История, рассказанная драконом

Витражи в тот день играли лучами особенно красочно. Солнце светило не по-осеннему ярко. Ветер был как-то совсем уж неправильно мягок и ласков. Промозглая поздняя осень уступила права на один-единственный день. Тот самый день, который начался с радостной вести: пребывание принца Эгберта в замке, и вообще на землях провинции, плавно подошло к завершению. Оставалось подняться, собраться, дойти до Большого чертога, горячо напоследок обнять любимого брата, потом подняться на стены внутреннего бастиона – и долго махать белым платочком вослед. Вторую новость поведал ей шепотом маг, как обычно среди посторонних – едва замедляя шаг на ходу и не поворачивая головы. Ее клинок не просто готов, он будет ее дожидаться в кабинете, где канцлер обычно вершит государственные дела. Эль не успела даже понять, рада она или нет, первого счастья оказалось более, чем достаточно, сердце пело «свобода! свобода!» - а все прочее меркло по сравнению с этим. Прощание снова прошло, как во сне. Что-то было такое… эдакое в том зеркальном ее наваждении. Не думать, не взвешивать каждое слово, не пытаться понять, что уместно – а о чем ей лучше помалкивать. Широкий, мощный поток, как река, уверенно нес ее лодку, и ей не светило сбиться с пути, покуда она сама не возьмется за весла. Почему вместо Брайса – уже даже привычного в домашнем, человеческом образе, пусть и достаточно странном – опять только блеклая тень, холодная и бездушная, она не понимает. Но не стремится понять. Может, подействовало то самое наставление, не мешаться в его дела. Может, зеркальное волшебство таково. Но, скорее, ей просто некогда, для тревог и вопросов будут другие дни. Этот же – полностью, до самых краев, наполнен звенящим предвкушеньем свободы. Эверсли, окруженный незримой холодной броней, – наименьшее из всех вероятных зол. Хоть, правду сказать, его молчаливой поддержки ощутимо недоставало. На стену бастиона они тоже поднялись втроем, наместник ни на миг не отпускал руку сына. Квинт усердно скучал все затянувшееся прощание в главном зале, проводы во дворе, и вот этот, последний прощальный жест терпел стоически и без видимого нетерпения. Со всеми этими церемониями, предписанными протоколом, едва ль не впервые «нерушимое правило» нарушается. Поздний обед – очень поздний, как ни крути – проходит в полном молчании. Но в отсутствии аппетита не замечен никто. Только приличия да вероятное наказание за их нарушение сдерживает обедающих, чтоб без всякого музыкального сопровождения не заорать какую-то бравую песню. Они это сделают позже. И даже наместник не станет мешать. Город, подобно замку, тоже сыт и доволен, щедрые барыши, обеспеченные гостями столичными перед самой зимой, горожанам весьма и весьма по душе. Будут ли горожане столь же довольны последующей войной – а в ее начале у Редвина не остается никаких, даже самых слабых, сомнений – время покажет. После, в своем кабинете вручая клинок, маг напоминает, что никаких особенных перемен с отбытием Эгберта и прочих гостей, Эль не грозит, разве только новых забот добавится. Леди обязана жить там же, где и жила, и ежедневно являть свою царственную персону на люди, хотя бы на полчаса-час. - А ровно к шести утра, и ни минутой позже, вам надо будет явиться на тренировку. - Каждый день? - Ежедневно. - А если просплю? Или Клер забудет меня разбудить? Или вдруг передумаю? - Увидим, - улыбается Редвин. – Но я спорить готов, что пропустить у вас не получится … Не хотите еще о чем-то спросить? - Не хочу, - отвечает такой же улыбкой она. - Куда приходить, например? Как одеваться? - Если я все правильно понимаю, то одежда лежит в этом свертке, что валяется на столе… - Эль кивает в обозначенную словами сторону. - А по душу мою в шесть утра заявится Марк, тот самый, который рыжий. И тот самый, который у тебя на побегушках к тому же. - Это называется не «на побегушках». - А как? - Доверенное лицо, леди. Доверенное лицо, - маг повторил еще раз тоном наставника и даже поднял указательный палец. Выходя от него, Эль с гордостью думает, что на этот раз – ей все-таки удалось не то чтоб совсем заглушить, точней – затолкать в глубокий и пыльный тайник то самое зудящее раздражение, которое накатывало на нее всякий раз, когда приходилось общаться с Редвином. Или же просто думать в его сторону. Или даже слышать беглое упоминание. Злость не исчезла полностью, но донимать перестала. Похоже, пользоваться зеркалом-мороком ей придется и дальше. Но она теперь знает, что делать со всем этим разнообразным хламом, который вместе с образом Исабель достается в нагрузку. И, похоже, что идея наместника – запереть эту даму в далеких замковых казематах – отлично ей подойдет. Казематы у Эль, конечно, скромнее, а вот идея – рабочая, как ни крути. Сверток она развернула уже в своих комнатах. И тот, который с клинком. И тот, который с одеждой. С одеждой было все просто. Рубаха свободного кроя, чуть больше, чем ей по размеру, штаны из чего-то, очень похожего на сукно. Присмотревшись, она поняла, что ошиблась: это только на ощупь как ткань, шероховатая и бархатистая, а в остальном – кожа кожей, только выделка тонкая очень. Нагрудник, чем-то похожий на женский корсаж, был из того же странного материала, и надевался он так же, как и корсаж, если судить по внешнему виду. Стальные пластины на нем придавали солидную тяжесть, но, видимо, были нужны во избежание травм. Марк потом еще хохотал, до икоты и всхлипов, когда она проговорилась об этой догадке. Как оказалось, железо к безопасности отношения не имело, а было только еще одной тренировкой. Выносливости. Облачение боевое, которое и правда способно в бою защитить, весит даже больше того, но с непривычки таскать на себе эту тяжесть вряд ли кто-то бы смог. Новичков в ратном деле приучать начинали именно с этих, «детских» нагрузок. К одежде прилагались и высокие сапоги, самые обыкновенные, если бы не шнуровка на всю длину голенища. Со шнуровкой пришлось повозиться, и достаточно долго, зато – садились они по ноге как влитые, и, наверное, только так и можно было бы подогнать их под ногу без снятых заранее мерок. Крой был охотничий, насколько Эль могла об этом судить: голенища доставали почти до средины бедра и защищали не только лодыжки, но и колени. Прикинув, что для облачения ей времени потребуется с запасом, она просит разбудить ее ровно за час до шести. Ночь выдается бессонной, как в те уже подзабытые времена, когда ей приходилось постоянно быть настороже. И, казалось бы, для бессонницы повода ни малейшего. Замок умиротворенно и сыто сопел, ночные дозорные несли свою службу, обходя галереи и сменяя друг друга на главных постах. Мыши – и те не шуршали. Эль же вертится на простынях, меняет местами подушки, перекладывает одеяло – и все никак не устроится, чтоб ей ничего не мешало. Не иначе, то самое, что называет она замашками «барскими»… Деваться особо некуда. Плюнув, она подымается и от нечего делать бредет в гостиную, где оставила свой клинок. Поговорить с оружием она хотела лишь утром, а накануне только мельком взглянула на облегченный и довольно тонкий, по сравнению с обычными боевыми, свой меч. Очевидно, это и было ошибкой. Рукоять ложится в ладонь неожиданно мягко и точно, как если б мастер заранее знал, для какой руки предназначен клинок. От рукояти отчетливо веет спокойным, тяжелым теплом. Оно проникает через ладонь, течет вместе с кровью по жилам, проникает в везде, в каждую клеточку, и спустя какое-то время меч перестает быть чем-то чужим, неживым, чуждым. Он воспринимается как собственное продолжение, как часть ее тела, такая же, как, например, рука… Покрутившись по комнате, Эль решает, что, пожалуй, только в обнимку с мечом – естественно, в ножнах – она и сможет уснуть. И гонит подальше непрошенное, картинку того, как удивится служанка, когда утром придет, чтоб разбудить. Потом до нее долго доносится едва уловимый гул, больше похожий на шепот, многоголосый, на все лады, то с придыханием, то напевный, то размеренный, то заливающийся взахлеб. Это голос оружия, она знает. Но какого? Откуда? И что за повод такой? Меч, что рядом с ней, на соседней подушке, упорно молчит, а от попытки любых разговоров с ним Эль неудержимо затягивает в сон. Сны оказываются соответствующими. Обрывками. Лоскутами. Кромешная тьма сменяется палящим огнем, проникающим до нутра, до самого сердца и печени. В огне не просто спокойно и хорошо, в нем хочется раствориться, слиться в единое целое… Огонь сменяется светом и громом, и – странное дело – ударами, звонко ложащимися откуда-то сверху. И – как и огонь, этот свет, этот гром, этот звон и пинки не просто приятны… к ощущению нет нужного слова в человеческом языке. Нет – потому как и Эль сейчас не человек, она в этом рваном и странном сне оказывается мечом, переживает рождение заново, не как наблюдатель, а изнутри, глазами – у оружия, выходит, тоже и слух, и зрение, и… душа? Обжигающий холод воды – и опять палящий огонь. И снова свет и удары, созвучные грому… Дежурный вопрос, заданный Клер, как спалось – вызывает у Эль нервный смешок. Вряд ли кто-то оценит странный ответ «а как еще может спаться в кузнице на наковальне?». Хорошо уже то, что соседство с мечом служанку не беспокоит, но, возможно, у прежней хозяйки комнат были и того занятней причуды… Вопреки ожиданиям – она полна сил, что удивительно для такого раннего часа, когда она по привычке или только-только закрыла книгу, потратив на чтение ночь, или, ног под собою не чуя, возвращается после работы. Тем более странно, что полночи потрачено было на попытки уснуть, а та пара часов, когда уснуть ей все-таки удалось, вовлекли в круговерть непонятных и странных переживаний. Рыжий Марк в дверь постучался едва часы над камином показали шесть, без одной минуты. С первыми сборами Эль удалось совладать достаточно споро, так что появление Марка она встречает даже с чашкой горячего кофе в руке. - Леди, - Марк отвешивает короткий поклон, полагающийся при таких случаях, - мы можем идти? - Ведите, - кивает она и легко поднимается с места. К поясу, который с вечера она толком и не рассмотрела, прилагался приличных размеров ключ. Осталось найти только дверь, которую он отопрет.