...И есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой. Я никому не хочу ставить ногу на грудь. Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой, Но высокая в небе звезда зовет меня в путь...
POV Kai На лице Дейва снова играет эмоция, виденная мною раньше, когда неделю назад на этаж, где он и Крист остановились со своими женами, вместе со мной взошла Трейси Марандер. Женский голос обещает, что я жестоко поплачусь, если не выполню своего обещания. Кажется, в последнее время я только и делаю, что выполняю работу за Кобейна, пока тот расслабляется на седьмом небе в окружении ангелов. Грол молча забирает свой телефон, не отводя шокированного, как у парня на картине Мунка, взгляда от меня. Ничто не предвещало беды, когда в полдень, в самый разгар жары мы достигли Шайенна, похожего на фермерскую деревню, подобие дикого запада, которого, на первый взгляд, не коснулись все метаморфозы последних десятилетий. Старики в плетеных шляпах флегматично крутили самокрутки на ступеньках у своих магазинов - деревянных лачуг с рисованными вывесками. Мы остановились в гостинице при каком-то допотопном ресторане, так как Крист заявил, что предастся каннибализму, если не утолит свой голод в ближайшее время. На правдивость его утверждение проверять никто не стал, к тому же после суточной поездки с парой остановок требовался отдых. Не раскладывая вещей, позволив себе только переодеться для дальнейшего следования, пока Новоселич набивал брюхо в компании отбитых «ковбоев», мы хотели предаться праздному отдыху, первый шаг к которому сделал Грол, увалившись на скрипучую кровать всей своей массой, как волосатый морж. В тот же момент своим звонком его осчастливила Фрэнсис Бин Кобейн, потребовав срочного серьезного разговора с ублюдком, что притворяется ее отцом... Дверь протяжно скрипит, возвращаясь на свое место после резкого столкновения со стеной. Я поднимаю глаза на свое отражение в зеркале, упираясь руками в холодную раковину в загаженной прошлыми постояльцами ванной. Возобновившийся шум и какой-то голос в голове я списываю на летнюю жару, в разгар которой мы оказались в Шайенне. Я брызгаю на лицо холодной водой из-под крана, но тут же подставляю под ледяную струю голову и крепко зажмуриваюсь, надеясь прогнать таким образом какое-то тупое наваждение, периодически нападающее без предупреждения. Холодные капли, мигом оказывающиеся за шиворотом, вызывают только дрожь во всем теле. Выключив воду, я распрямляюсь и запрокидываю голову. Словно под кайфом. Мне везде мерещится его лицо в тупых футуристических очках, словно тайно следит за подопытным зверьком за темными стеклами. И когда я перевожу взгляд на свое отражение в зеркале, на секунду думается, будто в зеркале чужое лицо. Руки снова упираются в края раковины, я опускаю голову, чувствуя спасительный холод от стекающей на спину с волосы воды. - Так, так, так, что тут у нас? - не нужно даже поднимать глаза, чтобы понять, кому принадлежит ядовитый голос, прозвучавший позади. Я распрямляюсь и выхожу из темной ванной в залитую солнечным светом маленькую комнату, где среди валяющихся на полу одеял, рюкзаков и прочего дерьма развалилась Дерден. - Я думала, мы уезжаем. - Не сейчас, - я приподнимаю ногу Хару, чтобы вытащить из ее раскрытого рюкзака черный карандаш, с которым сажусь на пол перед потрескавшимся зеркалом рядом с кроватью. Слегка оттянув нижнее веко, я провожу черную линию под глазом, тут же размазывая ее. - А что за обещание ты там дал Трейси, не напомнишь? - я кошусь на отражение девушки в зеркале, возвращаясь к своему занятию. - Я ей ничего не обещал. - Да ладно? По-моему, весь этаж слышал, как она рыдала, а я прекрасно слышала, как ты пообещал ей выжить любой ценой. - Не я. Ей это обещал Кобейн, и плакала она тоже по нему, - я размазываю тыльной стороной ладони полосу под вторым глазом, походя теперь на пьяную\заплаканную шлюху, у которой потекла тушь, оставив темные разводы вокруг глаз. Таким образом я, кажется, хотел стать менее похожим на это лицо в отражении, но помогло мало. В голове всплывает мысль о проведенной с Марандер неделе, и ощущение, что мне еще никогда не было так хреново: словно ты существуешь, но в то же время спишь и не ощущаешь себя, будто кто-то другой говорит, дышит, ходит за тебя в тебе самом. И все эти похожие на галлюцинации от ЛСД образы, внезапно всплывавшие в воображении. - Знаешь, мне кажется, тебе нужно наведаться к психиатру. Раздвоение личности, конечно, прикольно, но все же диагноз. Я невольно сощуриваю глаза, резко обернувшись, и быстро вскакиваю на ноги, движимый странным порывом всколыхнувшейся внутри ярости, мигом оказавшись рядом с приподнявшей брови девушкой. Словно какая-то вспышка затуманила разум, подчиняя тело неожиданно проявляющимся инстинктам. Присев перед ней, я крепко сжимаю руками плечи Дерден, с трудом сдерживая злость. - Я и тебе теперь что-то объяснять должен? - от сдерживаемой внутри злости голос стал ниже, почти неузнаваемым, что как-то охладило пыл вкупе с усмешкой на губах девушки. Непрошибаемая. Я резко выдыхаю через рот и отхожу от Дерден максимально далеко. Ощущение, что какая-то дрянь внутри временами берет верх не оставляет ни на секунду. Остановившись у окна, я стягиваю намокшую от воды футболку. Один лишь вид залитой желтым улицы дает понять, как сильно печет снаружи, где ни одно дуновение ветра не трогает сухие, безжизненные кусты и песчаную степь, что тянулась вплоть до далекого строения железнодорожной станции. - Это всего лишь игра, забыла? - не отрывая взгляда от песчаного пейзажа за окном, отстраненно произношу я. - Да, я вынужден притворяться другим человеком, но лишь для дела, чтобы воплотить все свои идеи в жизнь, - Хару закатывает глаза, когда я оглядываюсь на нее. - Или не помнишь, как наши братья и сестры в этой сраной румынской колонии последовали за мной с криками "Вперед!" Такой, какой есть, я им не нужен, зато глянь! – голос наливает саркастичной издевкой. - Стоило мне назваться Кобейном, и все эти фанатики слетелись, как мухи на дерьмо с толпой соскучившихся родственничков и друзей. Типа, сколько лет, Курт, дай пять, братан! Если им так это нравится - пожалуйста, я не против, - приседаю на край кровати спиной к девушке. - Правда, Кай? А тебе не кажется, что это уже слишком? Мы что-то не то делаем, нет? Зачем тебе, например, сейчас идти на свидание с Фрэнсис Кобейн? - Она попросила. Хочет увидеться с отцом, - задумчиво произношу я, глядя перед собой, но тут же шарахаюсь в сторону, когда в сантиметрах от головы пролетает рюкзак, приземлившийся с глухим стуком у стены. Вскочившая на ноги Хару с ненавистью в темных глазах глядит в мою сторону, сжимая руки в кулаки. Ее почти потряхивает, и выглядит, словно ведьма, со своими взлохмаченными черными патлами. Никогда еще не приходилось видеть, чтобы она так явно выражала свою злость. - Но она его дочь, Кай! Его, а не твоя! - Хару замолчала, тяжело дыша. Пара секунд ушла у нее на то, чтобы снова получить контроль над собой. - И что-то думается, не так уж важна была ему семья, раз наличие дочери и жены не остановило от самоубийства. Я его не осуждаю, семья - это так, приходит и уходит, свобода и разум важнее... Но ты-то зачем туда лезешь?! Зачем ты так стараешься выдать его хорошим в глазах всех этих бесконечных говно-родственников? Папаша Фрэнсис откинулся, когда ей была два, - она на пальцах показывает эту цифру для наглядности, - два года. Она не помнит его, у нее нет отца. Зачем ты лезешь в это дерьмо? Что ты вообще делаешь, объясни мне! Мне казалось, наша задача - устроить восстание, поднять людей, но вместо этого ты сейчас болтаешься с этим куском говна, который представляют из себя родственники Кобейна, из-за которых тоже гибнут люди. Из-за таких богатых детишек, как Фрэнсис. - Что случится, если я один раз встречусь с ней? - Да за-а-чем? – она вскидывает руки к потолку, взвывая в него. Хотелось бы самому знать… - Блять, да не знаю! Жалко ее, наверное, я сам вырос без родителей, а у нее отца нет. - У нее есть мать, а у матери целый вагон ухажеров, так что отцов у нее хватит на весь штат Вашингтон и без тебя. То есть без него. И что потом? Перевстречаемся со всей его родней? Просто послушай, Кай, ты им ничего не должен. Этот кусок дерьма из родственников, которым Кобейн на хер не сдался при жизни, сейчас просто оперативно пытается вернуть все назад и исправить, ибо напортачили охуенно в прошлом. Он им был не нужен, умер, а потом фантастическим образом воскрес, и теперь все хотят вернуть себе брата, сына, отца и мужа. Им срать на музыку, им срать на свободу и равенство, им срать на людей, им просто нужно вернуть себе Кобейна, ведь они в прошлом соснули горький член своего самомнения. Ты теперь со всеми будешь встречаться? Сначала бывшие девушки, потом дочь, потом жена, кто там еще? – она с издевательским тоном начала перечислять всех родственников по пальцам с притворно воодушевленным голосом. Мне остается только, отвернувшись, молча слушать ее, упираясь рогами, как баран, в свое мнение. - Мама, бабуля, а по дороге к тете Мэри, поздравим с днем независимости США, ведь она отлично выпекает утку! Кто-то еще? Ах! Сестра-лесбиянка, и к подружке ее завалимся и к их детишкам. А может еще благотворительные встречи для фанатов? Они ведь так все переживали! Такой хуйней мы будем заниматься, да, Кай? Или лучше Курт? Потому что, знаешь, Команданте тебя теперь совсем не назовешь. - Это лишь раз. - Да? А потом позвонит Кортни, скажет: «Эй, чувак, я не верю, что ты мой муж, пруфы в студию при встрече», - она пародирует крикливый голос вдовы и под конец своей речи скидывает на пол что-то тяжелое.- И ты уже бежишь к ней на встречу, где вы слезно обнимаетесь. Весь этот веселый букет просто диктует тебе свои правила. Они хотят тебя, и они тебя получат, если ты не перестанешь подчиняться. Ты ведь сам говорил, что молодую революцию легче всего задушить, и теперь сам позволяешь ее убить. Ты просто пойми, блять, что ты никому ничем не обязан: ни этим людям, ни мне, ни кому бы то ни было еще. Ты не обязан ходить колядовать по его родне, не обязан сидеть с детьми Фрэнсис, если они есть, не обязан навещать больную маму. Он тебе никто, они тебе никто. Я... Во мне сейчас говорит не ревность ко всем этим женщинам и остальным. Я ни слова не сказала, когда вы всю неделю спали в одном номере, потому что я тебе не жена, не невеста, не любовница и не мать. Я просто... Я твой главный соратник, твоя правая рука, боевая подруга, как угодно, и меня раздражает лишь то, что ты убиваешь наше общее дело. Это дело - музыка, революция и освобождение, и все было так, пока мы не обрели эту известность, огласку, пока не перестали скрываться, и не появилась эта влюбленная бабка. Зачем ты дал ей обещание выжить? Где ты собрался выживать? В толпе родственников и фанатов, которые будут готовы разодрать тебя на сувениры? Что ж, вперед. Я не буду тебя останавливать, иди и встреться с ней, раз обещал. Но если вдруг решишь, что эти люди тебе важнее нашей цели, то, прошу тебя, не возвращайся… Не возвращайся сюда, оставайся там. Я продолжу с этими парнями или одна, может, Эйдана подключу. Будет очень тяжело, и у нас вряд ли что-то выйдет. Революция без голоса, как и музыка под композитора невозможна, но я, черт подери, сдаваться не буду. А там смотри сам, Курт, будешь ли ты заботиться о чувствах его родни или пойдешь в бой со мной. Честно сказать, я была готова к твоей смерти, - ее голос становится заметно холоднее и жестче. – Гибели твоей, своей - любого из нас. И я бы предпочла, чтобы ты погиб в бою, нежели изменил себе и разлагался с этими ебланами, стал какой-то глупой пародией... И раз уж на то пошло, - она снова замолкает на секунду, а затем резко бросает, прежде чем выйти из комнаты. - Я выбираю смерть.***
Разбитый в хлам автобус желтой точкой отъезжает от обочины пыльной пустынной дороги, возобновляя свое движение на запад по главному шоссе, где у сияющего горизонта видны тусклые прямоугольные тени работающих фабрик. Дым идет от их крыш, серыми пятнами выделяясь в воздухе, создавая еще более густой смог над глухим городом с деревенским укладом жизни старых ковбоев. Я сверяюсь с нацарапанным на клочке бумаги адресом гостиницы, в которой остановилась Кобейн. На вид какое-то невзрачное офисное здание с белыми глухими стенами. Странно выглядит среди песчаной степи с деревянными строениями и апатичными жителями. Я смахиваю волосы на лицо ради максимальной конспирации и вхожу в на удивление прохладное здание, шумящее ревом нескольких работающих кондиционеров. Очкастый парень в форменной рубашке, обмахивающийся брошюрами с рекламой гостиницы, лениво ищет по журналу названное мной имя и, наконец, проговаривает номер комнаты, где остановилась некто Фиона Эппл*. Вне сомнений, она решила использовать псевдоним для прикрытия. Покинув изнемогающего от жары в окружении кондиционеров администратора, я неспешно поднимаюсь по лестнице к четвертому этажу, мысленно пытаясь абстрагироваться от ненужной информации, которая вопреки всем стараниям так и лезет в голову. Особенно осадок от разговора с Дерден продолжает напоминать о себе, и голос разума ехидно напоминает, что я полный идиот, ходячее дерьмо. Я знаю лишь то, как выглядит дочь Кобейна, остальное - загадка. Остается надеяться лишь, что, как и в случае с Трейси, взыграет какое-то необъяснимое явление чужой памяти, и я смогу вымолвить хоть слово в ее присутствии. Вариант ударить ее бутылкой по затылку и сбежать все же остается очень привлекательным. «Ну, вперед. Она твоя дочь, давай, что вы там, отцы, обычно делаете?» Двери в коридоре четвертого этажа приоткрыты, словно зазывают подсмотреть за чужой жизнью. В первой же комнате видна полуголая немолодая женщина, пухлыми руками вцепляющаяся в спину мужчины, присевшего меж ее ног. Я быстро отвожу взгляд, надеясь ослепнуть на мгновение. В гнетущей тишине полутемного коридора, по которому я неспешно движусь к нужной двери, слышны какие-то глухие крики и звуки ударов за какой-то из дверей, детский плач. Жирный мексиканец избивает жену на глазах у своего рыдающего ребенка, что забился в угол с плешивым мишкой в руках. Пухлая женщина с потрескавшимися губами в слоях смазавшейся красной помады подставляет дряблый зад под вставший член мужчины за собой с хриплыми криками, насаживаясь на него и сжимая ладонями грязные простыни. Пропахший перегаром сорокалетний мужчина, засев в кресле с бутылкой дешевого пива, хрипло дышит и часто кашляет, рассматривая кабельный канал с полуголыми девушками, расслабляясь с помощью мастурбации. Парочка молодых людей ползает в луже собственной рвоты, кашляя и оглядываясь по сторонам слезящимися глазами в поисках чего-то, что может утолить их жажду кайфа. Все истории нашей высокой взрослой жизни, независимо от статуса в обществе и состояния, в одном коридоре четвертого этажа с приоткрытыми для случайных взглядов вуайеристов дверьми. И одна, закрытая наглухо в конце с неизвестным персонажем внутри. Ты оставил ее в достойном мире. Хриплые женские стоны звучат вдогонку, я останавливаюсь у темно-зеленой двери…***
Когда внезапная тяжесть в голове и нечеткость зрения отступают, оставляя общее состояние в относительной норме, Курт слегка сощуривает глаза, вглядываясь в темный силуэт, застывший у окна. Словно не расслышав звука открывшейся двери, тонкая невысокая девушка с завязанными на затылке темными волосами, продолжала, обхватив себя руками, глядеть в окно на залитую холодным солнечным светом, пустынную улицу. В полутемной комнате не доносится ни звука, пока молодая девушка продолжает молча глядеть на запыленную сухим песком дорогу позади гостиницы и изредка проезжающие по ней грузовики, не подозревая, но лишь интуитивно испытывая какое-то неудобство от ощущения чьего-то присутствия. Замерший у двери Кобейн слышит, как его тихое дыхание необъяснимо громко шумит в голове, но не позволяет себе сделать и движения, продолжая молча смотреть на стройную, скрытую под темной кофтой спину девушки через темные стекла очков. Наконец, он нарушает молчание, одним точным движением захлопывая за собой дверь с глухим стуком. Фрэнсис резко оборачивается с напуганным лицом от неожиданного шума, разбившего кокон ее мыслей, оторвавший на время от реального мира. Но удивление быстро сходит с бледного лица, сменяясь недоверчивым выражением. Она разворачивается полностью, внешне никак не выказывая своей нервозности, об этом чувстве говорят только крепко сжатые кулаки и стиснутые зубы. - Что с твоим лицом? - требовательным тоном интересуется девушка, чуть приподняв подбородок. Брови молодого человека слегка приподнялись, он слабо качнул головой в сторону, откидывая спутанные светлые волосы с темными корнями со лба. Фрэнсис стоит больших усилий выдохнуть спокойно и размеренно, никак не выдавая своего волнения неприятному субъекту у двери. Она окинула его пытливым взглядом, делая вид, что вовсе не заинтересована в его персоне, не верит ни единому слову и взгляду. Он выглядел в точности так, как его описывала несколько раз мать: невысокий, с взлохмаченными светлыми волосами, в неряшливой одежде вроде разодранных джинсов и потертой куртки, молодой и ненормальный. Таким он представал на семейных фотографиях и в придуманных воспоминаниях, которые подкреплялись рассказами бабушки и матери. Не оставалось иного выхода кроме как свыкнуться с мыслью о том, что отец, подобно Санте, существует только в воображении маленького ребенка, но никогда не будет рядом в реальности. Надежды на встречу с ним остались далеко в прошлом в мыслях маленькой девочки, которой Фрэнсис уже давно не была. И вот теперь спустя столько лет он заявляется в своих драных джинсах и старой куртке, смотрит из-за стекол темных очков нечитаемым взглядом, молчит, словно сошел с одной из фотографий, которыми обклеены все стены, пол и потолок, кажется, каждого дома, в котором она была, где снова и снова спрашивали: «Ты дочь того самого Кобейна?» Того самого, который прострелил себе мозги, который решил, будто может ломать чужие судьбы и решать за других, лишатся ли они дорогого им человека, тот самый, что одним выстрелом сломал кукольный домик маленькой девочки, сравнял ее сладкое королевство с землей, а теперь вернулся на руины и позволяет себе молчать. - Почему ты так выглядишь? - требовательно спросила девушка, тяжело сглатывая, не зная толком, к кому обращается: к помешанному фанату, который прикидывается своим кумиром, или к отцу, который выглядит, как ее ровесник? - Если б я знал, - тихо отвечает он. Раньше Фрэнсис доводилось слышать голос отца лишь на многочисленных записях, интервью, музыкальных треках и прочем искусственном дерьме, которым со дня смерти Кобейна кишел каждый их дом, напоминая об особом статусе звездного семейства. Всегда безутешная вдова, всегда бывшая жена великого музыканта, за каждым шагом которой следят с поразительной скрупулезностью, и несчастная сиротка, выросшая без любимого папочки настоящим монстром, не желающим носить фамилию и иметь что-то общее с отцом. - Сними очки. Я хочу видеть твои глаза, когда ты будешь выкручиваться, - потребовала девушка, кивнув в сторону человека. Под ее внимательным взглядом он спокойно выполнил просьбу, откинув очки на кровать, и поднял глаза. Девушка неуютно передернула плечами, крепче сжимая кулаки, пока ногти не впились в кожу ладоней, и с нескрываемой ненавистью во взгляде начала таращиться в льдисто-голубые холодные глаза оппонента. Она невольно подумала, что на фотографии он был таким же, хотя снимки не передавали всей живости и выражения его взгляда. - Так нормально? Все видно? - Фрэнсис сузила глаза от злости и шумно втянула носом воздух, глядя на прикидывающегося ее отцом идиота. Его звучащий невероятно живо и от того непривычно голос рождал в ней одновременно и дрожь от волнения, обиду и совершенно злость, ненависть, которую она готова была излить на ублюдка. Девушка рывком опустила руки и нервно сделала несколько шагов в сторону, затем обратно, присматриваясь к привалившемуся спиной к стене парню. Он мог хотя бы притвориться скорбящим и раскаивающимся отцом, чтобы хоть как-то выкрутиться, когда его ловят с поличным. - Как ты смеешь, ублюдок? - прошипела девушка. - Если ты хотя бы на секунду подумал, что я поверю в этот чертов маскарад, то ты глубоко заблуждаешься. Эти старые маразматики, приятели моего отца, может быть, и поверили в твой спектакль, но я не такая. Меня ты не проведешь. Неужели ты допускал хотя бы мысль, что напялив на себя старье, перелепив себе морду под него и назвавшись другим именем, ты можешь стать им? Ты правда допускал мысль, явившись сюда, что я настолько тупая, сентиментальная дура, как эти двое, что брошусь тебе на шею, стоит только появиться? - Фрэнсис замолчала на секунду, остановила нервные шаги из стороны в сторону в своем углу, чтобы посмотреть в глаза белобрысому ублюдку, понять, какой эффект произвела своими словами на него, но тут же снова сорвалась с места. - Все, что ты делаешь, отвратительно! Какого черта ты позволяешь себе распоряжаться другим человеком, даже если он мертв? Кто дал тебе право называться его именем? Молчишь, ублюдок? Молчи дальше и слушай, надеюсь, потом до тебя дойдет, и ты перережешь себе глотку, чтобы больше не беспокоить мою семью своим присутствием... Зачем ты это делаешь? Тебе не сиделось в своей норе или откуда ты там? У тебя, что комплекс? Ты болен чем-то? Поэтому ты решил, что люди будут относиться к тебе иначе, если ты прикинешься Кобейном? Славы и признания на чужих костях захотелось? Ты омерзителен, меня тошнит от тебя и этих двух дебилов, хорошие друзья из них! Но знаешь, может, тебе на секунду и показалось, что мир у твоих ног, но это не так: ты все тот же забитый, озабоченный, тупой идиот, каким был до своей гениальной идеи!.. Но мне просто интересно, - Фрэнсис перевела дыхание и продолжила уже спокойнее, псевдо дружелюбным тоном, садясь на край кровати, - если ты такой ущербный ублюдок, то откуда ты взял деньги на все эти операции? Это ведь бешеные бабки! Где же ты столько заработал? Или, может, украл где-то? А контакты хирурга не подскажешь, а то мама задолбалась уже каждые три года все себе подтягивать. Этот парень, наверное, разом ее на тридцать лет омолодит, и тогда ты сможешь к ней подкатить, и заживете вы долго и счастливо. Только вот, если это твой план, не думай, что моя мать такая же тупая, как все остальные. Она тебя сразу раскусила. Даже попросила Дилана разузнать, что это за хрен веселится на могиле ее мужа, - Фрэнсис снова замолчала, не встречая никакого протеста и вообще ответа на ее монолог от молча смотрящего на нее парня. Она глубоко вдохнула, сжимая края футболки задеревеневшими пальцами, зажмуриваясь и стараясь прогнать напавшее желание разрыдаться. Кобейн резко подскочила, сжимая кулаки и с ненавистью глядя на молчаливого оппонента. - Что ты молчишь, ублюдок?! Наверное, думаешь, что можешь меня трахнуть, так? Ведь это сделает тебя еще ближе к кумиру! Так давай, чего ждешь, я ведь такая тупая, всему верю! Сука, урод паршивый, как же я тебя ненавижу! - девушка за пару быстрых шагов оказалась подле него, налетая с кулаками. Все ее тело начали сотрясать громкие рыдания, но это только подстегивало ударять его в грудь сильнее, чтобы выместить всю злость и боль. - Ненавижу, ненавижу, ублюдок! Почему ты молчишь?! Урод! Тварь! - Курт попытался перехватить летающие перед ним тонкие руки дрожащей девушки. Он отшатнулся от особо сильного удара раскрытой ладонью в грудь, понимая, что она уже слабеет от переизбытка эмоций, и крепко перехватил ее запястья ладонями. - Ненавижу! Ненавижу... тебя... Как ты можешь! - она слабо вскрикивала, невнятно произнося ругательства и обвинения, устало ударяя в грудь раскрытыми ладонями. - Почему ты молчишь... Как ты мог так поступить со мной, как ты мог, ублюдок, - охрипший, дрожащий голос медленно угасал, становясь все тише. Девушка зажмурила мокрые глаза и бессильно уперлась макушкой в основание его шеи, скаля зубы от болезненных ощущений в районе вздрагивающей от рыданий груди, словно там что-то рвалось, с каждым толчком рассылая боль по нервам. Курт осторожно выпустил ее прислоненные к груди руки, перемещая свои на дрожащую спину, прижимая чуть ближе. - Как ты мог... Ты столько лет молчишь, я тебя ненавижу, ненавижу, - она невнятно выла, уткнувшись носом в его шею, и порывисто прижалась, крепко обняв руками за пояс, впервые в своей жизни чувствуя живое тепло, стук сердца и какое-то странное облегчение. Не в силах больше вымолвить ни слова, Фрэнсис еще крепче прижалась к Кобейну, вздрагивая всем телом и рыдая в его худое плечо, молясь, чтобы впервые за столько лет он не исчезал.***
What if all i want is not so hard after all? I've spent too many days wanting. If it's just wildflowers that we could pick And set on the table and look at in the morning... I see it when you do just what i said And i don't feel then that my heart knows the difference. "let me sleep" is all that you ask of me, But i can't remember a dream that didn't scare me. So what if it's just one sentence, That you must not have heard in a song 'Cause it's too honest and flawed. - Trespassers William - "In A Song". В тихую комнату на четвертом этаже из-за задернутых штор на единственном окне не попадали лучи палящего снаружи солнца, сохраняя в ней прохладу и мягкую полутьму. На кровати напротив друг друга совсем рядом лежали два человека, пристально глядящие глаза в глаза. Фрэнсис оставила последние попытки спрятать рвущуюся наружу улыбку и сдержать бьющие через край эмоции, из-за которых она все никак не могла перестать плакать. Благодарная полутьме номера, в душе она радовалась, что может так близко и долго видеть лицо Кобейна, не позволяя ему при этом видеть, как сильно на нее подействовало его появление. Но он и сам наверняка обо всем догадался. Курт произнес всего лишь пару слов, успокаивая девушку, и потом снова замолчал. Слова уже были не так важны, девушка всем своим существом пыталась запомнить то лицо, которое доводилось видеть только на фотографиях и с экранов, пожалуй, самое дорогое лицо на тот момент. Рисунок на радужной оболочке его глаз, невероятно голубой, словно подернутой льдом; колючий подбородок, который наверняка кололся, когда Кобейн целовал годовалую дочь, а та отпихивала его, вызывая смех; изгибающиеся в усмешке время от времени губы; вечно взлохмаченные волосы. Она осторожно протягивала руку, моментально припоминая, сколько раз пыталась сделать так во сне, и касалась кончиками пальцев теплой кожи лба, проводила по подрагивающим ресницам, обводила скулы, снова всхлипывая от слез и сильнее кутаясь в свой кардиган. В голове роем летало столько мыслей, что сосредоточиться на одной даже не представлялось возможным. Больше всего Бин было интересно, о чем думает Курт, глядя на нее, больше не похожую на того маленького инопланетянина с выпученными глазами и пушком волос на макушке. Он, на удивление, не изменился совсем, что рождало массу разнообразных подозрений, о которых не хотелось даже думать, только не сейчас, когда он впервые не исчезает, стоит только коснуться. Девушка приподняла брови, заметив, что улыбка на губах Курта стала шире, а сам он вскоре неслышно засмеялся. В ответ он только указал глазами на стену за изголовьем кровати, из-за которой доносились глухие, но различимые звуки какой-то песни. Фрэнсис чуть приподнялась, прислушавшись, и тихо рассмеялась в ответ на это совпадение, уловив знакомые нотки "Hurt" в стиле Джонни Кэша. Она перевела взгляд со стены на лицо Кобейна, который, глядя куда-то сквозь нее, явно вслушивался в звуки из соседнего номера с все еще играющей на губах усмешкой. Девушка тяжело сглотнула, снова опускаясь на подушку, и накрыла лицо руками, тихо постанывая в них и вытирая слезы с мокрых глаз. - Мне столько всего нужно тебе рассказать, ты даже не представляешь, - призналась Фрэнсис, глядя на Курта. - Рассказывай, время у нас есть. - Даже не знаю, с чего начать, - Фрэнсис глубоко вдохнула, помолчав. - Ну, в следующем месяце мне исполнится двадцать восемь. Я художница, и у меня уже было несколько выставок. - Что ты рисуешь? - Странные отвратительные и мерзкие вещи. Кортни говорит, что стилем я пошла в папочку, - с хитрой улыбкой, закатив глаза, закончила Фрэнсис. Курт зажмурился, смеясь. - Я хорошо училась в школе, была послушной девочкой. Не пью, не колюсь, не ругаюсь матом. Курю только много, но раз пассивное курение у меня началось еще до рождения, думаю, это не считается за грех... А! Ты только не слишком переживай, а то сердце еще прихватит. Я же замуж вышла. Ну, то есть я уже пять лет замужем, и он немного старше меня. - О, боже, - Кобейн мученически закатил глаза, хватаясь на левую половину грудной клетки. Фрэнсис рассмеялась, в шутку пихая его в бок. - Ну, какой ты! Мама ведь тоже старше тебя. - Ты только ей не говори, но она даже старше тебя, - закатив глаза, ответил он. Бин хлопнула себя ладонью по лбу. - Так мне придется надирать твоему мужу задницу? - Нет, ты чего! Он очень классный и хороший парень... Детей у нас нет, у него просто дочь - так, спокойно! - девушка выставила вперед ладони, видя, что Курт снова с напускной грозностью сужает глаза, - от первого брака. Ей уже девять, и мы с ней отлично ладим. Я пока как-то не готова к своим детям, боюсь, у меня не получится стать хорошей матерью... Фрэнсис опустила глаза, неловко сминая пальцами края футболки, лишь бы не пересекаться взглядом с замолчавшим Кобейном. Она точно знала, что страх перед материнством вовсе не без обоснований: отца у нее никогда и не было по-настоящему; мать чаще всего пропадала где-то или валялась дома в приступах наркотического угара, извиняясь снова и снова за свое поведение. Все вокруг только и говорят, что она должна, обязана уважать и любить своего отца только из-за того, что благодаря ему она родилась, просто за то, что ее отец - легендарный музыкант Курт Кобейн. Вряд ли те же консервативные судьи призывали к любви и уважению, если бы на его месте был жалкий, зашитый наркоман, алкоголик и самоубийца, который ничего не сделал в жизни для людей и сдох в сточной канаве. Все вокруг только и говорят, что она должна уважать и любить отца, но многие ли из этих людей могут с уверенностью сказать, что любят черимойю**, если никогда не пробовали ее. Те, кто даже не слышал этого названия, могут судить о вкусе фрукта лишь по рассказам очевидцев, которым эту штуку довелось попробовать, но любить ее после этого они смогут. Она могла судить об отце только по рассказам людей, хоть как-то его знавших при жизни, но для нее он все равно оставался совершенно посторонним человеком. - Не думал, что буду говорить с тобой об этом, - Фрэнсис подняла слезящиеся глаза на задумчиво смотрящего поверх ее головы Кобейна. - Я тоже боялся. Боялся стать плохим примером для своего ребенка. Боялся не справиться с ним и всей этой ответственностью. Боялся, что он вырастет и тоже напишет на стене комнаты «я ненавижу папу и маму», - Кобейн пространно усмехнулся, предавшись воспоминаниям. - Я их даже понимать немного начал, когда сам стал отцом. Хотя что за бред? Я, наверное, так никогда им и не стал по-настоящему, - Фрэнсис тихо шмыгнула носом и положила голову ему на грудь, обнимая одной рукой за пояс и утыкаясь носом. - Сам еще к тому времени не вырос. - Да ты прямо Питер Пэн, - пробурчала девушка, цепляясь пальцами за его выступающие слева ребра. - А я никогда тебе эту фигню не читал, кстати. Я читал тебе статьи из музыкальных журналов. Можешь поверить, что уже в год и три месяца ты знала о существовании Screaming Trees и даже слышала несколько вещей из их альбома 92-ого года? Ты даже умудрялась засыпать под мой вой по вечерам. Кортни, правда, материлась и говорила, что у тебя психика поломается от моего бреда. - Мама, похоже, всегда права оказывается. - Похоже... - Мы тоже часто ругались. Надо иметь очень толстую кожу, чтобы уживаться с ней. Да ты, наверное, и сам все видел из... ну, где ты был все это время. - Не видел, - Фрэнсис подняла голову, встречаясь глазами с его. - Почему вы ругались? - Постой, а где, кстати, ты был все это время, и почему ты так выглядишь спустя столько времени? - Курт отвел взгляд к потолку, задумчиво поджимая губы. Бин замотала головой. - Лучше не рассказывай, я не хочу, - она снова положила голову на теплую грудь, утыкаясь носом в легкую футболку и глубоко втягивая незнакомый, приятный запах, который порядком забылся с тех времен, когда она в последний раз держала в руках оставшиеся после его смерти вещи. - С мамой ругались потому, что она плохо себя вела, если в двух словах. - А поконкретнее, шифровальщик? - Бин почувствовала, как он слегка щелкнул ее по макушке, и снова подняла голову, утыкаясь носом в его колючий подбородок. - А поконкретнее ты услышать точно не захочешь. Хватит об этом. Лучше ты мне что-нибудь расскажи. Как мы, например, играли и во что? - Ну, - он на секунду закусил верхнюю губу, задумавшись. - Я прикидывался пациентом психиатрической клиники и носился по дому с воплями, а ты смеялась. Потом мы путешествовали в шкаф... - Что-о? В шкаф? - Ну да, знаешь, как у Клайва Льюиса***, спасались от Белой Колдуньи, - Фрэнсис не удержалась от смешка. - Я скидывал тебе все наши тряпки, а ты в них делала себе нору и пряталась. А я такой типа: «Где же Фрэнсис?» и ходил по комнате, искал тебя, пока ты хихикала, сидя в куче одежды. Ты была кровожадным ребенком… - Врешь! Мне все говорят, что я была настоящей лапочкой и всегда всем нравилась, - рассмеялась девушка, пихая его. - Лицемеры и лизоблюды! - нарочно пафосным тоном воскликнул Кобейн. - Ты колотила меня тем гребаным жирафом, когда я пытался залить в тебя смесь. Дрянь та еще, согласен, но не доводить же до насилия. А когда подросла, оставалось только в лес убегать. Ты точно меня выжить хотела, закидывала своими игрушками, измазывалась кашей, а потом лезла обниматься, топила в раковине, когда я тебя мыл там. Я еще кричу: «Помогите, жестокое насилие!» А ты где-то сверху ржешь и обстреливаешь кошачьим наполнителем... - Боже, хватит, у меня даже живот заболел... - задыхаясь от смеха, простонала Фрэнсис. В течение нескольких минут она пыталась успокоиться, но звучащий сверху странный смех Кобейна только подливал масло в огонь, и девушка, держась за живот, переживала новую волну положительных эмоций. Придя в себя, она сложила руки на груди Курта, упираясь в них подбородком, задумчиво глядя на стену за изголовьем кровати. - Блин. Человеческая память настоящий отстой. Я даже не помню этого. А если и вспоминаю что-то, то бессмысленными отрывками. - У Кортни должны были остаться записи, мы часто снимали все это. - Это просто записи, они не передают всего... Кобейн шумно выдохнул и покрепче обернул обнимающие Фрэнсис руки вокруг ее спины.***
I love you more than i should, So much more than is good for me. More than is good... Oh, the timing is cruel, Oh, i need and don't want to need More than i should. I am falling, Say my name And i'll lie in the sound. What is love but whatever My heart needs around... - Trespassers William - "Lie In The Sound" (Gustavo Santaolalla - "The Wings") Щурясь от яркого летнего солнца, Фрэнсис легко прошагала до конца линии бордюра в небольшом парке и спрыгнула с него, вскидывая руки вверх, как гимнастка, проделавшая опасный трюк. Девушка принялась оглядываться по сторонам, выискивая пропавшего Кобейна среди неспешно бредущих в разные стороны людей. Чьи-то руки рывком подняли ее в воздух, из-за чего Бин не сдержала испуганного вскрика и тут же обрушила свой праведный гнев на светловолосого шутника, колотя по чему попало. Безуспешно пытаясь увернуться от ударов, он был повержен, когда девушка залезла на спину «арабскому скакуну» и, слабо дернув за светлые лохмы, велела держать курс только вперед. Жеребец издал душераздирающий вопль, непривычный для большинства непарнокопытных, и вяло помчался с ношей на горбу в туманную даль, пугая проходящих мимо людей. Они неслись безудержно и неистово, чуть быстрее, чем брюхоногая ахатина, и Фрэнсис, выступая в роли сигнальщика на корабле, коротко и громко докладывала о любых препятствиях на пути, едва успевая увернуться от сонных летних мошек, норовивших залететь в рот. Жеребца качало... Кобейн мало, что видел, исследуя в основном только потрескавшиеся остатки асфальта под слоем пыли и песка, но, тем не менее, сумел увернуться от крупногабаритной женщины с криком «Айсберг прямо по курсу!» Подобие парка развлечений для челяди было явлением исключительным, потому и основная его локация находилась в районе фермерских городов, засушливые земли которых особо никому не обломились. Кобейн не уставал удивляться отсутствию привычных фриков с пизанскими башнями из залаченных до железобетонного состояния волос в дизайнерских одеждах из шкурок африканских лягушка-быков, ловко лавируя с заливающимся хохотом впередсмотрящим на спине. В последний раз Фрэнсис каталась подобным образом на плечах у Эдварда Нортона, который загадочным образом куда-то пропал в итоге, поэтому в этот раз отдавалась охватившему веселью с головой, задыхаясь от смеха и взлетающей в воздух дорожной пыли. Промчав от скрипящих ворот парка до пруда с утками, Кобейн взбрыкнул, грозясь скинуть девушку с горба к пернатым в болоте, тут же активно приступая к выполнению обещания, перегибаясь через ограду, пока Бин с ругательствами душила его. Оказавшись на ногах, первым делом девушка снова пихнула Кобейна, чуть не скидывая к тем самым пернатым в пруду, за что получила в ответ. Пихаясь и упражняясь в остроумии, они дошли до разбитой невысокой лестницы, с которой увлекшийся юмористическими баталиями Курт едва не спикировал. Фрэнсис лишь коротко вскрикнула слово «ваянг» и потащила блондина за руку вниз к полукругу из немногочисленных зрителей самодельного индонезийского театра теней в небольшой цветастой палатке. Устраивать подобное зрелище в жаркий летний день, когда люди просто таяли под солнечными лучами подобно Бастинде от воды, было не лучшей идеей, но зрители мужественно стояли, не понимая и половины звучащих в истории слов. Фрэнсис расслабленно замерла, чувствуя, как руки Кобейна обнимают ее поверх ее сложенных на груди рук. Она тихо втянула наполненный каким-то сладковатым запахом теплый воздух и прислонила голову к плечу Курта. Он, в свою очередь, не вспоминая о самодельном театре, уткнулся носом в макушку девушки и, медленно вдыхая, сильно зажмурился, сглотнув. Он смотрел куда-то мимо красно-синей палатки с резными фигурками на полотне внутри, невольно сжимая руки крепче. На мгновение показалось, будто вместо блеклых верхушек тощих деревьев вокруг небольшой площадки, где находился театр и зрители, перед его глазами возникли какие-то отрывочные смазанные образы: звенит школьный звонок; полоумные дети несутся вон из своих кабинетов, по дороге сшибая учителей, друг друга и устраивая битвы портфелями в коридоре; дети разбегаются по припаркованным у школы машинам родителей, уезжают по домам; в пустом классе наедине с учительницей остаются сидеть девочка со светло-русыми хвостиками и рыжий пацан, пытающийся достать языком до веснушчатого носа. И девчонка сидит тихо, сложив руки на парте, наблюдает через окно, как ее одноклассников забирают родители, к которым они бросаются на шею. А она сидит так, даже когда странного парня забирают, пока не приходит, виновато улыбаясь, светловолосая с виновато поджатыми губами женщина. Все задабривают ее надоевшими куклами, которым она прокалывает глаза швейными иглами. И снова слишком мало времени. На секунду он словно выныривает из туманного состояния, обнаруживая этот неприятный факт. Фрэнсис обернулась, почувствовав, что объятья стали крепче, снова натыкаясь взглядом на темные линзы дурацких очков на его носу. - Ты чего? - он отрицательно покачал головой, а затем растянул губы в кошачьей улыбке, выпуская девушку. Взяв за одну руку, он поднял ее вверх, и Бин, усмехнувшись, запрокинула голову, кружась. Он шутливо поклонился ей, чинно убрав одну руку за спину, на что девушка ответила глубоким реверансом и положила одну руку на плечо Кобейна, другую – вложила в его ладонь. В голове тут же начала звучать какая-то мягкая придуманная мелодия, которую едва слышно мурлыкал Кобейн, мягко кружа улыбающуюся девушку в танце, хотя никогда особой способностью к этому не отличался. Фрэнсис счастливо заулыбалась, пытаясь уловить его помяукивания, подставляя шею легким порывам теплого ветра от каждого нового движения. Держа за талию одной рукой, Кобейн резко наклонил девушку вниз, вызывая у нее приступ смеха. Возвращаясь, она тут же крепко обхватила его плечи рукой, утыкаясь в шею. Придуманная им на ходу мелодия звучит в голове глухо, словно издалека. Девушка позволила вести себя, почти не двигаясь при этом, лишь крепко держа его за плечи и вжимаясь лицом в его шею. В очередной раз за проходящий день до нее дошло, что он живой, сейчас живой и рядом с ней впервые за все ее двадцать пять лет, которые, к сожалению, невозможно заполнить одним днем. В моменты сильной обиды на весь мир она часто говорила себе, что способна продержаться без семьи вообще, что никто ей не нужен, ведь она с детства самостоятельный и ответственный человек. Слыша же, как рядом с ухом звучит его сипловатый низкий голос, и руки совсем по-настоящему так крепко обнимают, она уже не была так уверена в своих прошлых убеждениях. Словно с того света вернулся. И нахождение его рядом вовсе не отменяло всех двадцати с лишним лет его отсутствия, а только лишний раз подчеркивало эту пропасть. Напоминало о том, чего, по воле Кобейна, Фрэнсис лишилась. От себя ей он оставил только несколько драных свитеров, уже благополучно распроданных, громкую проклятую фамилию Кобейн и клеймо дочери великого музыканта, которую возносят лишь из-за родственной связи с великим. И когда он снова хрипло рассмеялся, закружив ее, девушка подумала, что лучше бы он вообще никогда не становился музыкантом, никогда не связывал свою жизнь с этим дерьмом, никогда не становился известным и важным для стольких людей, но хотя бы был с ней рядом. Просто качал на качелях на детской площадке, встречал бы из школы с этой своей кривоватой улыбкой, пытался бы помочь с уроками, а потом, забив на них, увлекал бы в какую-нибудь игру, но не так, как это произошло в реальности. В реальности, в которой качали, играли, встречали и помогали какие-то невидимки, смазанные образы множества посторонних людей, которые менялись со скоростью света, даже не задерживаясь в памяти. Девушка часто заморгала, чувствуя, что никто ее уже не кружит, а просто слегка покачивает из стороны в сторону, крепко обнимая. Мимолетное ощущение веселья и эйфории исчезло. Одним днем не заполнить все двадцать лет. Он точно должен понимать это. Если бы только ты мог остаться. Фрэнсис неслышно шмыгнула носом и крепко прижалась губами к колючей щеке, затем снова и снова, сжимая руки вокруг его шеи от какого-то инстинктивного страха, что он снова исчезнет. Он осторожно чмокнул ее в щеку, как в детстве, и отстранился, ладонью убрал выбившиеся из ее прически пряди с лица, оставляя ладонь на щеке. Девушка уткнулась своим лбом в его, снова оскалила зубы, сморщившись. - Мне так тебя не хватает, - она судорожно перебирала длинные волосы, смотря куда-то под ноги. Кобейн только стянул темные очки, чтобы смотреть друг другу в глаза, и чуть приподнял ее снова мокрое лицо, с легкой улыбкой дотронулся носом до кончика ее носа, ласкаясь, как кот. Фрэнсис слабо улыбнулась ему, прикрыв глаза. Некоторое время спустя они уже молча сидели друг напротив друга в полупустом душном кафе с шумящими вентиляторами, которые гоняли сонных мух по всему периметру забегаловки. Фрэнсис с покрасневшим от прошедших слез лицом молча уминала гамбургер, периодически бросая короткие взгляды на Кобейна. Снова нацепив на нос очки и сбив волосы на лицо, он, опираясь на локти, почти неподвижно смотрел на столешницу, но видел явно не грязновато-белый пластик перед собой. Фрэнсис невольно снова подумала, что было бы круто, если бы они могли часто выбираться на такие прогулки, совсем забывая порой о статусе своего отца в мире живых. Она пыталась мысленно найти какое-то объяснение, но ни одна из догадок не могла полностью устроить, и девушка тут же отгоняла их. С чем можно сравнить его внезапное появление? Будто моряк, который двадцать шесть лет качался на волнах, вернулся домой к выросшему ребенку и постаревшей жене. Только вот моряки столько не плавают, и вернулся он не к ним. Фрэнсис с трудом проглотила слишком большой кусок, слегка закашлявшись, чем привлекла внимание почти заснувшего, судя по всему, Курта. Девушка снова опустила глаза. Он мог бы быть чем-то вроде исследователя, путешественника, который изучал новые земли. Или просто пропавшим без вести, который вдруг отыскал дорогу домой. Только он не пропал. Он умер, как бы кто в этом не пытался себя разубедить. Ее отец мертв, но он сидит напротив нее такой молчаливый и близкий, что хочется только крепко обнять его и никогда не отпускать. Курт подал первые признаки жизни, откинувшись на спинку своего стула, и тут же полез в карман джинсов за сигаретой. Фрэнсис оторвалась от еды, наблюдая за его действиями с желанием увидеть, как это происходит вживую, а не на записях интервью, где он дымил так, что лица видно не было. Кобейн зажал сигарету в зубах и наклонил голову к зажигалке в руке; огонек отразился на темной поверхности очков и тут же погас, оставив рыжеватый ободок на белой бумаге. Затем он снова откинулся на стуле, чуть сощурил глаза, неспешно затягиваясь. Невидимый взгляд льдисто-голубых глаз на секунду встретился с зеленоватыми любопытными глазами, но тут же поднялся к потолку на глубоком выдохе. Дым беловатым облаком рассеивающихся завитков взлетел вверх сквозь приоткрытые губы. Фрэнсис отодвинула от себя тарелку с остатками еды и расставила локти на столе, хитро вглядываясь в человека напротив. - Что ты куришь? - он без слов протянул ей почти полную пачку. Девушка бегло глянула на марку и кивнула сама себе, вытаскивая одну сигарету и подтягивая к себе зажигалку. Приспустив очки, Кобейн с усмешкой на губах наблюдал за действиями Фрэнсис. Она подобно ему пару минут назад зажала губами сигарету и наклонилась к огоньку зажигалки, поджигая ее конец. Затем откинулась на стуле и, глядя прямо на Кобейна, слегка сощурила глаза, затягиваясь, чтобы потом, чуть задержав дым в себе, выдохнуть его сквозь приоткрытые губы вверх. Она проделала подобную процедуру несколько раз под насмешливым взглядом Курта, только покачавшего головой в ответ на ее передразнивания. - Что ты делаешь? - Курю. Я, - она сделала паузу, выдыхая вверх, - Курт Кобейн. - Очень похоже, - усмехнулся он, обнажая зубы в улыбке. - В театральное не пробовалась? Могла бы сыграть меня в каком-нибудь байопике. - Не выйдет, у меня сиськи, - девушка поправила грудь руками, вызывая смех у Кобейна. - Должна же я, в самом деле, хоть чему-то научиться у папочки. Вот, повторяю за тобой. Кобейн еще раз усмехнулся и затушил сигарету о поверхность столешницы, надеясь, что последняя реплика Бин не приведет к очередному разговору и всплеску эмоций с ее стороны, которых и так было слишком много за один день. Он наклонился над столом, чуть подавшись вперед, и широкой по сравнению с рукой девушки ладонью накрыл ее руку. Она вопросительно приподняла брови, глядя, как он словно собирается с мыслями, чтобы сказать что-то важное. Один только его вид в тот момент уже нагнал мысли о подступающих к горлу слезах, хотя девушка даже не знала, что он скажет. Наконец, он поднял лицо, смотря ей в глаза из-за приспущенных очков. - Я должен тебе кое-что сказать, Бин. Кое-что очень важное, - девушка мысленно удивилась странной фразе от него, но продолжила слушать. - Дело в том... - он поднял на нее округлившиеся жалобные глаза. - У меня нет денег. Несколько минут девушка пребывала в ступоре, глядя на трагически заламывающего руки и возводящего глаза к небу Кобейна, переваривая его слова и собственные мысли. Наконец, она закатила глаза, ударяя себе ладонью по лбу и беззвучно, одними губами проговаривая ругательства в адрес Кобейна, из-за которого она за один день и смеялась до боли в животе и рыдала до шума в ушах. Не дожидаясь никаких решительных действий от девушки, он кивнул головой на выход и, резко потянув ее за руку на себе, драпанул из-за стола тихой забегаловки, оглашая ее грохотом упавшей с одного из столов посуды и ругательствами. Фрэнсис снова громко смеялась.***
I woke up this morning And I walked down to the sea I sat there on the long grass Just staring at the sea Why is this complicated? Why can't you stay with me? Stay with me Won't you stay Stay with me Won't you stay with me Stay with me I just like to hold on To all the magic memories I dread this place without you Don't leave I'm begging please Stay with me... - Dolores O'Riordan - "Stay with Me". ("Green Light" - Craig Armstrong) Третий взгляд сверху, все возвращается к началу, оканчивается началом. Фрэнсис судорожно и неровно дышит, полулежа на жесткой кровати в темном номере, нарушая гнетущую тишину лишь своими частыми неконтролируемыми всхлипами. В глазах расцветают пульсирующие яркие точки, а она только жмурится, скалит зубы, из последних сил сдерживая рвущийся наружу девятый вал из груди. Она крепко вжимается горячим лбом в Кобейна, намертво вцепившись руками ему в шею, лишь бы удержать своенравное видение на месте, не дать ему снова уйти и бросить ее одну в этом затхлом молчаливом месте с хриплыми пошлыми стонами и плачем ребенка вперемешку с руганью невидимого жирного мексиканца. Ей казалось, что тени обступят ее со всех сторон и затянут в свое болото, стоит только ему исчезнуть. Девушка часто задышала, в красках представляя картину своего распятия всем этим скрытым в темных углах дерьмом, которое только ждет своего часа для казни всего человеческого. Она лишится чувств, эмоций, не сможет говорить и ходить. Будет просто сидеть бессмысленно и неподвижно, глядя в пустоту. Она часто задышала, судорожно всхлипывая и рваными движениями приглаживая спутанные светлые волосы, царапая кожу на шее, крепко охватывая лицо ладонями, чтобы снова ощупать и убедиться, что оно реально. Лица не видно. Она снова в одном из своих кошмаров, блуждает в темноте, натыкается на странные предметы и с криками от страха ищет выход из этой ловушки разума. Просто жестокая шутка психики и не более, но на этот раз она едва ли сможет проснуться с чувством облегчения. Этот кошмар уже не кончится. Фрэнсис еще чаще задышала, всхлипывая, как маленький ребенок после долгого плача. В такие моменты бабушка часто говорила: «Успокаивайся, Бин, ты ведь уже большая девочка. Большие девочки не должны плакать». А она верила и старалась не плакать, словно это что-то постыдное, ассоциируя свои ночные кошмары и слезы с чем-то постыдным, что нельзя открывать другим. Девушка с трудом смогла сделать вдох, раскрывая пересохшие губы, как рыба на суше. Словно слезы кончились, и ее организм медленно и мучительно иссушает сам себя, выжимая последнюю влагу из красноватых стенок. Руки деревенеют, ноги становятся ватными, словно она превращается в каменную, неспособную ощутить кожей прикосновения к себе. И девятый вал все крепчает, бушует, обрушиваясь на сдерживающие его стены, делая в них трещины в попытках вырваться наружу. Фрэнсис с силой прикусила щеки изнутри, молча выдерживая пытку, одеревеневшими пальцами стараясь приблизить к себе лицо замершего над ней человека, такого невидимого, темного и нереального. Человека из ее самых отвратительных кошмаров. Курт молча сжимал край легкого одеяла под лежащей на кровати Фрэнсис ладонью, пытаясь держать себя в руках и не уподобляться состоянию девушки. Время медленно ползло к полуночи, когда он планировал навсегда покинуть это место, забыть этих людей, но девчонка вцепилась мертвой хваткой, отрезая последние пути к бегству. Он уже успел несколько раз усомниться в своем решении уйти; поставил под сомнение важность всего, что когда-либо имело значение до момента, когда она взяла его за руку и неотрывно начала смотреть большими глазами. Едва принял теорию почти нигилистических взглядов на человеческие ценности вроде семьи, любви, брака, детей и особой ментальной связи с родственной душой, как сам оглох от грохота, с которым все его взгляды разбились. Под властью ли мимолетного настроения, которое исчезнет всего через пару дней, потеряет ценность воспоминания? Хотелось бы верить. Иначе становится совершенно невыносимо терпеть это и слышать, как тишину темной комнаты раздирают, оглушая не хуже перегруза гитары, судорожные всхлипы под ухом. Как будто звучит в голове все громче и громче с каждым разом. А рука, вцепившаяся в шею, до боли впившаяся ногтями в кожу, тянет вниз, как удавка. Все ниже на дно, воздух выходит из легких, организм постепенно сдается, плененное тело сдается. - Фрэнсис... - голос звучит глухо и надтреснуто. Он перемещает одну ладонь с плеча дрожащей девушки на ее щеку, закрытую распущенными, спутанными волосами. Фрэнсис в ответ только глухо всхлипывает, часто кивая. Курт машинально хочет сказать банальное «не плачь», но и слова вымолвить не может, бессильно закрывая глаза и снова утыкаясь холодным носом в нос девушки. Худые руки рваными движениями перемещаются с шеи на плечи, крепко сжимая и пригвождая к часто вздымающейся груди. Бин утыкается мокрым лицом в костлявое плечо, впивается пальцами и глухо рычит в него, из-за чего начинает болеть горло. Крепко жмурится и рычит сквозь сжатые зубы, сгорая от животного страха потерять, остаться одной. Курт поднимает глаза к тускло светлеющему потолку, сглатывая. Всхлипы Фрэнсис над ухом, доносящиеся из-за стены животные стоны и чьи-то крики смешиваются в единый оглушающий гвалт звуков, от которого голова готова лопнуть, как шарик. Он тихо и неразборчиво шепчет с трудом, отрывая от себя пальцы Бин, что он рядом и будет с ней, пока она отчаянно мотает головой, хныча еще громче и сильнее сжимая его плечи, возвращая на место. С трудом ее удается уложить на спину и улечься рядом. Девушка тут же припадает ухом к теплой груди, слыша, как где-то внутри глухими ударами часто стучит сердце, и крепко обнимает рукой за пояс, снова утыкаясь носом. Курт накрывает щеку и открытое ухо Фрэнсис ладонью, скрывая от нее звуки старого мотеля. Где-то за приоткрытой дверью, каких множество в длинном пустом коридоре, покрытая каплями стекающего по раскрасневшейся коже пота женщина, стоя на четвереньках, рвано дышит и хрипло стонет сорванным голосом, качается из стороны в сторону, пока волосатый круглый мужчина, порозовевший от стараний, сдавленно пыхтит сквозь зубы, засаживая свой эрегированный член в сочащееся влагой отверстие. Пухлые руки с массивными перстнями на пальцах сжимают пыльный ковер, наступают в капли разбрызганной по полу спермы. Ее зрение теряет фокус, взгляд мутнеет, все теряется под каплями заливающего глаза пота и выбившимися крашеными волосами. Она чувствует себя животным, одержимым. А он чувствует власть над безмозглой самкой, с остервенением вдалбливаясь в ее тело, стремясь удовлетворить себя, доставить максимальную боль ей. Они потеряли весь свой лоск, скинув дорогие наряды на грязный пол, одержимые животным желанием удовлетворить физическую потребность, трахаясь без конца, словно механические человечки без единой мысли, кроме густого тумана, в голове. Дикая природа, самец и самка, движимые одними инстинктами животные на могилах погибшего человечества... Ребенок, забившийся в угол с медведем, захлебывается слезами, беззвучно рыдая осипшим от криков голосом, глядя, как папочка учит мамочку, выбивает из нее дурь, поучая при это и свое дитя. Со звериным безумием, пустотой в черных глазах ударяя сбитую с ног женщину по лицу, превращая его в кровавое месиво. Она без сил к сопротивлению, не в состоянии даже поднять руки для защиты, рыдает в его руках, получая удар за ударом и сжимаясь в пружину от прошивающей боли. Он пытается добиться от нее сопротивления, чтобы сделать интересней, возит по полу за волосы, тыкая носом в пыльный пол номера, отбивая ее горящий раскаленным железом живот. На первом этаже темного мотеля, на стене которого снаружи горит двумя буквами вывеска, распластавшись на стойке, спит администратор, которому решительно все равно, кто остановился в его мотеле, чем постояльцы занимаются. Ему было бы плевать даже, стань он свидетелем событий в одной из комнат, лишь бы клиенты исправно платили за крышу над головой. Гоняя холодный воздух по этажу, в холле медленно крутится из стороны в сторону старый вентилятор, лопастями рождающий какой-то внутренний шум. Курт вдруг непривычно резко и четко ощущает все звуки вокруг, чувствует небывалый холод в воздухе и всем своем теле, словно впервые понимая, что значит умереть. Он отчетливо слышит, как на первом этаже шумит лопастями тарахтящий вентилятор; как скрипит кровать, о которую оперлась руками выгнувшаяся дугой потная женщина, глухо кричащая в сторону открытого нараспашку окна; как густая тишина звенит в ледяном мотеле. Кажется, даже выдыхаемый воздух превращается в облачка пара. Он словно заново осознает сущность простых вещей, сущность одиночества каждого отдельного человека, жалкого, сбившегося в группу с другими от страха быть оставленным наедине с собой. Еще никогда не было настолько холодно. Ладонь гладит мягкие спутанные волосы, слегка прижимая маленькую голову к груди. Он ощущает обвитые вокруг своего пояса руки, исходящее от них тепло посреди поглощающего холода. Она согревает, все еще неровно дыша в едва вздымающуюся грудь. От этого странного единения в абсолютной тишине, где каждый посторонний звук звучал, как выстрел, в маленькой комнатке, надежной словно бункер, где помещаются только двое, чувствуется еще большее ощущение одиночества, противостояния тому миру лжи, жестокости и похоти, который счастливо процветал за красочными декорациями днем и обнажал все свои пороки ночью. Единственный оплот спасения для двоих в гниющем болоте. Курт осторожно высвободил руку из-под головы Фрэнсис, безвольно приземлившейся обратно на подушку, и тихо поднялся, лишая себя ощущения тепла, горевшего где-то в районе туловища. Все звуки вдруг замерли, или же он просто утратил способность слышать их. Кобейн накинул куртку на плечи и снова окинул взглядом свернувшуюся на одеяле худую фигуру, всего пару часов назад судорожно дрожавшую и сжимавшую цепкими пальцами его шею. Он прислушался, пытаясь уловить хотя бы малейший намек на опасность в пределах мотеля. Но темнота будто поглотила все посторонние голоса, крики и стоны. Он на секунду подумал, что бояться нечего, когда весь этот кошмар позади и бесившиеся всю ночь животные уснули, насытившись своей мерзостью. Он с трудом отвел глаза от спящей девушки и отошел к занавешенному тяжелыми шторами окну, тихо раздвигая их в стороны. Глазам предстал укрытый ночной полутьмой город. Свет холодного диска луны посеребрил замершую на земле пыль и осветил крыши неподвижных домов. Ни души на улицах - город спит. Только огромный чернильный купол молчаливо мерцает мириадами глаз, взирая на больной мир умудренным взглядом, видевший все, знающий обо всем. Курт оглянулся через плечо на тонкую фигуру на кровати. Она никогда не будет в безопасности в этом мире, и никто не в силах защитить ее от всего дерьма, кроющегося по углам, под кроватью и в шкафу, утратившего свою волшебную способность портала в иные миры. Она никогда не будет защищена полностью, всегда будет слышать эту дрянь перед сном и мучиться кошмарами и во сне и наяву. Если бы можно было забрать ее куда-то, где все иначе, но он не может. Туда она со временем попадет сама... Кобейн резко оттолкнулся от подоконника руками и быстрым шагом, стараясь не наделать лишнего шума, направился к двери. - Пап... - тонкий голос позвал где-то за спиной, останавливая. - Пап. Кобейн замер у двери, запрокидывая голову и глубоко вдыхая, едва начало щипать в носу. Горло сдавило, мешая сделать свободный вдох, и он оперся рукой о дверной косяк, утыкаясь в него лбом. Ощущение дежа вю накрыло с головой. Снова, как трус, выбегает, пока она спит, малодушно надеясь, что выполнил свой долг, огородив от невидимой дряни за стенами комнаты. Снова сбегает, пока она не видит, не сказав ни слова. - Папа, - тонкий голос слегка дрожит, вслух произнося непривычное им обоим слово. - Пап, не уходи. Он зажмуривается, сжимая ледяную ладонь в кулак. Хочется убедить ее в невозможности выполнения этой просьбы, ведь он мертв для всего огромного мира, он не может быть рядом, защищать ее, заставлять смеяться и чувствовать себя немного лучше, когда становится грустно. Не может снова стать обычным человеком, которым не был уже очень давно, еще до своей смерти, обязанный добиваться каких-то высоких целей под особым статусом музыканта и поэта, свободного художника, обреченного на одиночество, непонимание и самопожертвование, обрученного навсегда с одним лишь своим искусством. Он никогда никому не принадлежал, и она появилась слишком поздно, в тот момент, когда остаться с ней было просто невозможно. Хотел сказать, что она должна быть сильной и смелой, чтобы выдерживать все испытания в одиночку, ведь никто, ни одна тварь, живущая рядом, не поможет. Хотел сказать, что не может быть с ней из-за многих банальных и очевидных вещей, которые можно легко опустить, если желание пересилит условности и правила этого мира. Но продолжал молчать, вслушиваясь в шум в голове и тихие шмыганья за спиной. Переведя дыхание, он обернулся лицом в комнату и уперся спиной в стену за собой, опустошенно глядя на сидящую на кровати девушку. На секунду причудилось, будто вместо двадцатисемилетней Фрэнсис на жесткой кровати, подогнув ноги под себя с растерянным, испуганным, как у олененка в свете фар, видом, сидит совсем маленькая девочка лет семи, круглыми глазами глядящая в полном непонимании и страхе. Тонкая фигура теряется на фоне сразу показавшейся большой темной комнаты. Она тихо всхлипывает, не отрывая взгляда блестящих глаз, и тяжело сглатывает, снова надтреснутым голосом, почти плача, повторяет: - Пап, не уходи. Не уходи. Останься... - Курт прикрывает глаза, отводя взгляд в сторону, не двигаясь с места, тем не менее. Внутри словно что-то натягивается, готовое лопнуть в любую секунду. Он уже у двери, стоит лишь сделать один шаг, и эта комната больше никогда не будет появляться перед глазами, всякий раз, когда откроешь их. Кажется. Он все равно ничем не сможет помочь ей, ни спасти, ни защитить. Будет мучить и себя и ее, не в силах дать дельный совет или что-то в этом роде, что обычно делают настоящие отцы для своих детей. Простое нахождение рядом не имеет смысла. Но тонкий, дрожащий голос снова повторил, и Кобейн перевел взгляд на ее лицо, изо всех сил сжимая зубы. - Не оставляй меня, ты мне так нужен... - словно единственный звук в безвоздушном пространстве. - Не уходи. Он тихо шмыгает носом, невесело усмехаясь, и отталкивается от стены за спиной. За пару слабых шагов он оказывается в объятьях протянувшей руки вперед дочери, тут же обессилено обнимая ее в ответ, утыкаясь носом в плечо. Тонкие пальцы расправляют спутанные светлые волосы, она снова вдыхает его запах, чувствуя долгожданное облегчение внутри. »Спой мне что-нибудь». Кобейн целует девушку в лоб, сильно жмурясь, и прислоняется щекой к ее макушке. Фрэнсис замирает в теплых объятьях, вслушиваясь в едва различимый хриплый голос. Жильцы мотеля у главного шоссе, ведущего к дымящимся фабрикам, наконец, уснули.***
Babe, I'm gonna leave you Tell you when I'm gonna leave you Leave you when ol'summer time, Summer comes a-rolling Leave you when ol'summer comes along Babe, the highway is a-callin' The old highway's a-callin' Callin'me to travel on, travel on out the Westward Callin'me to travel on alone Babe,I'd like to stay here You know I'd really like to stay here My feet start goin'down,goin'down the highway My feet start goin'down, goin'down alone... - Led Zeppelin - "Babe, I`m gonna Leave You". С шумом работающего двигателя, разрезая предрассветную полутьму двумя лучами света горящих фар, синий Додж подскакивает на неровностях разбитой заплывшей грязью дороги, пересекая поле. Редкая невысокая трава неслышно проминается под рифлеными шинами и утопает в облаке легкого выхлопного дыма. Додж одинокой светящейся точкой мелькает на фоне пушистых сосен, возвышающихся к синеватому куполу ночного неба с россыпью постепенно угасающих звезд. Меж стройных стволов мелькают освещенные убывающей луной участки густого леса, серебрящиеся камни, холодно мелькающие ковры мха на поваленных деревьях и пнях. Где-то незаметно подаст голос птица, перелетая с одной темной вершины на другую, и больше ни звука в предрассветных сумерках под розовеющим плотными полосами облаков небом на востоке. Шайенн постепенно удаляется все дальше за пройденными по пустынной дикой местности километрами. Привалившись к покатому плечу барабанщика, Крист мирно спит, согревая себя скрещенными на груди руками и обернутой вокруг туловища темно-зеленой курткой. Дейв, с запрокинутой головой сидя рядом, изредка похрапывает и, тут же просыпаясь, сонно моргает слипающимися глазами, чтобы затем снова провалиться в неспокойный сон. Хару слегка подкрутила кнопку радиоприемника, настраивая нужную волну. В прохладном салоне автомобиля снова тихо забормотали голоса двух ведущих, отстраненно болтающих на разные темы, перемежая свою речь с прогнозами погоды на ближайшую неделю. Молодой голос возвестил о возможных осадках в ближайшие выходные, и Дейв, снова тихо хрюкнув и заморгав сонными глазами, чуть съехал на сидении, укладывая голову на голову Новоселича. С того момента, как Кай вернулся в гостиницу к собравшим вещи друзьям, мирно спавшим в то время, никто не произнес ни слова. Парни посчитали, что ему необходимо побыть наедине со своими мыслями, решив, что дочь покойного друга могла обойтись с неприятным для нее гостем крайне жестко, обвиняя, на чем свет стоит, и ему требуется время, чтобы обдумать все ее слова. Возражать, как и делиться подробностями встречи, Кесада нужным не счел, сохраняя молчание все полтора часа после окончательного выезда из Шайенна. Наваждение и странная дымка перед глазами сошли на нет, когда он переступил порог снятой комнаты и присел на краю кровати около спящего Криста. В голову почему-то пришел только он, хотя о ком-либо конкретном Кай даже не думал, просто побрел в первую попавшуюся комнату с ощущением полной прострации и контузии, из-за которой так сложно соображать и подавить этот белый шум в голове. Крист тихо посапывал в гостиничную подушку, но, даже проснувшись, продолжал молча смотреть на сгорбленную спину на краю кровати, ничего не спрашивая. Мог бы узнать, как все прошло, но не видел смысла снова ворошить не слишком приятные события, в которых Кай сам еще не разобрался. Прислонившись виском к холодному стеклу, Кай немигающим взглядом смотрел на розовеющую под синей толщей пелену облаков, окрашенных лучами встающего солнца. Темно-зеленая трава с мелкими каплями росы уже начинала светлеть под невидимо стелющимся светом, демонстрируя медленное пробуждение природы. Но мыслями он был слишком далеко, чтобы замечать красоту одного мгновения. Мыслями все еще там, в чертовски холодной, темной комнате с гнетущей тишиной или хриплыми вздохами по углам. Он старался отогнать от себя любые мысли о том, что происходит с темноволосой девушкой сейчас, что будет происходить через несколько часов, как она ляжет спать, и о чем будет думать. Надеялся только, что однажды, уже скоро, эти навязчивые мысли об еще одном постороннем, казалось бы, человеке отступят на второй план, а затем и вовсе исчезнут. Хотелось бы верить, что это лишь кратковременное помешательство, всего лишь взыгравшее воображение, какая-то телесная память, самовнушение, раздвоение личности - что угодно, что могло бы объяснить зияющую пустоту в груди после ухода из мотеля. Он старался не думать и не вспоминать о последних минутах, проведенных в этом своеобразном лимбе, где он вынужден был принять решение, отдать себя в чьи-то руки, однако другие образы беспрестанно лезли в голову, перекрывая розоватое свечение на востоке и покрытый расой травяной ковер. Снова эти блестящие в темноте белые руки, крепко обнимающие, словно тисками, за пояс, от которых так и пышет необъяснимым теплом даже под кожей. Умиротворенное выражение на заплаканном лице, наконец, прикрытые с намерением поспать глаза, мокрые подрагивающие ресницы. Можно ли убить и моментально воскресить человека? Похоже на то, и не один раз. В голове звучал ее раскатывающийся глухим эхом смех, короткие частые всхлипы и этот жуткий тонкий голос. «Не уходи. Останься. Ты так мне нужен». Кай сглотнул, прикрывая глаза, и отвел взгляд от окна. В поле зрения появился сосредоточенный на вьющейся сквозь темное поле разбитой дороге профиль. Бледная кожа, слегка сдвинутые в выражении непоколебимой решимости темные брови, темно-зеленые глаза ярко выделяются глубоким нечитаемым взглядом, что не угадаешь о мыслях на уме, губы сомкнуты, дыхание спокойно, и руки крепко держат руль. Вся ее поза будто выражает немую вдохновленность происходящим, уверенность, свободу и отвлеченность от мирских забот, словно мысли где-то там, за чертой, дикие и непокорные. Она точно будет бороться до конца, чего бы это ни стоило, о чем и сообщила еще утром прошлого дня. Такое дикое существо не удержать какими-то оковами вроде ответственности, обязанностей и правил на пути к желаемому - свободе. Такому существу не обязательны простые человеческие касания, какие-то признания в любви, объятья для поддержания жизненных сил, глубокие чувства к чему-то помимо настоящей жизни и чистой свободы, к чему-то земному и человеческому. Кай впервые серьезно, хоть и по-прежнему отвлеченно задумался, почему связал свою жизнь с ней, и верным ли шагом было это решение? С человеком, который считает любовь к чему-то обыденному и простому некой слабостью, от которой следует избавляться, чтобы не стать пленником своих страстей и беспомощности человеческого сознания. Она бы обошлась без него, ей не нужен человек. Несколько лет ушло на то, чтобы это понять. Она легко увлекается, и сейчас ее главным увлечением, лозунгом ближайших лет стала так называемая революция, а именно свобода. Свобода всех людей не только от рабства, но и от стягивающих их бытовых оков. Постоянная борьба, постоянное движение против течения. Упершись головой в уставленную локтем в дверь руку, он неотрывно смотрел на ее профиль. Заметив пристальный взгляд, девушка на мгновение обернулась, но снова вернула свое внимание на дорогу, не сумев подавить лишь легкую улыбку. Он предоставил себе выбор: жизнь или смерть, остаться или уйти, человек или свобода. И вот он здесь. «Не так уж и различны», мельком пронеслось в мыслях. Разве что он в разы слабее, как казалось самому, сильнее нуждается в чем-то человеческом, как, например, в бледных руках вокруг пояса и тихом сопении в шею в полной тишине. Он мог остаться с Фрэнсис навсегда, по крайней мере, на определенный отрезок длительного времени, чтобы чувствовать себя по-настоящему нужным человеку, чтобы получать то, что многие не ценят. Любовью не назвать, но без этого и рождается странная опустошенность внутри. Тихие человеческие радости без высоких идеалов, недостижимых вершин, неизведанных глубин мира и собственного сознания. А теперь новый неистовый голос очередного страждущего, доведенного до отчаяния поколения, полный непокорной дикости, отрицательный тип, отсчитывающий секунды до своего сгорания в атмосфере земли до соприкосновения с ее поверхностью. Без соприкосновения с ней. Нужный такому огромному количеству людей, что не желают только думать и делать что-то самостоятельно, нужный исключительно как голос, лицо, символ и образ, за которым слепо будут следовать, не признавая в нем человека, еще живого, захлебывающегося черной дрянью изнутри. Продал себя, как шлюха, не взяв даже денег. Цена настоящего искусства, извращенной свободы и безумия в чистом виде. Никто не принадлежит сам себе, отныне и навсегда. А стоит ли оно того? Стадо пойдет за новым пастухом, проповедуя незыблемые романтические идеалы, но надолго ли? Кай не мог ответить себе на поставленный вопрос, никто не смог бы. Даже приятели, похрапывающие на заднем сидении. Теперь уже его приятели. Кай четко помнил тот момент, когда какая-то внутренняя перегородка между ним и навязчивым образом переломилась, он словно увидел себя со стороны другим человеком, которым не был никогда, но, в то же время, был всегда. Увидел с иной точки зрения, с другого ракурса, вне себя, сидя на краю кровати, глубоко в мыслях о темной комнате среди множества зазывающих маленькую девочку принять участие в таинствах мерзости и дряни. Меняются лишь декорации, действующие лица и причины, но герой и его сюжет остается все тем же в миллионах превращений из человека в муху**** и обратно. Дерден снова кинула косой взгляд на молчаливо глядящего на нее полуприкрытыми глазами парня. Связаны вплоть с первого его взгляда в сторону черноволосой сумасшедшей, которая проповедовала странный образ жизни, полный саморазрушения, хаоса, дикости, свободы и непокорности, чем и увлекла его, неистовая и полная жизни. Связаны, возможно, даже без теплых чувств друг к другу, пылкой страсти и желания, но чем-то, без чего жизнь и личность потеряет большую свою часть. Он убежден, что она - будет единственной, кто останется, если все пойдет не по плану, останется, когда все будут спасаться, останется, когда все уйдут. Взгляд Кая потерял туманность, когда он, вернувшись из своих мыслей и навязчивого образа темной комнаты, придвинулся к смотрящей на дорогу Дерден, на несколько секунд касаясь ее скулы губами. Она повернула голову чуть в сторону, но уже через пару мгновений Кай отодвинулся обратно на свое место и обратил внимание на ярко-розовый взрыв на восточном горизонте с застывшими вспышками рыжевато-желтого. Шайенн остался далеко позади. Кай так ничего и не произнес, планируя не нарушать молчание весь день, чтобы не вызывать лишние расспросы и побыть наедине со своими мыслями. Рука непроизвольно крепко сжала край футболки одеревеневшими пальцами. Сквозь короткие помехи в радиоприемнике донесся голос ведущего, желающего приятного дня всей Америке. Крист, разбуженный очередным всхрапом Дейва, широко зевнул, переводя взгляд на восходящее солнце. Маленькая девочка, малышка, не лги мне. Скажи мне, где ты спала прошлой ночью? Среди сосен, в глухом лесу, где солнце никогда не светит, Будет дрожать всю ночь. Мой папа был железнодорожником. Его убили в полутора милях отсюда. Его голова была найдена под колёсами водителя, А тело так и не нашли. Среди сосен, в глухом лесу, где солнце никогда не светит, Будет дрожать всю ночь... - In the pines (Where did you sleep last night?) - Janel Drewis.