Смутные дни

Вот уже два дня как Марта пропала – и Чужестранец не находит себе места. Конечно, он не мог предотвратить похищение, не мог знать или хотя бы догадываться. Но от этого не легче. «Ты мог что-то сделать, – назойливо бормочет совесть. – Мог. Но не стал». Разумеется, мог. Не отпускать её ни на мгновение. Заявиться на свадьбу безо всякого приглашения и даже там ходить вокруг да около, чтобы в любой момент быть уверенным: она здесь, она в порядке, ничего не случилось. Мог, в конце концов, попытаться оспорить право Къяррэ на брак – но ему ли, имеющему едва с десяток монет в кармане, просить руки Марты? Неизвестно, выяснит ли что-нибудь полиция. Расследование было начато: к нему пришли как к первому подозреваемому. Он помнит, как всё внутри похолодело, а голова стала пустой-пустой. «Как… пропала-похищена?» – И следующие вопросы мимо сознания, пока наконец не достучались: где вы были, чем занимались? «Я ходил в лавку, вам могут подтвердить, пойдёмте спросим». Бессознательные привычные движения и вцепившийся в руку Мотылёк: «Держись, пожалуйста». Расследование было начато. А вот будет ли оно закончено – закончено удачно? Исхоженная вдоль и поперёк квартира, изорванные газеты, минуты полного оцепенения: меня здесь нет, это всё не со мной, это сон-сон-сон… пожалуйста, сон. Как знала, когда хотела ночь перед свадьбой – последнюю ночь – провести вместе. А теперь – увидятся ли снова? «Стой, стой, стой. Гони прочь эти мысли. Марта непременно найдётся, всё будет хорошо. Хорошо, слышишь?» Легко так думать, так себя утешать. И вроде приведёшь всё в порядок, успокоишься: и правда, найдётся, не в бездну же провалилась. А малейшая потеря контроля – и вновь череда наихудших вариантов. Лучше бы свадьба состоялась. Лучше бы она вышла замуж. Сейчас была бы в целости и сохранности… а не неизвестно где, неизвестно с кем, неизвестно в каком состоянии. Помимо тревожных мыслей примешиваются новые ощущения. Сказывается отсутствие сердца: Чужестранец меняется, причём далеко не в лучшую сторону. Всё чаще ловит себя на вспышках гнева – пока лишь мысленных, – на какой-то отчуждённости. Должно быть, таков характер его тёмной сущности. И теперь, из-за контакта с ней, он изнанничает, проваливается на другую сторону города. Эти изменения не ускользают и от внимания Мотылька. – Ты какой-то серый, – хмурится он. – Натурально серый, не то пыльный, не то теневой. Чужестранец только кивает. Помимо внутреннего сходства примешивается и внешнее: кожа будто выцветает. Что последует дальше? В один момент возьмёт и провалится туда? За минувшие дни ничего не удалось узнать об изнанке. Безрезультатные поиски Марты: тёмные закоулки, старые дома, – волнительные ночи практически без сна. От усталости тревога притупилась, перестала иглами впиваться в голову. Или это он перестал замечать, завернулся в неё, будто в серый кокон, в тяжёлый плащ? – Тебе нужно развеяться, – заявляет Мотылёк. – Сходить туда, где ещё не был. Например, на крышу. – На крышу? Слишком высоко, – качает головой Чужестранец. – А я в последнее время стал бояться высоты. Раньше мог спокойно на любую вершину залезать, теперь же опасаюсь глядеть в лестничный колодец: кажется, будто рухну в самый низ. Призрак озадаченно чешет макушку. Кажется, судьба Марты его вовсе не волнует. Это вызывает и недовольство: в такие минуты ты думаешь о какой-то крыше? – и странную радость: здесь право переживать за Марту имею только я и ни с кем делиться этим правом не собираюсь. – И вот совсем-совсем никак? «Совсем-совсем», – хочет ответить Чужестранец. Но задумывается. Если не смотреть вниз, то это не так уж и страшно. К тому же и впрямь надо развеяться: ещё немного – и он сойдёт с ума в этих четырёх стенах, где знаком уже каждый метр. А какой, должно быть, вид на город открывается сверху... А вдруг удастся заметить то, чего не видел раньше? – Если тебе очень хочется... – с сомнением тянет Чужестранец. Глаза Мотылька вспыхивают. – Можно и сходить. – Правда? Ты полезешь на крышу? Ну что тут поделаешь? Отказать такому невозможно. Лет десять назад Чужестранцу пришлось залезать на крышу. Тогда он спасался от погони и взлетел наверх за считанные секунды. Теперь же лестница кажется невероятно длинной – и почему-то горбатой. Ещё и подлый страх высоты мешает: приходится обрывать напоминания о том, как далеко лететь до земли. «Сейчас я ступлю на твёрдую поверхность и позабуду, на какую высоту залез. Буду держаться подальше от края – и ничего не случится». Но человек на крыше – фигура заметная, как для простых горожан, так и для полиции. Весьма повезёт, если их минуют свисток и грозный окрик: «А ну стоять!». Ну а пока этого не произошло… Первым делом Чужестранец отходит на метр-два от лестницы и только тогда оглядывается. Крыша выглядит как крыша, и в этом нет ничего удивительного. Зато вид с неё открывается потрясающий. Десятки чужих домов, цветных и белых, одновременно оказываются в поле зрения. Мимо них – люди, идут по своим делам или неспеша прогуливаются. Дети играют на мостовых, что-то кричат, бегают. Полное спокойствие и умиротворение. Чужестранец на несколько мгновений забывает о том, где находится, какие проблемы зажимают в тиски. Пока внизу не появляется какой-то мужчина. Внутри возникает странное чувство – будто этот кто-то является очень близким, практически родным. Чужестранец присматривается, но этого человека он точно видит впервые. Странные движения, лёгкая нелюдимость. Кто это может быть? – Слушай, – оборачивается он к Мотыльку, – там, внизу... Призрак прищуривается и отвечает неожиданно настороженно: – Это Къяррэ. – Къяррэ? – Чужестранец, позабыв о страхе, подходит к самому краю. Чем-то он похож на... Мысли тут же вновь перескакивают к Марте. Похитить из комнаты с одной-единственной дверью у всех на виду? Невозможно. А вот если в комнате было зеркало... Нет, глупости. Зачем это делать? Только если... Из желания насолить... У такого, как Къяррэ, наверняка есть недруги. Может, один из них? Но почему оттуда? А если Къяррэ и сам?.. Доводы сшиты грубыми нитками, но всё кажется таким прояснившимся, что Чужестранец не выдерживает. – Дорогой Мотылёк. Пока я не могу ничего сказать, но послушай. Ты невидим для большинства людей, поэтому, будь так добр, проследи за Къяррэ. И особенно обрати внимание на его внешность и движения. Только слишком не увлекайся: не дольше получаса. А я подожду здесь. Призрак, кажется, улавливает мысль, но никак этого не показывает. Послушно кивает: – Буду ровно через тридцать минут, – шагает с крыши, расправив крылья, и бесшумно догоняет уходящего Къяррэ. Хотя часов у него нет, Чужестранец даже не сомневается: вернётся секунда в секунду. Если, конечно, ничего не произойдёт. А что может произойти с призраком – практически неуязвимым существом? Если только... Если только Къяррэ его не увидит. От волнительных мыслей отвязаться сложно. Чужестранец принимается расхаживать по крыше, заложив руки за спину, – не свойственное ему поведение. Будто опомнившись, трясёт головой и усаживается на железную поверхность. Мысли то и дело возвращаются к глупому предположению. С чего вообще такое пришло на ум? Впрочем, вернётся Мотылёк – и всё станет более-менее ясно. Если он вернётся. Но зачем сразу думать о плохом? Всё будет хорошо, всё будет замечательно, в этом городе вообще везёт, раз не в мелочах, так в глобальных моментах. Тем более, он над происходящим не властен. Будь что будет. Но от этого не легче. Переживания оказываются – к счастью – напрасными: Мотылёк возвращается спустя полчаса. Правда, взволнованный и напуганный. – Он видел меня, гвоздь ему в ботинок! Чем угодно готов поклясться, он меня видел! Ухмылялся так гадко, косился через плечо! Натурально видел! «Не зря переживал!» – Чужестранец испытывает мгновенную вспышку страха и вслед за ней – большое облегчение. Но виду не подаёт, в лице почти не меняется. – Тише, тише. Пускай видел, главное – не схватил. Призрак кивает, переводит дыхание и, успокоившись, рассказывает: – В общем, он, кажется, с изнанки. Кожа серая, движения странные, чересчур плавные, хотя мне могло почудиться. Но потом, в конце, он шагнул в какую-то дверь, а оттуда – нездешним веет. Я не стал соваться, вернулся сюда. Чужестранец сцепляет пальцы в замок: – Правильно сделал. Но если он, возможно, с изнанки... Может, как раз туда и пропала Марта? У такого типа, как Къяррэ, наверняка есть недруги. Кто-нибудь из них мог запросто похитить невесту, просто желая навредить. Или выкуп потребовать, я не знаю. – Он задумывается, качает головой. – Да, звучит несуразно. Но этот город вроде тихий-мирный, здесь некому таким заниматься. А это пока единственное объяснение. Мотылёк принимается расхаживать туда-обратно. – Если она на изнанке... Твоё отражение! Оно может что-то знать! Если вызвать-призвать и спросить? Чужестранец с минуту хмурится и кусает губы. Надо ж было быть таким идиотом! Конечно, не каждый день в квартиру заваливается отражение, чтобы унести сердце, к такому сложно подготовиться. Но если бы он тогда хоть ненадолго включил мозги... – Это, разумеется, хорошая идея, – наконец выдыхает он. – Даже, пожалуй, отличная. Вот только я понятия не имею, как это сделать. – Что? – восклицает Мотылёк. – Подожди, вы разве?.. Оно тебе?.. Вы даже не договорились о повторной встрече? Чужестранец раздосадованно разводит руками: – Да, я весьма и весьма сглупил. Но уже, к сожалению, ничего не исправить. – Вот задача! – Мотылёк взъерошивает волосы. – Что же теперь делать? Сидеть и ждать – это, конечно, не выход. Да и ждать нечего; разве только пока отражение само не явится. Но когда ещё это произойдёт? – Для начала – вернуться домой. А там... Может, попытаюсь что-то сделать. Правда, моего уровня магии для таких дел недостаточно. – Чужестранец осекается. Последняя фраза вылетает сама собой: он никогда не пытался определять уровень своих способностей, тем более в сфере мистики. Мотылёк тревожно хмурится. Чужестранец отвечает растерянным пожатием плеч. Но, как бы то ни было, надо идти. В квартире Чужестранец первым делом распахивает все окна – можно будет уйти «в случае чего». Хорошо, если «случая чего» не будет. Но перестраховаться не помешает. Вот теперь можно и к зеркалу подойти. Увы, отражение в нём самое обычное, не изнаночное: посеревшая кожа, бежевое пальто, красный шарф. А как было бы здорово... Хватит мечтать. Страх и волнение за этим не спрячешь, а оттягивать неприятный момент глупо и, быть может, даже опасно. Чужестранец прикасается к зеркалу и пытается мысленно потянуться к своему отражению. Представляет его таким, каким запомнилось: тёмным, нелюдимым... отвратительно близким. В этот момент гладкая поверхность покрывается рябью. И отражение – нужное – настороженно шагает в комнату. На этот раз на нём лишь рубашка и джинсы. «Вот тебе и недостаточный уровень магии. И не поймёшь, радоваться или паниковать». – Что ты хотел? – Много чего. Но по порядку: ты когда вернёшь мне сердце? – А оно тебе прямо-таки нужно? – усмехается отражение. – Гляжу, и так неплохо живёшь. Чужестранец хватает его за воротник и грубо толкает в стену. Ещё язвит, ещё перечит! Отражение морщится и потирает затылок. А Чужестранец отшатывается, глядит на руки, не в силах поверить: это он сделал? окончательно съехал с катушек? Хочется забиться в угол, бессильно вцепиться в волосы и завыть, как побитой собаке. Что же происходит? Так ведь жить невозможно! – Тише, тише. – Отражение шагает вперёд и опускает руки ему на плечи. – Теперь вижу: ты сам не свой. И не думал, что магия... Впрочем, изнаночная, да ещё мой след... – Оно качает головой. – Видишь ли, я почти закончил. Остались часы – их нужно собрать заново или отыскать новые. – Часы? – переспрашивает пришедший в себя Чужестранец. – Я могу попробовать: я смыслю в часовых механизмах. – Я тоже в них смыслю, более чем, – хмыкает отражение. – Просто эти невозможно починить. В глазах Чужестранца вспыхивает азарт. Бывают на свете невозможные вещи. Но назвать невозможной починку часов он согласен только после безуспешного получасового копания в механизме. – А всё-таки принеси их: вдруг получится? Правда, у меня нет инструментов. – Будут тебе и часы, и инструменты, – обещает отражение. И уходит сквозь зеркало – точно погружается в толщу воды. Подглядывающий Мотылёк выходит из-за стены. Вид у него крайне удивлённый. – А говорил, не получится. Отражение с изнанки – вот чудеса! – Чудеса чудесами, а для чего ему часы? Вернее, почему оно не может вернуть сердце, пока часы неисправны? – А ты у него спроси, – предлагает Мотылёк. И отражение, будто специально выжидавшее, возвращается ровно в этот момент, уже в накинутом сверху чёрном пальто. Призрак, не успев спрятаться, чуть пожимает плечами и кланяется: – Здрасьте. Отражение усмехается и, откровенно паясничая, отвечает полупоклоном: – Здравствуй. – Мы не были представлены, – с укором замечает Мотылёк. – Ваши имена-прозвища я знаю, – разводит руками отражение. – А меня зовите Часовщиком. – Часовщиком? – Чужестранец, не удержавшись, фыркает. – Ты Часовщик – и не можешь починить часы? Отражение – а точнее, уже Часовщик – награждает его холодным взглядом. – Это прозвище я получил по совершенно иной причине. Но не будем углубляться в прошлое: в настоящем есть нерешённые проблемы. – Он оглядывается и без лишних вопросов проходит в кухню. Из карманов пальто – вроде неглубоких – на свет появляются детали часов и необходимые инструменты. Часовщик отходит от стола и скептически предлагает: – Можешь пробовать. Чужестранец сосредоточенно всматривается в разложенный на столе механизм. Кажется, что часы были сломаны намеренно: детали представляют собой разрозненную кучу, – но не ударом чего-то тяжёлого. Хотя странно: корпус целый. Новый? На вид ничего сложного в устройстве механизма нет. Часы как часы, обычные, карманные. Чужестранец опускается на табуретку и принимается за работу. Повезло, что в одном из городов он жил и учился у часового мастера. Иначе кто знает, сколько ещё пришлось бы жить так, между лицевой и изнанкой? Мотылёк негромко спрашивает: – А зачем тебе часы? Чужестранец сначала нахмуривается – но обращаются всё-таки не к нему. – Ты наверняка слышал об изнанке, – усмехается Часовщик. – Просто сложи два и два. Какое-то время призрак молчит – а Чужестранец едва сам не увлекается раздумием над предназначением часов. Но сейчас главное их отремонтировать, и это почти удалось. И где же тут обещанное «невозможно»? – Часы, – принимается рассуждать Мотылёк, – скорее всего те самые, связанные с сердцем. Если они сломаны – кто-то мёртв. Если тебе они нужны целые – ты кого-то оживляешь. Причём убил его тоже ты, иначе не стал бы возиться. А сердце... – Он едва не перебивает самого себя: – Подожди, ты уже его оживил. Но у него нет сердца – или оно повреждено. Поэтому, чтобы он жил, ты дал ему чужое. А теперь хочешь... Часы вместо сердца? Так можно? В кухне воцаряется молчание. Чужестранец осмысливает услышанное. Да, на изнанке у каждого есть часы, – это он помнит. Часы связаны с сердцем; если их сломать – человек разлетается на детали. И неужели можно его оживить – то есть буквально собрать заново? Но при этом... При этом отказывает сердце? – А ты умён, – признаёт Часовщик. – Всё верно рассказал, и как только додумался? Что ж, отвечая на твой вопрос: да, так можно. Сложно, но можно. Чужестранец на мгновение отрывается от работы: – Так ты убийца? – О, ты многого обо мне не знаешь, – усмехается Часовщик и, подойдя, косится на почти готовые часы. Но ничего не говорит. Чужестранец недовольно передёргивает плечами: он терпеть не может, когда наблюдают за каждым действием. Ну что же, убийца так убийца. К счастью, сам он остался нетронутым – почти не тронутым. Тем более, сейчас они разойдутся и – хорошо бы – больше никогда не встретятся. Через пару минут – пару финальных штрихов – часы готовы. Чужестранец протягивает их на раскрытой ладони и только сейчас замечает странный дефект. Может, в этом всё дело? Поэтому невозможно починить? Часовщик тут же осматривает их и удивлённо качает головой. – Как тебе удалось? Видать, всё из-за предрассудков и вбитой в голову уверенности. – Подожди, я не уверен... Они идут назад. – А, так и надо, – отмахивается он. И неожиданно кланяется: – Прими мою благодарность... и жди. Скоро вернусь. Когда он вновь уходит в зеркало, забрав с собой инструменты, Чужестранец озадаченно переглядывается с Мотыльком. – Мало того что они для чьего-то оживления, так ещё и назад идут. И впрямь, чудеса. Надеюсь, правда, что мы, всё выяснив, расстанемся и больше не пересечёмся: пока с меня чудес достаточно. – Побывать бы там, на изнанке, – мечтательно тянет Мотылёк. – Любопытно всё-таки: столько пугающих историй слышал, а как оно на самом деле? Чужестранец подобного интереса не разделяет. То есть ему, конечно, тоже любопытно, но благоразумие и страх перевешивают. А вот как бы не пришлось прямо сейчас идти сквозь зеркало. Потому что проходит десять минут, пятнадцать, а Часовщика всё нет. Нагло использовал: сначала утащил сердце, теперь ещё и выпросил починку часов? Проход вроде остался открытым – чисто теоретически можно шагнуть. Но шагать не приходится. Часовщик является сам – усталый, даже какой-то измученный, ещё более серый. А в руке у него – сердце. – Вот и я, как обещал. Возвращаю собственность. – И он с кривой усмешкой буквально-таки вталкивает сердце в грудь, на законное место. Пронзённый вспышкой боли, Чужестранец едва не падает на пол – но Часовщик ловит его за руку. Стук сердца теперь кажется ужасно неуместным. Сколько он жил без него? Неделю? Больше? И успел привыкнуть, надо же. – Мы в расчёте, – замечает Часовщик. – Но у меня есть ещё кое-что, этакий сюрприз... Правда, я не назвал бы его приятным. Убедившись, что отпущенный Чужестранец не собирается, закатив глаза, валиться назад, он исчезает в зеркале. А мгновение спустя вытаскивает оттуда... Марту. Бледную, испуганную, в непривычном свадебном платье, но всё-таки Марту. Девушка взвизгивает и бросается к Чужестранцу. Вот и всё. Незаконченные дела завершены – причём более чем благополучно, – Марта жива и невредима – и как же приятно вновь ощущать её рядом с собой. Остальное – сущие пустяки, как-нибудь выкрутимся. И почему же этот сюрприз нельзя назвать приятным? – Что ж, теперь я уйду. И вы двое – вернее, трое – будете счастливы несмотря ни на что. – Часовщик выдерживает длинную паузу, вопреки своим словам оставаясь на месте. Чужестранец замирает: здесь что-то нечисто – и поднимает голову. А он самодовольно и плотоядно улыбается. Если бы кобры могли улыбаться, они бы улыбались именно так. И жертва, уже уверенная, что спасена, понимала бы: вот он, настоящий конец. – Так было бы, – продолжает Часовщик, – живи мы в сказке. Но это не сказка, это жизнь. Поэтому ты, – он указывает на Чужестранца, – идёшь со мной. Как плата за её жизнь – и просто потому, что я хочу и могу увести тебя. – А если я не пойду? Останусь на месте, и посмотрим, сможешь ли ты меня утащить. Часовщик снисходительно улыбается: – Ты же понимаешь, что лучше этого не делать? – И многозначительно смотрит на Марту: представь, мол, что я могу с ней сотворить, если откажешься. Чужестранец, сжав зубы, глядит ему прямо в глаза, неожиданно огненные – как тлеющие угли. Но в них столько силы, столько уверенности, столько чувства собственного превосходства, что он отводит взгляд спустя какие-то десять секунд. И понимает: проиграл. – Я пойду с тобой. Но её ты не тронешь никогда. – Что? – Марта поднимает испуганные глаза и крепче вцепляется в его плечи. – Я тебя никуда не отпущу! – Это для твоего же... – Надоело! Все говорят: «Для твоего же блага», – но лучше мне от этого не становится! К тому же, он страшный человек, убийца и каннибал, боюсь представить, что он может с тобой сделать! Я тебя не отпущу! Часовщик решительно берёт девушку за плечи и буквально отрывает от Чужестранца. Марта всхлипывает и пытается вырваться, но он толкает её в сторону Мотылька. – Ты – отведёшь её домой. А ты, – кивает он Чужестранцу, – давай шагай. Затеяли тут сопли распускать. Чужестранец оглядывается на растерянного Мотылька, на плачущую в его руках Марту и вполголоса обещает: – Я постараюсь вернуться. Часовщик берёт его за предплечье, буквально втаскивает в проход. И усмехается оставшимся: – Он не вернётся.