История, рассказанная драконом

Началось все с того, что наместник не разделил страхов Эль на предмет выяснения места назначенной встречи. - У нее, – и это впервые он говорит об Исабель в третьем лице, не обращаясь к Эль напрямую, «ты», и не совмещая обеих их, - своеобразное чувство юмора… Полагаю, что речь о Вдовьем уделе, - усмехается Эверсли криво. Эль вынуждена согласиться, предположений на этот счет у нее все равно никаких. Сборы выходят недолгими. - Там холодно в это время, - роняет наместник, окинув Эль внимательным взглядом, когда она уже стоит на пороге. Найти без Клер плащ потеплее, чем тот, что оставлен был в ее комнате, не так уж и просто. К вещам прежней владелицы Эль так и не посмела притронуться, и теперь остается только беспомощно оглядываться по сторонам, прикидывая, где бы найти одежду более подходящую для прогулки. Заодно – размышляя, как долго выдержит Эверсли, пока не вспылит. Он ведь вспылит? - Я сама не найду… Надо позвать Клер. - признается она. - Это долго, - отметает он предложение. - Может, ты? – а почему бы ему не знать? Эверсли понимает все совершенно по-своему. Подумав, он согласно кивает и набрасывает на ее плечи собственный плащ, в котором пришел. Плащ, конечно же, ей не очень по росту, и Эль, отодвинув удивление в сторону, сразу же напоминает себе, что придется следить, чтоб не запутаться в полах плаща и не упасть. Растянуться на плитах какой-нибудь из галерей – полбеды, с лестниц падать будет гораздо больней, так и шею недолго сломать. Не по росту, непривычно тяжелый, плащ еще хранит остатки тепла. И это тепло вдруг срабатывает лучше всех возможных и невозможных заверений в ее безопасности. Тревога, махнув облезлым хвостом, сбегает и прячется до лучших времен. - Кхм… А это не слишком? Ну… я о том, что плащ… - Могут узнать? Ерунда, - пожимает плечами Эверсли. – Для … Исабель сшит был точно такой же. Это общее правило, Эль. Одежда чаще всего шьется с расчетом, чтоб пара выглядела… прилично… Ох, надо было хотя б полистать тот «Этикет» злосчастный, не задавала бы глупых вопросов. Но тем яснее сейчас, что караулить ее – пока еще нужную и во всех отношениях ценную – персону будет кто-то другой. Нет, она и не рассчитывала на что-то иное, но… - Брайс… - За тобой приглядят, - обещает наместник. – На этот счет можешь не волноваться. Ты, главное, сама не столкни его с той стены… Хитросплетение замысловатых линий и нитей, открывшихся ей, она пытается распутать все время, пока добирается до удела. Зеркало – во избежание – держит уже не в руке, и тем более, не в кармане, который в этом плаще она все равно не нашла, оно болтается на тонкой цепочке на шее, и качается в такт ее мерным шагам. Эль даже гордится, что догадалась использовать небольшую петельку оправы и единственное украшение, которое у нее было свое. Разве только ее цепочка серебряная слишком проста как для леди с положением Исабель, но под плащом ее все равно никто не увидит. Ночь вносит свои поправки: скрывает то, что видимо днем, что отвлекает, тревожит, тысячи мелочей, в которых так легко затеряться, оставляет лишь главное в зыбком пляшущем отсвете факелов. И все, что встречает она на пути, выглядит очень знакомым, привычным, едва не родным и – вопреки темноте и неясности, что ее ждет, - безопасным. Опыт ночных дозоров прочно вошел в привычку, а она и не заметила как. Опасения на тему плаща сбываются наполовину: поднимаясь по лестницам, его все же приходится очень плотно придерживать, зато в галереях он ничуть не стесняет движений, даже больше – ускорив шаг, она слышит, как полы плаща за спиной шелестят и распрямляются, точно крылья какой-то птицы, вот-вот готовой взлететь. Открывается звездное небо над головой, ясное, с россыпью звезд, с огромной желтой луной. Окрестности залиты светом. И – чудо, как тут хорошо. Не насмотреться. Не надышаться. Даже если наместник ошибся – она не жалеет ничуть, что здесь оказалась. Именно здесь и сейчас… Осталось еще пройти самую малость, и вот он, Вдовий удел. Где ее, очевидно, все же никто не ждет. Площадка пуста. Объятия настигают ее внезапно. Она не видит его, но ощущает, как, вжимаясь всем телом, Эгберт цепляется за нее, как утопающий, и смыкается тесно кольцо сильных, уверенных рук, и обдает шею жарким дыханием, и слова, как заклинание, в колдовском, хромающем, пляшущем ритме… Исса, Исса… я так виноват… я не слушал… я так долго решался… Исса… Он обещает, клянется, что выполнит все, как условлено. Все как условлено – и даже больше этого, он готов. Сожалеет о времени, которое упустил. О том, что вынудил ждать. И еще много чего говорит, только б ей не забыть ничего, не упустить из вида… Эгберт шепчет свои нехитрые заклинания долго, истово, коверкая гнев и раскаяние, не заботясь о том, понимают его или нет, так, должно быть, жрецы забываются, когда пред алтарями возносят свои молитвы… Так когда-то сама она забывалась, когда просила о чуде… и не чудо ли оказаться в роли того, к кому обращена мольба? Боги, верно, так же холодно и отстраненно внимали ей, как и она сейчас… Исса… Исабель… Он ждет отклика, хоть какого-то отклика… Внутри пусто и гулко, даже зеркало тут ей не может помочь. А, может, сама Исабель именно так и вела бы себя. Подымается ветер, обжигает лицо, но отвернуться не хочется, пусть жалит холод, только бы этот лунный призрачный свет, разливающийся вокруг, не потерять из виду. Эгберт, кажется, понимает, почему она отводит в сторону его руку, не дает защитить себя от холодного ветра. Ничего, потерпи осталось совсем немного… Прогремела какая-то железяка внизу, во внутреннем дворике, тут же шипение, свист, улюлюканье, пьяный хохот и брань, обрывки какой-то босяцкой песни… Исса… не уходи… им не до нас… Исса… Целовать – Эгберт умел. Не иначе, готовился, что к тому же конному выступлению. Не те торопливые, жадные, смазанные касания, от которых легко увернуться. И не по-детски робкие и неловкие. Нет, он старался вовсю. И не сказать, чтоб совсем не преуспел. И не сказать, чтоб ей было совсем неприятно. Было… как если б смотрела со стороны, и чувствовала – точно так же, как если бы только смотреть. Захотелось даже похлопать в ладоши, так он старался. Треклятое зеркало, не иначе… Отстраняясь с видимым сожалением, напоследок он не сдерживается и еще раз, только уже лицом к лицу, заключает ее в объятия. «Ему больно», - без труда замечает Эль, как будто все еще издалека наблюдая всю сцену. «А кому-то – еще больнее», - подсказывает внутренний голос. «Ну, да, только мне тут одной распрекрасно!» - зло заключает она, и все внутренние советчики затыкаются сей же миг. А на что пожаловаться? Вот, гуляешь, свободна… ну, относительно… никто убивать или казнить тебя не собирается… по крайней мере пока… погуляла, полюбовалась просторами, подышала воздухом, на луну посмотрела… вот, еще расцеловали по-королевски… во всех смыслах причем… На обратном пути она дважды путается в полах плаща и едва не падает, благо, что удалось за перила вцепиться, но ногу она все-таки подвернула. - Я помогу вам дойти, - трудно представить, что появление Редвина рядом способно ее напугать, но внезапность делает свое черное дело. Подзабытое уже раздражение на него – сперва с готовностью откликается, но отступает, только она пытается сделать свой первый шаг. Больно. - Нога? Правая? Постойте так, я постараюсь помочь. Ковыляя к своим покоям, Эль пытается переключиться и перестать подсмеиваться нервически. Что за день такой у нее сегодня? То целуют, то вот, ноги трогают – а маг на полном серьезе заявил, что нести он ее не собирается, а чтоб ей самой удалось дойти, надо сперва проверить, остался ли вывих, вправить его, если остался, и потом уже можно пробовать обезболить. Нога, кажется, уже почти в полном порядке, но наступать на нее всем своим весом – Эль старается избегать. Редвин, хвала земле и небесам, помалкивает. Если именно он «присматривал», то хорошо б ему и дальше помалкивать, особенно перед наместником, об увиденном. Почему это так важно, она не задумывается. А если бы задалась этим вопросом, то сказала б, наверное, мол, не привыкла к тому, чтоб за нею подсматривали и обсуждали. А еще – что нет никакого желания оправдываться. Или, что хуже, опять столкнуться с тем, что ее пояснения лишние и все совершенно ясно без них. Без уточнения, что именно «ясно». Наместника она находит в своей гостиной листающим книгу. Не злосчастное ли «Рукоделие»? Стопка отвергнутых книг переместилась с полок на стол перед ним. Эль делает последний геройский рывок и опускается в кресло. - Эверсли, давай-ка вина, если есть. Если нет – то все равно давай, - принимается хозяйничать Редвин. - Празднуем что-то? – уточняет наместник. - Можно и так сказать, - кивает в ответ ему маг. – Где тут… - Понятия не имею, где тут и что, - устало отбрыкивается Эль от вопроса. - Ага… за этой твоей… Клер, кажется? Вот за ней я точно сейчас не побегу… В общем, вы сами во всем виноваты. Следом за этим Редвин принимается за быстрый и шумный обыск. Хлопают дверцы, открываются ящики, их содержимое переворашивается, приводя в полный бардак, развороченное нутро после комкается небрежно и заталкивается обратно, только б закрыть, а вывалится потом или нет – уже не его проблема… То же самое – он проделывает и в других ее комнатах. Наконец-то из спальни доносится его радостный возглас, следом слышится треск разрываемой ткани. Возвращается Редвин в гостиную с парой длинных льняных полос. Судя по цвету – на сооружение перевязочного инвентаря ушла какая-то простынь. - Что за обряд готовится? – интересуется Эверсли, доселе хранивший молчание. - Перевязка. Кое-кто одолжил одной леди не в меру просторный плащ… А леди тоже на выдумку не слаба, решила проверить, сможет ли она допрыгать на одной ноге без сторонней помощи до своих комнат… Я доходчиво пояснил суть обряда?... Отлично. Леди, ногу! Эверсли, давай-ка ты или выйдешь, или глаза закроешь, или попросту отвернешься? Ты мешаешь обряд проводить! Наместник предпочел все же выйти. Возвращается он без стука, когда «обряд» почти завершен, тогда и выясняется, что гулял он не просто так, а все-таки за вином.