Когда любовь ждет

Эйли устало плюхнулся на кровать, раскинувшись на ней звездочкой. Дурацкая неделя. Дурацкий Бенджамин Пак. Дурацкая монета. Купер отчаянно завидовал другу, которому достался Зигфрид Линдт, сейчас неторопливо нарезающий овощи для салата на кухне. Поморщившись, омега вспомнил апофеоз сегодняшнего дня, когда в общем чате появилось сообщение «Бодрого Пака» про попку начальника. Этот молодняк посмел обсуждать его зад. И дело не в том, что его зад сочли аппетитным, это польстило, а в том, что советы посыпались тут же в чате: «Своди его в ресторан, наш Купер ест одну траву - сэкономишь», «Не вздумай завалить его в офисе - он тебе практику зарубит, дождись окончания учебного процесса», «Подкатишь к Куперу - получишь отказ и в глаз, он курьеру в пах двинул, когда тот его пытался ущипнуть за ляжку. Курьер уволился», «Курьер ходит в бухгалтерию чай пить уже два года», «Он же не к Куперу ходит! К Веллеру он подкатывает». «Заткнитесь! Мы поженились полгода назад!» Эйли замычал жалобно и, перевернувшись, ткнулся лицом в подушку. Адская неделя, а теперь ещё и Линдт с Чарли уезжают в командировку через пару дней. Запереть Пака в мансарде, чтобы не высовывался оттуда, и забить дверь деревяхами, и капкан под дверью. - Давай, вытряхивайся на кухню, Богомол зовет на ужин, - Чарли заглянул в комнату, - чего грустишь? Жизнь прекрасна! - Прекрасна, если у тебя в практикантах не Пак! - Да ты чего? Ему нравится твой зад, того и гляди, ухаживать начнет, офис поляжет от смеха, и жизнедеятельность фирмы будет приостановлена. И так сегодня полдня ржали. - Ухаживать? Чарли, он на пять лет моложе, какое ухаживать? Мне скоро тридцать! - Это закатные годы практически! - согласился друг. - Поэтому хватай Бена - даю тебе свое благословение - и используй его в своих интересах. Эйли запустил в друга подушкой и поднялся с мягкой кровати: - Идем ужинать. Сил моих нет смотреть на его виноватое выражение лица. Давит на жалость своими ушами. - Как уши могут давить на жалость? - Не знаю. Но давят. - Глупости. Просто ты нравишься ему. Это же очевидно! - Что? - Эйли застыл в дверях в позе бегущего египтянина, желая услышать опровержение из уст друга. - Нравишься. Не видно, что ли? Он же в твоем присутствии робеет, краснеет, смущается и мямлит, хотя с его басом это проблематично. - Романтическая чушь окончательно сдвинула твои мозги. Этого не может быть. И я совершенно не желаю отбивать молодняк у омег его возрастной категории. Я вообще больше не хочу никаких отношений! - Купер, ты уже на визг перешел, - Чарли отодрал руки Эйли от дверного косяка и подтолкнул в сторону кухни. - Нам всем надо стать ближе друг к другу, а ничто так не сближает, как холодное пиво! - Я не пью пиво! - Купер и сам понял, что в голосе появились визгливые нотки. - Я белое из твоих запасов пихнул в холодильник. Давай, энергичнее! Подталкиваемый в спину, Эйли зашел на кухню, где Бен жался у стойки, виновато глядя на вошедшего омегу. Купер ещё раз посмотрел на уши, пламенеющие в лучах солнца, и махнул рукой: - Ладно, я не сержусь, но очень прошу, больше никаких чатов в рабочее время, пообещай мне. Бен закивал, а затем, бросившись к Эйли, сжал его в объятиях, заставив поелозить носом по футболке в районе ключиц и шибая по рецепторам жареными зернами. На мгновение Куперу показалось, что этот аромат будет неплохо сочетаться с его легким прохладным ароматом аниса. Но показалось всего на мгновение, ибо Пак сжал покрепче, и Купер крякнул, лягнув альфу и пытаясь высвободиться. Бен осторожно поставил омегу на пол и убрал руки за спину. Эйли тяжело вздохнул и уселся на стул, потянув к себе тарелку. Дергающийся левый глаз Зигфрида был устремлен на Чарльза в синей майке и старых обрезанных джинсах. По задумке джинсы должны были превратиться в шорты, но Чарли постарался ножницами больше необходимого, и теперь это больше напоминало джинсовые стринги. - Зигфрид, где ты научился готовить? - Чарли уплетал вторую порцию и поглядывал на альфу, который чинно действовал вилкой и ножом, пока остальные торопливо набивали животы. - На кухне. - Это очень познавательный и развернутый ответ. Альфа отложил столовые приборы, вытер губы салфеткой и, устремив взгляд на Чарльза, начал свой рассказ. К моменту, когда альфа добрался до выпечки пирога по семейному рецепту, Эйли уже успел опустошить бокал и теперь взирал благостно и сыто с дивана на беседующих. Пользуясь моментом, он снова просканировал Бенджамина, задержавшись на виде сзади. Спина так себе, не слишком широкая. Плечи так себе мощные, руки так себе сильные, уши мешают сосредоточиться, сбивая положительную оценку. Почувствовав на себе взгляд омеги, альфа обернулся и одарил того радостной улыбкой, обнажая клыки. Купер не спешил отводить взгляд, стараясь запомнить иероглиф на плече, чтобы потом поискать описание в интернете. Наверняка что–нибудь вроде «Свободы», «Надежды» или «Любви» - от Пака можно было ожидать подобной пошлости. Омега поморщился, вспоминая сообщение в общем чате: «У моего начальника такой зад, так бы и сжал эти половинки!» Молодежь… Разница в пять лет вроде и не так велика, но в случае с Беном была очевидна. В двадцать три года сам Купер был безумно влюблен, охвачен страстью и верил, что любовь победит все. Жизнь неласково привила его от всей этой романтической чепухи. Виктор был ровесником Эйли, и познакомились они в общей студенческой компании. Альфа казался воплощением уверенности, гарантом стабильности и спокойствия. Эйли ошибался, жестоко ошибался, и понял это не сразу. Понял лишь спустя три года психологического манипулирования со стороны Виктора. Ещё год понадобился на расставание и ещё год, чтобы привести себя в порядок и решить, что с отношениями больше не срастётся. Иногда Купер думал трактат сочинить о психологическом манипулировании, о том, как ему противостоять и как защититься, но понимал, что это будет бессмысленно. Пока сам Эйли не понял, что не он нужен Виктору, а возможность угнетать и подавлять, возвышаясь за счет омеги, отношения продолжали агонизировать, разрушая самого Купера и не давая возможности выбраться из всего этого. Целый год, буквально отрезая от себя по куску, омега выбирался на свободу. И вот сейчас, когда ему двадцать восемь, он смотрит на татуировку Пака, желая узнать, а точно ли там «Любовь» или, может быть, все же «Свобода».