История, рассказанная драконом

Показаться гостям Эль приходится еще дважды. Почти сразу, день или два спустя, после знаменательной встречи. И, само собой, при их отбытии. Огорчился ли кто, кроме Эгберта, – для нее осталось загадкой. Братец был полон тоски, то и дело пытался прорваться и застать ее наедине – не иначе как для того, чтоб излить всю печаль сокрушенного сердца. И, конечно, продолжал ненавидеть наместника, что каждый раз неизменно оказывался поблизости. Оставалась еще возможность вторжения – но и эту проблему наместник решил с наименьшим ущербом для всех. Присутствие личное в комнатах Эль расценив как излишество, он попросту выставил в галерее перед покоями еще один пост. Из своих доверенных лиц, из личной своей охраны. Ту охрану, конечно, и вдоль, и поперек проверила Эль как раз накануне. Днем в гостиной бил баклуши и откровенно скучал лишенный привычных своих игр и занятий Квинт. Ночью – … а ночью все спали. Или делали вид, что спят. Телохранители у покоев, тем не менее, одним своим присутствием намекали, и Эгберт верно понял тот прозрачный намек. Невзирая на слабость, уже на третий день Эль надоело бездельничать. Спать сутками напролет тоже не получалось: и спина, и бока настойчиво протестовали. Квинт, наконец-то нашел для себя занятие и скучал уже не просто так, а уткнувшись в огромный том. На Эль ребенок по-прежнему не обращал внимания и старательно избегал любых, даже самых простых разговоров. Квинт приходил ровно к завтраку, который исправно происходил в гостиной, до обеда читал, молча обедал в компании Эль, снова читал, ужинал вместе с ней – и, проронив нейтральное «доброй ночи», перебирался к себе. Что творилось у Квинта внутри – было наглухо запечатано, скрыто, обнесено высоченной оградой, без единой трещинки или щели, через которую можно было бы подсмотреть. Вот уж яблочко, которое недалеко от яблоньки падает… Хоть в целом – не так уж и плохо, что яблочко само себя развлекало. Книга, которую Квинту быстро наскучило таскать каждый день то сюда, то обратно, стала для Эль спасеньем от скуки. Ночные часы проходили за чтением, а после завтрака она отсыпалась. Вволю. Никто не решался нарушить покой ее дней, даже если очень стремился к тому. Время тянулось. Редвин зарылся в дела. Вместе с ним из виду пропал и наместник. Шум вечеров, на которых гостей ублажали едой, музыкой и вином, доносился едва-едва, но не будил ни тревоги, ни любопытства. Дышалось легко. Дошло то того, что скрывать свой интерес к толстенному тому – собрание чуть ли не всех древних легенд и историй, что не сгинули вместе с их персонажами, – она посчитала излишним. Как-то забыла книгу вернуть на столик у кресла, в котором Квинт обычно дневал, и пришлось отдавать ее прямо в руки. Если это Квинта и рассердило, то мальчишка отлично сумел притвориться, что ему совершенно без разницы, на кой ей сдались «Легенды». Через неделю с начала ее заточения становится ясно, что «Легенд» недостаточно, чтоб заполнить досуг: после обеда и до самого вечера совершенно нечем заняться. Нет, есть, конечно, канва с незаконченной вышивкой, но продолжать рукоделие после Исабель совершенно не хочется. Да и как вышивальщица – Эль посредственность, а тут наберется с полсотни разных оттенков, и все шелк, а уж взять в руки иголку из чистого золота – так и вовсе отдает каким-то кощунством. Тем же кощунством веет от мысли и, пользуясь случаем, порассматривать содержимое ящиков и шкафов. И шкатулок с украшениями. И крохотных ларчиков. И… куда тут ни глянь, а трогать невмоготу. Остается только этот странный ребенок. Его тоже и страшно, и совестно «трогать». Тошно до одури лезть ради чистого любопытства, от скуки. Пусть будет не досужее любопытство, вдоволь наторговавшись с собой, решает она. Иначе, того и гляди, она примется за свое, перебирать свои шкафчик и ларцы, спрятанные в ее собственных тайниках, там, куда не стоит заглядывать. Иначе сойдет с ума. Пусть не любопытство, думает Эль, но старательно выпинывает обратно щемящую мысль, что ее собственному сыну сейчас тоже было бы десять, почти. И что он тоже мог бы вот так, позабывши о правилах хорошего тона, с ногами забраться в мягкое кресло и что-то читать, хоть бы и те же «Легенды». Квинт – не ее ребенок. И никогда им не будет. У нее вообще больше не будет детей. Никаких, ни чужих, ни своих... Больное-тоскливое вытолкано взашей. Совесть умаслена. Осталось умыться и окончательно выбросить из головы непрошенные воспоминания. А после - под мерный шелест страниц попробовать разобраться. Новые пробы выявить хотя бы что-то живое и яркое в Квинте поначалу безрезультатны. К тому же, будто почуяв неладное, он искоса поглядывает на нее поверх своей книги. Окольным путем пробиваясь – Эль вдруг припоминает ту самую ночь, когда ее, не предупреждая, притащили сюда и потребовали разобраться, что происходит за дверью. Вот тогда… тогда все было иначе. Но ей было не того, что творится с мальчишкой. У нее вообще плохая память на мелочи. А еще – Эль не пробовала возвращаться памятью в прошлое и не знает заранее, получится ли. И будет ли правдой. Но другого способа нет. Шаг за шагом она заново восстанавливает все события, шаг за шагом проходит весь путь, одну за другой выуживает детали… Как стоял, как смотрел, как двигался, выражение его лица… Результат – и радует, и огорчает. Радует, что получилось. Огорчает – собственная недогадливость. Никаких из ряда вон откровений: средоточие спутанных нитей души, забитое, закрытое наглухо за каменным ограждением, в переплетении гнева, стыда, страха, горького разочарования и тоски… Кому еще бы там оказаться? В этом маленьком мире, ограниченном стенами замка, все вертится вокруг одного человека. Квинт вдруг захлопывает свою книгу. Озадаченно подымает глаза на Эль. И еще минуту-другую решает, что предпринять, но молчит. Звук двери, закрывшейся за его спиной, больше похож на удар. - Квинт нагрубил? – уточняет наместник за ужином, к которому Квинт, спешно сбежавший сразу после обеда, и не подумал вернуться. Или, наоборот, подумал, но решил, что с него уже хватит. Брайса видеть тут странно. Неужели дела закончились? Или наоборот, начинаются, и он выбирает удобный момент, чтоб сказать ей об этом? - Нет, - коротко отвечает она. – Ничего такого, - и вдруг для самой себя неожиданно добавляет: - С ним все в хорошо? - А что с ним такое? – отбивает вопросом вопрос наместник. Не похоже, чтоб бегство мальчишки осталось секретом. Как и на то не похоже, чтоб Эверсли намеревался ей что-либо пояснить. - Обычно ужин проходит иначе, - Эль уже сожалеет о поднятой теме, зря затеяла разговор, очень зря. - Не бывает вечных вещей… Даже с Квинтом было не так тяжело находиться рядом, но он ведь только ребенок… А вот когда Эверсли откладывает в сторону вилку и принимается думать о чем-то своем, далеко не приятном и праздном, становится зябко, и толку, что с обеда в гостиной растоплен камин. - Послушай… Если ты собирался что-то сказать, то лучше сейчас говори, - просит Эль. – Еда поперек горла становится. Наместник отвечает не сразу, как если б он продолжал решать, говорить или нет. - Что ж… Тебе нужно еще раз пообщаться с Эгбертом, - и это звучит как приговор. - Вот теперь точно доесть не смогу, - отодвигает тарелку Эль. Во рту появляется отчетливый привкус горечи. - Нет, не здесь, - опережая ее, уточняет наместник. – И не совсем наедине. За тобой приглядят. И, если вдруг что не так, то … помогут. - Может, я еще недостаточно окрепла после болезни?... Может, я еще слишком слаба? – без надежды на отмену распоряжения, перебирает она возможные оправдания. - И то, и другое. Но все же придется. И мне действительно неприятно об этом просить. Новое слово режет слух, как фальшивая нота. Он просит? Действительно просит? Не может этого быть… Кто сказал, что распоряжения Эверсли не выполнить – невозможно? Он ошибался. С просьбами все обстоит еще хуже. Ужин, и без того омраченный дневными событиями, испорчен теперь окончательно. - Брайс… Я выполню твою просьбу… Но у меня тоже есть пожелание, - нарушает Эль уже привычную в их общении тишину. - Какое же? – неподдельно удивляется он. Его удивление – еще одна неожиданность за сегодня. - Не заставляй больше Квинта сюда приходить. - Поясни. - Ему неприятно, - честнее было бы «плохо, мерзко и стыдно», но Эверсли, похоже, понял ее. - А я давно уже взрослая и как-нибудь разберусь… с заточением. - Я действительно обязал его проводить с тобой время. Но никак не для того, чтоб скрашивать твое одиночество или как-то еще развлекать. - Для чего же тогда? - Как ты понимаешь, мне есть чего опасаться. Квинту не место посреди сброда, который пока еще здесь. Устраивать еще один балаган с постоянной охраной – лишнее. Мне проще знать, что днем он тут, у тебя. - А сейчас? - Он спит в моей комнате. И – нет, туда, кроме меня, никто не войдет. Не сможет. Вот это открытие… Не место ему среди сброда… А она, значит, не сброд? В той бумаге, исписанной мелким бисерным почерком, от края до края, должно быть, многое сказано, если не все. В той бумаге, пожелтевшей местами от влаги, – история, что удивительным образом повторяет события в Эверсли. С тем отличием, что леди Исабель, супруга наместника, была уличена лишь в подготовке, но совершить ничего не успела. В отличие от нее, Эль. И она – выходит, не сброд? Будь ему интересно, если б хотел он узнать ее правду – разве бы не спросил? А он не спросил. Ни разу. Даже наоборот, оба они отстранились от любых ее пояснений. Будь она немного наивнее, то могла бы решить, что ее безоговорочно оправдали, признали жертвой чужих интриг и злого намерения. Но… ее больно учили не верить напрасным надеждам. Пусть без них жизнь мрачна и уныла, зато она не рискует упасть. - Ты что-то хотела сказать? – оказывается, все это время Брайс глаз с нее не сводил, наблюдая. В нем что-то новое появилось, даже если принять во внимание, что сегодня он неслыханно щедр. Но что именно – не получается определить. - Ничего важного, - она заталкивает подальше желание объясниться. - Твою просьбу я выполнить не могу, - еще раз повторяет зачем-то наместник. – Но… если ты изменишь свое пожелание и оно будет … приемлемым, я постараюсь исполнить его. - Пусть Квинт возьмет и для меня какую-то книгу с собой. На твой выбор, - добавляет она, упреждая вопрос. А может быть, Эверсли и не собирался спрашивать ничего, просто молча прикидывал степень уместности просьбы. Как бы там ни было, он подтверждает согласие кивком головы. И даже произносит вслух «хорошо», чем окончательно разбивает в хлам все привычные представления. Кроме того, что последнее слово, как всегда, осталось за ним. Книгой «на выбор» оказывается «Вышивка и рукоделие» в кожаном переплете. Эль поначалу разрывается между желанием рассмеяться – такую поддевку она могла бы ожидать от Редвина, но не от Брайса, хотя… в сущности, что она знает о нем? – и порывом вернуть книгу с вежливой благодарностью. Пробовать разгонять одну скуку другой не хочется… Не хотелось, и в голову не приходило, до тех самых пор, пока Квинт, исподтишка наблюдавший, не хмыкнул, прикрываясь «Легендами». - Квинт! – зовет она, вопреки устоявшемуся уговору молчания между ними. - Я занят, - отговаривается мальчишка, по-прежнему прикрывая книгой лицо. Чтоб тебя! Плечи Квинта мелко трясутся… и вообще, в воздухе отчетливо веет злорадством. После обеда он приносит еще одну книгу, а Эль становится дурно от одного названия, обрамленного в серебро: "Травы и зельеварение". Не открывая даже, убирает ее с глаз долой. Вечером один из гвардейцев охраны приносит сразу несколько пухлых томов. Полку с книгами, отложенными в сторону, пополняют: "Свод законов и практика судебного дела", «Яды и противоядия», «Этикет» и совсем уже странная среди этой подборки «Флора и фауна». Последняя – не вязалась никак, ни с издевкой, ни с намеками, которые ей показались слишком прозрачными, чтоб их не заметить. Но вопрос довольно быстро решился: лента, служившая закладкой для книги, оказалась заложенной на странице с красноречивым заглавием «Змеи». Все наконец-то становится ясным как день. Отвечать на громкий детский демарш совершенно не хочется. Ужинать тоже. Наместник, войдя и оценив обстановку, тоже не стал разбираться при ней, но и его удивляет «Флора и фауна», и тоже недолго, до тех пор, пока не находит закладку. Квинт при этом заметно сникает, но вида старается не подавать. Понуждаемый строгим взглядом отца, он проговаривает быстрое «Доброй вам ночи, леди», и они вместе выходят. Эверсли напоследок передает ей какую-то крохотную бумажку. В записке без даты и подписи – пылкая просьба быть за полчаса до полуночи в условленном месте, и Эль еще успевает подумать, что неплохо бы знать, что за место такое, условленное...