История, рассказанная драконом

Нестерпимо слепящий свет. От которого не укрыться. Отвернуться? Зажмуриться? Без толку. Все пространство вокруг залито этим сиянием. И век – словно нет, ничего не спасает, настолько оно сильно. Куда только девались скалы и сумрак. Приснились, привиделись, примерещились не иначе – и вот, пробил их час, растаяли, что тот снег под весенним яростным солнцем. И среди этого белого зарева – силуэт, лишенный всякого света. Даже отблеска его. Даже подобия. Тьма, что нежданно-негаданно предлагает спасение. Укрытие. Мир и покой… Марк. С покоем и миром настолько разнящийся изначально, что только сияние, беспощадное палящее, прожигающее насквозь, - только оно и могло совершить это чудо. Марк… Тьма раскрывается как цветок, меняет оттенки, становится иссиня-пурпурной, – или это к глазам наконец-то вернулась способность видеть цвета? Эль не видит лица. Не различает. Яростный свет не дает сосредоточиться на чем-либо внешнем. Будто лишнее совершенно это самое «внешнее». И приходится уступить…Она не сильна в ворожбе и не знает, что зажгло это слепящее зарево - колдовство, которого было в последнее время в избытке, или дело в незримом влиянии Огненных гор, или что-то еще, неизвестное ей... Говорят, здесь всегда все иначе… кто сюда попадает однажды – прежним уже не будет, как ни старайся. Всё видится по-другому. Седьмой утверждал, что в истинном свете всё предстает . Остается только поверить. Воздух пронизан тонкими нитями, но они угадываются только на ощупь. Почти невесомые, хрупкие – и все же прочные, не разорвать. Паутина – кем только сотканная? И зачем? Оплели, опутали, протянулись… любую из них задень – и среди тишины она зазвучит как струна. Почти музыкой. Но только «почти». Уже умудренная опытом, Эль подозревает, что искусно сплетенная сеть – просто образ. Доступный и осязаемый. Ей недосуг вдаваться в подробности – не за этим она пришла, если все же «пришла» тут уместно. Мельком, огибая препятствия, стараясь как можно быстрей и незаметнее проскользнуть… и все же волей-неволей цепляют ее эти нити, и каждая – все равно, что совершенно отдельный мир, который только того и ждет, чтоб раскрыться всей своей глубиной. Вот они, общность и понимание, что связывают людей по подобию, кем бы они ни приходились друг другу. То, что замешано на призвании. То, что изначально роднит. Вот он, горький опыт их бегства, который у каждого свой, но очень похожий… причины уже не особо важны, ибо каждый дошел до последней своей черты – и все-таки смог обернуться назад, встретить лицом к лицу неизбежность, тоже каждый свою, и тоже не суть, в чем отличия… Вот оно, одиночество странников, оторванных от своей родины – но только ли дело в родной земле? Вырваны с корнем... Дом, семья - где они, кто ответит?... Эверсли ведь, по большому счету, пристанище. Хотелось считать его домом, чистая правда. Но и славный Эверсли далеко. В самом сердце Огненных гор он не реальней, чем родительский дом, однажды покинутый. Вот она искра, тлевшая исподволь, - своевольная, не ведающая колебаний, сомнений, границ и прочей абсолютно резонной и крайне важной человеческой белиберды. Вспышка. Прихоть. Причуда. Недоразумение. Неуловимое и очевидное одновременно. С обманчивой легкостью оно то пряталось в глубине какой-то из нитей, то вновь обретало форму – там, где тонкие паутинки пересекались, образуя узлы. И Эль одергивает руку, справедливо предполагая, что прямое касание развеет ее благие намерения, словно дым. Ей же – надо сейчас пробиться, пройти, проскользнуть через эту неожиданную преграду, все эти ниточки-связи, в которых, по правде сказать, ничего для нее нового нет. Добраться до сути, раз уж в кои-то веки Марк предоставил такую возможность. И где-то, совсем тихо, ей собственный внутренний голос напоминает: теперь и она открытая книга. Вот оно, время… Неизмеримая, гулкая бездна времени, та, в которой ни отдыха – ни покоя. До краев полная неутоленным. Невозможностью лишиться слуха, не слышать того, что для его ушей не предназначено. Отвернуться или закрыть глаза, когда уже нет никаких сил смотреть. Даже сон, или просто спасительное забытье – недоступная роскошь, за гранью. Созерцание день за днем, где-то на грани между ненавистью к выпавшему уделу, к тем, кто был свободен остаться или уйти, – и отчаянным торжеством… беспрепятственно наблюдать, в особенности тогда, когда все прочие, кроме нее, убирались... Мастер, шепчущийся с оружием… Мастер, обретающий свою суть, шаг за шагом принимающий эту цельность… Мастер – только подумать! – берущий урок у клинка, такое даже представить сложно, тем более – если совсем недавно этот, с позволения, мастер едва понимал, о чем речь... Как он тогда удивлялся, что всего его истового желания сбросить оковы оказывалось недостаточно, чтоб одолеть колдовство… Может, это лишь его собственный бзик. Его личная одержимость… С которой он совладать не в силах – даже явный, острый привкус опасности действует наоборот, не понуждает убраться как можно скорей с дороги, пока еще это возможно….а завораживает и манит, что та разверстая бездна у ног... Вот ее тоска безысходная, и попытки пробить ледяную броню изнутри, отогреться – вниманием, словом, участием, найти в себе хоть что-то живое, хоть какой-то, пусть бы и бледный отклик. Робкий шаг – через силу – навстречу, отравленный страхом потери, если вдруг осмелится чем-то – хоть чем-нибудь – дорожить. Все ей казалось: чего ни коснись – и оно обратится в ничто, рухнет… Тоска и страх, что померкли, канули, растворились, остались на донышке памяти, как шрам от ожога… Марк слышит, как Эль пробирается – ломится, если начистоту – к потаенному. И решает и в этом ей не мешать, пусть. Оба сейчас открыты, оба как на ладони…. Рожденная заново, она рвет свои путы и не понимает, зачем они были нужны. Идет навстречу огню и не боится обжечься. Не загадывает наперед. Пробует силу свою и новую шкуру на прочность, пусть еще не обвыклась и пока не представляет своих пределов – и ведь может от нее прилететь совершенно случайно, только под руку подвернись или замешкайся… Впрочем, и это может быть обманчивым впечатлением… Ему ли не помнить… Переменчивая, опасная… и такая живая… Ищи, высматривай, проверяй. Ты не найдешь того, чего стоило опасаться. Среди всех его мнимых и настоящих поступков – предательства или ударов в спину не числится. Пусть бы как это выглядело для других. Со стороны. В числе ее прегрешений – таковых тоже, видимо, нет. Ибо сейчас, в этот момент – Марк поверил бы каждому слову, безоговорочно. Он и раньше не очень-то обращал внимание на обрывки чужих разговоров и пересуды… Достаточно доверял своему чутью, чтоб сложить два и два, чтоб соотнести события – с собственным пониманием. И тем паче сейчас, когда чужая душа (потемки, а порою и тьма кромешная) на его раскрытой ладони … трепещущим мотыльком… Откровенность, что точнее и громче любых человеческих слов. В этот момент любое способно ударить, и гарантированно - без промаха. Невесомая паутина неисчислимых нитей - Марк тоже видит ее, а еще – хрупкое, эфемерное, но вцепившееся когтями «здесь и сейчас». От которого перехватывает дыхание, словно вот-вот, еще немного - и воздух иссякнет совсем... Будет другое время, и другие места. Незримая магия Огненных гор, одновременного «никогда» и «нигде», может и не повториться. Там, в столице наместника, скорее всего, снова вступит в свои права холодная отрешенность. Заразная, как моровое поветрие, черная, как самая длинная ночь в году… Жизнь коротка, и часто берет, не спрашивая. Но сейчас – она дарит, по какой-то своей неведомой прихоти. Просто швыряет под ноги дар, будто безделицу. И, брошенный, он взрывается вихрем сияющих искр. Кружит голову и пьянит, как самый первый в жизни глоток крепкого эля. Эль видит больше, чем намеревалась выяснить. Больше, чем действительно было нужно. Тянет – по старой, укоренившейся привычке – отвернуться, закрыться, не видеть, не слышать, не знать. Нельзя вот так, как она сейчас вторгается. Так, как с ней самой обошлась Сибил – нельзя. Только поздно уже отворачиваться и закрываться. Бездна, которая ей открылась, - затягивает неотвратимо. - Кто ты? – шепотом спрашивает она. Марк? Такого – она видит впервые. Кто сама она – Эль тоже уже не знает. Не знает, не видела, не знакома. Она парит между землей и небом, причем во всех смыслах, даже в самом обычном. Чужие губы терпкие, как айва… Это последняя мысль, ускользает она незамедлительно. Гаснет – вслед за стремительно меркнущим заревом, и от обоих не остается даже следа. Вернувшийся полумрак скрадывает все звуки, ибо вокруг провисает тяжелая, сонная тишь. Глухая. Непроницаемая. Она обступает кругом – и только едва теплящийся огонь не дает ей окончательно утвердиться. Эль и Марка тоже здесь нет. Эти двое никак не могут быть ими. Эти двое вцепились друг в друга намертво, только попробуй пойми еще, кто из них хищник, а кто незадачливая добыча. Кажется каждому – только это, другое, живое, горячее, жадное, только оно и есть на самом краю всех миров. Только оно и держит. В полушаге от окончательной тьмы. Рваные, резкие… мое! Запах тела, железа, кожи… и что-то еще, полынное, горечью, летом, лугом, травами скошенными, от чего ведет еще хлеще, понуждая – сминать, врезаться губами, всем телом, вжиматься, чуть ли не рвать любую преграду, оказавшуюся между ними… ремешки, завязки, пуговицы - что за напасть! откуда все это? – но мимолетное удивление вместе с его причиной, вместе со всем прочим, чужим, ненужным и лишним в этот момент отправляется прочь, в тишь и сумрак, обступившие кругом. Остается только звериное, незамутненное, которое бьет колоколом в виски и обдает жаром, движение тела – ближе, еще и еще, ближе и глубже…и поднявшийся из глубин, поначалу едва заметный, нарастающий шквал, волна, которая вот-вот вырвется на свободу… и с которой приходит окончательный мрак… остатки пронесшейся бури – что рябь на поверхности темной воды… Эти воды, в конце концов, полностью накрывают и смыкаются над головами – и ни одному из них не приходит спасительной мысли: разомкнуть, оттолкнуть, попробовать выбраться… наоборот… все именно так, как и должно было быть… все правильно… Тьма слизывает последние искры и устраивается у переплетенных ног, словно хищник, налопавшийся до отвала. В какой-то момент Марк отстраняется. И она ловит пристальный, немигающий его взгляд. Марк взъерошен и наполовину раздет – а вон и одежда, кхм, почти не разбросана… ну и где же им быть, как не полу возле круга огня, там, где только что цапались не шутку… - Ужас какой, тут же святилище… - она проводит ладонью по лбу, чтоб отбросить с лица непослушную прядь. И несмотря на происходящее – включая и место, и время, и сам характер… мистерии – все никак не проникнется тем самым ужасом. - Ужас, - соглашается Марк без особого содрогания. – Драконы, святилище, безумие Огненных гор… Рукой рисует какие-то завитки на ее обнаженном плече, и кожа там просто пылает огнем, ей так кажется. Смотрит – буквально впиваясь взглядом в лицо, почти с вызовом, но нет, что-то другое. - Мечи, - продолжает Марк, убирая подальше оружие, в сторону, - ястребы, колдовство… змеи… Подозрение быстро сменяется полной уверенностью. Точно, она ведь совсем забыла! - Так значит, меня разукрасили под змею? – озарение, веселое и лихое, накатывает волной. Нет, даже сейчас ей не рассмотреть, что именно там, на плече. Только отдельные завитки, для большего нужен обзор, и зеркало тоже, конечно. Но, если судить по впечатлениям Марка – один его вид чего стоит! – то картинка, должно быть, в полном порядке. Как говорят, в люди выйти не стыдно. Ох, как бы Квинт удивился, если б узнал, что по детской своей обиде и ревности подсунул ей книгу с закладкой именно там, где следовало! Стойте. Квинт. Марк без малейшего сопротивления, повергается прямо на плиты. Эль даже не успела особенно удивиться тому, что прием удался… да какой там еще прием, просто пнула, не шибко задумываясь, как и куда! – хоть такой оборот действительно странен. Но и обе ее руки - тут же оказываются в захвате, и Эль падает следом. А мгновенье спустя она понимает, что вообще пошевелиться не может. Даже ударить коленом, что вообще-то последнее средство. Сгребает, опутывает собой … кровь еще бьется в висках, а в глазах еще мельтешат багровые сполохи – но все это медленно гаснет, убаюканное и присмиревшее. - Очень красивый рисунок, - шепчет он ей на ухо и обдает горячим дыханием. Помедлив, легко касается губ и отпускает ее запястья, почему-то уверенный в том, что гроза миновала. Огонь и впрямь еле тлеет, и в круге – и между ними, даже если только скрывается до поры, готовый в любой момент полыхнуть. - Мы позовем сюда Гейрса … Ты напомнишь, что он обязался тебя перенести обратно, и пояснишь, что обстоятельства переменились… и что тебе, нам, нужно вернуться другой дорогой. Марк говорил размеренно, ровным, спокойным шепотом. Таким тоном не раздают указания и не приказывают – так делятся сокровенным, так успокаивают взбесившихся лошадей… так укачивают младенцев… лошадей, младенцев и разъяренных женщин… Эль слушала этот вкрадчивый тихий голос и невольно такому сравнению улыбнулась. Решение уже легло каменным грузом на плечи, не сбросить. Придется нести. Хочется или нет – эта ноша уже ее. И не легче нисколько ни от этих объятий, ни от горячей руки, невесомо перебирающей волосы на затылке, ни от внезапного осознания, что обрадовало бы ее в какой-то другой момент… осознания жизни, причастности. Желанности. Собственного желания – так она и взаправду жива, не показалось! Подозрительность, правда, не к месту и к месту, переходит любые границы… но она как-то справится с этим. А спросил бы кто Марка – он бы сказал, что так заклинатели змей поступают, по крайней мере, он себя ощущал именно так, каким-то древним факиром… хотя, скорее, учеником жреца-заклинателя на экзамене… очень везучим учеником – змея не пустила в ход ядовитое жало, как будто забыла о том, что ей вполне по силам разделаться с человеком… забыла – и прильнула послушать, как частит его сердце… а ведь ей ничего не стоило, ей, теперь уже точно мастеру, без всяких сомнений, объявить свою волю – и Темное пламя в этих руках стало бы несокрушим оружием, против которого любые доводы – так, пыль и пепел, осевшие на камнях… Впереди много заснеженных миль, сон урывками, между дежурствами у огня. Много дней – без надежного крова над головой. Без какого-либо укрытия. У того края много разных имен, но Марк привык о нем думать как о Железном Лесе, сказочном и волшебном. Уж так повелось, с самого детства, ничего не поделаешь, стоило только однажды туда попасть – и ничем не вытравить аналогии с зимними сказками Арденгата. Вот там – это тихое забытье, самая память о нем, станет еще одним, если не главным, источником света и такого простого человеческого тепла. - Железный лес? – переспрашивает Эль, вынуждая его невольно усмехнуться, настолько удачно «подслушаны» образы, совсем же забыл, как мало ей теперь нужно усилий… И Марк вдруг ловит себя на том, что и без этого – на его лице безмятежнейшая и тишайшая из улыбок. - Не может быть, чтоб тот самый! – изумленно шепчет она. Тоже, видимо, вспомнив предания – иначе как объяснить эту тревогу… еще немного – и ее захлестнет паникой, как ребенка, от переизбытка слишком ярких страшилок… Но вместо этого – тишина… посреди которой особенно дико слышать сдавленный смех: - Ущипни меня, я проснусь!.. Ай! Все, больше не надо! - У леса много разных названий… Вряд ли именно это самое мрачное… там… - но Эль не дает договорить, быстро метнувшись, она прикрывает его рот ладонью. - Знаю, что там… постоялые дворы и гостиницы на каждой развилке, мятный чай, свежие плюшки с корицей и стакан теплого молока, я угадала?… И еще куча всякой всячины, которой там не было отродясь... ох как я еще пожалею об этом…