История, рассказанная драконом

Предложение стать посланцем в землях драконов Эль восприняла с недоумением. Известие, что ехать придется одной, удивило тем более. До Огненных гор – страшно даже подумать, как долго идти. Ну, пусть ехать, не важно. Все равно, туда – что пешему, что верхом. Даль несусветная. Тайный ход и ключ, к нему прилагавшийся, – стали последней каплей. Уже даже не говоря о том, что какой из нее посланец. Шутка, наверное. Нет, Эверсли не шутил. И он по-прежнему злился. Чем дальше, тем больше, словно она, сама не зная и не желая того, чем-то злость в нем подстегивала непрестанно. Впору вспомнить первый их разговор, полный скрытой враждебности и неприятия. Все повторялось точь-в-точь. С тем небольшим отличием, что читать настроение стало легче гораздо. И ошибки быть не могло. Ко всему прочему – начинало ломить виски. Мигрень – еще одна из пресловутых «барских причуд», что в последнее время особенно часто с ней приключалась. После особенно ярких событий - Прекрати, - просит Эль прямо посреди пояснений. Изрядную долю которых она не разобрала. Речь слилась в единый бессвязный настойчивый гул, он то накатывал волнами, то отступал, чтоб набраться сил и вернуться, чтоб еще раз ударить о берег незадачливого пловца – а потом утащить в глубину оглушенную жертву. И еще раз вернуться, бросить на камни – и вновь накрыть с головой… В нем можно было барахтаться сколько угодно, но выбраться из этого водоворота – никак. Эверсли не понимает, а потому приходится пояснять: - Если хочешь, чтоб я поняла хоть что-то, прекращай на меня давить. Как еще доходчивей донести? Сказать, что этот сумбур, направленный на нее, просто сбивает с ног? Что она не может расслышать в этом бушующем шторме ни толики смысла? Эль не видит, какое впечатление произвела на него эта просьба. Но давление на виски немного слабеет. И, похоже, что Эверсли понял, о чем она говорит. - А так? – волна отступает, стихает, но все еще пенится и бурлит напоследок. - Еще тише… - Не думал, что это настолько заметно, - среди слов отчетливо просвечивает досада. Она тоже не из самых приятных на вкус ощущений, но ей далеко до бури, сминающей все на пути. Можно дышать, воспринимать, говорить – можно вновь ощутить себя человеком. Не щепкой, не веткой, не листом, сорванным с дерева и брошенным в омут. - Я тоже, - хмуро соглашается Эль. – И лучше сразу скажи, что за повод. Я в догадках не очень сильна. - Ты все видела. - Повод – не первой свежести... - С душком, - кивает наместник. – Спорить не буду. - И каким боком тут я? Ну, похожа, я знаю. Похожа… Как бы не так. Он видел. Даже то, что от внимания Редвина ускользнуло. По крайней мере, тот не обмолвился, что заметил. В какой-то момент того памятного допроса, происходящее переменилось, точно морок какой-то напал. Вместо двух донельзя похожих, как сестры, женщин пусть бы и спорящих, и бросающих обвинения, - ему явилось другое. Эль он без труда угадал по облачению, оно отличалось самую малость, неуловимо, а в руках был черный клинок, больше похожий на пламя, чем на оружие. В волосах ее змеями вились медные пряди, сливаясь с плащом за плечами, перетекая сполохами на него. И такие же, только тоньше и легче, струились вокруг, оплетая невидимой сетью противника, обнажившего меч… Темно сердце твое, Исабель. Черно. Полно страха и горечи. Не устоять ему против того, кто поймет тебя и увидит как есть, без прикрас и уловок... Он слышал слова, голоса – а являлся ему поединок. Как если бы каждое слово было ударом, движением – обманным, или направленным в цель. Он видел и отнятое оружие, и то, как легко его Эль подхватила. И как направила на лежащего долу противника. И как довершила разгром. Похожи? Нет. Тысячу раз - нет. Исабель… перезвон колоколец серебряных и голос изящных флейт… Исабель – имя ее, как и прежде, звучало музыкой… Исабель, которой он надышаться не мог… Она была цельной, понятной. Со всеми крайностями и заблуждениями. И мир ее, разделенный надвое, на черное-белое, тоже был прост. Решала, где благо, а где зло для нее, без всяких метаний. Сплеча. И кроила его, этот мир, как умела. С легкостью, присущим монаршим особам, жертвуя пешками – да и любой из фигур, если потребуется, чтоб выиграть партию. Он знал это. И не был слепым, как могло показаться кому-то. Но принимал, совершенно бездоказательно, что она – на его стороне. И почти до последнего верил, что сможет ее удержать, если потребуется. Самый сильный – и надежнейший из союзников. Самый близкий… У которого было чему поучиться. Еще не известно, было б его управление в Эверсли столь же успешным – а ведь провинция процветала. И как долго б он смог продержался у власти – а ведь в других приграничных землях нередки были волнения. Да, ее заносило в порывах все сделать по-своему. И порой очень сильно. Но там, где это было действительно важно, он сглаживал и направлял. У него получалось. И все чаще решал по-своему, не прибегая к советам. Когда приходило нерушимое ощущение правоты. Не смог отказаться от мысли выстроить подчиненных под почти военную дисциплину – и это сработало. Ввел четкий порядок взысканий и поощрений – и это тоже на пользу пошло: охочих свои интересы блюсти в ущерб государству практически не осталось. Постепенно убрал всех случайных людей, а служивших прежнему королю придирчиво проредил – и дела потихоньку повернули на лад. Привилегии для мастеров местных гильдий отбили у них охоту поддерживать и снабжать тех смутьянов, кому не нравилась новая власть. А невмешательство в их внутренние порядки, как и обычаи местные, кои новый наместник не только не стал кроить или менять, но и не брезговал сам принять участие в них, - только упрочили положение. Поначалу шаткое донельзя: первое время казалось, что только мечом и угрозой расправы они и удержатся тут. И даже с землевладельцами получилось договориться. Исабель не одобрила и половины, но успех говорил сам за себя. Шаг за шагом. Осваивая непонятные прежде торговлю, вопросы налогов и земледелия, политики и финансов, градостроения и решения споров среди знати, меж городами и даже торговыми конкурентами. Он продвигался уверенно, чувствуя за спиной если не пламя любви, то однозначную гордость. Ощущая незыблемость мира, который он строил. И по правде сказать – строил лишь для нее. Глухая провинция, какой теперь, при Империи, стал прежде прославленный Эверсланд, потерявший не только часть от имени своего, сокращенный до уменьшительного Эверсли, а то и до вовсе упоминаемый как Северо-Восток, безликий и безымянный, - настоящая ссылка для той, кто до недавнего времени по праву надеялась стать следующей королевой… Повлиять на решение тестя он бы не смог. Тот, вопреки вековым традициям рода, назначил преемником именно младшего сына. Но в его силах было поднять Эверсланд из руин. Не все ли равно, кто номинально правит в столице, если у них будет собственный свой удел, - и богаче, и благополучнее, чем исконные земли, принадлежащие ее роду? Цель казалась вполне достижимой. И стоившей всех потраченных сил. Когда непростой и брыкливый союзник стал врагом не на жизнь, а на смерть – он не заметил. Или не захотел замечать? Строить догадки, дошло бы все до такой постыдной развязки, случись ему кинуться раньше, или же нет – теперь совершенно бессмысленно. Можно жить рядом, даже зная, что нелюбим, что тебя принимают и терпят, - и создавать подобие королевства, вкладывать в каждый свой шаг единую цель, ее счастье, каким его видел. Но дышать одним воздухом с той, что уже приготовила вдовий наряд… невыносимо… Боялся поверить? Боялся, до самой последней черты. И даже когда интрига перестала быть тайной. Слушал признания – вымученные, выжатые и колдовством, и разыгранным представлением. И старался как мог, пытаясь понять, примерить к себе, представить, что вдруг оказался на месте Исабель. Что это ему, а не ей напророчили смерть от руки правителя Эверсли... И все никак не мог произвести простейшее действие: принять, что близкий способен предать в одночасье. Не потому, что обидели. Не потому, что обошлись в чем-то несправедливо. И не потому, что поставили под удар, не защитили, оставили без помощи или поддержки. Без всяких весомых причин. Что он смог бы так тоже. И что так поступила она... Но выходило, что в мире ее, разделенном на «плохо» и «хорошо», все это было возможно. Чего он не знал, что проглядел, не заметил? Ведь кровожадностью Исабель не отличалась: к той же к охоте она относилась с долей гадливости, не разделяя привычек местных князьков… Не было в ней ни страсти к жестоким расправам, ни стремления прикончить всякого, кто перешел ей дорогу… Да и он – вовсе не «всякий» и не «любой» для нее... Из десятка возможных причин подходил лишь холодный расчет. Враг должен быть уничтожен. Но с тем же успехом он мог как угодно иначе к ней относиться, все это время. Оставить как есть – или хоть сразу затеять мятеж против столицы. Он мог быть плохим супругом, жестоким отцом и никудышным вассалом – или образцом семьянина и достойнейшим из правителей. Абсурд: никакие поступки прошлые и настоящие не брались в расчет, их отбросили, как пустяк. Зато те, которых он не совершал – обещанные кем и зачем? – принимались на веру безоговорочно. И по ним выходило, что он – самый заклятый враг… Он сложил все звенья цепи. И застыл от явившейся очевидности: так просто исправить! Пророчество? Эверсланд? Да наплевать, не сошелся свет клином на Эверсли. Разве эта земля и полномочия так уж важны для него? Он здесь временщик. С ней. Для нее. Потому что она на меньшее не согласна. Убедить тестя будет непросто, но и отказ бы не стал окончательным приговором. Убраться отсюда, сбежать, раз уж чье-то безумие ей нашептало, что в Эверсли корень всех зол. И похолодел, когда понял: у нее был точно такой же выбор. Она могла обходными путями добиться смещения с должности, переезда. И даже в случае неудачи – он выбрал бы ту дорогу, на которой ей ничего не грозит, даже немыслимое. Ей достаточно было обо всем рассказать, не таясь. Она решила иначе. Так разве осталось хоть что-то, что можно исправить, спасти? Прозрение жгло обидой. Сбивало с ног. Вышибало воздух из легких. И все же Исабель была проста и понятна: черное или белое, друг или враг, союзник или противник, с ней – или против нее. И правила были прозрачны. Без полутонов. И было понятно, чего ожидать. А Эль ускользала. С виду – открытая книга, бери да читай: и слова все знакомы, и почерк разборчив… И все ни о чем. Тайнопись, шифр без ключа. Или меж строк, исписанных темным, если особым образом страницу переломить – должны проявиться секретные письмена? Он слыхал о подобных… Эль ускользала. Утопала в сомнениях и вопросах, не ставя ни в грош ни себя – ни других. Выискивая подвох даже в самых простых вещах. Вычитывая подтекст даже в самых простых словах. До последнего не доверяя тому, кто готов был помочь. Да черт возьми, просьбы – и те были средством обмена, словно ей, не обменяй она сразу одно на другое, пришлось бы потом расплатиться сполна по долгам!... И по кромке, по краешку, чтоб не задеть, прошмыгнуть побыстрее и спрятаться, не выдать себя, не выказать, остаться в тени… И защищаться, на пределе сил и возможностей, если вдруг не получится. Всеми средствами и путями. Эль, если б слышала это, - подтвердила бы: чистая правда. Она просто не верит. Мир ее обманул. Подарил без всякой заслуги – и отнял, не поясняя, за что. Показал, что может быть больно без всякой вины. Что ложное обвинение может быть признано правдой. Что враг на пороге – мог другом казаться вчера. Что не существует причины, из-за которой сегодняшнее благополучие останется нерушимым и впредь. Что для других ты – никто, прах под ногами, червяк и ничтожество. И, случись какая беда, никто не поможет… Человек может погибнуть. Дом – разрушиться. Мир – обернуться войной. Нет ничего неизменного. Ничего окончательного. Ничего, во что можно незыблемо верить. Да и надо ли? Тем разительней было преображение. Эта Эль – легко и свободно шла по тончайшему лезвию, вооружась тем неверием как балансиром. Не думая, что упадет. Не загадывая, как далеко сможет зайти. Как долго удержит свое равновесие. Острая грань, что отсекала правду от лжи, служила надежней мощеной дороги. И вело ее - нечто чуждое и безликое, без названия, личности, имени и каких-либо чувств. Сила, перед которой люди охотно преклонят колени, падут города, а время замедлит свой бег, уступая дорогу. Как принять, что это была та самая, сперва пугавшая схожестью – в мелочах, едва уловимых: мимолетных жестах, интонациях, голосе... Та, которой пришлось пояснять, в чем мерило свободы решений. Та, что упорно стремилась сбежать, вывернуться, отказаться – все что угодно, только избавьте ее от ответственности. Та, что не верила даже себе. И плыла по течению, где только возможно, выбросив за борт и весла, и якорь. Были вспышки чего-то другого, как проблески, - и тогда она бунтовала, требуя, заявляя право решать. Недолгие, непредсказуемые – они заставали врасплох, выжимали до капли, и саму – и тех, кому не повезло оказаться поблизости. Какая из этих личин настоящая?.. Серая мышка порой раздражала до крайности. А заметное сходство даже отталкивало. Перед силой, явившейся вдруг, он отчетливо понял, что готов подчиниться, чем сам себя удивил, и тут же, вдогонку, признал, что сила пугает его еще больше, чем сходство… И было что-то еще. Что ускользало. И неодолимо влекло. Эль, она ускользала. Как если б вообще не жила, а была только одним из персонажей какой-то старой легенды. Самый краешек, отблеск истинного лица промелькнул лишь однажды. И он все-таки видел. В тот самый день, когда в замке принимали послов Огненных гор. Посланцы драконов с делами не стали тянуть. Крючкотворов к ним не затесалось, выгоды были взаимными и не ущемляли ни тех, ни других. Все решилось практически влет. И отсутствие Марка – на него в переговорах делалась ставка особая – никак и ничем не сказалось. А исчез он в самый последний момент, как назло. Чтоб отыскаться, когда послы успели откланяться и отбыть. Эверсли шел наугад, ноги сами вывели к арсеналу. Да, оружейную комнату, до сих пор безымянную, он теперь называет именно так… Двое – Марк вместе с Эль – скользили в замедленном танце… Движения - слаженные, отточенные, тщательно выверенные, - клинки в их руках исключали любую небрежность и легкомыслие. И в то же самое время, ничего заученного или привычного: поединок - подобие поединка, если точнее – никто заранее не сочинял. Это было заметно. Все творилось именно здесь и сейчас. Там и тогда. Без цели чего-то достичь, победить, доказать. В чистом акте творения, свободного от условностей, этим двоим пришлось отринуть маски и наносные личины, выпутаться из привычного, из хитросплетения опыта и ожиданий, на какое-то время задвинуть подальше и послевкусие прожитых дней – и тревоги о каверзах, на которые мир не поскупится в будущем. Он смотрел, дыхание затая, словно легким движением воздуха, просто выдохом или вдохом, можно было вмешаться, нарушить, рассеять представшее перед ним. В волшебном «здесь и сейчас» Эль показалась ему настоящей. Мало того, что в ее облике ничего не осталось от зеркального колдовства - образ Исабель просто растаял. Как развоплотилась и личина изгнанницы, зверя, что на пределе сил и возможностей ищет, как избежать мучительной смерти, а в минуты относительного покоя только и дел у него, что зализывать раны и пытаться не выдать себя ничем. Мало всего этого… Эль улыбалась. И светилась от счастья. Возможно, сама не замечая, не сознавая, не думая, счастлива ли она, и если да, то какая причина для этого. Ушли с лица и тревога, и настороженность. И судорожная готовность в любой момент отразить нападение – тоже исчезла. Вся она стала легкой, как солнечный луч, скользящий по камню, играющий отражениями. Этот луч его ослепил. Он закрывал глаза – а немеркнущий свет пробивался сквозь веки. Он убегал, даже, кажется, дверью хлопнул неосторожно, обнаружив свое присутствие, - а слепящее наваждение настигало, не считаясь ни с чем. «Призрак» с лицом беззаботной, сияющей юности. Волосы цвета черненой меди – тот же цвет, что и у глаз, мерцающих сквозь сумрак и тень галерей. «Призрак», танцующий по косому лучу закатного солнца, наполненный, брызжущий солнечным светом, ослепительный и эфемерный... Ни до, ни после – ничего похожего он не замечал. Ни когда дождался ее в тот же вечер – приняв его за врага, Эль попыталась напасть и обезвредить, и долго хмурилась после, не смотря на любые старания. Ни когда отдал ей грамоту о королевском прощении. Возможно, потом, поутру, затеяв то ли вылазку, то ли пробу побега, в бешеной гонке по снегу, с ястребом наперегонки… Очень возможно, что и тогда… Но он сам лишил себя этой возможности. Знать наверняка. Помня, при каких обстоятельствах видел ее такой , - ухватился за первую же возможность, которая выпала, попытался вовлечь в нечто подобное. Но Эль хмурилась, двигалась осторожно, стараясь не слишком сильно ступать на пострадавшую ногу, все прислушивалась к себе, к оружию - и через слово к нему… Хотя – все же прислушивалась, если судить по вопросам…Робкий, еле заметный, гаснущий проблеск прежнего зарева был единственным достижением. И похожий – он замечал еще несколько раз. И ловил его. Пытался ловить. Безуспешно. Злился. Сперва на нее. На себя. Потом – и того хуже, на все подряд, что под руку попадало. То ему чудилось, что причина именно в нем. Иначе как понимать, что когда он поблизости, Эль опускает забрало и подымает щиты, ни на миг не теряя бдительного внимания. С кем угодно она позволяла себе быть другой. Шептаться с Редвином, распивая вино под кислые яблоки. Секретничать с Магдой. Перешучиваться с гвардейцами. С видимой радостью принимать скромную – а порой и не очень-то – помощь с их стороны. Даже с вывихом после падения она улыбалась, когда Лансель – тот самый Ланс, на днях под горячую руку попавший, - вверх по лестнице нес ее на руках. И с Марком – ядовитым, въедливым Марком… Вот что за проклятие? А теперь, после танца с мечами, который вряд ли он сможет когда-нибудь позабыть, после этой победы, вырванной там, где все прочие терпели одни поражения, - опять эта серость. Которая то ли заранее приготовилась защищаться, то ли серьезно решила, что за чужие поступки придется платить именно ей и загодя с этим смирилась. Это злило его даже больше, чем увещевания. Без которых – он знал – не обойдется никак. - И каким боком тут я? Ну, похожа, я знаю. Тем самым боком! Именно тем! Ни понять тебя не могу, ни даже толком увидеть, кто ты. И не думаю, что поймешь, если выскажу это вслух. Или если – тем более - вдруг заведу разговор о солнечном свете и призраках с волосами цвета черненой меди… - Так не отпускай, - он слышит ее голос и оборачивается. Чуть сузив глаза, Эль поясняет: - Ты это вслух произнес. Что не хочешь меня отпускать. И все-таки он уверен, что оплошности не совершал. О чем немедля и говорит. - Значит, громко подумал, - легко соглашается Эль. Точно это и правда пустяк, подслушать чужие мысли. Да и сами мысли будто сущая ерунда, так, разве что упомянуть мимоходом. И вообще, все суета. Все неважно. Только б ловчей проскользнуть. Незаметней. Сколько еще она успела за это время выудить скрытого – можно только гадать. Похоже, немало. И странное выражение на лице – говорит само за себя. Когда Эль умолкает, в комнате отчетливо провисает леденящая пустота. От которой личины, заиндевев, покрываются мелкими трещинками и осыпаются вниз… Нет никаких больше сил их держать, эти личины. С силой, добела, сжатые губы. И проступившие скулы – зубы стиснуты, как если б она изо всех сил пыталась сдержаться и не закричать. От боли. Или чтоб не разрыдаться… И вот что он такого сделал, чтоб ее довести? Чем? Смотреть – даже присутствовать безучастно – немыслимо. Но и противоядия нет. И что хуже всего – если мерить собственной мерой – как раз в такие моменты лучше всего, чтоб никто не бросился выяснять, выспрашивать, в чем же причина. Только тронь неосторожно – а иначе и не получится – и расплещется все, рассыплется, словно карточный домик. И оплошность такую потом уже не исправишь, так и будет стоять перед глазами, напоминанием. И потому – он делает первое, что показалось уместным. Чтоб как-то заполнить провисшую в воздухе дрожащую мерзлую пустоту. Он принимается рассказывать обо всем, что намечено к празднику. И о делах, что ближе к весне появятся. И о том, что никому не известно, что за черная кошка пробежала однажды между Марон и Магдой, но эти две – несомненно важные в жизни обитателей замка – дамы теперь с трудом переносят друг друга, хоть когда-то считались едва ль не подругами. Он не частит, не суетится, успевает за разговорами и подбросить поленьев в камин, и заново развести в нем поникший было огонь, и разлить вино по кубкам, и передвинуть свое кресло поближе к огню – так, чтоб оказаться с Эль не лицом к лицу, а в пол оборота… Не важно, что именно делает он и о чем говорит. Он старается не задеть... И пустота постепенно сдается перед этим мягким настойчивым натиском. – Знаешь… затея с дорогой и этим вашим порталом – мне очень не нравится. Ты же можешь их пригласить. Позвать. Они ведь уже приходили… Эль смотрит сейчас на огонь сквозь прозрачный хрусталь кубка и вино, которое в нем. Теперь уже можно. Обернуться. И посмотреть без опаски в лицо. И получить в ответ непроизнесенное «благодарю». - Те, кто смогут помочь нам, - они не послы... Именно так, уместней всего сделать вид, что ничего не случилось. - Хорошо, другие придут. Зато к нужным, кто сможет помочь, попадем самой короткой дорогой. Обсуждение плавно перетекает в ленивый и совсем не запальчивый спор. Впрочем, особенно не о чем спорить. Разве что лишь для того, чтоб то, леденящее, мертвое, не вернулось. - Дорога будет та самая. - Полтора дня верхом по снежным заносам? Серьезно? – в речь постепенно вплетаются искры, и то ль от огня, что наконец запылал в полную силу, то ли от этих искр, этой мягкой иронии в голосе – ледяная пустошь окончательно отступает. - Я не видел, как драконы передвигаются на далекие расстояния. Но дверь будет той же. Эль опять принимается что-то высматривать в кубке с вином, которого даже не пригубила. - Если легенды правдивы хотя бы наполовину… то дорога будет короткой. И быстрой…Ты никогда не меняешь решений? Похоже, что теперь уже Эль пытается вытянуть, выцарапать его из брони. Но протянутая рука, предлагающая поддержку, настолько же странна, насколько нелеп и вопрос. - Бывает. Как исключение. - Значит, все же меняешь… Так вот, я допускаю, что ночевать среди снега у тебя или у кого-то другого вопросов не вызывает. Думаю, что так же терпимо ты представляешь себе, как мог бы Марка перетащить через портал. Но для меня и то, и другое – та еще радость... Он же тяжелый как камень! Мне волочь его на салазках? Пока до Эверсли доходит суть сказанного, Эль продолжает, приняв крайне таинственный вид: - К тому же, в северных сказках драконы девушек похищают, а потом их спасает какой-то прославленный рыцарь. А у вас тут какая-то странная сказка. Наоборот. - Драконы тоже у нас другие, - Эверсли, тем не менее, внутренне соглашается, признавая ее правоту. Только не в том, что касается сказок.