madness'n'reasons

Я медленно поднялся на ноги, несмотря на давление взглядов окружающих меня людей, и пошел к учительскому столу. В конце концов, я мог просто пробубнить что-то, чтобы отделаться от этой старушки, отчаянно пытающейся выглядеть максимально молодо, подкрашивая волосы и делая подтяжки. Я не дал бы ей меньше сорока, на самом деле. Она смотрела на меня, улыбаясь, в то время как ученики презрительно хмыкали, переговариваясь между собой. Тихо произнеся «я Майкл, и я теперь учусь с вами, кретины», я направился обратно за парту. Неожиданно что-то попало мне под ноги, и я, грациозно взмахнув руками, запнулся под аккомпанемент довольных смешков. Подножка. Хорошо, ученики десятого класса старшей школы Розелль, я не буду отвечать вам тем же. Просто тихой ненависти и презрения будет достаточно. Я надеялся, что лишь только я сяду обратно за свою одинокую парту, внимание ко мне улетучится с той же быстротой, с какой и появилось, но я глубоко ошибался. Шепот заинтересованных девочек был слишком громким, презрительные замечания Калума и Эштона – слишком оглушающими, а мое собственное дыхание, как мне казалось, было слишком шумным. Мой взгляд снова пробежался по разным физиономиям, сидевшим в классе, и, на сей раз, внимание привлек один странный типчик. Я совсем не удивился, что не заметил его при первом осмотре: слишком уж незначительным казалась эта худощавая хрупкая фигурка. У него были торчащие в разные стороны светлые волосы, светлая, даже слегка сероватая кожа, немного впалые щеки и темные синяки под ярко-голубыми глазами. Его руки мелко тряслись, словно в судороге, пальцы цеплялись друг за друга. Он явно привлекал внимание своим внешним видом, однако для остального класса его словно и не существовало, и в этот момент, признаюсь, я даже завидовал ему. Наверное, он был единственным из всех детей, кто не вызывал у меня презрения. Он не вызывал вообще никаких эмоций, а это уже было плюсом. Урок уже достигал своего апогея, мои поля в новой тетради были изрисованы разноцветными ручками (я вообще люблю все цветное, особенно свои волосы), и на моей футболке уже абсолютно точно красовались дыры, прожженные взглядами местных адских детишек, когда в конце класса что-то с грохотом свалилось. Скорее всего, это был очередной том какого-нибудь Шекспира, небрежно поставленный на место незаинтересованным читателем, но все же это навело шумихи: тот самый странный блондин громко вскрикнул, распахнув глаза, затем вскочил на ноги, опрокидывая стул, из-за чего поднялся еще больший грохот, а после этого шоу мальчишка еще и выбежал из класса под сопровождение равнодушных взглядов учеников. И именно этого человека я посчитал самым «адекватным». — Не обращай на него внимания, это Люк, и он просто конченый псих, — засмеялась девочка с японской и слишком конфетной внешностью, сидящая за соседней партой. Я медленно перевел взгляд, полный раздражения, на нее, и она тут же вжала голову в плечи, после чего робко произнесла, — я К..кики, приятно познакомиться. — Кому как, — отчеканил я, тут же отворачиваясь от девушки со странным именем, однако ее черные короткие волосы и яркая малиновая оправа очков еще долго прослеживались моим боковым зрением. Для местных детишек было нормальным такое поведение своего одноклассника, но для меня – нет. Однако я не был бы Майклом Клиффордом, если бы тут же полез узнавать, что с этим блондином не то. Он был слишком маловажной частью моей жизни – такой же, как Калум, Эштон или Кики. На самом деле, не все мои эмоции, испытанные сегодня, были отрицательными. Каким бы неисправным идиотом я бы себя не считал, в моей душе оставались крошечные зачатки человечности и стремления к эстетическому удовлетворению. Это случилось, стоило мне перешагнуть большой спортивный зал (к слову, вторым уроком было всеобщее собрание старшеклассников с моего курса) и окунуться в его атмосферу. Ни в одной школе, где я когда-то учился, не было такого потрясающего помещения: это была словно комната в комнате, и без потолка. Нет, конечно, потолок был, но он был стилизован под ночное звездное небо, такое темно-синее с белыми и желтыми еле светящимися точками. Еще меня впечатлили внутренние стены, сделанные из прочного прозрачного материала (это было явно не стекло, на самом деле), которые отгораживали безопасный коридор для учеников. Здесь все было, словно из другого мира, в котором дети не такие жестокие, а учителя не такие требовательные, и везде царит чертова гармония. — Сегодня очень важный день не только для учеников Старшей школы Розелль, но и для детей по всей стране… — начал директор Кларксон, тот же самый мужчина, встретивший меня в начале дня своим бурчанием и сияющей лысиной. Я, по правде говоря, совсем не слушал его, в отличие от Кики, присевшей через сидение от меня. Не то, чтобы рядом со мной было занято, просто я уже ясно дал ей понять, что меня не интересует никто в этой школе с самым красивым спортивным залом. — А сейчас со вступительной речью выступит Эштон Ирвин, капитан школьной сборной команды по футболу, — на сцену вышел уже знакомый мне невысокий парень с непослушными и абсолютно дурацкими кудрявыми волосами. Я уже относился к нему предвзято, и вряд ли его «вдохновляющая» речь изменит мое мнение о нем. — Я выступаю перед вами уже второй год подряд, и, если честно, мне это нравится. Нравится видеть вас здесь, как вы слушаете мои слова и не закатываете глаза после каждого предложения, — начало было самоуверенным, и я, вопреки словам Ирвина, громко цокнул языком, прикрыв лицо ладонью. Могу заверить всех, этот жест не остался незамеченным, — мне хотелось бы передать вам все воодушевление нашей команды в целом и мое в частности. Я знаком с каждым ребенком, сидящим здесь – некоторые производят на меня хорошее впечатление, а некоторые… — Ирвин встретился взглядом со мной, на пару мгновений сведя брови к переносице, — в прочем, это абсолютно не важно. Я хотел сказать, что каждого сидящего здесь ждет свое светлое будущее. А чтобы достойно встретить его, необходимо учиться. И пусть не… У меня пропало всякое желание дослушивать его выступление: я уже захлебнулся в пафосе и лживости каждого слова, сказанного кудрявым. Вытащив из кармана наушники нарочито широкими движениями, я вставил их в уши и стал заметно покачивать головой в такт музыке. Мне нравилось злить людей, особенно тех, кому я изначально не нравился. Это было чем-то вроде моей собственной философии, личной нормы морали. Я вытянул руку вперед и показал выступающему средний палец, и в этот момент в крови начал бушевать адреналин. Я редко когда привлекал к себе внимание, но мне жутко нравилось это ощущение, словно я делаю что-то неправильное. К тому же, на мое счастье, этот жест никто не заметил, и я лишь глубже погрузился в мир музыки, напрочь забывая о том, что на сцене стоит какой-то там парень, который испортил мне сегодняшнее утро. Ладно, Ирвин не виноват. Во всем виновата чертова школа. Четвертым уроком на сегодня была химия. Я никогда не интересовался этим предметом, хотя, честно признаюсь, меня всегда завораживало то, как учителя проводят опыты. Они совсем не волнуются, и их лица не выражают ничего, хотя в глазах всегда есть этот блеск, словно они готовы смешивать всякую химическую дрянь всю свою жизнь. Однажды в моей прошлой школе, где моим напарником по лабораторным работам был какой-то прыщавый ссутуленный гений, запрещавший мне даже прикасаться к пробиркам, учитель по химии взорвал что-то на нашем уроке. Помню, как тогда поднялась тревога, всех выгнали на улицу, а мистера Меллберри (так его звали) вызвали в кабинет директора. Мы всей школой просили тогда не увольнять его, однако что значат детские голоса, когда учитель «не соблюдает нормы безопасности». Его уволили, а ученики остались без самого лучшего учителя по химии за всю историю. Если бы его оставили, я, может быть, даже начал бы учить этот предмет. Парты здесь были двойные, и я сел за единственную свободную. Полностью свободную. На этот раз у меня даже не было желания осматривать кабинет: даже если и есть в этой школе кто-то, с кем мне было бы интересно, вряд ли я найду с ним (или с ней) общий язык. Кажется, Кики была единственной, кому понравились мои волосы, окрашенные во все оттенки голубого, но, если быть честным, мне совсем не понравилась она. Это просто девочка, которая немного раздражает меня, и больше ничего. Разве можно подружиться с таким человеком? Не думаю. — Доброе утро, дети, меня зовут мисс Дасти, если кто-то не знает, и сегодня я проведу первый урок химии в этом году, — высокая женщина лет тридцати перешагнула порог класса. Ее темные волосы были собраны в высокий пучок, большие карие глаза, сияющие добротой, обрамляли пушистые ресницы, которые я видел даже с предпоследней парты, и я готов поклясться, что на нее часто обращают внимание мужчины. Мисс Дасти была второй положительной стороной старшей школы Розелль, — сейчас я запишу ваши пары по лабораторным работам, и мы вкратце повторим начальный курс органической химии, хорошо? Все, сидящие парами, называли учительнице свои фамилии, они были явно рады видеть ее, а она – их. Впервые в моей голове промелькнула мысль о том, что я хотел бы быть на месте этих учеников. И дело было даже не в мисс Дасти, и не в химии. Просто они выглядели счастливыми, и им приносило удовольствие общение, и они не испытывали постоянного раздражения. В этом был их очевидный плюс, и я не стал этого отрицать. Чтобы быть, как они, я должен измениться, но это было бы предательством по отношению к самому себе. Может, я мыслю и неправильно, но жертвовать своими принципами ради собственного счастья – не правильно. И это мое мнение. — Майкл Клиффорд… у тебя нет пары, да? — я вздрогнул, когда женщина обратилась ко мне. Она ободряюще улыбнулась мне, после чего обвела взглядом класс, затем остановилась на несколько секунд на последней парте ряда, находящегося возле окна, после чего задумчиво опустила голову, замявшись, — ты поработаешь один, ладно? Не думаю, что это будет сложным для тебя, по тебе видно, что ты испытываешь страсть к химии. Она явно имела в виду мои крашенные волосы, и эта шутка была бы даже смешной, если бы меня не насторожил ее взгляд. Когда учительница повернулась к доске, записывая химическую формулу, я мельком посмотрел в сторону той самой последней парты. За ней сидел, низко опустив голову, Люк. Его непослушные пальцы теребили рукава мятого свитера бледно-голубого цвета, и он даже не думал взять карандаш и записать тему урока. И снова в моей голове появился вопрос: «почему же всем безразлична судьба мальчика с явными психическими отклонениями?» Даже мисс Дасти словно проигнорировала присутствие блондина на своем уроке, оставив меня без пары. Не то, чтобы я горел желанием быть напарником этого психопата, но… это казалось мне бесчеловечным. Не мне говорить о гуманности, и не мне же судить поступки учителей, взрослых людей. Но с этого момента негласный авторитет учительницы химии немного понизился в моих глазах. Обед здесь длился полтора часа, и мне абсолютно не хотелось сидеть в душном и переполненном детьми помещении, к тому же мой дом был всего-то в квартале от школы. Схватив свои вещи, я помчался домой. На улице было достаточно жарко, но совсем не душно. Это означало, что грозы сегодня не будет, и что я снова попаду под палящие лучи. Лучше пусть будет дождь, чем невыносимое солнце, сжигающее меня, словно вампира. Легкий и горячий ветерок дул мне в лицо, ничуть не освежая. Я чувствовал, как футболка становится мокрой от пота, и знал, что придется переодевать ее. Каково же детям, одетым в бомберы и свитера? Нехорошо. Дома была мама. Она носилась по кухне, как мотыльки в баночке, которых я ловил дома, в Америке, и что-то готовила. В воздухе стоял аромат чего-то тушеного, хотя я еще вчера говорил ей, что хочу пиццу на обед, но это меня не сильно волновало: я хотел спать и есть. Мама удивленно глянула на меня, заметив, что я сижу за столом, но заметно улыбнулась. Она напевала под нос себе какую-то песню, и, если бы я разбирался в ее предпочтениях, я бы с легкостью узнал, что именно она поет. — У вас обед? Почему ты не остался в школе? Познакомился уже с кем-то? — посыпались на меня типичные материнские вопросы, когда она, наконец, успокоилась со своей готовкой. — Да, обед. Потому что там много людей, а в школе во мне просыпается мизантроп. Познакомился, но, кажется, я им не понравился, — я поочередно ответил на все ее вопросы. У меня не было от мамы особых тайн. Наверное, она лучше всех людей знала меня, если не считать Джека. Я мог бы даже расплакаться при ней, если бы были на то причины. Но причин не было, поэтому я и не плакал при маме. — Помой руки перед едой, Майкл Клиффорд. Иногда меня раздражало то, что она относится ко мне, как к ребенку. Не то, чтобы я не был им, но ведь я уже имел собственное мнение и сформировавшийся характер. И одной из его черт было свободолюбие, а самое главное – мама знала это. Знала, но продолжала устанавливать свои правила в моей личной жизни (которой, по сути, нет). Возможно, все это потому, что родители не хотят, чтобы их дети взрослели – как Питер Пен в своей Небыляндии. Все знают, что однажды малыш расправит свои крылышки и улетит к чертям, оставляя своих родителей в одиночестве, только вот никто не верит, что этот день неумолимо приближается. А кому-то так кажется до самой смерти, и это, наверное, самая печальная моя мысль за сегодня. Если не считать негуманности обитателей Старшей школы Розелль. — Мам, а ты обидишься, если я однажды уеду от вас? — мы сидели в гостиной. Она не была такой же неуютной, как месяц назад, но все еще в ней витал запах чего-то нового и ненавистного мне. До урока искусствоведения оставались еще полчаса, и я никуда не спешил. — Шутишь? Мы с твоим отцом только и ждем того момента, когда наш малыш, наконец, станет самостоятельным, — Карен рассмеялась. Мне нравилось иногда называть ее по имени, но она на это обижалась, так что я делал так только в своих собственных мыслях. — А если честно? Вы ведь будете скучать по мне? — в моем голосе не было и намека на шутку, а лицо было, наверное, самым строгим за всю историю моих лиц. Я начал развевать туман в мыслях матери. — Будем, конечно, Майки, разве ты мог подумать иначе? — она обняла меня, и я уткнулся носом в ее тонкую шею. Ее кожа пахла свежими цветами, и я знал, что папа подарил ей такой парфюм на день рождения. Я много знал о своей семье, и поэтому мне не нужны были друзья. — Я просто не хотел, чтобы ты плакала, когда я буду уезжать, — «если я буду уезжать» было бы правильнее, но сказанного не воротишь. Мама смотрела на меня так печально, как никогда не делала. И ее печаль въедалась в мою душу, как кровь в ткань рубашки, когда человек стреляет в человека, и попадает в самое сердце. — Мне пора, скоро урок начнется. Я потом вернусь обратно. До урока оставалось еще двадцать минут, когда я третий раз за день перешагнул порог школы, и я решил найти свой шкафчик, чтобы взять в библиотеке учебники и сложить их туда. В расписании был написан номер 1505, и мне пришлось поблуждать по коридорам, чтобы найти его. В конце концов, это оказался все такой же обычный ярко-голубой шкафчик, располагавшийся в самом конце коридора. Мне понравилось это, потому что здесь было мало людей, и я мог спокойно побыть наедине с собой в этом месте. Третья положительная сторона Старшей школы Розелль. Последние два урока были не такими, как я себе представлял: на искусствоведении нас всех заставили сесть в кружок и рассказать что-нибудь, связанное с искусством. Кто-то говорил про музеи, кто-то – про книги. Про мифы и легенды, про рыцарей. Один парень даже сказал: «вы и есть произведение искусства, что еще говорить?» Все засмеялись, включая учительницу – низенькую пухлую женщину с миловидным личиком и густыми волосами, собранными в какую-то причудливую и красивую прическу. Только я не засмеялся, но никто и не заметил, и это было самым большим плюсом. На физике престарелый и седой учитель бодро скакал по классу, рассказывая про силу тока своим резким и громким голосом. Он устроил что-то типа игры, в которой каждый должен был рассказать про ток все, что он знает. Когда очередь дошла до меня, я прочитал лишь какую-то формулу, написанную на доске, и добавил, что если человека ударит током, его мозг расплавится и превратится в жульен. Наверное, я навсегда запомнил этот пугающий смех и шутку о том, что у некоторых в этой школе мозги и без тока превращаются в подобающее состояние. Надеюсь, он не имел в виду меня, потому что иначе мне пришлось бы прогуливать его уроки. И конец моего первого учебного дня в Австралии прошел бы относительно удачно, если бы я не переставал искать взглядом одного и того же человека. Люка.