Почему не стоит красть детей, находящихся в пубертатном возрасте

Неизвестно, сколько они так ехали, в гробовом молчании и угнетающем напряжении, физически ощутимом в воздухе. Ал боролся с невыносимой головной болью, зажмурившись и слабо потирая виски, и только когда машина замедлила ход, съезжая с шоссе к поселку, вяло встрепенулся и заругал себя за то, что все это время не смотрел на дорогу. Где он вообще находится? И в какую сторону, если выпадет шанс, надо бежать? Он даже не успел разглядеть название поселка, мог только предположить, что это Стаховинка или Боровицы, или Пресня, судя по новеньким, шикарно отстроенным дачным домам. Пока ехали по пустынной улице, Сашка затравленно озирался по сторонам в надежде хоть кого-нибудь позвать на помощь. Но ни одной живой души не попалось по дороге, даже плешивой бродяжки, которая подняла бы лай. Из разбитого окна неприятно дуло влажным, промозглым осеним ветром, но Ал, несмотря на это, весь покрылся холодной испариной и то ли горел, то ли наоборот – трясся от озноба. Но скорее всего – просто от нервов и страха за свою драгоценную шкурку, хоть умом и понимал, что убивать его, скорее всего, не будут. А вот за разбитое окно поквитаться могут вполне. Машина затормозила у простых железных ворот, еще не выкрашенных, но уже с вмонтированной видеокамерой. Ворота бесшумно распахнулись, и Сашка с маниакальным рвением забегал глазами по дачному участку: запомнить как можно больше, расположение дома, пристроек, высота ворот… не перелезть самому, не запрыгнуть. Да и куда бежать? Спринтер из Ала такой же, как из Кирилла Ламтюхина балерина. За воротами, к удивлению подростка, был всего один охранник. И из дома, явно нежилого, их встречать никто не вышел. Вообще все было как-то простенько, скучно: его выволокли из машины, потащили внутрь, спустили по лестнице в только что отремонтированный, пахнущий краской теплый подвал, усадили и привязали к стулу. И все. Никакого торжественного приема, ни аудиенции с таинственным похитителем, тем, кто все это организовал, ни слова со стороны расторопных шестерок. Его обыскали, выгребли все из карманов, и железная дверь с тихим скрипом закрылась, оставляя Сашку наедине с собой, головной болью и совсем не радужными мыслями. Часы у Сашки отобрали тоже, поэтому сколько он так просидел в одиночестве, он не мог сказать. Зато, пользуясь предоставленным ему свободным временем, перебрал в голове всех возможных кандидатов в похитители, заново оценил сложившуюся ситуацию, вспомнил, что он за последние сутки так нормально и не поспал… Потом со скуки сыграл в психоаналитика, пришел к выводу, что оставляя его одного, бандиты подавляют его волю и оказывают на него психологическое давление. По мнению Ала, никакого давления на него оказывать нужды не было: он и так был как вареная сосиска, не падал только потому, что был привязан к стулу. Стул был крепкий, деревянный, дорогой. Падать вместе с таким он не решился. Очень хотелось пить. Даже в туалет хотелось, но это только кажется, это от стресса – он не завтракал толком, только чаю попил… Тишина давила на и без того разрывающуюся голову. Очень хотелось закрыть глаза, лечь и провалиться в сон, и пофиг, что его похитили, пофиг, что вокруг творится… Но свет энергосберегающих ламп под потолком был слишком ярким, а падать вместе с тяжелым стулом было как-то боязно. Он звал своих надсмотрщиков, но за дверью, похоже, никто не стоял. Его тут просто оставили одного, дозревать, на неопределенное время. Сашка звал громче, кричал «Эй, вы там, ироды! Одноклеточные! Будьте же людьми, умираю…» - но его не слышали, и он быстро выдохся, только измученно стонал, пытаясь уложить многострадальную голову то на одно, то на другое плечо. Наконец, дверь скрипнула. В подвал тихо вошел мужчина, Ал его не сразу, но узнал сквозь мутную пелену перед глазами: тот самый, которому принадлежал автомобиль. Бандюге до Сашки же, похоже, вообще не было дела – тот даже не взглянул на пленника, прошелся вдоль стены, поправил в кобуре пистолет. «Стопудово, - подумал Сашка, - не игрушечный!» - Мужик… а, мужик, - сипло, слабо позвал Ал. Мужчина обратил на него недовольный взгляд. – Мужик, будь человеком… положи меня, а? - Чего? – опешил бандит, дергая плечами. - Положи меня, говорю… - из последних сил жалобно втолковывал Сашка, - можно прямо со стулом. Лежа-то я точно никуда не убегу… - Куда положить? – тупил бандюга, - На пол? - На пол, на пол… положи, а? - Зачем? - Спать хочу. Умираю. Все… - Сашка трагично уронил на грудь голову и засопел. Мужик еще потоптался на месте, в растерянности, в поисках поддержки оглядываясь по сторонам и ковыряя в затылке – извилина-то у него была только одна, и та кривая, и была занята хранением в себе команды хозяина «сторожить», и никак не желала напрягаться и обрабатывать другую команду, от пленника – «положить на пол». Но не даром человечество прошло через миллионы лет эволюции и антропогенеза, природа, создавшая такую удивительную и редкую в нынешнее время штуку, как интеллект, все же победила, и одинокая извилина героически распознала новую команду и принялась ее исполнять. Сашка почувствовал, как его за плечи хватают мощные руки, пытаются наклонить, потом отпускают и хватают за спинку стула. Мир резко ухнул вниз, голова коснулась пола, но правую руку теперь зажимало стулом. - Руку больно… - почти бессвязно проныл Сашка. Бандюга снова затупил, но в очередной раз героически справился с поставленной задачей, и вскоре Ала отцепили от стула и оставили лежать на полу. Но посреди комнаты, прямо под лампой, Сашке лежать было неудобно, и он отодвинулся к стене, повернулся к надзирателю спиной и укрыл голову руками. Воспаленный мозг волнами захватывал долгожданный сон. - Ребенка со школьной стоянки похитили! Машину на пустыре нашли, водитель еле живой! Какие еще вам нужны доказательства?! – рычал Макар Остапович, нависнув над столом заместителя начальника отделения полиции, майора Прысинко Геннадия Валентиновича. Приемные часы у майора были исключительно по вторникам и четвергам, с 17.00 до 19.00, а сегодня был понедельник, десятый час вечера, но не принять взбешенного Осипенко грозило последствиями куда более сокрушительными, чем слегка потрепанные нервы и временные проблемы со слухом. Осипенко орал и брызгал слюной, майор Прысинко незаметно, с невозмутимым выражением вытирал лицо и нещадно потеющую залысину, и старался таким же невозмутимым голосом отвечать. - Как я уже сказал, - в очередной раз терпеливо начал майор, - мы не можем принять заявление о пропаже ребенка до тех пор, пока не пройдет трое суток с момента, когда его видели в последний раз. - Да что ты заладил со своей шарманкой! – Макар грохнул кулачищем по столу, и Прысинко, не привыкший, что по его рабочему столу кулаками колотит кто-то другой, от неожиданности подпрыгнул на месте. – Тут на лицо факт похищения! Слава показания в любую минуту даст! - Ваш водитель сейчас находится под действием седативных и обезболивающих средств, поэтому его показания… - Слыш, - Макар, уже не церемонясь, перегнулся через стол и сграбастал отожравшегося на государственных харчах майора за шиворот. – Я тебе от всей души советую начать задницей шевелить… - Это не в моей компетенции… - заблеял мужчина. - Вот это не дает тебе достаточную компетенцию, чтобы начать делать свою работу? Макар кивнул на пузатый конвертик, сиротливо примостившийся прямо посередине письменного стола. Прысинко тоже взглянул на конверт, тяжело вздохнул. Целых три таких он вчера вечером спрятал в сейф у себя дома. Впервые в жизни бездетный сорокалетний майор почувствовал в груди нечто, похожее на укол совести, но благородный душевный порыв был тут же смят воспоминаниями о лавине рутинных, бытовых забот: в ванне ремонт пора делать - вся плитка еще с советских времен, половина откололась, половина потрескалась, жене шубу покупать норковую – старая износилась, на рождественские каникулы, опять же, надо в Египет слетать… и все требует материальных затрат. Денежек требует. А тут конфликт совести и интересов – взятка нужна, но помочь-то майор грозному Осипенко уже никак не сможет. Первое слово дороже второго, а первое слово свое он уже Анисимову дал. - Макар Остапович, понимаете… - Нет, не понимаю. У тебя есть работа – ты ее не выполняешь. У тебя есть дополнительный стимул – но ты все равно ее не выполняешь. Пухленькая потная ручонка с пальцами-сосисками потянулась к конверту, пощупала его, словно сомневаясь в том, что конверт действительно полон тысячных купюр, и одним отлаженным движением спрятала его в карман. - Хорошо, - сдался майор, высвобождаясь из мертвой хватки Осипенко старшего и поднимаясь с места, - но при всем моем уважении, Макар Остапович, открыть дело и заняться поисками смогу не раньше, чем завтра с утра… все мои люди сейчас на выезде! На Орловском шоссе авария, в Триполье драка! Поймите и вы меня! Думаете, я для собственного удовольствия тут в десять часов вечера сижу? У меня жена дома, собака!.. - сокрушался доблестный страж порядка тоном, по которому было не понять, то ли дома его ждала жена – собака, то ли собака И жена. - И на том спасибо, - прервал поток оправданий Макар, развернулся на каблуках и стремительно вышел из кабинета. За дверью его уже ждал телохранитель, отлепился от стены сразу же, как только приоткрылась дверь, вытянулся по струнке. Макар глянул на него хмуро, но по лицу Сергея было ясно – никаких зацепок не нашли. - Ну, что там? – спросил на всякий случай отец. Пошел вниз по коридору, телохранитель последовал за ним. - Все следы дождем смыло, Макар Остапович… - Как назло, месяц осадков не было, вот надо было именно сегодня пойти. - По осколкам вычислить марку машины не удастся. Пустырь и заброшенный завод рядом обыскали, но там тоже ничего. Отпечатки пальцев в машине только Славы и Сашки, все обыскали, ни одного волоска чужого нет. Если бы не дождь, мы бы хотя бы знали, в какую сторону они поехали. - С утра еще раз осмотрите местность, - проворчал Макар, распахивая тяжелую железную дверь и выходя на улицу. Встал, засунув руки в карманы брюк, медленно, устало выдохнул. Собственная беспомощность и неспособность помочь родному ребенку изматывала, хотелось куда-то бежать, что-то решать, что-то делать, но все, что можно было сейчас сделать – делали его люди, а он мог только пойти в полицию, дать взятку, чтобы мусора зашевелились. Большого толку от них Макар все равно не ждал. И по затравленной роже Прысинко понял, что тот ничего делать не будет – ему уже заплатили, но просто так уйти не мог. Был шанс, что они что-нибудь найдут, а его дело – эту информацию наружу вытащить. - Макар Остапович, Светлане Никитичне позвоните. Макар коротко кивнул. Света еще… бьется в истерике. Хорошо, что дома людей полно. - Позвоню. Позвонит. Но сказать жене Макару было нечего. Под козырьком было влажно, весь вечер сновали туда-сюда люди, вода капала и брызгала на носы полированных кожаных ботинок. Сейчас было тихо, только в отделении вопил какой-то пьяный. Шум дождя, оранжевый отсвет мокрого асфальта, незримое присутствие Сергея где-то за спиной… Как вообще все так обернулось? Как он мог такое допустить? Собственного ребенка от такого дерьма не уберег. И куда служба охраны смотрела? А ребенок не виноват же ни в чем, грязно это и подло – таким способом, угрожая расправой над ни в чем неповинном подростком, деньги из чужого кошелька добывать. Макар все отдаст, все, что попросят. Жизни и здоровью своего ребенка для Осипенко не было цены. Но потом – найдет и живьем закопает. Обязательно. И освежует еще, и в растворе соляном искупает, а в гробу воздуха на час точно хватит, может, даже на полтора… Как там Сашка? Хоть бы держался… он же слабый, хиленький совсем, маменькин сынок. Избалованный вниманием, любовью обласканный, не дрался даже ни разу ни с кем, сопляк и романтик. Он среди врагов, ему страшно, а Макар стоит тут и не может сделать ничего. - Давай к Славе, - Осипенко дернулся с места – вмиг ожившая каменная статуя, - вышел прямо под дождь, направился к машине. В другой раз подождал бы, пока принесут зонт, но сейчас не простил бы себе, если бы еще хоть минуту без дела простоял на одном месте.