Темное счастье

Утро началось преотвратно — у косилки перекосило дышло. С громким скрежетом и прямо посреди недокошенного поля. Эша выскочила из кабины и влупила каблуком в сочленение. Целилась она в то место, где, как ей показалось, целостность механизма энергетически провисала. И не промахнулась. Место действительно оказалось слабым, и двухтонная хрень (режущий аппарат с боковым креплением дышла) качнулась, снова заскрежетала, выворачивая ножи, и окончательно отвалилась. В самом начале движения Эша попыталась ее удержать, снова забыв, что ее Силы не хватит даже на это, и в результате чуть не вывихнула плечо. — Драное ведро! — она отскочила в сторону, и бездарный металлолом, лишь по греховному попущению богов называемый "косильно-плющильным агрегатом", грохнулся к ее ногам. Эша сжала двумя пальцами переносицу, пытаясь унять барабанный бой в голове. В такие минуты хотелось кого-нибудь взять и медленно-медленно перерезать ему горло. Нет, лучше не горло, а… Она чудовищным усилием воли остановила поток неправильных фантазий — пока они не открыли воронку памяти. Лучше снова пойти вечером на охоту. Над лесистым холмом за краем поля сияло утреннее солнце. Где-то далеко приличные люди просыпались в своих городах и смаковали первые чашки кофе, поднесенные услужливыми мужьями. И только Эша носилась в сраной жопе мира, договариваясь с механиками и эвакуаторами о починке блядской косилки, а с родичами — о незаконченном поле. Ну, хоть к обеду со всем управилась. Кстати, по дороге на обед надо заглянуть в хлев… В хлеву возился Фори, ее третий муж: кормил и чистил тлятериев. При этом он распевал песни, путаясь в словах, зевал и лениво почесывался, делая большие перерывы в работе. Эша некоторое время за ним понаблюдала, накинув легкие чары сокрытия и старательно трансформируя свою злость в сексуальные фантазии. Получались, в основном, вариации на тему порки, но тоже сойдет. Когда Фори в очередной раз наклонился, она послала на его задницу легкое разрывающее заклятие и вышла из-под чар. — Эшочка! — он подпрыгнул, хватаясь за лопнувшие штаны. — Что же ты, милый, так с одеждой неаккуратно, — она перехватила его запястья, и штаны упали на пол. — Может, тебя отшлепать? — Не надо, Эшочка, — он пугливо распахнул глаза, — пожалуйста… Она погладила его по приподнявшемуся члену, стиснула наливающиеся яички — маленький распутник был совсем не против получить по заднице. Он, можно сказать, тек в предвкушении. Она села на ящик с инструментами и похлопала по колену. И муж послушно устроился задницей кверху, все так же жалобно повторяя "Эшочка, пожалуйста, не надо". На его белых ягодицах выделялись следы вчерашних розог. В бедро Эши уперся его возбужденный член. И она просто физически почувствовала, как покидает ее напряжение — от его покорности и готовности. Третий муж оказался самым ценным ее приобретением в плане разрядки. И пусть Кхури, ее первый муж, сколько угодно ругается на него за лень и глупость, Эша никогда его не выгонит. Ведь сам Кхури, например, на порку страшно обижался. А второй муж, немой Мури, рыдал и трясся. Оба они воспринимали это дело слишком серьезно — как трагедию и наказание. Конечно, в этом была своя прелесть, но Эша подозревала, что не только родичи не оценят, если она будет злоупотреблять, но и сами мужья могут довести себя до отверженности эдаким отношением. Так что старшие получали только за настоящие провинности, а это было редко. Очень редко. — Ой, больно-то как, Эшочка! — заныл Фори после первого же шлепка и поджал задницу, елозя членом по ее коленям. Эша полюбовалась двумя половинками — одна розовая, другая белая — а потом принялась равномерно их разукрашивать. Ягодицы ее мужа постепенно багровели и начинали дрожать от напряженной позы и боли, а его охи и причитания, поначалу притворные, приобретали все больше искренних интонаций. Время от времени Эша прерывалась, чтобы размять его яйца и дырку, и его стоны тут же становились сладострастными. Поразительно все же безмозглым и похотливым существом был ее третий муж. Беспримесное воплощение всех истинно мужских качеств. — Теперь десять ремнем, — Эша спихнула его с колен и расстегнула ремень. — На спине. Фори, всхлипывая, лег спиной на ящик и задрал алеющую задницу, подхватив себя под бедра. Член его все так же стоял, а распяленная дырка развратно подергивалась. Эша хлестнула, и Фори взвизгнул и чуть не свалился с ящика: кончик ремня попал точно по дырке. Следующие восемь ударов Эша положила ровно: по четыре на каждую ягодицу. А перед последним взяла долгую паузу. Фори елозил, то замирая, расслабившись, то снова сжимаясь. Он знал, что последний удар самый сильный, и боялся, ожидая, куда он ляжет. Эша снова его поласкала, а потом ударила — в болезненное место под ягодицей, с захлестом на яйца. Фори взвыл, вцепившись в мошонку и закатывая глаза. И Эша склонилась над ним, целуя заплаканное лицо и сжимая горячие ягодицы. — Тише, тише, милый, все кончено. — Так больно, Эшочка, — жаловался ей Фори. — А давай заведем выводок, а? Она молча подхватила его под колени и плечи, чтобы оттащить на сеновал. Боги, ее сил ныне едва хватало на то, чтобы держать мужчину на руках и не перекоситься. *** — Ох, ты ж боги, господа благородные столичные полицейские! — шериф вскочила с места и с преувеличенным восторгом прижала ладонь к груди. — Присаживайтесь, присаживайтесь, прекрасные господа, счастье-то какое привалило в наш участок, а, парни? Помощники шерифа захихикали. Лэйме любезно улыбнулся, а Горан непринужденно упал на шерифское кресло и погрозил пальцем: — Но-но, прошу без харассмента! Следующий час прошел за своеобычными темными любезностями: пышные комплименты пополам со слабо завуалированными гадостями. Впрочем, на этот раз обмен любезностями получился неравноценным: деревенские шерифы этого, славного своим тлятериевым животноводством уголка, не могли, разумеется, сравниться в остроумии со столичными полицейскими. Лэйме даже не счел нужным участвовать в разговоре. Тлятериями темные называли, кстати, жирных тварей, похожих на помесь свиньи и тли. Говорят, мясо тлятериев отличается нежностью, а молоко — сладостью.