Патронус Тома Реддла

      Из черного жаркого колодца беспамятства Том выплыл только через неделю. Накоротко остриженный — к голове прикладывали лед, похудевший, слабый как младенец. Температура упала, но вовсе не от назначенных доктором лекарств. Просто молодое тело боролось с нежеланием его владельца жить. И победило.       В первые секунды он не понимал, где находится, потом сообразил, что в больнице. Попытался подняться, но обессиленный организм отказывался подчиняться. Потом он вспомнил все. Беспощадная память обрушила на него страшную правду, и он застонал, уткнувшись лицом в плоскую казенную подушку. Почему он не сгорел?! Он вспомнил, как вырвавшаяся из сердца боль перехлестнула через край, стекла по рукам огнем и подпалила ненавистную комнату. Как в детстве… когда для магии не нужна была палочка. Как умела Аола… Звучание ее имени отозвалось обжигающей болью за грудиной, и он снова застонал.       — Худо тебе, парень? — просипел кто-то с соседней койки. — Пить, может, хочешь?       Том яростно помотал головой. Не хотел он пить. И жить не хотел. Его сердце было разбито вдребезги и никакое в мире волшебство не было способно склеить эти осколки.       Его выписали через неделю — бледную тень того Тома, что приехал на каникулы. Директриса встретила его недовольным взглядом, но смолчала, наткнувшись на холодную пустоту в голубых глазах. Безразличный ко всему, он часами лежал на кровати в комнате с наспех забеленной по стенам копотью, или бродил в чахлом приютском саду. Боль утраты оглушила его, лишила воли. Будь у него хоть немного сил — он снова попытался бы убить себя. Но их не было. Жар выжег в нем все эмоции, все желания, кроме одного чувства — бесконечной ноющей боли внутри. Лишь одно действие за все это время он совершил осознанно и целеустремленно — взял палочку, уцелевшую в пожаре вместе с другими его вещами благодаря заклинанию, и вернулся в больницу. Он не сделал ничего непростительного, о нет… Но дежуривший во время его пребывания в госпитале санитар остекленел забегавшими было глазками и покорно протянул медальон миледи. Том надел его на шею и ушел, оставив вора пускать слюни. В этом ступоре его и нашли, и провел он в нем дня три, пока не выветрилась магия. Санитар навсегда остался странненьким, а чужое добро к его рукам больше не прилипало. Том даже следы заметать не стал, но в Министерстве об этом его поступке так и не узнали.       В один из дней он посмотрел на свое бледное отражение в мутном старом зеркале над умывальником. Машинально провел рукой по ежику коротких волос. Пощупал вылезшую щетину. Он похож на черт знает что... она бы не одобрила. Спокойно побрившись, Том надел свой лучший костюм, нарвал в саду цветов и отправился в кабинет к директрисе. Там он невозмутимо заявил, что хочет уехать на несколько дней. А когда женщина попробовала возразить, что нужно ее разрешение, которое вообще-то спрашивают, а не ставят вот так перед фактом, он смерил ее ледяным взглядом и таким же тоном спросил, что же помешает ему получить таковое? И она испугалась. Он увидел страх в ее забегавших глазах. Похоже, директриса жалела, что этот чокнутый не изжарился до хрустящей корочки и не оставил уже ее благословенное заведение навсегда. Ему было наплевать. Кивнув, Том вышел и трансгрессировал прямо в коридоре.       Пространственное искривление выбросило юношу на белую грунтовую дорогу, окруженную вековыми деревьями. Если в Европе и грохотала война — она явно не коснулась этой местности. Он почувствовал мощнейшие охранные заклинания еще до того, как добрался до подъездной аллеи, усыпанной белоснежной мраморной крошкой. Вульгарного асфальта Меровинги не одобряли. Чем ближе подходил Том к древнему замку, увитому плющом, тем острее разгоралась боль, тем сильнее сжималось сердце. Ему пришлось стиснуть кулаки и челюсти, чтобы не дать себе воли. Не привыкший демонстрировать свои истинные чувства никому, раскрывшийся только с Аолой, теперь он снова вернулся в свой привычный кокон.       Пройдя по подвесному мосту, перекинутому через ров, Том коснулся рукой тяжелого бронзового молотка в виде соколиной головы на воротах, украшенных родовым гербом, и постучал. И ничуть не удивился, что открыл ему самый настоящий джинн. Видно, не такой свирепый, как тот, из кувшина царя Соломона, а вполне себе прирученный. Вежливо представившись, Том спросил, может ли он герцог принять его?       Кивнув, дух огня велел Тому следовать за ним. Они пересекли мощенный каменными плитами двор и поднялись по истертым от времени ступеням. Древнее здание было переделано и осовременено, насколько это было возможно, но ему явно было не меньше полутора тысяч лет. Оставив его дожидаться на обитом бархатом диване в гостиной, джинн исчез. Том прижал руку к груди, пытаясь унять болезненно колотящееся сердце. Он был в ЕЕ доме… в ее… который мог стать и его домом тоже. Она ходила здесь, по этим пышным коврам… прикасалась к этим вещам… давала этому месту смысл существования. Теперь все они осиротели.       Необычный мажордом вернулся и пригласил гостя в кабинет герцога. Большая комната была обставлена в восточном стиле, куча любопытных безделиц и магических предметов украшала книжные полки и тяжелый стол с окованной серебром столешницей. По стенам висели гобелены и картины. Увидав Тома, солидные дамы и господа на них зашушукались. И тут взгляд наткнулся на ее портрет, висевший сбоку, над столом… парень едва не рухнул в обморок. Картина была написана задолго до их знакомства, и изображение не могло знать Тома. И все равно любимая тепло улыбнулась ему. Бедняга стиснул кулаки так, что ногти впились в ладони до мяса. Это было чудовищно… Чудовищно! Кудрявая красавица двигалась как живая, улыбалась, наверное, даже говорить могла… а его Аола, настоящая, любимая и любящая, лежала в гробу. И все равно Том не мог оторвать от картины глаз. Это же она, ОНА! Ее личико, ее глаза лукавой лисички…       Высокий седовласый старик, наблюдавший за ним, поднялся из резного кресла ему навстречу. Том огромным усилием воли оторвал взгляд от портрета и посмотрел на хозяина дома. Если Аола и походила на отца — то только статью и умением держать себя по-королевски.       — Мистер Реддл, — произнес тот самый голос, из последнего проклятого письма… Такой же легкий акцент и властные нотки, как у нее.       — Милорд, — Том вежливо склонил голову. Они обменялись рукопожатиями. Не выпуская его руки, герцог вдруг коснулся памяти Тома, тот и закрыться не успел. Он просто забыл, что это умение передалось Аоле вместе с кровью отца. И старый герцог увидел достаточно… прежде чем парень возвел барьер вокруг своего сознания.       Выражение его лица не изменилось ни на йоту. Как и у Тома. Здесь он мог не скрывать своей любви и своего горя, ведь отец Аолы чувствовал то же самое. Но позволить копаться в своей голове он не мог даже герцогу.       — Я благодарен вам за то, что вы пришли, Том. Я могу вас так называть?       Он молча кивнул, хотя звук собственного имени и резанул слух. Только в ее устах оно звучало музыкой…       — Я уже не надеялся вас увидеть. Вы были очень дороги моей девочке, она много о вас рассказывала.       Том принес милорду свои соболезнования и пояснил, что не мог нанести визит раньше по причине внезапной болезни. Тот вежливо выразил надежду, что более здоровью юноши ничто не угрожает, и предложил ему сесть. Подросток стиснул пальцы до хруста и старался не поворачивать головы, чтобы не натыкаться на ее ласковый и манящий взгляд.       — Видите ли, моя дочь кое-что оставила вам… она как чувствовала, бедная девочка, отдала распоряжение.       «Кое-что» оказалось не только отличными старинными книгами и полезными молодому волшебнику артефактами, за которые раньше Том без колебаний продал бы душу, но и солидной суммой денег, которую старый герцог перевел на счет в Гринготтс одним росчерком пера прямо на глазах у новоявленного владельца. Раньше, заполучив столько сокровищ, Реддл прыгал бы от счастья до небес. Теперь он не чувствовал ничего, кроме саднящей боли, которой не было, кажется, ни конца ни края. Что стоило все золото мира без нее?       Том, разумеется, вежливо поблагодарил хозяина и задал тот самый, страшный и единственно важный вопрос — может ли он увидеть ее могилу? На лицо герцога набежала тень.       — Конечно…       Они спустились по одной из бесчисленных лестниц во внутренний двор замка, прошли под аркой и оказались в великолепном, хоть и немного запущенном саду. Том шел в каком-то полуобморочном тумане. Он бы точно потерял рассудок, проведя в кабинете напротив ее портрета еще хоть минуту. В конце обширного сада, у крепостной стены, высилась украшенная изысканными скульптурами белая усыпальница Меровингов. Бесчисленное количество ее предков покоилось здесь. Том спустился вслед за герцогом в прохладу каменного склепа. Он никогда еще не сталкивался со смертью близких, ведь мать умерла, когда он был младенцем. И теперь ему предстояло осознать, что любовь всей его жизни, весь смысл его существования покоится в каменном гробу, холодной и недвижимой плотью, во веки веков.       На резной каменной крышке ее усыпальницы лежал ворох свежих цветов. Она так любила цветы… Том приблизился на подкашивающихся ногах и прочел надгробную надпись:       Аола Бригитта Зэрин Августина, герцогиня Меровинг       Покойся с миром, моя маленькая пери       И даты рождения и смерти. Она оказалась гораздо старше, чем он думал. Еще один болезненный удар в сердце… Она прожила так много, и должна была жить бесконечно! Это несправедливо, почему, ну почему она, а не кто-то другой?!       Положив трясущимися пальцами цветы, Том пропихнул вставший в горле ком и спросил сдавленно, может ли он побыть немного с ней наедине?       — Увы, мой мальчик, вы можете побыть с Аолой наедине где угодно в этом замке. Или в любом месте на земле. Ее тела здесь нет, — ответил герцог, и сдерживаемая скорбь прорвалась с этими словами наружу, заставив его голос сломлено задрожать.       — Как нет?! — изумился Том. — Где же она?!       — Прямое попадание бомбы. От моей девочки не осталось и следа… мне нечего было положить в этот гроб, кроме ее остриженных волос, — с горечью сказал милорд, и поднялся по ступенькам. Оглушенный обрушившимся на него откровением, Том прикоснулся к плите. Да как же так?! Обычная бомба! Как она могла убить ее, в совершенстве владевшую защитой от самой темной магии, не то что от примитивного магловского оружия?!       Ответ на терзавший его вопрос Том получил за обедом — старый герцог уговорил его остаться. У обоих кусок в горло не лез, а печальные домовики, прислуживавшие за обедом, были сплошь зареванные и непрестанно шмыгали носами. Том был благодарен уже за то, что в трапезной не висело ее портрета.       — Аола была далеко отсюда, на востоке, там, где сейчас самые страшные бои. Она искала одного человека, у которого был необходимый нам артефакт. Он сам не представлял его ценности и носил с собой как безделицу, на счастье. Но эта вещь была нужна не только нам… Соратники Рагмудина пришли за ней одновременно с моей дочерью и ее напарником. Завязался бой… и тут началась бомбежка территории. Аола могла уйти… просто трансгрессировать и спасти себе жизнь. Но она осталась прикрывать лазарет с раненными. У нее просто не хватило сил на все сразу… — герцог помолчал и добавил: — Напарник был тяжело ранен, но выжил. Он рассказал мне о последних минутах моей дочери. Вы же знаете, какой она была…       — Их имена. Вы знаете их имена? Назовите мне их, милорд, — потребовал Том.       — Вы хотите мстить, мой мальчик? Оставьте это мне. Мне уже нечего терять. А вам еще жить.       — Нет мне без нее никакой жизни! — вырвалось у него. — И я уже не мальчик. Скажите, как их зовут?       К всепоглощающей боли и опустошению добавилась жгучая ненависть, ко всем разом. К убившим ее подонкам, к поганым маглам, чьи убогие жизни она оберегала, пожертвовав своей собственной. К себе самому, за то, что не был рядом, не защитил, не уберег.       Герцог Меровинг подумал и сказал Тому то, что тот хотел услышать.