По вере его

— Здравствуй… Наверное, это глупо — разговаривать с тобой, сидя на крыше. Ты ведь меня не услышишь, чтобы там не говорили по этому поводу другие. Но знаешь, милая… Я просто чёртов эгоист. Мне кажется, если я скажу всё это вслух, станет легче… Бред… Легче всё равно не будет. Ни сейчас, ни потом. Никогда. Сегодня, стоя у твоей могилы, я думал только об одном: почему? Почему это случилось именно теперь? Не в прошлом году, не через десять лет нашей совместной жизни? Какой смысл был в том, чтобы забрать тебя в тот день? Это должно было чему-то научить нас? Или не нас? Кого-то другого? Перебегающего дорогу мальчишку, того урода, что проехал на красный, или твою соседку по лестничной клетке, как её там, Биска, кажется, да? Чтобы она перестала выносить мозг своему мужу? Для них мы должны были стать учебным пособием? «Проходите, дамы и господа, присаживайтесь. Тема нашей встречи: „Хрупкость человеческой жизни“. А вот и материал для демонстрации — подающая надежды журналистка, очаровательная, добрая и красивая девушка и её жених. Почему такие молодые? Для большей наглядности, так сказать». Почти как на тех бестолковых курсах по какому-то супер модному направлению познания себя, у автора которых тебе нужно было взять интервью, помнишь? Тебе так не хотелось идти туда одной, и ты уговорила меня составить тебе компанию. Лысый дядька в розовой хламиде что-то щебетал о внутренних потоках энергии и закрытых дверях, а я думал лишь о твоих пальчиках, которые всю лекцию держал в своей руке. Если не считать ещё двух человек, один из которых был уборщиком, а второй — ассистентом этого чудика, мы оказались единственными слушателями его бреда. Зато после твоей статьи число его почитателей резко увеличилось. Знаешь, я ведь тогда ни слова не понял из того, что он там говорил, но мне хотелось бы снова оказаться в том холодном пустом зале. Чтобы почувствовать твою руку в своей ладони… Мне страшно… Страшно, что я забываю тебя. Прошло всего каких-то два дня, а я уже не помню, как ты улыбалась, как звала меня по имени, как хмурила брови, набирая очередную статью… Твой голос, запах, смех… Смотрел на твоё фото, то, с огромным белым медведем, на моём столе, и убеждал себя, что это ты. Потому что девушка там — чужая. Я её не помню, ничего не помню… А ещё — не чувствую. Ни гнева, ни боли, ни обиды. Внутри пусто, словно у меня вынули сердце. Просто холодная чернота. Как в нашем доме после пожара. Мне было десять. Родители ушли в театр — они праздновали годовщину свадьбы, а за мной, Эльзой и Зерефом должна была присмотреть соседка, Уртир Милкович, старшеклассница. Она уже не раз выполняла роль нашей няни, и в тот вечер всё было, как обычно: Ур немного поиграла с нами, накормила ужином, разрешила посмотреть мультик и отправила спать. Эльза осталась в моей комнате — последнее время ей снились страшные сны, поэтому сестра боялась засыпать одна. Мы немного поболтали и довольно быстро уснули. Я проснулся от того, что Эльза трясла меня за плечо. Глаза удалось открыть с трудом — веки были будто свинцовые, голова болела, в горле першило. Спросонья не сразу удалось понять, что происходит. И только когда увидел дым, просачивающийся из-под двери, догадался: пожар. Схватил сестру за руку, выволок в коридор. Мы едва не задохнулись. Эльза плакала, просила вернуться обратно в комнату, но я упорно тащил её к выходу: наши спальни находились на втором этаже, и выхода оттуда не было никакого. Не помню, где я потерял сознание, в себя пришёл на улице, рядом лежала сестра, стояли какие-то люди. Уртир смогла вытащить нас из дома, а сама погибла, задохнулась, как и брат, которого она пыталась спасти. Зереф не дожил до своего первого дня рождения всего неделю… В то время в округе зверствовала банда поджигателей. Магазины, машины, склады… Наш дом оказался первым жилым домом, на который они совершили нападение. Потом было ещё четыре или пять пожаров, и их, наконец, поймали. К счастью, Ур и мой брат оказались единственными погибшими, но это служило малым утешением нашим родителям. Городские власти предоставили нам временное жильё, пока мы не сможем купить своё. Я помню, как после школы каждый день бегал на пепелище несмотря на запреты отца. От дома почти ничего не осталось — эти нелюди использовали какую-то горючую смесь, и пожарные долго не могли потушить пламя. Там, собственно, и не на что было смотреть: обугленные палки, какие-то развороченные камни, не поддающийся определению хлам… Но я всё равно ходил. Однажды там появились цветы. Кто и когда принёс их, не известно. Две лилии. Они так страшно смотрелись там: белоснежные живые цветы на чёрных от сажи, мёртвых останках дома. Наверное, именно тогда я и осознал, что случилось в ту ночь. Через две недели мы переехали в Магнолию, просто сбежали от сочувствующих взглядов и робкого шепотка за спиной. Только от себя не убежишь. Этот выжженный пустырь со временем кое-где зарос травой и почти перестал чадить, но душа всё равно болит от копоти воспоминаний. Я никогда не рассказывал тебе об этом. Знаешь, почему? Те цветы на пепелище… Я растоптал их, каждый хрупкий лепесток, пока они не превратились в бесформенную серую кашу. Знаю, ты не осудила бы меня — мне было всего десять, ещё совсем ребёнок, перенёсший страшную утрату и прошедший через ад. Я осудил себя сам. Потому что только став взрослым и встретив тебя, понял, наконец, насколько жестоко поступил тогда. Эти цветы были чьей-то надеждой — на то, что больше этого не повторится, и благодарностью — за предупреждение: люди стали осторожнее и внимательнее, что помогло сорвать несколько поджогов и в конце концов поймать преступников. А ведь иногда надежда — это единственное, что нам остаётся. Ты была моими лилиями, милая. Тем, что поддерживало и давало стимул идти дальше. Не бояться. Надеяться, верить. Любить. Дышать. Просто жить. До тебя я и не знал, каково это — жить. Радоваться каждому дню, получать удовольствие от самых элементарных вещей… Наверное, поэтому я так долго и не делал столь серьёзного шага, как предложить тебе стать моей женой. Не потому, что не хотел или боялся потерять свою свободу. Мне было хорошо только от того, что ты рядом. Было счастьем просто просыпаться с тобой в одной постели, готовить для тебя завтрак по воскресеньям, гулять в парке, ходить по магазинам… Я уже не помню, когда пришла эта мысль — узаконить наши отношения. Но стоило ей появиться, и… Нет, она не стала навязчивой идеей, хотя, наверное, именно так это и выглядело со стороны. Все эти разговоры, намёки с моей стороны… Знаешь, я ведь даже заезжал в ювелирный салон, присмотрел кольцо, только брать не стал, ожидая, когда услышу положительный ответ. Интересно, ты сказала «да», потому что и сама этого хотела или просто сдалась под неослабевающим напором вдруг возжелавшего обрести семью меня? Впрочем, какая теперь разница?.. Завтра… Завтра должна была состояться наша помолвка. Я хотел устроить для тебя грандиозный праздник с цветами, воздушными шариками, шампанским, в окружении дорогих тебе людей. «Эдолас» был бы только наш, Мира ничего и слушать не хотела о том, чтобы оставить за нами всего лишь один столик — она знает, как тебе нравилось у них в кафе. И, конечно, кольцо… Мне хотелось самому надеть его тебе на пальчик. Когда я ехал за ним сегодня в салон, единственное, о чём думал — только бы его там не оказалось. Ведь это несправедливо: оно есть, а тебя — нет… Это не-спра-вед-ли-во… Чёрт… Сидящий на крыше старинного особняка молодой человек, резко вскочив, поднял правую руку. На его ладони лежал тонкий золотой ободок, украшенный тремя камушками. Замерев, мужчина несколько мгновений рассматривал кольцо, буквально прикипев к нему глазами, затем, сжав кулак, размахнулся и выбросил теперь уже никому не нужное украшение. Колечко беззвучно растворилось в окутавшей город вечерней темноте, напоследок, словно прощаясь, слабо блеснув в свете уличных фонарей.

***

Локи старательно обошёл оставшуюся от дождя лужу и остановился в паре метров от фонарного столба, привычно отметив отсутствие у своих ног тени. Поначалу это, если честно, немного пугало, даже злило, потом забавляло, на какое-то время стало всё равно, а сейчас отдавалось внутри глухим раздражением и непонятной обидой. Будто он был маленьким мальчиком, которому пообещали поход в кино, но из-за непогоды отложили развлечение до следующих выходных, предложив заменить его привычными, выученными до последнего кадра и уже набившими оскомину мультиками — одна мысль о них вызывает зевоту. Вот и приходится теперь стоять у окна, ругая противный дождь в надежде, что это никому не подвластное природное явление устыдится и перестанет стучать по крыше. Прекрасно понимая: ничего не изменится, и даже если через секунду на улице выглянет хоть тысяча солнц одновременно, никто не поведёт несчастного ребёнка в кинотеатр — родители уже придумали себе кучу новых планов и ни за что не будут их менять. Ангел долгое время старательно отгонял от себя мысль о том, что сам когда-то отказался от «похода в кино», соблазнившись новыми «мультиками» и любимой «игрушкой». Первые, несмотря на вносимые его подопечными изменения в сюжет, довольно быстро приелись, а «игрушка»… Локи нахмурился, потирая переносицу, и сделал широкий шаг, стремясь уйти в тень. Сзади что-то тихонько звякнуло. Ангел обернулся. В той самой луже, что он обошёл минуту назад, лежало кольцо — тонкий золотой ободок с тремя камушками. Кто же это столь щедро разбрасывается дорогими украшениями? Людей поблизости не было, значит, колечко, скорее всего, бросили откуда-то сверху. Локи поднял голову, равнодушно мазнул взглядом по окнам особняка, но никого не обнаружив, повернулся к стоящей чуть в стороне Люси:  — Ну, что, идём? Девушка вздрогнула, словно до этого пребывала в глубокой задумчивости, а его голос насильно вернул её в действительность, и покорно кивнула: — Да… Последние пару часов они бродили по городу. Не развлечения ради, конечно же. Люси надо было научиться самостоятельно передвигаться за нитями — кто знает, вдруг ей ещё раз (а, может, и не раз) придётся воспользоваться этим способом для поиска, так что лучше научиться всему сразу сейчас, пока есть такая возможность. На объяснение теории ушло меньше минуты. «Просто иди за ними. Представь, что сматываешь клубок ниток. Или кто-то ведёт тебя за руку, раз уж они так прочно охватывают твоё запястье». С практикой оказалось не сложнее, но гораздо занимательнее: Локи с интересом, стараясь не показывать вида, наблюдал, как девушка идёт за направляющими, старательно пропуская прохожих и послушно останавливаясь на перекрёстках на красный свет. Он не торопил её, просто молча шёл рядом, иногда отставая на два шага, давая ей самой принимать решения. Пока они не остановились у прозрачной коробки автобусной остановки. — Локи… — нерешительно окликнула его Люси. — Что мне делать? Ангел бегло осмотрел вызвавшую у его подопечной смущение пластиковую конструкцию и пожал плечами: — Идти. — Но ведь нити проходят сквозь стенку. — Потому что они нематериальны. Ты ведь уже заметила, что живой человек не вредит нитям — он проходит сквозь них, не разрушая, потому что убрать их по силам только тебе или другому, более опытному Божьему посланнику. Мы с тобой тоже нематериальны, поэтому легко сможем пройти через любой предмет этого мира. — Подожди, — остановила его девушка. — А как же та скамья, на которой мы сидели в сквере? Почему мы не провалились сквозь неё? — Потому что воспринимали её как настоящую скамью. Это будет с любым предметом — если ты поверишь, что он настоящий, то так и будет. Конечно, это не значит, что теперь тебе под силу будет сдвинуть с места, например, автомобиль, но потрогать его ты сможешь. — Получается, для того, чтобы пройти сквозь что-то, надо представить, что этого нет? — Примерно, — Локи подвёл свою спутницу ближе к железно-пластиковой конструкции и посоветовал: — На первых порах лучше закрывать глаза. А теперь мысленно представь, что перед тобой дорога. Просто пустая дорога. Иди. Люси послушно сделала несколько шагов, и, когда прозрачная стенка остановки осталась у неё за спиной, Ангел окликнул её. Девушка остановилась, резко обернулась, распахивая глаза. — У меня получилось! — она обрадовалась, как ребёнок. — А с живыми людьми происходит так же? Если попробовать пройти сквозь них? — Да, но потренируйся лучше сначала на неодушевлённых предметах: у человека есть память, эмоции, и, проходя через него, можно случайно зацепить это. Бывает не очень приятно. — Хорошо, — Люси понятливо кивнула и пошла дальше, увлекаемая в перепутье городских улиц нитями воспоминаний. До старинного особняка они добрались уже в глубоких сумерках; фонари мягко разгоняли бархатную вечернюю темноту, лишая людей возможности видеть робко подмигивающими им с неба звёзды. Девушка, до этого достаточно бодро передвигавшаяся по улице и иногда задающая вопросы, замолчала, сникла, даже, кажется, сбавила шаг. Локи не знал причину такого странного её поведения, а спрашивать не спешил: надо — сама расскажет, хотя это и раздражало его слегка, но пока не до такой степени, чтобы вслух высказывать своё недовольство. Впрочем, когда нити, вильнув, нырнули к парадной (язык не поворачивался назвать вход в этот пятиэтажный, украшенный лепниной и загадочно отдающий стариной дом подъездом), она вдруг встрепенулась и быстро, почти бегом, направилась к особняку, дробно застучав каблучками по лестнице, проигнорировав огороженный решёткой допотопный лифт. Ангел с сожалением щёлкнул пальцами по кованной ручке железного монстра — не то чтобы так уж хотелось на нём покататься, да и ноги у него от лишних движений не отвалятся, но почему бы не побаловать себя немного? Люси ждала его на площадке третьего этажа в гордом одиночестве: нитей уже не было, значит, они достигли конца своего путешествия. И что теперь? Стоять на лестничной клетке и ждать непонятно кого? Что это вообще за дом? Локи не успел спросить вслух, потому что девушка, коротко взглянув на него, шагнула к одной из дверей и, зажмурившись, прошла сквозь деревянную конструкцию, закрывающую вход. Пришлось следовать за ней. Войдя в квартиру, Ангел, уже без приглашения, прошёл в комнату, бывшую, по всей видимости, гостиной. Огляделся. Просто, но со вкусом и весьма уютно. Однако главного вопроса не отменяет. — Что это за место? — Это моя квартира, вернее, наша с Нацу, — Люси говорила тихо, безостановочно скользя взглядом по обстановке, словно вспоминая. — Ты ведь говорил, что нити приводят либо к человеку, либо к месту, с которым связаны воспоминания. — Совершенно верно, — кивнул Локи. — Но иногда то и другое совпадает. Будем надеяться, это наш случай. Подождём немного — уже вечер, и твой молодой человек может вернуться сюда, коли вы жили здесь. Если не получится, попробуем ещё раз, — ответа не последовало. Ангел обернулся (во время разговора он повернулся к девушке спиной) и растерянно замер — в комнате, кроме него, никого не было. — Люси?..

***

Нацу медленно спускался по лестнице. Он просидел на крыше несколько часов, наблюдая за тем, как гаснет день и наполняется густой чернильной темнотой небо. В голове мелькали воспоминания, бессвязные, обрывочные, болезненные в своей яркости и чёткости. Но когда стемнело, неожиданно пришло желание нарушить давящую на нервы тишину. Разговор с самим собой не принёс облегчения, только расцарапал горло сухими, полными горечи словами. В кармане уже полчаса почти беспрерывно названивал поставленный на беззвучную вибрацию телефон — зачем только взял его? Даже не смотря на экран, Драгнил знал, кому он так срочно понадобился. Фуллбастер, больше некому. Хотя нет, были ещё люди, которые беспокоились о нём не меньше Грея, но лишь он мог так настойчиво вызванивать пропавшего друга. Однако отвечать не хотелось. Не сейчас. Не здесь. Ноги, сделав очередной шаг, остановились в паре метров от знакомой двери. Нацу знал, что не откроет её, не переступит порог, не вдохнёт знакомый, родной запах, пропитавший каждую вещь в их квартире. Не сделает ещё многого, потому что возвращаться к привычной жизни без неё — почти кощунство. Но и сразу уйти тоже не мог. Ладони коснулись тёплого дерева, чуть огладили его, словно желая успокоить (кого? Себя? Или потусторонние силы, если им вдруг захочется вмешаться в странный, понятный ему одному ритуал?), лоб прижался к гладкой поверхности, веки сами собой опустились, будто желая хотя бы на минуту даровать столь необходимый исстрадавшемуся сердцу покой… Замереть на мгновение, задержав дыхание, и едва различимо, почти лишь одними губами, произнести, как молитву, любимое имя: — Люси…

***

— Люси? — Локи не испугался, скорее, был озадачен и немного растерян: куда подевалась его подопечная? Исчезнуть она не могла, даже если бы её жених, не выдержав, свёл счёты с жизнью — связь Ангела с тем, кого он обучает, крепка и нерасторжима до тех пор, пока временный Хранитель не уходит, и Локи чувствовал, что девушка всё ещё находится в этом мире. Переместилась? Для этого нужна Связь, но она пока не налажена. Тогда что? Ангел окинул взглядом комнату и раздражённо цыкнул: вот ведь, со всеми своими небесными обязанностями и привычками совершенно забыл о том, как обычные люди могут покидать помещение. Элементарно же, через дверь! Локи вышел в коридор и резко остановился, увидев ту, кого искал. Вот только ни окликать, ни подходить ближе не стал. Люси стояла у входной двери, слегка касаясь её руками. Лицо было сосредоточенным и очень серьёзным, будто девушка к чему-то прислушивалась — то ли в себе, то ли где-то снаружи, но точно не слышимое Ангелу. Словно приняв какое-то решение, она сделала шаг, сильнее прижимая ладони к деревянной плите, закрыла глаза и чуть слышно выдохнула: — Нацу… В тот же миг воздух у её ног обрёл плотность, заклубился, словно туман, и начал медленно закручиваться, поднимаясь выше и создавая вокруг хрупкой девичьей фигурки что-то наподобие кокона. Когда он накрыл её с головой, то здесь, то там по белёсой поверхности начали пробегать разноцветные всполохи: ярко-алые, изумрудные, тёмно-синие, постепенно увеличиваясь и переплетаясь между собой. Рассмотреть что-либо за ними было уже практически невозможно, но Локи всё равно видел (а, может, ему это только казалось) сотрясающееся в агонии тело, открытый в немом крике рот, блестящие дорожки слёз на щеках… Да, девочка, это очень больно. Но иначе нельзя. Ты должна стать с ним единым целым, чувствовать его каждой клеточкой своего эфирного тела, видеть его глазами, дышать с ним одним воздухом, подстроиться под ритм его сердца. Только тогда он услышит тебя. Может быть… Кокон, мигнув сразу всеми цветами в последний раз, исчез. Люси, не устояв, упала на колени, попыталась отдышаться, подняла на Ангела глаза, торопливо смаргивая дрожащие на ресницах остатки солёной влаги: — Что это… было?.. — Связь, — почему-то тихо ответил Локи. — Она установлена. Теперь ты можешь спокойно перемещаться туда, где находится твой временный подопечный, и чувствовать всё, что с ним происходит. Ты не сможешь влиять на материальный мир и контактировать с ним. Общение с временным подопечным возможно лишь через его внутренний голос посредством так называемой интуиции. У тебя есть всего сорок дней* для того, чтобы осуществить свою миссию, после чего твоё пребывание на Земле закончится, — Ангел автоматически проговаривал несложные правила для временных Хранителей, не вслушиваясь в произносимые фразы. В этих словах почти не было необходимости — Ангелы всё равно не смогут сделать больше того, чем наделил их Создатель. Но такова была традиция. — Тебе пора. — Ты не пойдёшь со мной? — девушка, опираясь на дверь, тяжело поднялась на всё ещё подрагивающие ноги, но в её глазах уже читалась решимость приступить к своим непосредственным обязанностям. — Нет, — мотнул головой Локи. — Дальше тебе придётся рассчитывать только на свои силы. Иди. Люси благодарно улыбнулась ему, растворяясь в воздухе. Ангел, вздохнув, поправил очки, сунул руки в карманы и, сделав несколько шагов, оказался на лестничной площадке. Подумав немного, уже начал спускаться, но вдруг резко повернулся и пошёл вверх по ступенькам. Крыша была ожидаемо пуста. Локи побродил по ней, считая про себя шаги, постоял, облокотившись на парапет, потом и вовсе уселся на него, свесив ноги над пятиэтажной пропастью. Сейчас он мог позволить себе эти столь редкие для него минуты тишины и одиночества — его работа была выполнена.

Конец первой части