В тишине после битвы мы умерли. Нас не стало в поражении и не важно, сколько побед было до этого.
Киншаса каждый раз поражала меня. Вонь гниющего мусора, ободранные дети, попрошайничающие прямо посреди пыльных дорог и прочие прелести окраин неблагополучного города. Столицы страны, которую вирус решил стереть с лица планеты. Страны, которая стала для нас могилой. Пара серых, побитых годами многоэтажек — местные небоскребы. По сравнению с теми стеклянно-бетонными монстрами, что подпирали небо Берлина, они казались коробками из-под людей, купленными богом на рынке. Они готовы были ухнуть вниз потоком пыли и стекол, мелко дрожали в наваливающемся мареве, неспособные стойко принять утреннее солнце. Небоскребы Киншасы были жалкими, но и они имели право стоять посреди пустыни. Они могли существовать. Почему же они могут, а мы нет? Темные проемы окон были безжизненны. В твоих глазах даже сейчас больше жизни, чем в этом всем фарсе, выстроенном непонятно зачем. Запах дыма от тлеющих с ночи костров вызывал тошноту. Горелая резина, валяющиеся всюду шлепанцы и обугленные тряпки — местные жители всегда жгли по ночам мусор, но осветить мрак они были не в силах и их костры унылыми мотыльками сливались с пустотой и терялись в ней. На фоне разбитых и покореженных машин камуфляжный джип со стоящим возле него мужчиной, который держал руку на кобуре, озираясь, выглядел инопланетным судном. Я направился к нему. США организовали в пригороде клинику, в которую свозили всех зараженных. Из Конго выпускать носителей вируса никто не собирался, после случая, когда в Германии сожгли самолет, прибывший из Африки. Работники аэропорта обливали его топливом. Без видимых на то причин, просто напуганные слухами. Разумеется, они были наказаны за свой страх, но таких как они было ужасно много. Европа боялась, что хитрые американцы кроят новое биологическое оружие, выводя из вируса что-то совершенно убойное. Но на деле, гораздо важнее для них было найти антидот. Не для того, чтобы спасти зараженных и тех, кому не посчастливится в будущем, нет. Чтобы продавать эту вакцину за невероятную цену, отбить свои долги и самим вогнать в яму своих кредиторов. Гонка вакцин началась. Настойчивая Европа объединилась с Китаем и вторглась в эту больницу, ставшую почти закрытым военным объектом. Обычно больные умирали быстро, их тела разлагались на глазах от жуткого жара — так мне рассказывали усталые медбратья за сигареткой на крыльце. Вокруг самого стойкого пациента № 1315 шли все работы ученых, он умирал невероятно медленно и редкие улучшения приводили в восторг профессоров. Солдаты неодобрительно косились на меня и темнокожих крупных мужчин в халатах, но тоже закуривали. В этом аду жар был не только внутри обреченных, но и снаружи, только вечером они выползали из-под больничных кондиционеров, ощутить, как остывает раскаленный воздух и подымить. Вдалеке, за пару десятков километров, наверняка зажигала огни проклятая полувымершая Киншаса, которую я хотел ненавидеть всей душой за то, что Лем оказался здесь, и я не смог отговорить его от этого безрассудного путешествия. Нет ничего хуже, чем не суметь защитить того, кого ты любишь.***
— Мехран, добрый вечер, — подобострастно улыбнулся мне один из врачей — немец по фамилии Хаазе. — Здравствуйте, — буркнул я, ожидая того, что он мне скажет. — Мы сняли показания приборов, — он тыкал в планшет не глядя на меня, пока я вдыхал особенно острый запах йода и хлора, почему-то остающийся горечью на языке. — Теория профессора Жуна в очередной раз подтвердилась. Он чувствует себя лучше после встреч с вами. — Вы говорите мне это спустя две недели, — мрачно заметил я, принимая пакет с одеждой из рук медсестры. Там были не эти стерильные огромные комбинезоны, в которых контактирующие с больными врачи, солдаты и работники крематориев были похожи на космонавтов. Просто что-то вроде пижамы, белый халат, тапки и маска. Все это сжигалось. Иногда вместе с трупами. Мне не было нужды наряжаться, тот, к кому я шел, сидел в капсуле, не допускающей проникновение микробов. А если что, я подписал бумаги, где добровольно согласился на расстрел. Мне было нечего терять. Если бы я захотел дотронуться до Лема, меня бы изрешетили солдаты. Сегодня, судя по росту, на страже стояла парочка китайцев с винтовками. Один из них любовно накручивал глушитель, не снимая перчаток. Хаазе дождался, пока я схожу в душ и переоденусь, выдал мне карточку и бумажку с вопросами и добавил вслед: — Мы очень благодарны вашим выплатам, мистер Тахасоми. Я обернулся на него и зло улыбнулся. Снова намекает на то, что эти мнимые психологические исследования они проводят только из-за того, что у Хаазе в Берлине стоит новенький мерседес и к его скромной квартире прибавилось полгектара земли возле Баден-Бадена. Все мои деньги были в руках этого недоврача. Но это стоило каждой сказки, которую я рассказывал на ночь Клементу. Точно, стоило. Для меня больше не имели значения цифры на счету, стремящиеся к нулю. Половину я оставил отцу, хотя он и отказывался и кричал. И плакал на руках матери. Но я ушел. Никогда не был послушным ребенком.***
— Куро, — динамик стал немного тише или твой голос настолько ослаб, я не мог понять, присаживаясь на свою табуретку. — Привет, — преувеличено бодро сказал я. — Мне больно, — впервые за все эти недели сказал ты. Просто так. Мне было, наверное, удобно думать, что ты такой сильный и терпишь все, что с тобой происходит. Стойкий солдатик. Когда видишь, как сдается такой человек, не знаешь, как его утешить. Все слова кажутся фальшивым бредом, не стоящими того, чтобы быть услышанными. Да и что могу сделать маленький слабый я, если рядом догорает мое солнце, запутавшееся в одеяло и забившееся в угол. И я с ним невольно, пусть и стараюсь держаться, продлевать нашу пытку. Твои глаза почти черные. Я смотрел прямо в них, забыв, зачем пришел и что хотел рассказать. — Спаси, — пересохшие губы едва заметно дергаются, пытаясь растянуться в улыбке, а я прячу лицо в ладонях. — Капельницу только поставили, — виновато бросает медсестра, тыкает пару кнопок на мудреной панели и удаляется из палаты, по пути приглушая свет. Шорох ее костюма гулко отдается в ушах, эхом по полупустой и огромной комнате прокатывается мой кашель, который я тут же испуганно подавляю. — Расскажи мне о том, что было, — требуешь ты совсем, как ребенок, с облегчением откидываясь на подушку, когда химия начинает действовать, смешиваясь с кровью.***
Когда-то в небесах иного мира можно было увидеть драконов. Они были совершенно разными, и каждая драконья семья по-своему прекрасна. Одни жили в грозовых облаках, угловатые серо-фиолетовые змеи, перегоняющие свои жилища как пастухи. Другие лишь иногда взлетали над поверхностью воды, выбираясь из пещер, что скрывались на океанском дне — говорят, они были цвета морской пены, жемчуга и кораллов. А их братья бродили по ручьям и речушкам, наблюдая за косяками форели и прыгая вместе с серебряными рыбами в холодных и стремительных горных водах. Посреди вечных льдов терялись драконы в зеркальной чешуе, и редкие странники с удивлением замечали, сколько на самом деле существует оттенков замерзшей воды. Вечнозеленые леса были полны огромных благоухающих цветов, и мелкие юркие звездочки носились среди опутанных плющом стволов яблонь на своих сияющих крыльях, продлевая лето, что в их краях продолжалось, пока будет жить хоть один из них. В жерлах вулканов выжженной степи была другая жизнь — от самого Ядра поднимались сгустки жара, которого не знавало ни одно живое существо. Разрушительная сила остывала тысячи лет, пока с очередным извержением не рождались огненные изящные кометы, со временем остывающие снаружи, но внутри хранящие первозданный огонь. И эксперименты с магической материей создавали странных существ, которые тоже считали себя драконами. Они летали посреди пыльных книг и вечно чихали, хлопая большими умными глазами. Сотни семей жили бок о бок множество тысячелетий, пока одному из самых влиятельных людей, который нарек себя Верховным Королем, не захотелось смять весь мир. Люди сами не знали своего тщеславия, но однажды невесть откуда появился черный дух. Он шептал королю, что нет ничего прекраснее, чем власть. А о какой власти речь, если драконы, чертовы драконы, правят своими землями сами? — Они уничтожат вас, — пела тень, мягким дуновением касаясь лба мужчины. — Сожрут ваших детей и уничтожат ваши города, стоит вам сказать слово против… Тень обещала королю, что он станет владыкой мира, единственным и неповторимым темным драконом, которого будут бояться. Перед которым будут трепетать. Который будет жить вечность. Королю уже было за сорок и он совсем не хотел умирать. Он хотел править. Король вызволил из темниц и пещер самых ужасных чудищ, что были порождены тьмой, когда мир только соткал свою оболочку. Чудища те, загнанные первыми драконами в тюрьмы, страстно желали мести и преклонились перед королем. Точнее, перед тенью, что простирала костлявые лапы за его спиной. Десятки тысяч драконов это песчинка, по сравнению с набранной армией. Люди познали алчность. Наемники и простые подданные охотно шли воевать, ведь объявления гласили, что сердце каждого дракона отлито из золота, по венам их течет расплавленное серебро, а вместо глаз драгоценные камни. Люди шли убивать из жадности. Все драконьи семьи поднялись в воздух, чтобы выжить и дать шанс тем, кто будет после них, увидеть величие этого мира. Люди хотели славы и денег. Драконы хотели жить. Король хотел совокупиться с тенью и получить свое бессмертие. Тень хотела превратить Землю в ад. Все желания вплелись в одну кровопролитную войну, похожую на геноцид — сама природа была против того, что происходило. Но люди вырезали целые семьи, а обезумевшие от боли драконы уничтожали человеческие поселения. Древние существа не имели пола, возраста и им было не важно, ничего, кроме имен. Каждое имя — знак вечности, которую они отдавали смерти. Самым крупным отрядом руководил ледяной гигант — Глацим, Владыка Севера, чья семья практически вся осталась во льдах. Снежная кома не щадила ни кого, маги тени постарались на славу, не только человеческими клинками прокладывая путь к разрушению мира. Немногие из людей, кто примкнул к драконам, мчались по полю, обнажая оружие. Последний бросок на столицу — верная смерть или шанс прекратить этот ужас. Я заметил, как ты перевернулся на бок, сложив свободную от капельницы руку себе под голову. Ты улыбнулся мне, когда я взглянул на тебя. Глацим был расчетлив и жесток, насколько жестоким может быть древнее создание, не познавшее любви. Об этом шептались многие его сородичи, ведь любовь была негласным столпом их существования, только она позволяла появляться малышам-драконам. Но лучшего военачальника было не найти, он думал только о войне, о том, как ее выиграть, пока к его отряду не примкнул пришелец. Огненный росчерк, который скрипучий Глацим еле переносил — его жар бился о зеркальную чешую командира, заставляя волноваться и отвлекаться от неторопливых размышлений о тактиках и расположении воинства. — Фебрис, один из лучших бойцов выжженных земель, был назойливо ярким и быстрым, как молния. Он дразнил неповоротливого командира, и его изящная голова с горящими рубинами глаз ехидно скалилась, — тихо продолжил ты, протягивая руку к прозрачной стене, разделившей нас, — ехидно… Он был шутником, знаешь, и у него были теплые бока… — ты замолк, умоляюще глядя на меня. Именно так. Пламени в нем хватило бы на целую семью, но он хранил его в себе, только иногда проносясь под брюхом Глацима и любуясь, как окрашивается зеркальная чешуя в оранжево-красный. Лед и пламя сталкивались. Никто из живущих не мог и представить, что можно гореть во льду и тонуть в огне, но эти двое доказали. Однажды, на горячий гребень лежащего на траве Фебриса лег тяжелый прохладный хвост, прямо поперек спины. Огненный открыл один глаз, наблюдая, как нерешителен был его командир. Но ледяной гигант устроился рядом с боком Фебриса и свернулся в клубок, вздрогнув, когда пепельно-серое крыло с багровыми прожилками накрыло его. Он принял. — Представь наших детей, — хохотал Фебрис перед битвой, склоняя голову перед девушкой-друидом, которая застегивала на его рогах металлические пластины. — Представляю, — протянул Глацим, рассматривая свои прозрачные, словно хрусталь, алмазные когти. — И больше вечности желаю, чтобы им было место в этом мире. — Будет, — уверенно рыкнул Фебрис, взмывая в воздух и тут же опускаясь рядом с сидящим возле гигантского дуба драконом. — Я буду биться за это. Чего стоит наша вечность, если некому ее отдать? Пламя в его глазах было почти невыносимо. Он обвил своим хвостом лапу Глацима и сверкнул белыми острыми зубами. Если бы командир только мог, он ни за что бы не отпустил непоседливый огненный смерч в пучину битвы, но… — Он не был послушным, никогда, — сказал ты, прикрывая глаза. В пылу сражения падали сбитые драконы, словно звезды, которые неведомая сила сбрасывала с неба. Глацим не мог найти Фебриса в мешанине тел, взрывов и дыма, устилающего землю. Битва окончилась так же нелепо и быстро, как началась война. Кому-то удалось залететь в город и сожрать короля вместе с управляющей им тенью. Говорят, этого храбреца разорвало на кусочки, но наваждение, посланное тьмой, испарилось. Командир прекрасно знал, кто славился безрассудной отвагой и, шествуя среди тел погибших, надеялся только на то, что среди них не будет Фебриса. Маленький цветочный дракончик-посыльный доложил, что герой, пробравшийся в тронный зал, был не из огненной семьи. Глацим выдохнул облачко холодного пара и продолжил свои поиски. Он не заметил, как темный маг за его спиной, полулежавший в луже крови, сжимал в руке золоченое копье. Целился в самое уязвимое место под крылом. И, когда Глацим раскрыл крылья, готовясь взлететь, по рукоять, словно нож в масло, вошел отравленный дрот. Маг смеялся, захлебываясь кровью, постепенно утихая. Командира тут же окружил остатки его войска. В его глазах таял лед и тяжело упала голова оземь, распростертые крылья подрагивали, когда кто-то выдернул оружие. Он медленно расставался с вечностью, но кроме боли в нем одно — пустота от того, что он так и не узнает, выжил ли его Феб. — Не уберег, — шипение затухающей искры так знакомо, но все вокруг подернуто предсмертной мутной пеленой и тело содрогается, когда горячая лапа касается его бока. — Ты жив, — шепчет умирающий, выдыхая. — Ты тоже, — уверяет Фебрис, щелчком хвоста разгоняя любопытствующих, заставляя Глацима приподнять голову и взглянуть на него. Войны и смерти больше нет. Есть только то, что связывает две вечности, одна из которых висит на нити над бездной. Нить не залатать. Но зачем вечность одному, если ее можно разделить? Гул толпы, которая полукругом собралась возле Фебриса и Глацима на почтительном состоянии, стих. Они наблюдали то, что передавали потом своим детям и дальше, бесконечным поколениям драконов. Те, у кого была вечность — бессмертные древние ящеры, обычно не участвовали в войнах, оберегая себя в глубинах вод, ледниках и землях, которые, казалось, не могла поразить тень. Только эти двое не боялись. Глацим не знал, что, казавшийся таким юным и непоседливым, Фебрис на деле не младше него. Любовь разделила время пополам, отмеряя каждому поровну. Сотни лет, что миг — обычный цикл жизни для обычного дракона, который должен успеть вырастить пару-тройку детей и наслаждаться остатком лет, путешествуя и помогая рыцарям и принцессам. Вечность и мгновенье сплели свои нити — в воздух взмыли две фигуры, потерявшие в один день то, что берегли старейшины. Как легко и нелепо отдали они свое время! Но никогда они не были так счастливы в этих проясняющихся после бойни небесах, встречающих победителей алеющим закатом. Они состарились и умерли, но на самом деле их помнили все: дети, внуки, те, кто присутствовал в битве. История их любви стала вечной. Я видел слезы, которые ты упрямо стряхивал с щек, и сам едва сдерживался. — Больше всего я хочу обнять тебя, хоть раз, перед тем, как меня не станет, — прошептал ты.***
Камера моргнула красным — мне пора уходить. Я молча встал со стула и двинулся к двери, только когда за мной задвинулись белые створки, я вспомнил про бумаги с вопросами. Скомкал их и бросил в первую попавшуюся урну. Не обращая никакого внимания на семенящего рядом Хаазе, я летел к выходу. В бахилах и халате я вывалился на улицу, приметил своего водителя и подошел к нему. Он молча протянул мне пачку, я щелкнул зажигалкой, лежавшей на скамейке. Огонек был слабым, топливо в ней заканчивалось. Но он был, трепещущий и маленький огонек…