Темное счастье

***Эша** Упитанный сливерс, метко подстреленный ею, издал пронзительный вопль и упал в овраг. На дне оврага росли крупные колючки, жирно поблескивала грязь и копошился неприятный туман. Колючки, кстати, ползли и по почти отвесным склонам. Эша пристегнула арбалет к плечу и задумчиво пнула камень. С одной стороны, не хотелось рисковать одеждой, особенно сапогами. А с другой — вкусный сливерс. Мужьям понравится. Внизу что-то чмокнуло, явно покушаясь на ее сливерса, и Эша, внезапно психанув, прыгнула вниз. Целилась она на камень, белеющий примерно посредине склона. И не промазала. Подвел камень, угнездившийся, как оказалось, на скользкой подушке из грязи. Так что вниз она буквально скатилась, еле удержав равновесие и зацепив по дороге изрядное количество колючек — длинных, как кинжалы, и толстых, как хорошие такие херы. Одежда, слишком дешевая и защищенная слишком слабыми чарами, разумеется, не выдержала. — Вот же бляди светложопые, — процедила она, оглядываясь. Ну, хоть сапоги выдержали. Сливерс лежал неподалеку, нелепо раскинув в грязи свои роскошные крылья, и под ним темнел выжженный отпечаток. И сразу стала понятна отвратная природа тумана: тот сочился из плохо затертых следов ритуала Крови. Зря полезла только сюда, сливерс все равно попорчен этой дрянью, и ее мужьям, этим ничтожным, бесполезным кускам мяса, давать такую еду нельзя. Нет, ну надо же быть такой тупицей и не почувствовать ритуал еще сверху! Эша раздавила голову сливерса каблуком, а потом, остановив взгляд на зарослях, принялась считать вдохи и выдохи. Ни к чему беситься, подумала она на седьмом выдохе. Конечно, не с ее уровнем Силы — видеть следы ритуалов Крови на большом расстоянии. И мужья у нее хорошие, послушные такие, решила она на тринадцатом. На двадцать пятом в памяти всплыло слово "милашки", и на этом медитацию можно было считать с успехом завершенной. Пора валить, пока два добытых ранее сливерса тоже не пропитались эманациями. Напоследок она, снимая эхо ритуала, провела ладонью над парочкой следов. Забавно, что магия Крови, требующая такого высокого уровня Силы на стадии овладения ею, однажды отдавшись, нуждалась лишь в знании и искусстве. Ядовитый океан памяти всколыхнулся под пленкой искусственного забвения, и Эша усмирила его усилием воли. То, что было там… не стоило вспоминать. Было темно, когда она вернулась на ферму рода, и оба ее мужа возились уже на кухне. Тут же ошивалась и парочка прихлебателей. — Эшочка! — обрадовался старший из ее мужей, а младший молча заулыбался и покраснел. Он был немой — еще нимфой его горло разодрал ядовитый рататуйс, и теперь единственными звуками, которые он мог издавать, были разнообразные мычания и стоны. Недостаток, в устах мужчины превращающийся в немалое достоинство. Она позволила поцеловать себя в щеки и отдала сливерсов. Самого жирного — мужьям, а того, что похудосочнее — прихлебателям. Пусть отнесут в кладовку рода. Заодно и сами свалят из их хижины. Впрочем, прихлебатели ушли не сразу. Пока она переодевалась, то слышала, как они осуждают ее мужей. — Вы совсем о жене не заботитесь, бездельники, — ругался один из них. — И не стыдно, что у собственной жены на одежде дырки просвечивают! — Да, а она ведь такая красивая! — вякнул второй родич, кстати, сыночек первого. — Что ты ругаешься, дядюшка, это Эшочка во время охоты порвала, — сердито оправдывался старший муж. — Сейчас она переоденется, и Мурсик все замечательно починит. Мурсик согласно помычал, а Эша невольно ухмыльнулась: смешно, что за ее криворукость в бытовых чарах неизменно попадало ее мужьям. — И ужин к приходу жены не готов! — не растерялся меж тем дядюшка. — Да! — поддержал его сынок. — Эшочка спустится, и как раз все почти готово будет! — с обидой воскликнул ее старший муж. — И на полу у тебя грязь, Кхурсик, совсем вы с Мурсиком безрукие, бедняжки! — злорадно заключил дядюшка, а его сынок захихикал. — Так ведь Эшочка только что сапогами!.. — чуть ли не взвыл старший муж. — Все вокруг тебе виноваты, — припечатал дядюшка. — Знаешь, что!.. — завелся ее старший муж. — Ну, что?! Эша спустилась вниз и застала презанятную картину: ее старший муж и его дядюшка, оба красные и пыхтящие, таращились друг на друга. Старший муж сжимал в руке большую поварешку. Младший муж суетливо полировал пол. — Да, наш дорогой дядя совершенно прав, — сказала Эша. — На ферме так много работы, что для дома не хватает третьего мужа. Ты ведь для этого привел своего сына, дорогой дядя? — Ну, не то, чтобы прямо так… — засмущался родич. — Но если Форичек тебе нравится, милая Эшочка… Эша посмотрела на его сыночка — очередное слабое телом и мозгами существо. Подобное, впрочем, всем, окружающим ее. Хотя задница у него была милая, круглая такая. — Симпатичный, — сказала она. — Оставь его на ночь, и завтра объявим о свадьбе, если понравится. Фори смотрел на нее, открыв рот. — Конечно же, понравится, Форичек очень ласковый! — принялся уверять ее дядюшка. — И работящий! И послушный! И готовит прекрасно! — Сливерса можешь тогда тоже оставить, — она усмехнулась. — Завтра твой сын нам его и приготовит. В качестве праздничного завтрака. Дядюшка, подавившись очередным восхвалением, поспешно смылся. Честно говоря, Эша не понимала причины, по которой родичи так перед ней лебезили. Сила ее была столь же ничтожна, как и у всех в округе. В фермерском деле она ничего не смыслила. Три года назад она пришла сюда, изгнанная из рода и пожеванная демонами Каньона, имея при себе лишь пару пятисотенных в кармане изодранной в клочья куртки. И ее приняли в род, дав двух работящих и симпатичных мужей. И даже помогли всем родом отстроиться, когда она решила, что хочет иметь собственный дом. Строить, кстати, Эша тоже не умела, так что это дело ей пришлось осваивать в процессе — по пособиям и советам бывалых людей. Так же, как и фермерское. — Что ж, приступим к ужину, дорогие мужья, — сказала она и задернула занавеси на окнах, одновременно накладывая на них легкие чары тишины и сокрытия. — А ты, Фори, раздевайся. Ей хотелось прибавить еще насчет того, что об одежде вообще можно позабыть — работай, мол, первую неделю только дома ("спи в подвальной клетке, рот открывай только по приказу") — но подобные желания были из разряда тех, что должны сидеть под пленкой забвения. Да и родичи не поймут. Ее будущий третий муж залился краской и принялся раздеваться. Пальцы его подрагивали. Без одежды он оказался именно таким нежным и круглозадым, каким представлялся ей в одежде. Очень милый. Нет, конечно, натруженные руки и слегка обветренная физиономия выдавали фермерское происхождение, но все равно — симпатичный и милый. Эша обеими ладонями стиснула его ягодицы, а потом медленно провела по спине вверх. Кончики ее пальцев отслеживали потоки тонкой энергии в слабом теле ее третьего мужа, отчего он судорожно втягивал воздух и дрожал, забывая выдыхать. Член его встал и сочился предэякулятом. — Мури, — Эша взглядом указала на член, и второй муж понятливо опустился на колени и заглотил его. Третий муж издал протяжный стон, а первый, накрывающий в это время на стол, сердито стукнул тарелкой. Эша засмеялась. ***Лэйме** Лэйме снял очки-артефакты и потер переносицу — руны бесконечных сводок плясали в глазах, а лингвистическая матрица, казалось, сбоила от перенапряжения. — Все это бесполезно, — его коллега со вздохом откинулся в кресле. — Ведь мы даже не уверены, что это действительно культисты Воскрешения. А не очередной маньячина. — Поверьте мне, Горан, — покачал головой Лэйме. — Я вижу начало и исток гигантской руны. Две опорные точки нарисованы, и мы предугадаем третью. Или найдем. — Лучше предугадать, да? — ухмыльнулся коллега. — Пока под ногами не начали путаться безопасники. Лэйме понимающе улыбнулся ему в ответ. Мало кто из полицейских любил имперских безопасников, вечно уводящих из-под носа самые громкие дела. Вместе со всей славой… Хотя, конечно, гигантская руна, накладываемая на страну, — дело как раз в компетенции СБ. Как только наложение будет доказано, им придется его передать. Он взял очередную сводку. — Смотрите, Горан, кажется, это похоже на след. Горан чуть не навернулся с кресла — так резко потянулся за сводкой. — Да… похоже. Но Дальнетульский уезд! Занесло же их изрядно в жопу. Лэйме приподнял бровь, и Горан поправился: — В смысле, далеко занесло, да.