Скорость в крови

Первые несколько дней были самыми сложными. Спустя годы, вспоминая их, Джеймс удивлялся, как ему удалось не спятить или не наделать непоправимых глупостей. Хант закрылся в доме Адама, не допуская даже мысли, чтобы уйти оттуда. Ему казалось, что вампир в любой момент может передумать и вернуться, и Хант ни в коем случае не собирался это пропустить. Он хотел встретить любовника, прижать к себе, сказать, что не поверил ни единому слову и что любит его по-прежнему и даже больше, если вообще можно кого-то любить так сильно. Он почти не спал и не ел – да и нечего было, даже если бы Джеймс и смог проглотить хоть кусок. В конце концов он серьезно ослаб, и в больнице, куда его привезли после обморока, Джеймсу поставили капельницу, а сделав анализы и обнаружив низкий гемоглобин, велели хорошо питаться и побольше отдыхать. Сейчас Хант нарушал все предписания врачей, но ему было плевать. Ему было плевать на весь мир, для него все потеряло смысл. Он просто сидел и ждал возвращения Адама. А тот не возвращался. Но Джеймс не терял надежду, чутко реагируя на любой шорох. Он уговаривал себя, что все будет нормально, надо просто пережить еще один день, дождаться вечера, и Адам обязательно придет к нему, и они снова будут счастливы. Едва не потеряв сознание, на этот раз от голода, Хант подумал, что непременно получил бы от Адама нагоняй за такое наплевательское отношение к себе и своему здоровью. Собрав силы в кулак, он поплелся в магазин за продуктами, втайне надеясь, что, возможно, когда он вернется, Адам уже будет ждать его. Конечно, этого не случилось. Старый дом встретил его тишиной и неуютно темными окнами. Но Джеймс решил, что падать духом нельзя, ведь он никогда не сдавался и теперь не будет. Наскоро перекусив, он вспомнил кое о чем и съездил домой. Теперь в гостиной Адама уже не было тихо. В клетке шебаршили три волнистых попугайчика. Вряд ли бы Адам обрадовался, увидев их здесь. Представив себе, как вампир закатывал бы глаза и возмущался такому произволу, Джеймс даже улыбнулся. Ничего, пусть побесится, зато Ханту теперь было веселее, да и не мог он бросить свою живность на произвол судьбы. Хорошо хоть, от тренировок его освободили. Джеймс не был уверен, что сможет сейчас ездить. Он вообще сомневался, что сядет за руль болида, пока не вернется Адам. Надо будет, пожалуй, предупредить Алистера, что следующий этап он пропустит. Пусть лучше Лауда победит, чем Адам вернется в пустой дом. К удивлению Джеймса, руководство Макларен спокойно отнеслось к его желанию пропустить Гран-При Испании. Видимо, их и правда напугало произошедшее на трассе Сильверстоун – никто не хотел, чтобы Джеймс, не долечившись, вышел на старт и снова сошел с трассы, или того хуже – попал в аварию. Джеймс же только порадовался, что все обошлось телефонным разговором, и ему не нужно было никуда лететь через три дня. По правде говоря, ему вообще хотелось бросить гонки. Единственное, что его останавливало – это звание чемпиона мира, которое он еще будет носить до конца сезона, да и слишком большие надежды возлагала на Ханта его команда. Наверняка зря. В этом сезоне ему ничего не светит. Хотя бы потому, что сам Джеймс поставил на себе крест. А победа никогда не приходит к тому, кто не хочет ее, кто не готов пожертвовать всем ради нее, кто не думает о ней каждую свободную секунду. Джеймс же думал только об Адаме. Но, видимо, сам Адам совершенно не думал о нем. Потому что прошло уже две недели, Марио Андретти выиграл этап в Испании, оставив Лауду с носом, а Ханта – совершенно равнодушным к этому событию. Зато впервые в душу Джеймса пробралось сомнение. Возможно, Адам не обманывал его. Вдруг он и правда не любит и никогда не любил, а просто пользовался им? Это было так больно, что Джеймс попытался поскорее затолкать эту мысль туда, откуда она вылезла. Но почему-то не получалось. Червь сомнения стал разъедать его. Все чаще приходили мысли, что, если бы он был небезразличен Адаму, тот никогда бы не бросил его, никогда бы не заставил так страдать, да и никогда не сказал бы те обидные ранящие слова. Но он сказал. И бросил. А теперь Джеймс сходил с ума от боли и отчаяния, а Адаму было все равно. Он был где-то далеко и, возможно, даже не вспоминал Джеймса, а даже если и думал о нем иногда, то наверняка в уничижительном ключе – как о тупом зомби, который так доверчиво подставлял свою шею и подарил ему свое сердце. Впервые после отъезда Адама Джеймс напился. Вот только он не пошел в один из тех ночных клубов, где все знали и всегда ждали его. Там было слишком шумно и весело, совсем не то, что требовалось Джеймсу. Он выбрал какой-то мрачный бар на окраине, где никто не смотрел друг на друга, а тоска так и витала в воздухе. Кажется, это было идеальное место для прощания со своими иллюзиями с последующим утоплением их на дне не самого чистого стакана. Джеймс никогда раньше не пил только для того, чтобы напиться. Не понимал этого. Он пил, чтобы поддержать компанию, чтобы было еще веселее, потому что это бодрило и толкало на всякие идиотские подвиги, о которых потом писали газеты, да и просто потому, что его все хотели угостить. Сейчас Хант впервые напивался, чтобы притупить боль, заглушить противный голосок, который твердил: ты не нужен Адаму и никогда не был нужен. Джеймс даже подумал, что успешно справился с этой задачей, пока не выгрузился, полуживой, из такси возле дома Адама. Но стоило только открыть дверь своим ключом и зайти в гостиную, где каждая вещица, каждая мелочь напоминала о вампире, как боль обрушилась на него с новой силой. Но вместе с ней пришла злость. На весь мир сразу и на одного Адама конкретно. Хант схватил первую попавшуюся гитару и принялся громить гостиную, сметая все на своем пути. Он кричал что-то, ругал Адама, крушил и ломал музыкальные инструменты, аппаратуру, пластинки, разбил все лампы и вазы. И остановился, только когда в его руках остался обломанный гриф гитары. Разломанный корпус валялся по углам разгромленной комнаты, которая была усыпана осколками счастья Джеймса Ханта. Гонщик упал на колени, из его глаз полились слезы. Впервые с того дня, как Адам оставил его, он плакал, рыдал и все никак не мог остановиться, да и не хотел. Жить он тоже не хотел. Адам оказался не прав: жить, не видя солнца, Джеймс мог вполне успешно, а вот не видя самого Адама – не получалось. Вот только, кажется, Адаму было на это плевать. *** − Дорогой, тебе стоит зайти в дом, если ты не хочешь, чтобы этот рассвет стал последним, − Ева мягко положила руку на плечо Адама, сидящего на крыше их дома. − Ах, если бы… − Не говори ерунду! – резко одернула его Ева. – Я уже говорила тебе: если тебе так плохо без Джеймса, то просто возвращайся в Лондон, и будьте счастливы вместе. − Я не могу, я тоже неоднократно говорил тебе, − вздохнул Адам. − Ох, Адам, оставь! Все твои доводы просто смехотворны! Да, ты навредил мальчику, но ты сам сказал, что он не держит на тебя зла. Да и Джеймс достаточно умен, чтобы понимать, что, когда связываешься с вампиром, это связано… с определенными рисками. − Какими рисками? Быть съеденным?! Ты себя слышишь, Ева? – Адам вскочил и стал нервно расхаживать туда-сюда. – Нет. Я все правильно сделал. Так будет лучше… − бормотал он себе под нос. − Лучше для кого? − Для Джеймса. Я должен думать прежде всего о нем. Пусть он не понимает сейчас, но позже он будет мне благодарен. − Благодарен? – Ева выгнула бровь. – За что? За то, что ты обрек его на страдания, бросив одного? За то, что он чувствует себя одиноким и покинутым, не нужным своему любимому? Ты правда думаешь, что он будет благодарен или когда-нибудь поймет, почему ты был так жесток с ним? А ты не предполагаешь, что он, скажем, с горя наделает глупостей? Ты же сам говорил, что он очень эмоциональный и импульсивный. Не боишься, что с ним что-то случится? − Ева, не нагнетай. Ничего с ним не случится. Хотя… он пропустил Гран-При Испании. Репортеры сказали, это из-за того происшествия в Лондоне… из-за меня, − горько сказал Адам. – А ведь он… он бы ни за что не пропустил Гран-При по своей воле, − Адам, нервно метавшийся по крыше, вдруг резко остановился. – Неужели с ним и правда что-то произошло?! Да нет, я бы почувствовал, и тогда… эти зомби-репортеры уже бы обязательно раззвенели об этом на весь мир. − Не забывай, что здесь не Лондон, и Джеймс Хант не является звездой для всех и каждого, и в нем осталось не так много твоей крови, чтобы ты мог его почувствовать. − Что же делать? − Может, позвонишь ему? − Нет, − после непродолжительного молчания ответил Адам. – Я отпустил его. Ушел из его жизни. И даже если с Джеймсом что-то приключилось, это больше меня не касается. Я никак не могу, да и не должен влиять на это. Кроме того, я такого ему наговорил, что он не захочет со мной разговаривать. Ева вздохнула и, проведя рукой по темным взлохмаченным волосам Адама, заглянула в его глаза. – Зачем ты так с ним? Зачем ты так с собой? Ты хоть понимаешь, как ранил его? − Потому что так правильно, Ева. Я понимаю, как ему было больно, мне было не меньше, – Адам отвернулся, глядя на светлеющий горизонт. – По-твоему, я не обдумал все, прежде чем сказать ему? Я специально старался быть жестче с ним, чтобы у него не осталось никакой надежды, чтобы он возненавидел меня и поскорее забыл. − Почему мне кажется, что из вас двоих себя ненавидишь только ты? − Пойдем в дом, − вздохнул Адам, − солнце восходит. − Не думай, пожалуйста, что мы договорили, − сказала Ева, когда они спустились в зашторенную гостиную. − Может, все же дашь мне поспать? − Как будто ты сможешь заснуть! Думаешь, я не знаю, что ты почти не спал с тех пор, как приехал ко мне? − Ева, чего ты хочешь от меня? – устало спросил Адам. – С тех пор, как я приехал, ты только и рассказываешь мне, как неправильно я поступил, вместо того, чтобы поддержать. − Я хочу, чтобы ты перестал мучить себя и Джеймса! Я хочу, чтобы ты дал вам шанс быть счастливыми! Кто дал тебе право выбирать за вас обоих? Ты же даже не поинтересовался мнением Джеймса! Ты поставил его перед фактом и уехал! − Это бессмысленный спор, Ева. Я так решил, и в любом случае, уже поздно что-либо менять. − Никогда не поздно. И ты сам знаешь это. *** − Как?! Как такое может быть, что тут нет трансляции Формулы-1? – громко возмущался Адам, уже в который раз безрезультатно переключая каналы по кругу. − Уверена, твой телевизор в Лондоне принимает нужный канал, − как бы между прочим бросила Ева. Адам раздраженно закатил глаза и со злостью выключил телевизор. − И что теперь делать? – он сел на диван, расстроенно втупившись в одну точку. − Можно попытаться настроить радиоприемник, − сжалилась Ева, − это, конечно, совсем не то, но так ты хотя бы будешь знать, как у Джеймса дела. − Я люблю тебя, Ева, − расцвел Адам и кинулся мучить радио. − Конечно-конечно. Врунишка! Ты любишь Джеймса! − Да, но тебя больше, − Адам сосредоточенно крутил ручки радиоприемника. − Ты хотел сказать, дольше? − Ну да, ты сама знаешь. О! Кажется, нашел… «Из-за преждевременного включения зелёного сигнала светофора аутсайдеры получили преимущество в скорости и на входе в первый поворот оказались рядом с лидерами», − вещал комментатор. − Началось, − Адам посмотрел на Еву, и та кивнула ему, тоже вслушиваясь в голос ведущего. «Рикардо Патрезе пытается пройти соперников по обочине трассы. О нет! Он цепляет «Макларен» Джеймса Ханта!» Адам только судорожно выдохнул и сжал кулаки. «Машина британца развернулась поперёк трассы и выбила в защитный барьер «Лотус» Ронни Петерсона! В потерявшие управление автомобили врезаются «Сёртис» Витторио Брамбиллы, «Макларен» Брета Ланджера, «Тиррелл» Дидье Пирони и «Шэдоу» Штука! Какая авария! По всей трассе разлетаются обломки, вспыхнуло разлитое топливо. Кажется, гонку останавливают… Да, так и есть! Мы сообщим вам новости, как только получим первые сведения с трассы. А теперь реклама…» − Реклама? Он сказал – реклама?! Тупые зомби! – взревел Адам. – Как они могут пускать рекламу, когда неизвестно, что случилось с пилотами? − Таков человеческий мир, дорогой. И ты хочешь, чтобы Джеймс был его частью, иначе не оставил бы его там. С ним все будет нормально, − смягчилась Ева, − просто ты должен еще раз все обдумать. Обещай мне. − Только бы он был жив, только бы… «Мы снова на четырнадцатом этапе чемпионата мира по автогонкам в классе Формула-1 сезона 1978 года на трассе Монца в Италии. Как мы сообщали ранее, из-за аварии гонка была приостановлена. Больше всех в аварии пострадали Ронни Петерсон и Витторио Брамбилла. В голову итальянца попало отлетевшее колесо одной из машин, отчего тот потерял сознание. Автомобиль Петерсона при ударе в барьер потерял всю переднюю часть, и швед неподвижно сидел в кокпите с переломанными ногами. Оба были отправлены в госпиталь, будем надеяться на их скорейшее выздоровление. Тем временем рестарт гонки назначен на пятнадцать ноль-ноль…» Адам поморщился и выключил приемник. − С ним все нормально, − тихо сказала Ева. − На этот раз да. *** Джеймс вошел в гостиную Адама, залитую тусклым светом, сел на диван и устало вытянул ноги. Гонки совершенно утратили все то очарование, которое так привлекало его с самого детства. Скорость больше не приносила удовольствия, кровь не закипала. Теперь единственное, что могло хоть немного взбодрить Джеймса, это аварийные ситуации. Он так устал от ноющей боли внутри и бессмысленности своей жизни, что когда на трассе появлялась угроза аварии, губы гонщика растягивались в улыбке, сердце начинало биться быстрее. Все, чего он хотел – чтобы эта авария стала последней и унесла его никчемную жизнь. Но удача, как назло, намертво вцепилась в него, и пока остальные гонщики калечились или погибали, на Джеймсе Ханте не было ни царапины. Он лениво осмотрел аппаратуру. После того, как он устроил тут погром, Джеймс испугался, что вампир придет в бешенство, когда вернется. Если вернется… Джеймс ловил себя на мысли, что уже почти перестал в это верить. Но небольшая надежда все же оставалась, и Хант навел в комнате порядок, спрятав следы своей злости подальше. Подойдя к пульту, на котором Адам записывал свою музыку, Джеймс осторожно пробежался пальцами по кнопкам и ручкам, покрытым слоем пыли. Адам не раз включал при нем музыку, но Хант почти никогда не обращал внимания, на что тот нажимал. Когда Адам был в комнате, сложно было сосредоточиться на чем-то другом. Джеймс закрыл глаза и попытался вспомнить. Визуализации с закрытыми глазами всегда отлично у него получались – вот только обычно не приносили почти физической боли. Когда перед глазами вспыхнуло лицо Адама, которое Джеймс помнил в мельчайших деталях, он закусил губу. Но глаза не открыл, как мазохист прокручивая в голове приятные воспоминания. Вот Адам привычно усмехается, когда Джеймс просит что-нибудь поставить, колко шутит о том, что это не для ушей чурбана-гонщика, и довольно смеется, когда Хант обиженно хмурится. Но музыку все равно включает, пробегаясь длинными пальцами по нужным кнопкам. Джеймс открыл глаза и, быстро взглянув на пульт, тут же нашел те самые кнопки. Пульт ожил, словно большой зверь, проснувшийся от долгой спячки, и комнату заполнили до боли знакомые звуки. Хант грустно улыбнулся, вернулся обратно на диван, лег и закрыл глаза, вслушиваясь в музыку и представляя своего любимого вампира, создавшего ее. *** Год спустя. Ева улыбалась, привычно наблюдая за посетителями небольшого открытого кафе. Ей нравилось в это время года сидеть на вечерней набережной, смотреть на людей и тихо поджидать, когда объявится ее старинный друг, живущий неподалеку. – Ты все еще считаешь их чудесными созданиями? – словно бы ниоткуда перед ней вырос старик с взлохмаченными волосами, тяжело опирающийся на пару костылей и сверкающий темными стеклами круглых очков. – Разумеется, дорогой, – расцвела улыбкой Ева. Она поднялась и, расцеловав его в обе щеки, помогла присесть на стул. – Слышал бы ты, о чем они думают! О, Марло... Такая жалость, что большинство людей не записывают свои мысли, – вздохнула она и села напротив. – Я записывал свои мысли и дарил людям. Все надеялся привнести в их жизни красоту поэзии. – И привнес, Кристофер, разве ты забыл? Марло фыркнул и покачал головой: – Ты говоришь как Билал. – И он прав, – Ева протянула руку и мягко сжала ладонь старика. Тот снял очки и пытливо посмотрел на нее. – Ох, Ева, грусть в твоих глазах просто разбивает мое старое сердце. Что этот несносный мальчишка с тобой делает? – В том-то и дело, что ничего, – вздохнула Ева. – Ничего он не делает, и не говорит со мной... Закрылся так, что я его совсем не ощущаю. – Тот смертный глубоко запал в его душу, – усмехнулся Марло. – Да. Вот только мой несчастный Адам отказывается это признавать. – Думаю, эти страдания приносят ему особое удовольствие, Адам жить не может без драматизма, – покачал головой старик. – Поверь мне, дело отнюдь не в драматизме. Он влюблен, причем взаимно, но отвергает эту любовь. От такого кто угодно заболеет. – Он болен? – Он несчастен, – тихо ответила Ева. – Я уже почти насильно заставляю его есть, он почти не спит, а ночами пропадает на крыше или на пирсе. Я боюсь за него, Крис, так боюсь... – Может, вам стоит уехать? Вы же любили путешествовать… – Не нужны ему путешествия, ему нужен Джеймс, – Ева грустно улыбнулась. – А ведь когда-то я была центром его вселенной. – Ты все еще ее центр, моя дорогая, и всегда им будешь. Скоро у твоего печального Адама пройдет его любовь – сколько там живут смертные? Ева взглянула на него с испугом: – Нет-нет, если с Хантом что-то случится... Даже думать не хочу, – она замотала головой, а потом нервно поерзала. – Я пойду, Кристофер, что-то мне неспокойно. – Я не хотел приносить смуту в твою душу, прости. Ева обошла столик и обняла старого друга. – Все хорошо, ты не виноват, – она отстранилась и снова поцеловала его в щеку, – передавай от меня привет Билалу. – Удачи тебе, моя прекрасная Ева, тебе и твоему драгоценному меланхолику. Ева улыбнулась и, накинув на голову платок, быстро скрылась из виду. *** Адам сидел на пирсе, и под его ногами жались друг к другу сотни мелких рыбацких катеров и лодок. В это время тут было почти пусто, лишь изредка мелькал случайный прохожий. Он слушал звуки моря – спокойные, ритмичные, как дыхание спящего. Адам осмотрелся и, убедившись, что сейчас он точно один, лег на спину, прямо на холодный камень, и стал вглядываться в пульсирующие звезды. Было тяжело признаться даже самому себе, как адски он скучал по Джеймсу, и дело было совсем не в крови. Хотя ему было очень тяжело возвращаться к старому рациону, от консервированной крови его теперь тошнило. Еще ни один год в его жизни не тянулся так мучительно долго. Адам чувствовал себя крошечным насекомым, застрявшим в вязком янтаре. Вот только раньше этот плен его не напрягал – скорее наоборот, он им наслаждался. А сейчас привычная капля стала будто сжиматься вокруг него, силясь раздавить. Каждый день казался еще более пустым, чем предыдущий, и он задыхался в своей, когда-то комфортной, оболочке вечности. Адам тосковал по Ханту, по его теплу, по улыбке и смеху, по его наглым рукам и мягким губам, по его вкусу. Даже воспоминания стали невыносимыми. Вампир облизал губы, а потом решился на то, к чему не прибегал уже очень и очень давно. Это было нарушением всех правил, которые он установил сам для себя. Главное из них было предельно ясным и жестким: не позволять себе вмешиваться в жизнь Джеймса Ханта! Адам понимал, что потом будет жалеть о своем поступке и корить себя, но этот год, полный тоски и боли, слишком вымотал его. А правила, как известно, для того и созданы, чтобы их нарушать. Он закрыл глаза и позволил себе раствориться в плеске воды и шепоте звезд, а потом тихо прошептал: – Джеймс… *** Джеймс улыбнулся, чувствуя, как тонкие пальцы мягко зарываются в его волосы и осторожно массируют голову. – Ммм… Адам, ты пришел? – Пришел… – Я так скучал, – прошептал Джеймс, ощущая, как пальцы замерли на мгновение. – Я тоже, – таким же шепотом ответил Адам. Во сне все было иначе. Нет, он осознавал, что это иллюзия, призрачная связь, сотканная им самим с разумом Джеймса, но здесь не было той разъедающей безысходности, мучившей его месяцами. Здесь не было ощущения времени, будто не год прошел, а всего несколько дней. Джеймс не казался измученным, каким Адам видел его по телевизору. Чтобы иметь возможность хоть иногда смотреть на Джеймса, он сам сделал антенну и установил на крышу дома, и потом доводил себя до полуобморочного состояния, днями просиживая перед экраном и наблюдая за всеми гонками Формулы. – А если… если я открою глаза, ты не исчезнешь? – нерешительно спросил Хант. Адам усмехнулся: – Открой и узнаешь. Джеймс очень медленно открыл глаза и, увидев Адама, широко улыбнулся. – Привет. – Здравствуй. Хант присел рядом с Адамом, осторожно провел пальцами по его лицу. – Это правда ты? Я не сплю? – Спишь, – вздохнул Адам и опустил взгляд. – Значит, это самый лучший сон. – Почему? – Потому что ты тут, а большего мне и не надо, – Джеймс притянул лицо вампира к себе и сладко поцеловал. Адам тихо застонал и прижался к Джеймсу сильнее, пропуская в рот настойчивый язык и с жаром отвечая на ласки. Джеймс чуть отстранился, вглядываясь в такие знакомые черты лица, а потом оглянулся удивленно: – Теперь я верю, что это сон. Они сидели на белом песке на берегу океана, и солнце было в самом зените. – Непривычно видеть тебя при свете солнца. Адам улыбнулся и, поднявшись на ноги, протянул ему руку: – Идем. Джеймс сжал прохладную ладонь и покорно встал. – Куда мы идем? – Никуда, просто идем… – Адам? – М? – Ты вернешься ко мне? Адам молчал, медленно ступая по песку. Что он мог ответить, если сам запутался в своих чувствах и в том, что верно? Он мог гордиться собой, потому что оставил Ханту возможность прожить свою полноценную жизнь при солнце. Отпустил его, не обрекая на вечную тьму. Жаль только, что сам Адам не мог утешиться этим благородным поступком, потому что на деле чувствовал, как пустота внутри поглощает его. Пустота, оставшаяся в его душе после Джеймса. Хотелось плюнуть на все и вернуться, чтобы вновь насладиться широкой улыбкой Ханта, а не той жалкой ее тенью, которая мелькала на лице Джеймса, когда его снимали камеры. И все же он не мог. – Зачем, Джеймс? Хант резко остановился и развернул Адама лицом к себе. – Потому что мне очень плохо без тебя. Я задыхаюсь без тебя, Адам. Вампир поднял руку и погладил Джеймса по щеке. – Это пройдет. Ты еще молод, жизнь возьмет свое, и ты забудешь меня, – было так легко произносить вслух слова, каждое из которых резало его словно ножом. – Я лучше умру, чем забуду тебя. – Не говори так, ты должен жить, – нахмурился Адам. – Тебя нет рядом, и я никому ничего не должен. – Джеймс... – Я начинаю верить тебе, Адам, – вдруг сказал Хант. – Верить? Джеймс снова оглянулся – теперь они шли в высокой темно-зеленой траве, а вокруг шумели деревья. – Да, ты сказал, что просто пользовался мной, и я... я начинаю верить. Адам потер двумя пальцами переносицу, словно у него сильно болела голова. – Может, это и к лучшему. Хант невесело усмехнулся: – Ты сам себя слышишь? Убеждаешь себя, что поступил правильно, бросив меня. Но тебе так же больно! – С чего ты взял? – Адам взглянул на него устало. – То есть, тебе действительно плевать на меня? – с вызовом спросил Джеймс. Вампир молчал, сверля его взглядом. Сейчас они стояли на пирсе, и на них падали тяжелые капли дождя, который усиливался с каждой минутой, требуя к себе внимания. Но эти двое ничего не замечали, глядя друг другу в глаза, словно стараясь выискать в них ответы на самые важные для себя вопросы. – Тебе пора просыпаться. – Ты не ответил! – Тебе пора просыпаться! – рыкнул Адам. Джеймс резко притянул его к себе и с жадностью поцеловал, собирая языком капли дождя с его губ. – Просыпайся, Джеймс... – шепнул Адам в поцелуй. – Ты все равно вернешься ко мне... хотя бы попрощаться. – Что? Джеймс?! – Адам резко отстранился, но Джеймса больше не увидел. Он распахнул глаза и порывисто сел, невидяще глядя перед собой. «Ты все равно вернешься ко мне, хотя бы попрощаться», – эти слова звучали в голове как набат. – Черт! – Адам вскочил и спешно направился к дому. Кажется, он совершил еще одну ошибку, и теперь не знал, как все исправить. *** Джеймс открыл глаза, дыша тяжело, словно после пробежки. Он сел и растерянно огляделся, пытаясь понять, где он. Сон был слишком реальный, он растревожил и без того не заживающую рану. Хант коснулся пальцами своих губ, все еще ощущая поцелуй Адама. Это было так странно, увидеть его спустя год. Раньше он снился ему часто – сначала это были липкие кошмары, в которых Адам вновь и вновь кричал, что никогда не любил его, а лишь использовал. Потом Джеймс начал с ужасом понимать, что образ вампира постепенно меркнет в его памяти, и каждый день старался вспомнить его лицо, черты, голос... Теперь Адам снился Джеймсу со спины, медленно уходящим прочь – и, как бы Хант не звал, его вампир ускользал все дальше и дальше. Последний месяц он совсем не снился Джеймсу. И тут вдруг такой яркий, такой безумно реалистичный сон, который словно выбил почву из-под ног... Джеймс помнил, что сказал ему во сне, хотя и сам не понимал, зачем. Он прекрасно знал, что, какими бы мыслями ни мучился и как бы плохо ему ни было, он бы никогда намеренно не навредил себе. И уж, конечно, не стал бы провоцировать аварию, которая могла повлечь за собой травмы или гибель других гонщиков. Но перед глазами все еще стояло испуганное лицо Адама, и это почему-то очень грело душу – он испугался за него, а значит, ему не все равно. Джеймс покачал головой. Боже, и о чем он только думает! Это же сон – да, очень яркий и натуральный, но всего лишь сон. Адам исчез из его поля зрения, и Ханту стоило больших трудов продолжать жить своей жизнью, ездить по осточертелым трассам, улыбаться на камеры. Хорошо, хоть теперь к нему было не такое пристальное внимание, как к Лауде, который стал чемпионом мира в прошлом году. Хант тяжело вздохнул и пошел умываться. Через пару часов у него был самолет в Африку, где его ждал очередной этап гонки.