Цвет жизни

Ich will eure Stimmen horen, Ich will die Ruhe storen, Ich will dass ihr mich gut seht, Ich will dass ihr mich versteht...* (Rammstein - "Ich will)

От автора: "Огромнейшее спасибо моему старому другу за неизмеримую степень вдохновения на эту главу! Я тебя просто обожаю, Оней-кун, честное слово". Кажется, жизнь не хотела оставлять меня в покое. Почему-то все мои воспоминания связаны с чем-то просто ужасным, после чего любой другой бы давно затарился верёвками и мылом, чтоб уж наверняка, чтоб уж точно поскорее сдохнуть и забыть обо всём произошедшем. Нет, серьёзно. Вы считаете, что я псих? Что я преувеличиваю?! Да вы ни черта просто ни о чём не знаете. Слабонервным от экрана. Захлебнётесь. После того дня я ещё долго ненавидел всё и вся. Помню, как мы с братом, будучи во втором классе, как обычно вернулись из школы. Правда, несколько попозже, потому что меня задержали на баскетболе, а Мартин без меня идти домой, разумеется, отказывался. Тогда на дворе была поздняя-поздняя осень, поэтому дни были короткими, и мы, в итоге, вернулись уже затемно. - Па-а-ап, мы пришли, - как обычно, чисто для галочки, сказал я. - Почему темно так? - я разулся, разделся и прошёл дальше, в спальню. - Есть что-нибудь покуш... - и в моём горле застыл комок. Я даже шевельнуться не мог. У меня словно было дежавю. Словно тогда, когда мать умирала в роддоме, мои ноги приросли к полу, не давая мне возможности хотя бы отойти назад и, опять же, убежать. - Что там, Йостен? - подбежал ко мне Мартин, но я, как ни странно, рывком закрыл ему рот. - С-с-стой и м-м-молчи, п-п-понял?.. - едва ли выдавил я. Откуда-то из ванной внезапно раздался крик. Это была Катарина. А после... Жуткий звук крови, сильнейшим фонтаном хлынувшей на ближайшую стену. Я навсегда запомнил этот кошмарный звук, и поэтому теперь, когда я открываю кран в ванной, я каждый раз вздрагиваю, вспоминая тот злополучный вечер. - Й-Йостен, что... Что это? Почему Катарина кричит? Что происходит? - начал Мартин. - Заткнись, умоляю, замолчи Мартин... - каждое слово давалось мне с безумным трудом. Язык словно превратился в какую-то твёрдую резину. Он заплетался, не желая ничего говорить. Я до сих пор поражаюсь, как тот, который находился в спальне и обирал нас до нитки, не заметил нас с Мартином и не услышал моего приветствия, когда мы только зашли. Ах, да, я же, собственно, так и не объяснил, что произошло. В свете фонарей, пробивающихся через полупрозрачный занавес, на полу, изувеченные, лежали два трупа: моего отца и бабушки, в луже крови. Как в самых жутких голливудских ужастиках, знаете? Я разглядел, что глаза бабушки были открыты. В них даже после смерти отражался ужас. А... Нет, я не знаю, как его назвать. Потому что всё, что я скажу, будет звучать чересчур мягко по отношению к этому человеку. Нет, хорошо, чтобы не травмировать вашу психику, просто назову его одним из убийц. Так вот. А один из убийц копался в ящиках в поисках какого-нибудь дорогого дерьма, которого у нас, собственно, почти и не было в доме. Он... Он убил их только ради того, чтобы забрать деньги и драгоценности! Но почему их?! Мы же не были особо богатыми! За что?! Почему отец?! Почему бабушка?! За что?.. Но самым ужасным было не это. В ванной всё ещё кричала Катарина. Она ещё была жива пока. Видимо, второй, который решил искать у нас дома какие-то тайники, нашёл и девушку, которая пряталась за стиральной машиной, потому что во время того, как эти двое ворвались к нам в дом, она вынимала бельё. А он нашёл её. И убил. Так вот легко: раз - есть человек, раз - нет. Хотя, я неправ. Скорее всего, так убили отца с бабушкой, а вот Катарина помучилась изрядно. Я закрывал рукой рот Мартина и тут почувствовал, что за тыльную сторону ладони упала какая-то капля. Брат плакал. Брат действительно плакал. Он, кажется, прекрасно понимал, что происходит, но также ничего не мог поделать. Он стоял, словно статуя, и лишь непрерывно льющиеся слёзы выдавали ещё живую, ещё такую детскую сущность. "Он же и нас убьёт, так?.." - спрашивал я сам у себя буквально ежесекундно. А Катарина всё кричала. Он наносил ей удар за ударом, буквально разрывая её. И, вот, его нож упёрся ей в самое сердце. Щелчок волшебной палочки - и крики стихли. Лишь звук падающего на пол бездыханного тела послышался из ванной. "Он... Он сейчас выйдет!" - внезапно я начал соображать. - Мартин, быстро, на кухню! - быстрым шёпотом сказал я и утащил брата за собой. Мы, стараясь не производить никаких шорохов, залезли под стол. Да, под какой-то чёртов стол, где нас спокойно могли заметить и убить нас так же легко, как и наших домочадцев! Проткнуть наши детские сердца острыми ножами, не дав нам толком и пожить в этом мире. Хотя, мне не хотелось больше тут жить! Я ненавидел этот дом, я ненавидел людей. Я ненавидел всех людей уже в восемь лет! Эта ненависть грызла меня изнутри. Но я был слаб. И эта слабость, капля за каплей, изливалась из меня в виде слёз. Мы с братом, жалкие, никчёмные и слабые, сидели под грёбаным столом и рыдали! Рыдали от бессилия, от своей безнадёжности... "Если бы я... Был немного сильнее... Я бы мог хотя бы спасти Катарину! Но я бесполезен! Я слаб, а слабых надо убивать! И меня убьют! Не-ет, постойте... Они убьют и Мартина! Нет, пожалуйста, не надо! Я не хочу, чтобы они нашли нас! Господи, ты же всемогущий, так убей же их, убей! Мы ничего не сделали такого, за что они бы могли нас убить! А они... - и тут я внезапно осознал: только что я действительно пожелал кому-то смерти. Причём это желание было настолько сильным, что оно непременно должно было исполниться. Но я... Не считал себя виноватым. Я считал, что мне можно. - Мне можно желать смерти этим ужасным людям! Отребью, которое отнимает жизни ради наживы! Они достойны её, достойны! Они должны умереть так же быстро, как папа, как бабуля!.. Хотя, не-ет... Они должны мучиться! Они будут гореть в Аду, их изгрызут черви! До смерти! До гнили!" Именно тогда в моём сердце зародилась такой силы ненависть, что, наверное, я бы мог выйти на улицу и легко сжечь первого встречного на костре, налив немного его крови в кулон-кувшинчик. Я бы носил его до самой смерти, упиваясь жестокой расправой. Но внезапно рука брата дотронулась до моей. Мне стало легче. Я всё ещё был не один. Мартин... Он всегда будет со мной. И его убьют тогда же, когда и меня. Так мне казалось тогда. - Ну, что Гаральд, ты закончил? - спросил тот, который пару минут назад жестоко расправился с Катариной. От его голоса меня чуть не вырвало. Я хотел повесить его на собственных кишках. Я ненавидел всё, что связано с ним. Из-за него моя жизнь никогда не будет прежней! За что?! Почему я к восьми годам пережил уже пять смертей?! - Да, Нэд, всё готово. Правда, увы, мы не на тех напали. Не густо, я тебе скажу. Надо было к соседям идти, - цинично рассуждал он. Мой детский мирок разрушился окончательно после его слов. Он просто сдул его, как карточный домик. Обломки мирка упали в огромное море из какой-то кислоты, в котором их целиком и полностью разъело. До конца. До самого основания. До сердцевины. Всё. Пусто. Game over. Я не знал, что нужно делать в таких ситуациях. Что нужно делать, когда у тебя в спальне валяется два трупа и ещё в ванной один. Когда все они - твои близкие люди, а их убийцы всё ещё находятся в твоём доме и разочарованно глядят на то, ради чего пришли. Что нужно делать, а? Может, ты знаешь? Или ты? Кто-нибудь может издать учебник с последовательными шагами в таких случаях? Меня просто всего трясло. Это непередаваемая ненависть. И, знаете, я ещё и пропитывался цинизмом этих убийц, и это ясно, ведь я хотел поступить с ними точно так же, как они с людьми, которые были мне дороги. Я хотел у них на глазах жестоко расправиться с их семьями. И пусть бы Дьявол тоже приковал их к полу так, чтобы они не могли и пальцем пошевелить! Да у них же... Руки по локоть в крови, как можно жить с таким?! Я желал им всех самых неизлечимых болезней, хотя в то же время понимал, что ничуть не лучше этих убийц. Но мне было глубоко плевать на это. Я хотел заглушить боль ненавистью, цинизмом и жестокостью. И я даже представить не мог, что чувствует Мартин. Хотя, в тот вечер я во второй раз пожалел, что не родился слепым. - Тут больше никого нет? Я видел детские вещи в одной из полок, - добавил второй. - Нет, вроде. Надо побыстрее уходить, пока они не вернулись. Верно, в школе... Хе-хе, - после последнего смешка рука Мартина сжалась в кулак, но я остановил его. "Значит, ты тоже хочешь их смерти, да, брат?.. - мелькнуло у меня в голове. - Я хочу вырасти и убить их. Надеюсь, мы пойдём с тобой вместе. А после застрелимся на месте, потому что я, в отличие от этого мусора, не могу жить с руками, которые по локоть в крови. Я лучше сдохну, чем сяду в тюрьму, и уж точно, оставаться безнаказанным я за такое не собираюсь. А ты, Мартин? Как ты хочешь поступить?.." - Нет, Нэд, а давай ещё на кухне посмотрим, а? - и, вот, моё сердце просто превратилось в камень. Весь цинизм и жестокость канули туда, откуда появились. А на смену им пришёл Страх. Дьявол! Мы с Мартином даже не дышали. Просто молились. Чёрт, какие же мы всё-таки жалкие! Мы никогда не сможем их убить! Никого убить не сможем! Мы слабы! Мы уже... Жмёмся по углам. - На кухне, говоришь?.. - протянул первый и вошёл в помещение, где находились мы. - О, полотенчико, - воскликнул он, взяв любимое папино полотенце со спинки стула, - как раз то, что нужно. И он грубо вытер кровь Катарины со своих гнилых рук и швырнул полотенце на пол. Но попало оно как раз на мою левую руку. Я чуть не вскрикнул от ужаса. Кровь начала пропитывать мою белую школьную рубашку... Тёмное пятно ползло всё выше по рукаву, и я чувствовал, как что-то ещё тёплое и мокрое касается моей руки... - К чёрту, Гаральд, - брезгливо сказал он и вышел вон из кухни. Благо, он не догадался включить свет, иначе бы... Нет, я даже боюсь себе представлять. Я уже будто чувствую, как нож одного из них разрывает мою грудную клетку и упирается прямо в сердечко. И - хлоп. Меня уже нет. - Наверняка, детишки сейчас прибегут, ещё кипиш поднимут. Больно надо всё это. Пойдём быстрее, через окно только. - Ага. Думаю, детишки обрадуются нашему "подарочку". Я чуть было не сорвался. Я чуть было не испортил всё. Мне хотелось натереть его стухший язык на тёрке! Мне хотелось выпотрошить всё содержимое его тела, продать на чёрный рынок, а из него самого сделать чучело. Знаете, как у охотника какого-нибудь. Только, скажем, вместо головы лося, два изуродованных тела людей. Ну, как людей... Ублюдков, отнявших у меня всё и превративших мою жизнь в сущий Ад! Они ушли, лишь лениво хлопнув створкой окна. Мы с братом ещё несколько десятков минут сидели на одном месте и не шевелились. Этот шок, этот ужас, который мы оба пережили... он уже заглатывал наши косточки, одну за другой, медленно, обгладывая каждый миллиметр. И, разумеется, Отчаяние. Когда главная прислуга Дьявола полностью сожрала меня, я взял в руки то самое полотенчико и, уткнувшись в него, начал безудержно и громко реветь. - Умрите! Умрите! Я хочу, чтобы вы умерли! Умрите же! - кричал я, полностью опустошённый, но всё ещё разрывающийся изнутри всём тем, что произошло. ______________________________________________________________________________ - Брат? - Что? - А какого цвета кровь? - Красного... Ну, или бордового. Почти одно и то же, если, конечно, не смотреть на это глазами художника. - Красного - это как? Что это за цвет такой – красный. - Красный - это цвет смерти. Когда люди умирают, они окрашиваются в красный цвет. Когда мать умирала на врачебной койке, вся простыня, на которой она лежала, была красной, отец, бабушка и Катарина тоже были в крови, когда приехали полицейские и включили свет. Чем больше крови, тем страшнее. Когда возле человека много крови, то он либо убийца, либо убитый. Поэтому я и ненавижу красный. Это цвет, насквозь пропитанный Смертью... (*Хочу слышать ваши голоса, Хочу нарушить тишину, Хочу, чтобы вы меня хорошо видели, Хочу, чтобы вы меня понимали...)