***
С тех пор, как мы вернулись в Москву, прошло две недели. Жизнь вернулась в прежнее русло: школа, подготовка к экзаменам, многочисленные контрольные, ввиду конца года и полное отсутствие свободного времени. Сейчас Руслан старается вести себя более сдержанно в классе, и он прилагает все усилия к тому, чтобы не заорать благим матом и не вылететь из кабинета, послав всё к чёртовой матери. Однако, это всё равно не мешает ему периодически выкидывать что-то забавное или же, напротив, из ряда вон выходящее. Странно немного вот так сидеть на его уроках, где он общается с тобой точно так же, как и со всеми остальными, а потом приходить с ним же к нему домой, где ты засыпаешь с ним в обнимку под очередной фильм или звуки проигрывателя. На протяжении этих двух недель я не раз замечала, что после возвращения из Питера Руслан вечно был чем-то обеспокоен. Однажды он прямо на уроке остановил свой взгляд на мне, и смотрел так, будто он о чём-то сожалеет. Глядя на него, создавалось ощущение, словно он в чём-то когда-то провинился, и теперь ему безумно стыдно передо мной. Но я-то точно знаю, что в ближайшее время не происходило ничего, о чём мог бы говорить его грустный и, возможно, виноватый взгляд. Я пыталась пару раз поговорить с ним на эту тему, но все разговоры сводились к тому, что: «Ничего особенного, я просто устал», «Не бери в голову, всё в порядке» и всё в этом духе. Один раз, посреди ночи он, крепко обняв меня и уткнувшись носом мне в спину прошептал: «Мне очень жаль», думая, что я сплю и ничего не слышу. После этого я окончательно убедилась в том, что здесь что-то не так, и что это его «всё в порядке» просто уход от разговора.***
– Чувак, то есть, я правильно понимаю, что пока ты ничего рассказывать ей не собираешься? – по кухне из одного угла в другой ходил Шмальц и с непониманием смотрел на Руслана. – Да у меня вообще не входило в планы начинать всё это, просто… – Тушенцов сделал небольшую паузу, немного замешкался и нашёл в себе силы продолжить, – Она правда особенная. Как бы это… Глупо не звучало, но эта школьница – это лучшее, что со мной когда-либо происходило. С ней я как будто ожил, прямо жить по-другому стал. Даже не знаю, что со мной будет происходить, когда её рядом не станет, а уж что будет с ней – я даже представить боюсь. Руслан облокотился о стену и, тяжело вздохнув, посмотрел в потолок. Казалось, он сейчас заплачет, но, быстро переведя взгляд на стол, взял в рот сигарету, затянулся и продолжил: – Тогда, у кафе, когда её уволили, я впервые завёл с ней диалог. Незатейливый, никак не связанный с учёбой. Я в этот момент и позабыл о том, что являюсь её учителем, поэтому говорил с ней обо всём на свете, что только в голову придёт. Предложил временно пожить у себя, хотя прекрасно понимал, к чему это может привести. Ты думаешь, зря я это тогда сделал? Возможно, следовало оставить всё, как есть, чтобы не чувствовать сейчас свою вину перед ней? Может… – Так, довольно. Сопли хоть не разводи сейчас, чтобы я окончательно не разочаровался в тебе. Сейчас она где? – Осталась в школе на консультацию по истории. Ты мне скажешь, может, что мне делать в данной ситуации? – Руслан, ты влип, – Денис хлопнул Тушенцова по плечу, – Ты и выкручивайся. Но если хочешь услышать совет, то расскажи ей всё, как можно скорее, так будет лучше. Заодно и сам мучиться перестанешь. Шмальц вышел в коридор, оделся и, открыв дверь, заключил: – Надо же, так ебать себе мозг из-за девки, Руслан, ты портишься, прекращай так делать. – Иди уже, – Тушенцов закатил глаза и закрыл за другом дверь.***
Приближался последний звонок. Учебных дней оставалось совсем немного, и все были озадачены двумя вещами: подготовка к этому последнему звонку и сдача долгов. По сути, в эти дни в школе вообще можно не появляться, что я и хотела сделать, чтобы уделить побольше времени на подготовку к егэ по истории. История в рамках егэ является одним из самых сложных предметов, поэтому времени на уроки, а-ля «У кого какие долги за февраль» и «Кто будет участвовать в нашей обоссанной сценке на тему последнего звонка» у меня попросту не было. Да, не было, но кого в этой школе это волнует? – А я ещё раз говорю, что после выступления класс или хотя бы один человек должен спеть песню, на тему школы, ухода во взрослую жизнь и всего тому подобного, – в классе уже полчаса сидела директриса и совершала жалкие попытки заставить кого-либо спеть на празднике. Дело в том, что петь у нас никто толком не умел, и выходить на сцену и позориться желания ни у кого не возникало. Также в кабинете сидел и Руслан, чей урок, собственно, сейчас и должен быть, но последний звонок для нашей директрисы куда важнее сдачи «хвостов», поэтому Тушенцов просто сидел и смотрел обречённым взглядом в одну точку. Но позже не выдержал и сказал то, что, думаю, было в голове у каждого: – Послушайте, может, они обойдутся без песни? Вы видите, что никто не хочет этим заниматься? Да и тут, по большому счёту, не в желании дело, а в умении. Петь здесь никто не умеет, и, понятное дело, никто добровольно на это не согласится. Теперь я могу продолжить урок? – Руслан с надеждой посмотрел на женщину. – Ну, раз уж никто, как вы сказали, добровольно на это не пойдёт, то я сама выберу человека, который представит наш класс на последнем звонке. После этой фразы я вжалась в стул и отвела взгляд в сторону, чтобы не смотреть на директрису. Ибо любую мою встречу глазами с учителями они расценивали, как вызов. Если надо было найти кого-то, кто пойдёт к доске, то я, случайно посмотрев на учителя, незамедлительно отправлялась туда. Это проклятие преследует меня ещё с начальной школы, поэтому во избежание самого худшего, смотреть нужно желательно куда-нибудь под парту. Да, все одиннадцать лет это работало, но сегодня, видимо, совсем не мой день. – А я, кажется, знаю, кого мы петь отправим, – женщина посмотрела на меня и сощурила свои маленькие и мерзкие глазки, – Лиза Бойцева, в жизни класса не участвовала, на субботниках ни разу не появлялась, даже на линейки ходить для тебя – было слишком большой честью, – после её слов весь класс на меня обернулся и стал смотреть так, словно они этого и добивались. Прекрасно! – Но я же… Я не умею петь даже. И если я не участвовала в жизни класса, то на это были причины, и желания выступать перед всей школой у меня тоже, соответственно, нет. И вообще, у меня нет времени, – я откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. – Детка, тебе в этой школе осталось проучиться считанные дни, здесь твои принципы совершенно никому не интересны, так что в течение недели я жду от тебя текста песни, и это даже не обсуждается! – с этими словами директриса покинула кабинет, громко хлопнув дверью.***
– С ума сойти, у меня просто слов нет! Да что уж там говорить, я в ахуе! – идя с Русланом домой, я высказывала ему все свои негодования, касающиеся ситуации на уроке. Его этот момент тоже несколько смутил, поэтому почти со всем, что я говорила, он соглашался. – Я бы сказал, что мне непонятно то, что она вообще не интересуется твоим мнением и наличием времени на это, но потом вспомнил, что это обычная московская школа, и все вопросы тут же отпали. По дороге домой мы зашли в магазин и купили мясную лазанью, которую мы будем есть во время вставки фотографий из Питера в альбом, который мы на днях купили. Руслан уже наклеил на стену несколько фото, которые он посчитал самыми интересными, и на которых запечатлены моменты, с которыми у него эта поездка и будет в дальнейшем ассоциироваться. – Ты скоро эти фото на потолок клеить будешь, – я усмехнулась и вставила в страничку фото, где Руслан стоит в питерской парадной рядом с еле живым фикусом и курит. – Сомневаюсь в этом, – парень сказал это настолько тихо, будто не хотел, чтобы я это услышала, но как бы ни так. – Что? – Я говорю… Сомневаюсь в этом, я всегда свободное место на стене найду… Вот, – Руслан сказал это очень неуверенно, стараясь не смотреть мне в глаза. Я не знаю, что происходит, и почему он в последнее время так странно себя ведёт, но мне это определённо не нравится, ведь сейчас отчётливо видно, что Руслан чего-то мне не договаривает. И судя по его поведению и тону, это «что-то» вряд ли можно назвать чем-то приятным.