Темное счастье

Лэйме пригубил чашку кофе и устремил рассеянный взор на крошечный пруд перед домом. Фонтан, украшавший пруд летом, застыл ныне ледяным изваянием: изваянием, подобным тающей на ветру памяти. Лэйме завтракал на застекленной террасе, и все неушедшие на работу родичи тихо шуршали по соседству. Сегодня у Лэйме был выходной после дежурства, и он поднялся около двенадцати, и расслабленно бродил по дому в халате, наслаждаясь столь редко выпадающим бездельем. — Еще сливочек, милый Лэйме? — обратился к нему Киссё, младший муж. — Пожалуй… нет, — отозвался Лэйме и положил ладонь на расшитую шелком подушку рядом, и Киссё, изысканно свернувшись, устроился на этой самой подушке. Глаза его переливались из-под густых ресниц бессмысленно и ясно — словно залитая золотом солнца морская синь. Лэйме погладил его, зарываясь пальцами в шелковую волну волос. Киссё привел в дом Эйтан, так никогда и не сказав, где нашел, и умел Киссё многое: часами расчесывать свои черные и роскошные, чуть ли не до пят, волосы, петь песни слабым, но красивым голосом, изящно прислуживать за столом и помогать переодеваться, делать массаж и затейливо ублажать в постели. На самом деле Лэйме, конечно, догадывался, где Эйтан мог откопать такое чудо. Но предпочел не расспрашивать: Киссё, несмотря на свою внешность и разум прелестного котика, очень ясно дал понять, что о своем прошлом он распространяться не собирается. К вящему разочарованию всех прижившихся в их доме родичей. Еще одного мужа привела их драгоценная супруга: тот был менеджером, ее сотрудником с позапрошлого места работы. И эта его приказчицкая жилка была очень кстати в их разросшемся доме рода: ведь больше никто в их семье склонностью к управлению хозяйственными делами не обладал. Лэйме прикрыл глаза, откидываясь на подушки — лень и нега постепенно овладевали его телом, а душой — смутные фантазии, предвестники то ли творческого зуда, то ли любовного томления. Кстати, скоро должен приехать с рейнджерской службы Эйтан… Он не заметил, как уснул; а когда снова открыл глаза, то почувствовал, как все вокруг изменилось и затихло. Исчез из-под его бока Киссё, испарились чаевничающие рядом родичи. Лэйме встал и потянулся Силой к Воде, и пятна света и тени сдвинулись вокруг него, и из их сплетения к нему шагнул Эйтан — весь в дымке маскирующей магии Тьмы и языках Пламени. И, как всегда, когда Лэйме видел Эйтана в форме, в животе у него образовывалась ледяная засасывающая пустота, а в груди — пекло. Эйтан словно исчезал, превращаясь в функцию, в Стража Несущих Смерть, в черно-белый кадр, в плакат "Победа любой ценой!" — но в знаках и черепах Тьмы, в восстающую память о том, чего не было. — Ты не предупредил, что приезжаешь, — сказал Лэйме совершенно ровным тоном. Эйтан молчал, и Лэйме не видел выражения его глаз в слишком ярком свете, в слишком густой тени от фуражки — только совершенную, рубленую пламенную красоту, плакатную резкость черт — и теперь это было "Честь и Орден превыше всего. Так победим!". — Я мог бы тебя встретить, — сказал он, и Эйтан мгновенно переместился ему за спину и положил руку на его горло. Перчаток он не снял, и Лэйме замер, в голове его звенела пустота, на грани которой мучительно билось воспоминание. Эйтан слегка надавил ему под кадык, и пекло в груди Лэйме выплеснулось, чтобы пролиться ему на чресла, а кишки скрутило еще сильнее. Еще болезненнее. — Теперь я тебя встречу, — сказал Эйтан и сдернул с него сначала халат, а потом домашние брюки, оставив в одной рубашке — слишком короткой и ничего не прикрывающей. В паху мучительно пульсировало, и прикосновение руки в перчатке показалось чудовищно неприятным, Лэйме хотелось контакта с обнаженной кожей. Но он не смог сказать об этом, потому что задохнулся — задохнулся, увидев закатанные форменные рукава Эйтана, и, наконец, вспомнив. Так же закатывали рукава темные перед его первым и единственным "допросом". Эйтан подтолкнул его, заставив встать на стол, и сжал его ягодицы — все еще в перчатках — и развел их в стороны, и приласкал поджавшуюся дырку губами и Пламенем. И Лэйме затрясло, он закинул голову и увидел их отражение в зеркале на потолке, и в который раз удивился — как он позволил такую пошлость в собственном доме и зачем? Отражение было новым плакатом, "Мирный житель в лапах темной твари", и снова это была фальшивка, никогда темные твари не были такими красивыми на творениях министерства пропаганды, да и сюжетов таких не существовало. На месте Лэйме должна была быть женщина или ребенок. Эйтан дернул его вниз, и он встал на четвереньки. Взгляд его уперся в ледяную фигуру за окном, Эйтан провел по его спине, надавливая и разминая в совершенно неожиданных местах, и каждое из этих мест плескало наслаждением и похотью, как будто его тело замерзло в ожидании огня, а теперь растекалось и плавилось. Пальцы, уже обнаженные, снова подобрались к его дырке и грубовато растянули ее, даря удовольствие на грани боли. Лэйме застонал, кусая кулак, и тогда Эйтан вставил ему — резко и до самого конца, и Лэйме взвыл, все так же впиваясь зубами в свою руку. Ему казалось, что его прожигает насквозь, и этот жар все разрастается, испепеляя его постыдные и острые фантазии; и мучительные воспоминания. … — Если тебя так возбуждают игры в злобную темную тварь, дорогой, я готов хоть каждый день в форме трахаться, — сказал Эйтан уже в ванной и провел мочалкой по животу Лэйме. — Нет, — Лэйме улыбнулся и посмотрел в теплое Пламя, притаившееся в глубине глаз Эйтана — больше не скрытых тенью. — Темная тварь должна быть настоящей.