Вторая жизнь.

      Неделю я пролежала в больнице. Меня учили общаться и понимать окружающих и Тсунаде, и мои новоиспеченные родители. Где-то на третий день я сделала глупость и продемонстрировала знание катаганы и хираганы, написав их на листочке. Вот у моих учителей лица вытянулись! И неудивительно: как потом удалось выяснить, мне было всего два года, а я продемонстрировала такие знания двух алфавитов, о которых дети в моем возрасте еще даже не подозревают… Я на их удивление пожала плечами и попыталась почесать кочанчик, но мою руку снова перехватили. Я на это снова пожала плечами и сконфуженно улыбнулась.       После выписки из больницы я наконец-то смогла прогуляться по улице и оценить свое новое место жительства. И узнать, наконец, свой цвет волос: они у меня цвета молочного шоколада с красным отливом. Странное сочетание, но мне нравится, на солнце такой себе небольшой костерок. Ну, что сказать, улицы, по крайне мере те, по которым мы прошлись, мне понравились. Чистенькие, опрятненькие, ни окурков, ни бутылок из-под пива, ни их осколков, ни бомжей, что не могло не радовать. Наша квартирка тоже была ничего: не хоромы, конечно, но вполне приличная двухкомнатная квартира. Только вот странно, мы с матерью жили в одной комнате, явно детской, а отец, как король, в гостиной. Ну, может, здесь порядки такие… Заострять на этом внимание я не стала, а зря, как оказалось.       Я с энтузиазмом взялась за изучение языка, мать нашла мне учителя и сама по вечерам проводила дополнительные занятия. Дни были до противного однообразны. Подъем в девять, водные процедуры, завтрак, зарядка. В десять тридцать приходил учитель, муштровал меня до часу, потом обед полчаса, и снова уроки до четырех. Потом учитель уходил, а я садилась укреплять полученный материал и делать домашку. В общем, занятия мне до жути напоминали мою начальную школу, исключение составляло только то, что мне не надо было с утра тащиться через весь район в другое здание. Да и других детей не было, а все остальное (даже подзатыльники, если я начинала клевать носом) один в один. Через полгода таких усиленных занятий я худо-бедно начала общаться с окружающими. Плохенько, с запинками, переходя на русский и иногда откровенно не понимая, что мне говорят, но результат был. К тому же, я училась не только говорить, но и читать, и писать, и в этом у меня тоже были успехи, причем гораздо лучшие, чем в общении. Как только я начала понимать окружающих, отец тут же заговорил о моей будущей профессии, и к моим занятиям прибавились медитации на сон грядущий.       А профессию мне выбрали самую «мирную», угу — шиноби, наемный убийца. На мои крики, что, мол, я пацифист, меня откровенно игнорировали, даже не спрашивая, откуда я такие слова знаю в два с половиной года. Три часа перед сном у меня превратились в ад. Меня пытались заставить почувствовать «чакру». Результата не было ни через месяц, ни через два, ни через три. Отец зверел, не стеснялся поднимать на меня руку, мать вставала на мою защиту, и ей за это попадало. Как я не пыталась, ничего с этим сделать не могла. Во-первых, мое дикое нежелание становиться шиноби; во-вторых, мое нынешнее мелкое тело, которое ничего толком не может, даже врезать хорошенько. И это меня злило. И не просто злило, а доводило до состояния ярости и красной пелены перед глазами. Не знаю, можно ли полюбить чужих родителей, но вот к матери я привязалась, она действительно любила свою дочь, и неважно, что в теле этой дочери сидит чужая душа (хотя она этого и не знает), но отец… Его я ненавидела всеми фибрами своей души. Ночью не раз приходила мысля придушить его подушкой и сказать, что сам, мол, задохнулся. Но каждый раз меня останавливало мое человеколюбие, которого с каждой ссорой и побоями становилось все меньше. В один из таких «прекрасных» вечеров я не выдержала. Тело-то, может, у меня и детское, и силенок в нем пока нет, но это не помешало мне врезать отцу по болевой точке (благо, их расположение одинаковое, что в моем мире, что в этом) и, схватив мать за руку, пулей вылететь из дома.       В этот вечер я и узнала историю своей семьи. М-да, теперь понимаю, почему Искорка не хотела возвращаться в это тело. С семи месяцев отроду на нем проводили эксперименты по усилению тела, улучшения генофонда, чакроканалов и расширению объема чакры. И все это по инициативе родного отца! Если до этого я все еще надеялась, что отец этого тела неродной, то сейчас я круто обломалась. Но все по порядку.       Моя мать, как оказалось, из уничтоженной Узу но Куни (ага, страна водоворотов, помню, спасибо маме). Что конкретно произошло в Узушиогакуре, скрытой деревне, Айяно (так зовут мою мать в этом мире) так и не поняла. Ее мать во время нападения схватила в охапку и дернула за пределы деревни и страны, а отец остался прикрывать отход. Естественно, больше его не видели. Судьба выживших после резни в Узушиогакуре счастьем тоже не сверкала. Бродяжничество, работа за гроши или убийство нукиненов — выбор закачаешься, особенно для детей-сирот, оставшихся без родителей. Айяно повезло больше: у нее была мать — опытный шиноби, которая нанялась к состоятельному купцу в личную охрану. Жизнь, может, фонтаном и не била, но была крыша над головой и еда. Также она обучала свою дочь фуиндзюцу, приемам самообороны, простым техникам.       Фуиндзюцу Айяно выучила за три года — точнее всё, что знала ее мать, — и начала баловаться составлением своих печатей. К фуину у Айяно обнаружился талант, все её печати работали на ура, даже самые сырые, еще не прошедшие проверки. Но ничто не длится вечно, вот и в жизни Айяно судьба сделала резкий поворот, и в один далеко не прекрасный день она осталась и без матери, и без защиты. Зато был сынок купца, который давно пускал слюни на Айяно, и который шантажом заставил ее выйти за него замуж. Ага, испугался, что если напрямую полезет, огребет по полной, все же Айяно была не обычной крестьянкой, а шиноби, пусть и не до конца обученной. Ну это правда чисто мои выводы.       Поскитавшись по стране и промотав состояние отца, Горо (так зовут моего папаню в этом мире, если кто не понял) решил осесть в какой-нибудь деревеньке… и осел… в Конохагакуре. Нашел место, блин. Расчет его оказался простым: печати моей матери шиноби скупали пачками, так что со временем проблем с деньгами не стало. Родители приобрели двухкомнатную квартиру и укоренились в Конохе. Но, вот незадача, Айяно вскоре забеременела мной (ну, теперь уже мной, получается) и на время ей пришлось прекратить пользоваться чакрой. Как бы отец не злобился, ни рычал и ни обвинял Айяно в никчемности и отлынивании от работы, ему все же пришлось обеспечивать себя самому. Айяно на время беременности сбежала в госпиталь, чтобы, не дай бог, Горо не навредил ни ей, ни ребенку.       Ну, что я могу сказать, работать моему нынешнему отцу не понравилось, и когда мать со мной на руках переступила порог дома, тут же заставил ее работать, то есть, клепать печати. Вы думаете, он взял на себя заботу о маленьком ребенке? Ха и еще раз ха! Он не обращал внимания на маленький пищащий комок, так что мать разрывалась между работой и заботой обо мне. Через семь месяцев после моего рождения он молча взял меня и, ничего не говоря матери, отнес куда-то. Она до сих пор не знает, где я пропадала целый месяц (а вот у меня есть подозрения). Вернулся он со мной на руках, и был довольный, как кот, обожравшийся сметаной. А я обзавелась первым шрамом. Мать, конечно, устроила истерику по этому поводу, но Горо тогда от нее лишь отмахнулся. После, он еще пару раз меня забирал и возвращал с новыми шрамами. Последний раз, когда такое повторилось, (получается, четвертый раз) мать все же выбила из него правду, и то, только потому, что я попала в госпиталь и два месяца не приходила в себя. Он отдавал меня на эксперименты по улучшению.       И как бы это не было противно, получал за это деньги.       Вот тебе и папаша! К черту человеколюбие, я его убью! Честно, после того, как я это услышала, я непроизвольно перешла на русский и покрыла его такими матами, что Айяно, не зная языка, и то покраснела. Спустя минут пятнадцать, когда матери все же удалось меня успокоить, но материться на русском я все же продолжала, рассказ продолжился. Наверное, впервые за все время она пришла в бешенство и сделала из Горо отбивную. Конечно, после того, как сбегала за Тсунаде и вручила ей меня. Теперь становится ясно, из-за чего Искорка не могла умереть: у Тсунаде не так просто коньки отбросить, вот она и спихнула свою жизнь мне. Интересно, чем мне грозят эти эксперименты? Ну Искорка, ну паразитка! Если это не издевательство, то я не знаю, как это еще назвать! Теперь ясно, почему она толком ничего мне не говорила и отмалчивалась, отвечая односложно, а когда я начала фонить недоверием, взяла все в свои руки и просто внаглую воспользовалась моим желанием жить, перекинув на меня… хм? А как та нить-то называлась? Ну, что-то духовное точно.       А, ладно, неважно! Важно то, что сейчас я Атсуко Узумаки, плод многих экспериментов, ребенок со сдвинутым по фазе отцом и забитой матерью. Правда, сейчас у меня фамилия отца — Танака, но как только подвернется возможность, обязательно сменю! Пока я хмурилась и размышляла над своей горькой судьбинушкой, Айяно… не буду ее просто матерью называть, расплакалась и, упав на колени, обняла меня, прося прощения. Я офигела. За что она-то просит?       — Мам, ты чего? — спросила я и погладила ее по голове. — Ты же ни в чем не виновата.       — Я не смогла тебя огородить от Горо-сана, — всхлипнула она.       — Ну, в семье не без урода… — сбилась я на русский, но после сразу поправилась: — То есть, все бывает. Не переживай. Все будет хорошо.       — Атсуко… — мать отстранилась от меня и заглянула в глаза. — Ты сейчас рассуждаешь очень по-взрослому.       Я подняла глаза к небу и тяжко вздохнула.       — Знаешь мам, в тот раз, когда я два месяца пролежала в… я не знаю, как это будет… ну, когда я не приходила в себя…       — Консуи джетай де… — так включаем логику, мать мне подсказывает, что это состояние называется комой.       — Да, когда я лежала в коме, — повторила я, — все это время я находилась во тьме. Я думала, что умерла. Знаешь, мам, у меня было время подумать. К тому же, время там течет по-другому… В общем мне пришлось, э-э-э… — я опять зависла. Нет, вот как «тьма» я знаю, а как «повзрослеть» не знаю! Ужас. — Как это говорится, когда человек из ребенка во взрослого? — спросила я, краснея.       — Сейджу кушимаста, — улыбнулась мама. — А ты пыталась сказать «сейджёо шимас». — и потрепала меня по голове. Ага, первое было «взрослеть» или «взросление», а второе «повзрослеть». Учтем, запомним, придем домой и запишем.       — Ладно, мам, пошли домой, — вздохнула я. Айяно кивнула, взяла меня за руку, и мы нехотя поплелись в наш личный ад.