумками, одетые в старые разноцветные тряпки, как кочевники, поселенцы под синеватым небом ранним утром, когда, стоит только на востоке заняться розоватой заре при наличии нескольких далеких звезд, в назначенное время должен появиться грузовик; я сама, сидящая на сваленных вместе бочках, как на столе, с книгой в руке перед сидящими напротив, пишущими что-то людьми в амбаре; Кай с кучкой детей, измазавшихся в грязи в процессе какой-то нелепой возни в полдень, и у всех улыбки до ушей; раннее утро и белеющее головками хлопка поле с множеством едва заметных человеческих фигур; Дейв в более-менее пригодной для ношения одежде местного населения и довольный блондин за ним; тот же блондин, сосредоточенно читающий очередной справочник в нашем амбаре, обставившись кучей книг; непривычно широко улыбающиеся Грол-Новоселич, держащие с двух сторон здоровенную пойманную в Снейке* рыбину; вечерние посиделки у огня, пронизанные странным настроением из-за опущенных, задумчивых лиц сидящих вокруг пылающего рыжим костра; пляски в пустом амбаре с устроившимися музыкантами в углу, когда люди самозабвенно кружатся, смеются и веселятся, слегка выпивая, что имеется в закромах; самозабвенно, в шутку целующий Дейва двухметровый Крист, надравшийся до бровей на вечернем празднике; Док с приобнимающей его молодой девушкой в один из таких вечеров; Крист и Кай в углу амбара для музыкантов с гитарами на коленях, исполняющие какую-то кантри-песню для поселенцев; я и Мойра с бутылками и дымящимися сигаретами в руках; Кай, Крист и Дейв, сидящие лицом друг к другу в амбаре во время нашего очередного обсуждения дальнейшего плана действий... И, кажется, что нет никакой боли и страха в этих людях... Я ставлю точку в конце написанного в тетради предложения и поднимаю голову, привлеченная звуками снаружи светлого от проходящих через грязноватые окошки под потолком лучей амбара. Дверь слегка приоткрыта, но через щель невозможно разглядеть источника шума. Тем временем, голоса, разговаривающие на повышенных тонах, становятся громче. Я захлопываю тетрадь и попутно засовываю ее в карман куртки, выходя наружу. - В чем дело? - привалившийся спиной к стене амбара Дейв слегка поворачивает голову в мою сторону, не меняя позы, и возвращает взгляд на источник звуков - расположенный метрах в сорока отсюда дом недалеко от начинающейся позади него лесной поросли. Я закрываю рот, забывая, что хотела сказать Гролу, когда замечаю матерящего кого-то Кая перед постройкой и выходящего из дома крупного парня в военной одежде. - Себя спроси. - В смысле? - Грол разворачивается лицом ко мне, обдавая мрачным выражением своей заросшей, заспанной физиономии. - Я говорил вам, что все повесят на них. Кражу из аптеки, весь этот вандализм на улицах города, поджог стоянки полицейского участка. Вряд ли эти бугаи поздороваться пришли, - добавляет усатый, разворачиваясь в свою первоначальную позу и снова скрещивая руки на груди. Из недр темного дома доносится неразборчивый низкий голос, в ответ на который Кесада с чувством показывает средний палец, посылая невидимого адресата. Парень в форме выносит из дома набитый чем-то мешок и закидывает его на плечо, становясь рядом с теряющимся на его фоне Каем. Дело дрянь. Я срываюсь с места, слыша оклик, а затем и шаги Грола за спиной. Жители соседних домов, стоя на ступеньках или глядя в окна, наблюдают за странной, но, видимо, привычной картиной молча, высказывая свою позицию только взглядами. Оказавшись рядом с едва успевшим повернуться в мою сторону боевиком, я с размаху ударяю его кулаком в челюсть, как показалось сначала, но тут же едва ли не сгибаюсь пополам, зажмуриваясь от зажавшей мою ладонь в тиски лапы бугая. Он с явным удовольствием на тупом лице выворачивает мою кисть, нагибая ниже к земле, а затем с чувством толкает в сторону. От падения меня спасает только столкновение с раскрытыми руками Кая. Я ошалело смотрю на довольно ухмыляющегося гринго, не торопясь самостоятельно встать на ноги. - Мужик, ты чего? Ты хоть знаешь, кто мы? - Дейв махает руками, выражая свое негодование, хотя внешне выглядит не как успешный музыкант и сраный богач, а как алкаш, заросший бородой, одетый в тряпье поселенцев и загоревший от света солнца. - Три слова: мне насрать. - Это два слова, придурок. - А ты вообще заткнись, сучка. - Да пошел ты на хер, мудак. Забирайте свой мешок и потеряйтесь где-нибудь. - То есть ты будешь мне условия ставить? - глухо хохотнув, спросил здоровый парень и, показательно расправив плечи, сделал шаг к задравшему голову Каю. - Продолжай, умник, тут еще много домов, которые мы можем посетить. Со стороны кажется, что боевик, раззадорившись от слишком прямого провоцирующего взгляда, одним движением сломает шею тощего блондина, едва шевельнув пальцем. Однако он лишь усмехается доносящемуся в ответ молчанию и снова переводит взгляд на открытую дверь темного дома, откуда доносятся тихие рыдания и шум переворачиваемой вверх дном мебели. В течение нескольких минут, изредка переглядываясь, мы молча наблюдаем, как зашедший внутрь мужик разоряет жилище двух женщин, выискивая пищу, деньги или просто теша свое самолюбие. Мойра говорила, что порой ублюдки устраивали погром ради погрома, наслаждаясь слезами безмолвных, жалких людей, которые едва ли не ползают в их ногах, умоляя не лишать их последнего шанса на жизнь. Ублюдки играли, развлекались как могли. Казнь за дело, которое сотворили вовсе не они. Я мысленно пытаюсь подавить поднявшееся ощущение тошноты от происходящего на моих глазах дерьма, в котором виновата я сама. Глаза бегло обегают профиль напряженно смотрящего на дом Кая рядом. Усатый боевик в тельняшке, наконец, выходит из дома совершенно пустой с играющей на губах под седеющими усами довольной усмешкой, закончив свою экзекуцию, превращающую относительно пригодное для жизни жилье в разломанный свинарник. Они обмениваются парой реплик, но все равно не уходят. На этот раз усатый остается снаружи, с сальной улыбочкой поглядывая на дом, в который забежал наш знакомый. Мы стоим здесь втроем, не считая усатого хера, как кучка малолетних дебилов, которые ничего не могут сделать и не могут уйти. Из недр дома доносится громкий женский крик и возобновившиеся рыдания, после чего боевик волоком выводит сопротивляющуюся молодую девушку в рваном сарафане из дома, прикрикивая на нее. Хватает и секунды, чтобы понять, что входит в его ближайшие планы относительно девушки. Тошнотворный комок наливается в животе, невидимым шаром проскальзывая по пищеводу. Кровь шумит в ушах, словно в состоянии аффекта я слабо понимаю, что делаю, движимая только злобой и ужасом. - Пусти, блять! - мне показалось, что я сделала лишь один шаг на пути к ублюдку и его жертве, прежде чем крепкие руки усатого мудака до ощутимого хруста кольцом сжали грудную клетку, прижимая мои согнутые руки к туловищу. Превращение в брыкающийся и царапающийся комок, который я сопровождаю бесконечными вскриками и ругательствами, брыкаясь в огромных ручищах оттаскивающего меня в сторону боевика. - Крепче держи, Мэл, - он радостно заливается, вытаскивая сопротивляющуюся девушку наружу, и с чувством бьет ее по щеке, когда крики и плач надоедают. - Мудак ебаный, пусти ее! Пусти! Ушел! - я продолжаю брыкаться. Мысль о том, что ее могут изнасиловать пусть не на моих глазах, но практически при мне вызывает новый приступ ужаса и прилив сил. Эта мысль стучит в голове, сводит с ума буквально за несколько минут, в которые происходит эта казнь. Меня стошнит, меня вырвет кусками изрубленного переварившегося желудка, меня стошнит всякой дрянью, которая затопит эту тварь с головой. Стальные тиски вокруг моих плеч не дают возможности полноценно вдохнуть трепещущим от недостатка кислорода легким. Я изо всех сил брыкаюсь, ноги оказываются в воздухе, пока из горла выходит только неразборчивое рычание и вскрики. Голова на секунду становится тяжелой от нехватки кислорода, когда я снова рывком поднимаю ноги в воздух, надеясь вырваться, но только получаю, кажется, чугунным лбом по затылку, едва успев оцарапать мужика ногтями по щеке. - Да сделайте вы уже что-нибудь, мать вашу! - взвываю я, запрокидывая голову, но в ответ не доносится ни звука кроме тихого рыдания и мольбы о пощаде спотыкающейся девушки и ее матери на пороге. Старуха на крыльце рыдает, перекрещивая спину своей дочери, словно отправляет ее в дальнюю дорогу. Сама девчонка изо всех сил тянет руку на себя, босыми ногами тормозя движение, получая удар за ударом по опухшему от слез и побоев лицу, залитому слезами. Он, замахнувшись, наотмашь бьет ее сначала с одной, а затем и с другой стороны по лицу. Я крепко зажмуриваюсь, до боли кусая губы, и запрокидываю голову, чувствуя, что от бессилия и абсолютной тупости, бездействия окружающих готова сама выть койотом в иронично ясное небо. От каждого нового удара словно прошибает током, замирает где-то внизу живота, прошивая напряженные конечности. А все стоят, плача, отвернувшись, опустив головы скорбно, молча и бездейственно. Я, блять, еще никогда не была в таком положении. Сильный удар по лицу сбивает девушку с ног. Она тяжело кашляет от пыли, поднявшейся при падении, не переставая плакать. Встав на четвереньки, даже не обращая внимания на молчаливо наблюдающую общественность, ублюдок накрывает собой сжавшееся тело, расстегивая одной рукой ремень брюк. Я в отчаянии визжу, изо всех ударяя ногами о колени держащего меня урода. Стук крови в голове, рыдания девчонки на земле и ругательства боевика за мной сливаются в единый монотонный шум, который своей громкостью лишает рассудка, наполняет голову, как плотину водой, вплоть до оглушительного звука выстрела. Я раскрываю глаза, осознав, что этот звук не из моей головы. В наступившей тишине стальная хватка боевика ослабевает. Кай опускает вытянутую вперед руку с зажатым в ней пистолетом, и тело стоявшего на четвереньках боевика с тихим стуком, словно мешок с дерьмом, падает на вскрикнувшую от ужаса девушку. В наступившем молчании я едва оправляюсь от оцепенения и с силой кусаю правую руку боевика, что тут же отпускает, взвывая от боли. Действуя словно на автомате, едва оказавшись на ногах, я с размаха всаживаю в его ногу вытащенный из-за пояса нож. Боевик с воем и ругательствами падает на бок. Я вздрагиваю от прозвучавшего совсем рядом выстрела, после которого, дернувшись, боевик замирает. Повернувшись, я сглатываю, наблюдая, как Кай засовывает оружие за край джинсов, не глядя никому в глаза. - Возьми его, - бросает он, отходя. Дейв с трудом переворачивает могучее тело лежащего, словно медведь, боевика, помогая девушке подняться. Они оба встречают подошедшего к трупу Кая ошарашенными взглядами, в том же оцепенении наблюдая за его действиями. Не говоря ни слова, он наклоняется, подхватывая обеими руками тело за ногу, и делает несколько шагов, таща за собой. - Дерден! - я киваю сама себе, опомнившись, и подхватываю тяжелое тело рядом с собой, с трудом протаскивая его вслед за уходящим к лесу Каем. Светлая макушка с темными корнями маячит в паре метров впереди меня, когда мы входим в лес, таща каждый по чертовски тяжелому телу за собой. Он не говорит со мной, не оборачивается, но уверенно идет вперед, не заботясь о том, что труп за ним стукается головой о камни и стволы растущих рядом деревьев. Останавливаемся мы только зайдя поглубже. Парень отпускает ногу валяющегося на земле трупа, стоя спиной ко мне, и запрокидывает голову, тяжело выдыхая вверх. Он стоит таким образом несколько минут, глядя в протыкающие небо рыжевато-зеленые сосны, запах смолы от которых витает в воздухе. Плечи ломит от стальных объятий теперь уже мертвого боевика, что лежит позади меня без движения. Кай молча стоит чуть впереди с запрокинутой назад головой, рядом с другим трупом, а я не знаю, что мне думать. Я не могу думать ни о чем, только вижу. Вижу, что простреленный затылок лежащего впереди трупа заплыл вязкой темной дрянью, которая оставила красноватый след на спрессованной рыжей хвое под ногами. Вижу, что он, всего несколько минут назад остервенело избивавший девчонку, угрожавший расправой всему поселению, лежит, как мешок с дерьмом, бесхозная скотина и пушечное мясо на земле без движения, без звука. Вижу, что его убил человек, прежде молчаливо смотревший ему в глаза снизу вверх; человек, бывший просто не в состоянии пристрелить животное в лесу, когда мы неделями голодали. Мне не видно его лица, но я почти уверена, опираясь на все то, что узнала о нем за восемь лет, что сейчас он расширенными глазами обегает верхушки деревьев, подавляя рвотный позыв. Так мне представляется. Я слышу, как он снова выдыхает и проводит руками по волосам, убирая их назад. Не знаю, сколько мы проторчали здесь, даже не заметила, но он, наконец, поворачивается, не глядя, проходит мимо с напряженным выражением на лице. Я быстро нагибаюсь, чтобы вытащить из ноги второго трупа один из своих ножей, и выхожу из леса вслед за ушедшим вперед парнем. Вторая половина дня проходит смазано и незаметно. Я просто сижу без дела на бревне у боковой стены нашего амбара, время от времени смотря в сторону леса. Жители снова заняты своими делами, проходят мимо, словно ничего и не случилось, только косятся странно в сторону Кая, стоит ему только появиться на улице. Желания записывать данный эпизод в тетрадь, документировать его каким-либо образом определенно нет. Я просто тупо дожидаюсь вечера, а затем ночи, наблюдая за проходящими мимо людьми с мешками, строительными инструментами, посудой - чем угодно. Смотрю, как их худые ноги, босые или в грубых ботинках, шаркают по желтовато-бежевой пыльной земле. Кто-то снова ремонтирует крышу, кто-то подметает крыльцо дома; встречаются, приветствуют, говорят о чем-то, шутят, прощаются, уходят к дороге, летают, ползают, стоят на головах - делают все, словно ничего не произошло. Но все как один затихают, когда худая фигура выходит из дома у кромки леса в сопровождении улыбающейся девушки и исчезает из виду за частыми стволами сосен. Они исчезают, и все снова возвращаются к своим делам. Постепенно меня начинает одолевать злость... В мыслях всплывают образы двух валяющихся без движения тел, таких похожих на трупы в румынской колонии, те, в грязи в овраге. Такие же обездвиженные, бледные, измазанные в крови и неживые. Как пушечное мясо. Вот и все. Одного выстрела для каждого из них хватило, чтобы они стали кусками мяса; чтобы из убийц, насильников, терроризировавших население ублюдков они стали просто кусками дерьма, кожаными мешками с костями и органами. Один выстрел, и избитая девчонка счастливо семенит за своим спасителем. Ему не хватало духа или жестокости, чтобы лишить жизни животное, когда мы сами могли подохнуть с голода, когда группа боевиков гнала его через все поселение и обратно. Но словно ничего не произошло. Мы живем в параллельных реальностях? - Она знает. Кай нарушает тишину, выдыхая в теплый летний воздух, когда мы стоим на окраине поселения, мигающего своими тусклыми окошками в хлипких домах. Звезды мерцают с тысячи раз ярче, находясь за несколько световых лет от нас. - Что? - Она знает, - его голос грубеет. - Она знает, кто я. Точнее, кем я теперь являюсь. Узнала. - Предлагаешь пришить ее? - в неподвижном вихре мерцающих точек на черном фоне пульсирует продвигающаяся на восток красная мошка. Правительственный самолет. Известно, куда он держит путь - в место, где уже несколько лет обретаются наши "старшие братья", на восточное побережье соединенных штатов. На секунду мне представляется, что я ошибаюсь в самом назначении самолета, и они сбросят бомбы с высоты в одиннадцать километров. Наверное, нам следует не разъезжать по стране в поисках соратников, а совместными усилиями раздобыть оружие, способное уничтожить весь человеческий род с минимальным вредом для планеты. Это было бы самым верным решением. Напряженное молчание о стороны Кая я замечаю только, когда его руки, крепко обхватив мои плечи, разворачивают лицом к себе. Я замечаю, что зрачки у него сильно расширены не то от темноты, не то от нервозности после двойного убийства, а руки, сильно сжимающие мои, слегка подрагивают. Он силится что-то сказать, судя по выражению белого, как простыни в дорогих гостиницах, лица, но лишь тяжело дышит, крепко сжимая зубы. Он зажмуривает глаза, отвечая на мой немигающий взгляд, и отпускает, отворачиваясь. - Мы уезжаем. Пара часов на сборы, и уезжаем. - Только из-за того, что ты убил двух ублюдков? - Хару! - Я называю вещи своими именами. Ты убил их, а что кретины из колонии? Смотрят так, будто мы на их глазах сожрали орущего младенца. - Они просто еще не поняли. - Нет, они просто неблагодарные крысы, вот и все. Готовы часами отсасывать у убийц своих детей, а тебя погонят как монстра Франкенштейна до самой резиденции Братства. - Ты ошибаешься. Надеюсь... - я перевожу взгляд с чернеющих на фоне просветов в лесу деревьев на спину стоящего недалеко от меня парня. - Во всяком случае, мы уходим отсюда. Мы занимаемся совершенно не тем. - Это была твоя идея, - напоминаю я, снова напарываясь на испепеляющий взгляд сбоку. - Ты был недоволен, когда разъезжали по городам; ты недоволен, когда мы находимся в диких естественных для нас условиях. Ты знаешь, чего хочешь? - Ты прекрасно понимаешь, чем мне претил город. А здесь мы просто расслабляемся, как стадо моржей. Мы пробыли здесь месяц, мы вникли в суть проблемы, глубже поняли уклад жизни этих людей. Этого достаточно. Теперь пора действовать. - И что ж ты будешь делать? Песенку им споешь? - Кай косо смотрит на меня через плечо, все еще не поворачиваясь, а затем злобно выдыхает негромкое "да пошла ты", показывая конфигурацию со средним пальцем. - Пошел ТЫ, Кесада! - я дублирую его жест, с ненормальным смехом выкрикивая вслед его удаляющейся в сторону поселения спине проклятия. - Херов революционер! - я с силой пинаю камень в сторону леса, злясь наедине с собой. Возникает желание отделиться от этой шайки и уйти в леса, чтобы жить отшельницей. На рассвете следующего дня, не говоря ни слова, мы покидаем колонию штата Айдахо.